Текст книги "Молочные зубы"

Большинство попыток Ханны всех игнорировать и держаться на расстоянии не производило особого впечатления на мисс Этвуд и остальной тупоголовый персонал. Другие ученики тоже издавали звуки, никак не способствующие сохранению дисциплины. Один мальчик пользовался голосом только для того, чтобы выть полицейской сиреной. Другая девочка любила подражать животным и издавать звуки, выходившие далеко за пределы лая: квакать, мычать, фыркать и трубить как слон. Ханна понятия не имела, что сделать, чтобы ее выгнали. Может, что-нибудь придумает Мари-Анн.

С мамой тоже возникли проблемы. Ханна увидела у нее на предплечье небольшой розовый синяк, в том месте, где иголка высосала из нее кровь. Надеясь причинить боль, она надавила на него, но мама лишь ударила ее по руке.

За ужином она рассказала папе, что доктора не нашли в ее крови ничего опасного.

– О воспалении речь не идет, это хорошая новость.

– Значит, уколы по-прежнему действуют?

– Доктор Стефански сказал, что я быстро иду на поправку и внешне все просто замечательно. Ни он, ни я даже не догадываемся, почему больше не помогает «Имодиум». Я сказала, что пережила небольшой стресс, может, причина в нем. Но нужно попробовать другие препараты – он выписал мне «Ломотил». Я уже купила его, перед тем как заехать за Ханной.

Она положила на язык таблетку и проглотила ее.

– Можно экспериментировать с дозой, но помогает это лекарство или нет, я буду знать уже очень скоро.

Ханна нахмурилась. Новую таблетку, крохотную и твердую, было не открыть, чтобы высыпать из нее содержимое. К тому же мама, по всей видимости, не собиралась сгнить изнутри и опасность умереть ей тоже не грозила.

Ханна прокляла упущенную возможность наполнить капсулы ядом. Она не могла позволить маме сделать новый ход или, что еще хуже, выиграть следующий раунд.

– А как дела у тебя, непоседа, как школа?

Она затрубила в нос и отодвинула тарелку. Папа посмотрел на маму.

– Мисс Этвуд заверила меня, что они ближе знакомятся с ней и выясняют, что ей нравится, а что – нет. При этом все считают, что девочка очень способная.

– Это потому, что моя непоседа так умна.

Он протянул руку и взъерошил волосы на ее голове.

– Да, умна, – сказала мама.

Она выглядела веселее, чем раньше, и Ханне это не понравилось.

– Ты уже взялась за свой проект?

– Честно говоря, нет. Ну хорошо, самую малость. Сделала несколько набросков.

– Для начала неплохо, правда?

– Я пока не уверена, в каком направлении двигаться и надо ли в качестве основы взять ту или иную идею.

Они перебрасывались фразами, будто все было нормально и маму простили за то, как плохо она себя повела. Ханна заерзала на стуле, потом поставила на сиденье ноги и прижалась коленками к столу.

– Ты закончила? Тебе известно, что в таких случаях надо говорить, – сказала мама.

Правила. Каждый устанавливает свои дурацкие правила. Девочка уперлась подошвами в край стола и опять затрубила в нос. Ей нравилось, как он вибрировал, порой ей хотелось, чтобы у нее на носу выросли губы и она бы с их помощью разговаривала. Папа схватил ее ноги и опустил вниз.

– Ставить ноги на стол нельзя. Если хочешь уйти, слушайся маму.

На мгновение она его возненавидела. Но только на мгновение, ведь мама тоже умела накладывать заклятия и порой заставляла папу делать то, чего он совсем не хотел. При этом ей в голову пришла мысль, на которую ее навела родительница с ее тетрадью для рисования, и Ханна поняла, где хранить не до конца оформившиеся идеи. Она поднялась из-за стола и послушно встала рядом со стулом.

– Спасибо, – сказала мама, – можешь идти.

