Текст книги "Молочные зубы"

– А если Ханне там не понравится? – спросил Алекс Беатрикс.

– Поначалу там никому не нравится. Чтобы привыкнуть, ей понадобится время. Да, это трудно. У вас дома сложилась очень непростая ситуация, но отправлять куда-то маленького ребенка…

– А ближе ничего нет? – спросила Сюзетта.

– «Маршз» – узкоспециализированное учреждение, и нам еще очень повезло, что оно оказалось так близко. Я знаю коллег, которым приходится советовать своим клиентам заведения за пределами штата, и в итоге всей семье надо переезжать. Понимаю, подобный шаг выглядит неприглядно, но это не наказание – ни для вас, ни для нее.

Сюзетте ее слова принесли некоторое утешение, но у Алекса еще осталась последняя неутолимая тревога.

– А если… Если она не сможет там привыкнуть… На каком-то этапе нужно заключить соглашение… Мы не можем просто отправить ее неизвестно куда, обречь на несчастья, а когда она уедет, забыть о ней. Если нашей девочке будет плохо, если ее состояние ухудшится…

– Она отправляется не в тюрьму. Персонал «Маршз» будет с вами на связи. К тому же вы сможете видеться со мной, а я – поддерживать контакт с ними. Плюс посещения. Если Ханна заговорит, то ей могут разрешить звонки по телефону и «Скайпу» под наблюдением специалистов. Вы помогаете Ханне, потому что любите ее и хотите обеспечить ей лучшее будущее.

– Мы справимся. И не теряем надежды на то, что она поправится.

Это попытка спасти себя. Сюзетта сжала руку Алекса. Ей было нужно, чтобы он понял ее слова правильно и принял случившееся. Может, ее лицо заживет лучше, чем она думала, но пока… Она не могла допустить, чтобы Ханна оставалась рядом постоянным напоминанием, непрекращающейся угрозой. А перспектива заполучить Алекса обратно и остаться с ним вдвоем, как до рождения Ханны, наполняла ее душу головокружительной негой.

Он механически кивнул, глядя перед собой затуманенным взором.

– Что нам сказать ей? Чтобы готовилась?

– Особо ни о чем не распространяйтесь. Сообщите, что в среду повезете ее в новую школу в тихой деревенской местности. Я чувствую, ей нравятся спокойные места.

Беатрикс мотнула головой на окно, они посмотрели и увидели, что Ханна собирала пазл, мурлыча что-то под нос.

– Сказать ей, что она там останется? – спросила Сюзетта.

– Мы не можем просто взять и бросить ее там, – добавил Алекс.

– Помогите ей собрать кое-какие вещи. Все упаковывать не надо; одежду по сезону девочке можно будет привезти позже, когда она ей понадобится. Знаю, вы инстинктивно хотите вести себя честно по отношению к ней, чтобы она приготовилась, однако Ханна реагирует на события не как обычный ребенок, а еще больше усугублять и без того непростую ситуацию не стоит. Это не нужно никому из вас. Сосредоточьтесь на позитиве. Приятная поездка. Встреча с милыми людьми. В «Маршз» в лечебных целях держат лошадей. Я еще не встречала маленьких девочек, которым они не нравились бы. Не вдавайтесь в подробности, которых Ханне не понять, в противном случае вы можете спровоцировать неконтролируемую реакцию. Пусть в «Маршз» возьмутся за решение этой проблемы с другого конца.

Беатрикс показала им на своем компьютере сайт заведения. Там обнаружились фотографии пышной растительности и скопление домов, старых и новых. Интерьеры комнат выглядели ярко и привлекательно, напоминая больше не медицинское учреждение, а школу-интернат. Алекс и Сюзетта заполнили онлайн бланк – под которым им придется собственноручно расписаться на месте, – дававший школе все необходимые разрешения, содержавший детали страховки и оплаты.