Ханна на четвереньках, словно тигр, поднялась по лестнице и юркнула в свою комнату. Переступив порог, высунулась обратно, чтобы убедиться, что за ней никто не пошел, и тихо закрыла дверь. В одной из ее коробок с сокровищами хранилась разная бумага: плотная цветная, для оригами, восковая калька, миллиметровка. Свои превосходные блокноты она любила почти так же, как ручки и карандаши. Но как раньше она пожертвовала двумя карандашами и мелком ради Ночного Бормотунчика, теперь убитого, так теперь была готова расстаться с одной из записных книжек. Она выбрала очень похожую на мамину, с большой спиралькой и толстыми страницами, залезла в рюкзак и рылась в нем до тех пор, пока не отыскала желтый пенал. Потом выбрала карандаш с самым острым концом.

На тот случай, если кто-то раскроет ее план – например, сующая повсюду свой нос мама, – она решила воспользоваться шифром, похожим на египетские иероглифы. Тогда ни одна живая душа не погубит ее идею. Страница будет выглядеть как набор случайных символов, и никто не узнает, что они на самом деле собой представляют: оружие, способное навредить маме.

Поначалу она нарисовала три маленьких неровных кружочка. Это будут ее лекарства. В последний раз уловка сработала очень даже быстро, но как испортить новые таблетки, она не знала. Поэтому поставила после кружочков три точки, что означало: надо подумать.

Ханна закинула ногу на ногу и уставилась в потолок. Что еще можно сделать? Может, какие-нибудь мысли появятся у Мари-Анн…

Время от времени мама пришивала пуговицы на рубашках или же подрубала дочери юбки, если они были слишком длинными. Шить, похоже, было легко. Вот было бы здорово зашить маме рот! Проблема лишь в том, как добиться, чтобы она во время этой процедуры не дергалась. Ханна нарисовала черту длиной в дюйм, изображавшую иголку, а рядом с ней – два крестика, символизировавших мамины глаза – без сознания? Спит? Потом поставила еще три точки: надо подумать.

Если изобрести способ досадить маме казалось проще простого, то сообразить, как сразу не выдать себя, даже с помощью Мари-Анн, было очень и очень трудно. Если столкнуть ее с лестницы, то мама, конечно же, заметит, причем это падение лишь разозлит ее и не более. Можно ударить ее ножом в сердце во сне, а потом аккуратно стереть отпечатки пальцев. В одном телешоу, которое она смотрела со злополучной няней, убийцу в конечном итоге поймали, хотя она много лет думала о том, как обставить все так, чтобы не оставить следов. Надо будет поразмыслить.

Она нарисовала некое подобие стрелки, изображающей нож, а рядом с ним – прописную цифру 7, тайный символ молотка. Можно было ударить ее молотком по голове. Проломить череп, пожалуй, будет трудно, поэтому бить придется сильно и несколько раз. Идея была так себе, но она все равно не стала исключать ее из списка потенциальных возможностей.

Если бы мама уснула в ванне, в воду можно было бы уронить какой-нибудь электроприбор, чтобы ее убило током. Для этого его надо будет воткнуть в розетку. Может, фен? Включить его нужно будет перед тем, как бросить, в противном случае шум предупредит маму об опасности. План тоже не блестящий, но она все равно нарисовала несколько волнистых линий, представляющих ванну с водой и фен.

Хотя для уборки мама в основном пользовалась уксусом, в доме были и более токсичные химикаты, которыми она чистила унитазы. Если подмешать их в еду, мама тут же заболеет, но даже Мари-Анн не умела готовить, к тому же в какое блюдо можно подмешать яд, чтобы мама его сразу не заметила? И как сделать так, чтобы оно не досталось папе?

Как бы то ни было, она нарисовала хмурое лицо, напоминавшее мистера Юка[27]27
  Мистер Юк – стикер, представляющий собой зеленое хмурое лицо и широко используемый в США для маркировки ядовитых веществ.


[Закрыть]. Этикетки с его зеленой физиономией можно увидеть по всему дому: на жидкости для снятия лака с ногтей, моющем средстве для посудомоечной машины и на многих других бутылках и пакетах, спрятанных под раковинами или недалеко от них. Ханна уже давно не испытывала искушения попить чего-нибудь из такого сосуда, но у родителей все еще оставалось столько этикеток, что они лепили их куда ни попадя. Надо будет присмотреться к ним внимательнее, может, что-нибудь в голову и придет.

Папа поднялся по лестнице, его тяжелые шаги зазвучали громче, поэтому она быстро сунула блокнот в рюкзак. Он просунул голову в дверь комнаты и спросил:

– Lilla gumman, почитать тебе что-нибудь на ночь?

Она энергично кивнула, всем своим видом выражая согласие, и достала из-под подушки чистую пижаму.

– Какую сегодня выберем книжку?

Она удивленно моргнула, смутившись от его вопроса, и показала на полку над своей головой.

– Я подумал, что ты все еще грустишь из-за твоего Ночного Бормотунчика и не захочешь ее больше читать.

Футболку пижамы украшали космические ракеты, она прижала ее к груди подбородком и задумалась над папиными словами. Ей действительно было грустно, но надежда на то, что у нее под кроватью будет друг, все еще оставалась, поэтому она опять показала на книжку.

– Уверена? У нас много разных историй с другими веселыми персонажами.

Она схватила книжку и сунула ее папе.

– Ну что ж, хорошо.

Он вздохнул, и Ханна забеспокоилась, что ее поведение ему не очень понравилось.

Девочка стащила через голову рубашку и сменила ее на майку с космическими ракетами, потом, извиваясь, стянула легинсы и запрыгнула в штанишки, тоже с космическими кораблями. Ночная одежда нравилась ей больше дневной, уютная и украшенная ее любимыми узорами: планетами, божьими коровками, ежиками и морскими коньками.

Они остановились на той части истории, где девочка услышала доносившийся из подвала шум. У нее тоже была плохая мама, заставлявшая выметать из-под кровати всякий «мусор», но девочка его не выбрасывала, а прятала в подвале. После этого под кроватью все стихло, но Ханна уже знала, что девочка увидит, когда спустится тайком по ступенькам. Не пауков и чудовищ, а друзей в совершенно новом обличье, которых будут звать Драконами Каменистых Подвалов. Среди них она найдет и Ручку-Леденец, которая будет выглядеть лучше, чем когда-либо, хотя и явно вырастет из своих голубых вязаных шортиков.

Она свернулась калачиком под одеялом, чтобы папа мог дочитать ей эту историю.

* * *

Мисс Этвуд волокла ее за руку по холлу. Ханна уворачивалась и пыталась вырывать ладонь, пронзительно крича, как раненая птица.

– Тебе сто раз говорили не искать ничего в Интернете, когда выполняешь задание.

Другие ребята любили работать на компьютере, ведь это напоминало им увлекательную, интересную игру. Но Ханне не нравилось, что по экрану прыгали кролики и лягушки. Она закрыла программу и стала искать, как разжечь огонь. Обычно Спокойную комнату она любила, но этим поискам придавала особое значение: Мари-Анн пришла в голову отличная мысль.

Мисс Этвуд остановилась и уперлась руками в коленки, чтобы оказаться к ней лицом к лицу.

– Послушай, я знаю, тебе в течение дня требуются перерывы и ты любишь, когда тебя оставляют в покое. Нам надо будет придумать, как ты будешь давать мне понять, что хочешь побыть одна. Не надо, чтобы ты выплескивала через свои поступки гнев или делала то, что не положено. Мы вполне можем вести себя как цивилизованные люди и сделать так, чтобы ты могла сказать: «Эй, мисс Эт, мне надо немного передохнуть». Так что давай над этим работать.

Ханна слушала ее очень внимательно, даже не думая отрицать здравость этого предложения.

– Думаю, мы договорились.

Мисс Этвуд отвела ее в Спокойную комнату, где на подушке, рядом с мальчиком в красном шлеме, сидела воспитательница Кензи.

– Еще для одной местечко найдется? – спросила мисс Этвуд.

– Конечно. Мы с Ханной теперь старые друзья.

Девочка ее мнения не разделяла. Для нее Кензи была лишь банальным атрибутом этой комнаты и представляла куда меньше интереса, чем большие подушки или полки с книгами. В лучшем случае тянула на уродливый коврик или неприятно яркий свет над головой. Женщина-капля в узких джинсах и с неухоженными, торчащими в разные стороны волосами.

– Пока.

Махать ей рукой Ханна не стала. Потом сняла с полки книгу, точно там же, где оставила. Закладка тоже была на месте.

– Это Йен, – сказала Кензи, – Йен, это Ханна.