Сюзетта чувствовала себя как выжатый лимон, ей отчаянно хотелось немного поспать. Нужно было о многом подумать, мысли путались. В некоторых аспектах она как мать, может, и потерпела крах, но отказывать своему ребенку в помощи, в которой он нуждался, не станет никогда. Внутри вспыхнул гнев: если бы ее собственная мать предпринимала хоть какие-то усилия, она, возможно, чему-нибудь у нее научилась и не лепила бы теперь для Ханны образ матери, о котором сама мечтала в детстве. Может, теперь, когда Беатрикс озвучила предварительный диагноз, это было и глупо, но она помимо своей воли продолжала думать, что всего этого могло и не случиться, если бы она лучше выполняла родительские обязанности.

Сюзетта мысленно составила в голове список того, что Ханне обязательно нужно взять с собой. Любимая одежда и пижамы, желтое одеяло, подушка. Зубная щетка и мягкая мочалка для лица в виде обезьянки. Специальное мыло без ароматизаторов и красителей. Пара плюшевых зверушек, хотя Сюзетта сейчас с уверенностью не могла сказать, какие нравились девочке больше всего. Утенок? Крольчиха Хейзел? Как этого можно не знать? И книжка, которую она так любила. А может, от этого Ханна будет еще больше тосковать по дому и в итоге только сильнее ее возненавидит?

Когда она на непослушных ногах вышла из дома Беатрикс, у нее не было даже сил говорить. Алекс шагал между ними, держа за руки ее и Ханну. Очевидно, что он испытывал сильнейшее чувство вины. В следующие два дня он будет буквально трястись над девочкой. Это хорошо. Теперь, зная, как он все эти годы пытался исправить одну проблему, усугубляя тем самым другую, она не возражала. Таких дней осталось всего ничего.

Алекс высадил Сюзетту возле дома, а Ханну решил отвезти на игровую площадку, чтобы снять с себя бремя стыда. Он настолько открыто демонстрировал свою боль, что стоило ей на него посмотреть, как ее тут же охватывала тоска.

– Увидимся позже, – сказала она, выбираясь из машины, – я начну собирать ее вещи.

Он кивнул и повернулся к Ханне.

– Готова немного повеселиться?

Ребенок, запрыгавший от радости на заднем сиденье, не нуждался в психиатрической клинике. Может, все это время Ханна была права, пытаясь от нее избавиться. Может, я действительно представляю собой проблему.

Сюзетта вошла в пустой дом.

ХАННА

Несмотря на все произошедшее, дома стало как-то странно спокойнее. Папа с мамой старались ей понравиться, у девочки было такое ощущение, что у них праздник. Вполне возможно, что ее попытка поджечь маму была ошибкой. Если бы она только знала, сколько времени требуется для того, чтобы вещь – или человек – загорелась. В следующий раз к этому заклятию она прибегнет, только когда станет ведьмой посильнее и приобретет способность насылать молнии. Она испортила пикник, разозлила папу, и теперь он окружил маму вниманием.

На первом этаже в конечном итоге воцарился хаос, и даже когда на кухне убрались, Ханна все равно могла уловить рыбную вонь. Но вот эластичная повязка на руке ей нравилась, у нее было ощущение, что теперь можно дать кому-нибудь кулаком и не почувствовать боль или же отразить луч лазерного пистолета. Она уже немного испачкалась, но девочка надеялась носить ее еще долго.

Иногда папа перехватывал ее взгляд, обращенный на мамино лицо с прикрепленным лейкопластырем марлевым тампоном.

– С мамой все будет хорошо, останется лишь маленький кружок…

Однако Ханна видела, что он говорил это, скорее, не для нее, а для мамы. Когда с родительницы слетала маска, она будто собиралась заплакать. Ханне не давал покоя вопрос: может, ее кожа расплавилась и марлевая повязка закрывает дыру? Может, через нее можно будет увидеть мамины зубы, а когда она будет жевать, оттуда будет выпадать пища? Ну конечно, с такой вонючей задницей и таким жутким лицом папа точно не будет ее любить. Однако мама всеми силами сохраняла маску, когда не злилась, всем своим видом как бы говоря: «Я тебя убью».