Дети даже не удостоили друг друга взглядом. Йен сидел на ее любимой подушке – красной. Она отодвинула подальше от него голубую, чтобы он не мог до нее дотянуться, и устроилась на ней как в гнездышке. Потом открыла книгу на заложенной странице и попыталась читать, но ее отвлекал Йен. Он возбуждал ее любопытство. Она боковым зрением увидела, что он провел рукой по стене, прикасаясь к бугристой, покрытой краской поверхности. Потом несколько раз стукнулся о нее шлемом. Ему это, по-видимому, нравилось, потому что он улыбнулся. Но Кензи не развеселилась. Она встала рядом с ним на колени и сказала:

– Эй, Йен!

Он перестал стучать шлемом о стену и посмотрел на нее.

– Прекрати, ты лишь напрасно тратишь силы. Готов вернуться в класс?

Он покачал головой.

– Может, хочешь что-нибудь почитать?

Йен бросил взгляд на Ханну, сидевшую с видом пай-девочки с книгой в руках. Потом открыл рот, широко улыбнулся, обнажив слюнявые десны с кривыми, желтыми, гнилыми зубами, и кивнул.

– Подойди и помоги мне выбрать. Что ты хочешь почитать?

Мальчик показал на открытую дверь. Ханна машинально посмотрела в холл, пытаясь понять, что так привлекло его интерес. Голова-Шлем был удивительным экземпляром.

– И что? – спросила Кензи.

– Моя книга, моя книга, моя книга!

– Ты оставил книгу на парте?

– Моя парта, моя парта, моя книга.

Кензи встала на колени и обратилась к ним обоим.

– Ну хорошо, я оставлю вас буквально на одну минуту. Одна минута – это шестьдесят секунд. А потом вернусь с книгой Йена. А вы будете вести себя как можно лучше, договорились?

Йен радостно закивал головой. Ханна лишь на нее посмотрела.

– Вот и славно, я сейчас приду.

Когда воспитательница ушла, Ханна в ту же секунду повернулась к Голове-Шлему. Он ткнул в нее пальцем.

– Ханна, Ханна, Ханна.

Она в ответ гавкнула, и он тут же опустил руку. Потом встала на четвереньки, посмотрела ему в глаза и зарычала. Его глаза расширились от страха, он вжался в стену и стал колотиться о нее шлемом.

Ханне в голову пришла мысль, и она на мгновение ему улыбнулась. Затем медленно подползла ближе, расстегнула шлем, аккуратно сняла его и отшвырнула в сторону. Его лицо покраснело от смущения.

Она опять села на пятки и внимательно на него посмотрела. Потом выпустила на волю пса, лающего и рычащего. Голова-Без-Шлема открыла рот, но не закричала. Мальчик ударился незащищенной головой о стену. Обрадовавшись его реакции, Ханна, раскачиваясь из стороны в сторону, двинулась на него. Она рычала, будто собираясь наброситься на него и укусить. Мальчик, дрожа от ужаса, захныкал и стал биться непокрытой головой о стену.

По мере того как псина вела себя все опаснее и опаснее, скрежеща зубами в нескольких дюймах от его лица, мальчик впадал в неистовство. У него изо рта потекли слюни, он снова и снова бился о стену головой. Ханна с довольным видом вновь села на подушку и скрестила ноги. Едва она открыла книгу, как в комнату ворвалась Кензи.

– Я слышала собаку!

Затем отбросила книгу Йена, метнулась к нему и оторвала от стены.

– Питер! – крикнула она кому-то в холл. – Питер!

Потом усадила Йена к себе на колени и осторожно осмотрела его голову. Взглянула на пятна крови на стене, лежавший у ее ног шлем. На Ханну.

– Что случилось? Я слышала лай!

Ханна все так же читала книгу. В дверном проеме вырос молодой воспитатель. Он быстро окинул взглядом комнату: бьющегося в руках Кензи мальчика, стекавшую по виску на подбородок кровь, красные пятна на стене.

– Вызывай скорую и позови сюда мистера Джи!

Питер выхватил из кармана телефон и бросился вон из комнаты.

– Что ты наделала? – спросила Кензи Ханну.

Та спокойно перевернула следующую страницу и представила, что сидит на гигантском грибе в волшебном лесу.

СЮЗЕТТА

Она не могла даже взглянуть на мужа и поэтому сосредоточилась на мистере Джи, который несколько мгновений назад представился Алексу как доктор Гутиэррес, то есть больше не пытался изображать мистера Дружелюбие. У него на глазу по-прежнему красовалась черная повязка. Алекс сел как настороженный лев, готовый вскочить и разорвать в клочья газель с длинными тонкими ногами.

То, что их вызвали сразу обоих, свидетельствовало о всей серьезности ситуации.

– Перед тем как утверждать, что моя дочь безнадежна, вам, думаю, следует привести какие-нибудь существенные факты, – проревел лев.

– Я не говорил…

Мистер Джи хлестнул глазами – точнее, глазом – по Сюзетте, которую снедало лишь одно чувство: страх.

Что Ханна натворила на этот раз? У нее будет второй шанс?

– Я лишь сказал, что наша школа ей не подходит. Когда она сидела в комнате вместе с мальчиком, тот получил серьезные ранения. Стал биться головой о стену. Мы знаем Йена три года… – Он сделал паузу, медленно вздохнул, а когда заговорил вновь, в его голосе слышалось уже меньше уверенности. – Три года. И за все это время он ни разу сам не снимал с себя шлем. Для него это что-то вроде костюма супергероя, с которым не расстаются никогда. А Кензи – мисс Джонсон – сказала, что слышала, когда бежала по холлу, как Ханна лаяла, словно бешеная псина.

Она быстро глянула на Алекса. Мстительная часть ее души обрадовалась: теперь ему придется ей поверить. Их дочь была способна на жестокость, и теперь в этом убедились другие люди. Хищный зверь в нем немного отступил.

– Почему они остались одни?

Мистер Джи уставился на свои сложенные руки.

– Этот вопрос мы решим между собой. Их оставили всего на минуту, и раньше мы никогда не видели, чтобы Ханна вела себя агрессивно…

– Она не агрессивна.

– …или провоцировала насилие. Для всех нас это стало полной неожиданностью.

– В действительности мы до сих пор не знаем… – начала Сюзетта.

Мужчины повернулись к ней.

– …может, она не хотела причинить ему зла, просто, шлем вызвал ее любопытство. Вполне возможно, девочка даже не знала, что случится, если его снять.

– Она даже не признается, что действительно это сделала, – едва слышно произнес Алекс.

Мистер Джи нахмурился еще больше.

– Миссис Дженсен, зная, насколько умна ваша дочь, можно прийти к выводу, что она, вероятно, решила посмотреть, что из этого получится. И в какой-то момент – когда уже сняла шлем, но еще не залаяла – поняла, что спровоцирует определенную реакцию. Йену пришлось накладывать швы. Он все еще в больнице, не исключено сотрясение мозга.

– Извините…

Она чувствовала себя плохо из-за пострадавшего мальчика, но еще больше – из-за себя. И боялась, что Ханна не на шутку затаила на нее обиду. Спрятать ножницы.

– Она нуждается в более строгом присмотре. Ее нельзя оставлять одну. И возлагать вину за это только на нее нельзя.

– Согласен, – сказал мистер Джи Алексу, – после этого инцидента мы, вероятно, несколько изменим правила для персонала. Но был ранен ребенок. А ваша дочь…

Алекс покачал головой, но Сюзетта знала, что защищать Ханну уже слишком поздно. Она тоже качнула головой, отчаянно желая помешать мистеру Джи озвучить его выводы.

– …требует лечения и наблюдения, которых мы ей дать не можем. Да, дети время от времени впадают в агрессию под влиянием момента, нам это хорошо известно, но мы не готовы заниматься детьми с серьезными… Этот инцидент был тщательно спланирован, и я не думаю, что мы можем предоставить вашей дочери помощь, в которой она нуждается.

Алекс вскочил со стула.

– Она не агрессивна! Послушать вас, так девочка и вовсе психопатка.

– Пожалуйста, доктор Гутиэррес. Ведь ей здесь было так хорошо.

Мысль о том, что она опять целыми днями будет сидеть дома… Нет, Сюзетта больше так не могла. У нее оголились все нервы, терпение было на исходе.