Ханна не сомневалась: за то, что все было так гладко и хорошо, надо благодарить Беатрикс. Доктор была феей, ее крестной и обладала собственными магическими способностями. Девочка не могла с уверенностью сказать, ушел ли папа с работы или же Беатрикс, прибегнув к своему волшебству, сделала так, что он в ней больше не нуждался. Ей понравилось, что он остался дома, проводил с ней так много времени, играл и говорил: «Пусть мама наверху занимается своими делами», будто тоже не хотел, чтобы она им мешала.

Они играли в футбол – эту игру правильнее было бы назвать «ногомячом», потому как в ней надо бить ногой по мячу, – но тут пошел дождик, и им пришлось вернуться в дом. Мама, похоже, обрадовалась ей и улыбнулась.

– Вот и ты, – сказала она, будто не наблюдала за Ханной через окно.

На столе перед ней лежала всякая всячина для рукоделия: ножницы, нитки, кусочки ткани и войлока, а также баночка с пуговицами. Они с папой оставили обувь у входной двери и неторопливо подошли ближе, посмотреть, что мама собралась делать.

– Что-то шьешь? – спросил папа.

– Я подумала, нам не мешает кое-что смастерить всем вместе, – ответила мама и повернулась к Ханне. – Из твоей книги я узнала, что Ночной Бормотунчик состоит из всяких обрывков и клочков, и принесла их сюда. И не забыла нитку с иголкой. Теперь, как мне кажется, мы могли бы сделать тебе собственного Ночного Бормотунчика.

У Ханны загорелись глаза. Она повернулась к папе; он, должно быть, думал о том же, что и она: неужели это действительно мама? Неужели ей пришла в голову хорошая мысль?

– Это же фантастика, älskling, – сказал он и поцеловал маму в здоровую щечку.

У родительницы больше не были перебинтованы руки и ноги, и для Ханны это стало знаком того, что она практически пришла в норму. Настало время подумать, что делать дальше, чтобы осуществить еще лучший и масштабный план нападения. На месте мамы она, пожалуй, злилась бы немного дольше. Вполне возможно, родительница замышляла какую-то месть. Ханна, конечно же, на всякий случай за ней приглядит, однако в присутствии папы ей ничего не грозило, и она ужас-ужас как хотела, чтобы у нее был собственный Бормотунчик.

Она взобралась на стул, папа сел рядом и протянул руку к кусочкам войлока и ткани.

– Ну, что будем делать? С чего начнем? – спросил он.

– Для начала пусть Ханна выберет ткань, из которой мы сошьем тельце. У нас есть старые голубые джинсы, носок со снежинкой, войлочный…

Ханна схватила несколько лоскутов голубых джинсов. Они были мягкие на ощупь и так полиняли, что приобрели серый цвет. Но что важнее, принадлежали когда-то папе, пока он не укоротил их, превратив в шорты.

– Какую форму ты предпочитаешь? Круг? Овал? Квадрат? Прямоугольник? – спросила мама.

Ханна нарисовала пальцем в воздухе фигуру.

– Значит, прямоугольник… Со скругленными углами?

Мама засыпала ее вопросами. В кои-то веки девочка не возражала и с величайшим удовольствием кивала или качала головой, показывая то на одно, то на другое и мгновенно принимая решения. Мама шила, Ханна выбирала, а папа помогал тем, что вырезал большими ножницами детали.

В качестве глаз мама пришила Бормотунчику почти одинаковые пуговицы, вместо носа приладила еще одну, в виде крохотного купола, но на все вопросы про рот девочка отвечать отказалась. Нет, нет и нет. Рот ему точно не нужен. Чтобы сделать ножки, она выбрала два небольших желтых помпончика от шапочки, которую носила, едва начав ходить. Папа сложил вдвое несколько полосок красного войлока, соорудил из них худосочные ручки, мама пришила их к туловищу и добавила внизу две ладошки из голубого фетра, больше похожие на большие перчатки.