– Мы стали водить ее к врачу – это может на нее повлиять. Прошу вас!

– Отлично, я рад, что Ханне окажут помощь. Знаю, с какими немыслимыми трудностями сталкиваются родители, дети которых впадают в агрессию. Но, прошу прощения, всему есть предел…

– Прошу вас, я не могу…

– Нет, – Алекс вытянул руку, призывая Сюзетту замолчать, – мы не будем никого умолять оставить нашего ребенка в школе, где на нее сваливают всю вину и считают монстром. Персонал надо было лучше готовить!

– Мы просто не можем рисковать и подвергать других детей опасности…

Алекс, кипя от злости, вышел из кабинета. Сюзетта повернулась к директору Джи, не в состоянии стереть с лица умоляющий взгляд.

– Мне жаль, – сказал он.

На этом вопрос был закрыт.

* * *

Алекс даже не стал дожидаться Ханну, которая бежала за ним вприпрыжку по холлу, пытаясь догнать. Он направился к выходу. Сюзетта медленно потащилась за ними, не поднимая от смущения глаз. Так стыдно ей не было еще никогда. К ней подошла мисс Этвуд.

– Мисс Дженсен, мне жаль, что у нас ничего не вышло. Я знаю, это весьма трудно, но Ханна – действительно очень особенная девочка.

– Спасибо вам.

То, что уход Ханны огорчил учительницу, тронуло ее чуть ли не до слез.

– Не сдавайтесь, у вас все получится.

Сюзетта еще раз ее поблагодарила и ушла, обхватив себя руками за плечи и испытывая облегчение оттого, что было еще слишком рано, чтобы другие родители увидели, как их выставили из школы.

Алекс стоял на тротуаре, от гнева превратившись в туго натянутую пружину. Ханна прыгала через стыки между плитами и что-то мурлыкала под нос, большой рюкзак хлопал ее по спине.

– Она опять отличилась, – сказала Сюзетта, качая головой и глядя на счастливого, праздновавшего победу ребенка.

Гениальность Ханны почти произвела на нее впечатление, если бы не ее извращенный характер. Она никак не могла избавиться от тревоги, что это было частью какого-то глобального плана дочери, что девочка замышляла что-то крупнее и хуже.

– У меня нет желания об этом говорить.

– Теперь ты видишь, как она умеет манипулировать. Она сделала это, чтобы вылететь из школы. Мы наконец нашли хорошую…

– Нет, это не хорошая школа! Она ей не подходит.

Сюзетта съежилась, не ожидая, что Алекс направит против нее свой гнев. Ханна перестала прыгать и посмотрела на них.

– Этому она научилась в школе для детей, не умеющих вести себя надлежащим образом, – именно здесь.

– Что-то подобное она проделывала и во всех остальных, равно как и дома. Алекс, как ты можешь все отрицать, черт бы тебя побрал?

– Мне больше нечего сказать. Это было ошибкой.

Он размашистым шагом направился к машине. Ханна бросилась его догонять. К изумлению Сюзетты, Алекс повернулся к Ханне и сказал:

– Езжай с мамой домой.

Ханна остановилась и заметалась в пространстве между родителями.

– Она хочет ехать с тобой, мне кажется, было бы лучше…

– Отвези ее домой. Я еду в спортзал.

Он с силой захлопнул дверцу и завел двигатель.

– Поехали, Ханна.

Девочка посмотрела на отца, наблюдая, как он выехал на дорогу и укатил. Потом повернулась к Сюзетте, и на лице ее отразилось замешательство. Мать подавила острое желание сказать ей какую-нибудь колкость: ни ласкательных прозвищ, ни сюсюканья от отца. На этот раз, в отличие от «Грин Хилл экедеми», откуда Ханну тоже выгнали, Сюзетта хотела, чтобы Алекс не на шутку озаботился ситуацией и всерьез задумался о том, что сказали об их ребенке профессионалы. Когда машина мужа отъехала, Ханна закусила губу, и на ее лице появилось страдальческое выражение. Даже в худшие моменты Сюзетта не любила смотреть на муки дочери, хотя знала, что нежелание Алекса видеть Ханну продлится совсем недолго.

– Папа расстроился. Он вернется домой, когда ему станет лучше. Поехали.

Мать открыла заднюю дверцу, Ханна устало подошла к машине и зашвырнула внутрь рюкзак.

– Ты сделала это ради себя. Знаю, тебе не хотелось ходить в эту школу. Ты туда больше не вернешься. А твои родители теперь бесятся от злости. Вот чего ты добилась!

Ханна залезла на сиденье, пристегнулась, и Сюзетта захлопнула дверь. По дороге домой она поглядывала на дочь в зеркало заднего вида, ожидая, что о себе заявит Мари-Анн, но девочка лишь постукивала пальцем по стеклу.

– Твоя работа, Мари-Анн? – Сюзетта все же не удержалась от соблазна ее уколоть. – Я очень хочу, чтобы ты оставила мою дочь в покое. Ханне не нравится, когда папа на нее злится. А он сегодня рассердился не на шутку.

Ханна посмотрела на мать в зеркало заднего вида, в ее взгляде полыхала ненависть.

– Ты ничего не понимаешь.

Сюзетта заговорила слащавым голосом и копнула глубже.

– Я знаю: папа хочет, чтобы Ханна была хорошей девочкой, которая ходит в школу и растет нормальным человеком, хочет гордиться ее достижениями. И когда эта девочка не желает ничего делать – раскрашивать картинки, писать истории или произнести хотя бы слово любимому человеку, – ему становится тяжело. Тот факт, что Ханна говорит со мной, а не с ним, ранит его чувства.

Ханна оскалила зубы, зарычала и ударила ногами в переднее сиденье.

– Папа убеждает себя, что Ханна – все еще маленькая девочка, ребенок. Засевший у него в голове образ дочери, занимающейся за столом, – в трехлетнем возрасте, когда мы еще думали, что все может быть хорошо, – безнадежно устарел. От Ханны сплошные разочарования! Что же до тебя, Мари-Анн, то от тебя ей никакой помощи. Если бы Ханна действительно была настолько умна, как я полагаю, она бы рассталась с тобой.

Ханна лупила в пассажирское сиденье ногами, обутыми в туфельки с перемычкой. Сюзетта молчала, с удовольствием осознавая, что дочь тоже можно спровоцировать, тем более что сиденье обеспечивало безобидный выход ее агрессии. Может, вспышками гнева девочки можно манипулировать и Сюзетта сумеет показать Алексу ее истинное «я».

* * *

Время от времени она подходила к стеклянной стене, посмотреть, как там дочь. Вернувшись домой, Ханна вышла в сад и теперь без конца играла с обручем. То катила его по двору, то исследовала его способность отскаивать и била им о землю под разными углами. Потом зашвыривала на тонкие ветки и ждала, когда он упадет вниз.

Сюзетта помнила, как одиноко ей было в детстве. Она очень хотела сестру, человечка, с которым можно было бы играть и который понимал бы, что приходится терпеть дочери женщины, подверженной депрессиям. В возрасте Ханны она придумала себе альтер эго и назвала его Даниэль. Начиная какую-нибудь настольную игру за запертой дверью своей комнаты, она ходила красными за себя и синими – за Даниэль, перебегая от одного конца доски к другому и делая вид, что не одна. О господи. Когда о себе заявляло сочувствие, она не могла с ним справиться.

Сюзетта приоткрыла дверь. Сложив на груди руки, чуть высунулась наружу – только голова и плечо, – готовая тут же юркнуть обратно, если почувствует хоть малейшую угрозу.

– Если хочешь, можем поиграть вместе: ты будешь бросать, а я – ловить.

Ханна продолжала играть сама с собой.

– Если хочешь, я надую большой мяч, которым играют на пляже.

Из всех игрушек, которые она могла предложить дочери, эта представлялась самой безопасной. Чего-чего, а получить в лицо обручем от девочки она не хотела.

Ханна неожиданно остановилась. Бросила на мать сердитый взгляд и с нарочитым видом почесала нос средним пальцем.

– Ну, как знаешь.

Сюзетта нырнула обратно и закрыла дверь.

Представить, как они будут вечером ужинать за столом, делая вид, что все хорошо, ей было трудно. Если Алекс все еще злится, то их непринужденная болтовня может сократиться до обмена отрывочными фразами. Ханна будет сидеть рядом, смотреть на них и пытаться понять, что означает та или иная ремарка. Сколько всего ее юный ум неправильно истолковал? Наблюдать, впитывать информацию. Искажать ее, извращать. Делать выводы обо всем, что они делали. Но Сюзетта ничего не могла с этим поделать и поэтому взялась готовить ужин. С животом стало получше, ей захотелось картофельного пюре. Если почистить и порезать клубни, это поможет успокоиться. И хотя Алексу не стоило убегать, после тренировки он, возможно, почувствует себя лучше. Может, потом у них получится обсудить варианты и при этом он не бросится защищать Ханну, не выскочит из комнаты.

* * *

После тренировки он принял душ, и у него до сих пор были влажные волосы. Прислонившись к кухонной стойке, он смотрел, как в кастрюле кипит картошка. Сюзетта включила в духовке свет и приоткрыла дверцу, чтобы посмотреть, готовы ли куриные котлеты с пармезаном. Краешком глаза она увидела Ханну, которая стояла по ту сторону стеклянной стены и смотрела на них.

– Извини, – неохотно и без всякого энтузиазма сказал Алекс.

– Одной мне с этим не справиться.

Она громче, чем хотела, закрыла дверцу духовки, чтобы подчеркнуть охватившее ее отчаяние.

Алекс увидел Ханну и помахал ей рукой. Та скользнула внутрь и опасливо остановилась в противоположном конце комнаты. Ее осторожность произвела на него самое тягостное впечатление. Он весь поник, нахмуренные брови выдавали терзавшие его сожаления. Алекс отошел от стойки и поманил девочку руками. Эта сцена напомнила Сюзетте воссоединение двух заблудившихся влюбленных в дешевом рекламном ролике.

– Ох, lilla gumman, я не сержусь.

Ханна тут же сорвалась с места. Алекс подхватил ее на руки.

– Прости меня, солнышко, я на тебя не злюсь. Я злился на школу и на то, что все так получилось…

Он посмотрел на Сюзетту, и в его взгляде было больше раскаяния, чем в словах, обращенных к ней перед этим. Ханна повисла у него на шее, он прижал ее к себе как никогда раньше.

– Ханна, послушай… послушай меня. – Он стал носить ее по комнате и заговорил так, будто она была совсем маленькой, ни в чем не повинной девочкой. – Ты повела себя плохо. И мы с мамой… Нам надо с этим разобраться. С твоей стороны это нехорошо, тебе надо ходить в школу. Я тебя… мы тебя… так любим.

Ханна попыталась опять обхватить его за шею, но Алекс отстранился. Он еще не закончил.

– Я говорю серьезно. Ты уже большая девочка, и мы должны понимать, что происходит. Договорились?

На мгновение Ханна неподвижно застыла у него на руках, ее лицо приняло непроницаемое выражение. Затем посмотрела на Сюзетту, наблюдавшую за ними из кухни. Девочка нахмурилась и уперлась папе в грудь руками, желая, чтобы он быстрее ее отпустил. Он поставил дочь на пол, и она убежала, громко топая ногами по лестнице. Это была вторая победа Сюзетты за этот день: стать свидетелем того, как Ханна продемонстрировала не только свою жестокость, но и пределы терпимого отношения к Алексу.

Она слила из кастрюли с картошкой воду. Он подошел, почесывая бороду и недовольно ворча.

– Хорошо, что у нас есть Беатрикс. Надо будет с ней поговорить. Она ждет нас в понедельник?

– Да, в то же самое время.

– Послушай, это не означает, что… Я до сих пор не уверен, что она причинила этому мальчику вред, но… Знаю, они обращались с ней хорошо, мне не надо было так отзываться о школе.

– Дело не только во мне.

Она стала мять картошку.

– Почему она это делает? Почему лает как собака?

Она почувствовала, что он подошел к ней, – ему было плохо – отставила картошку и взяла его за руки.

– Не знаю. Но она лает. И делает много чего другого. Ты не сможешь помочь ни ей, ни мне, если не признаешь, что это действительно происходит.

– Мне это нелегко… Она не дикарка, – со слезами на глазах сказал он. – Всего лишь маленькая девочка, наша малышка.