Когда все было почти готово, мама повернула Бормотунчика к Ханне правой стороной, позволила набить сухой черной фасолью и зашила.

Ханна скатала носок со снежинкой, водрузив Бормотунчику на голову на манер зимней шапки, и мама с папой страшно умилились тому, насколько замечательной это оказалось идеей. Ей было так хорошо, что хотелось ненадолго уйти в себя, отдавшись этим эмоциям, но она боялась что-нибудь упустить. Мама пришила шапочку к голове, чтобы та не сваливалась.

Когда она закончила, Ханна поставила Бормотунчика на ножки, потом опустила на попу, и он красиво сел под весом набитого фасолью тельца. Взяла его за ручки, свела их вместе и поцеловала в нос – как же он ей нравился! Потом Бормотунчик прошептал ей на ушко свое имя – Ског, так на шведском называется лес. Девочка захихикала, взяла его на руки, будто ребенка, его головка закачалась из стороны в сторону, и она услышала его болтовню.

– Ну что, нравится тебе маленький друг? – спросил папа.

В ответ Ханна поцеловала Скога в животик. Потом взяла его, вытянула руки и принялась танцевать по комнате, издавая звуки, в ее представлении казавшиеся песней.

Папа стоял за маминым стулом, и они наблюдали за ней с застывшими на губах улыбками. В другой раз Ханна, вероятно, побежала бы вприпрыжку наверх, в свою комнату, но теперь, когда у нее есть Ског, ей было все равно.

– Отличная мысль, – прошептал папа маме.

Та зачем-то промокнула глаз и собрала лоскуты, которые им не пригодились.

– Если бы мы сделали это раньше…

Ее голос прозвучал визгливо и надломленно, почти как у капризного ребенка.

Папа что-то ей прошептал, мама опять вытерла глаза и направилась к лестнице своей новой походкой, неуклюжей и жалкой.

– Мне нужно закончить со стиркой.

В комнате остался только папа. Ханна совсем не возражала: пусть смотрит, как она танцует, хоть до конца света. Ског был хорошим партнером, поэтому они все кружили и кружили.

* * *

На среду назначили День большого выезда. Пока папа складывал в машину вещи, мама причесывала волосы. Она опять стала прежней, благодаря ей все они выглядели просто роскошно и вырядились в одежду, в которой нельзя было играть. Мамины волосы блестели, от них исходил приятный цветочно-фруктовый аромат, в точности как от тех особенных бутылочек, которые хранились в их сверкающей чистотой ванной. Она надела ожерелье цвета карамелек из жженого сахара, а когда повернулась, чтобы в последний раз провести щеткой по волосам, оно оказалось совсем рядом с Ханной, и ей ужасно захотелось его лизнуть.

– У них там есть лошадки, – нараспев сказала хилым голосом мама, – лошадки, на которых ездят дети. Помнишь, как ты каталась на пони, когда мы давным-давно ездили за город на ярмарку? Сегодня мы опять отправимся в деревню.

В деревню – это туда, где жили большие животные; в городе, где всю траву съели машины и автобусы, им места не нашлось. Трава и животные нравились Ханне намного больше шумно газующих легковушек и грузовиков. Судя по всему, в деревне жить лучше. В последние несколько дней то и дело всплывало имя Беатрикс, и девочке казалось, что День большого выезда и деревня в целом были частью волшебства этой феи, ставшей ей крестной матерью. Сначала папа перестал ходить на работу, и вот теперь они уезжали из города в тихое, спокойное место с лошадками и деревьями, где на целые мили вокруг не будет ни одного человека. У нее даже появился собственный Ночной Бормотунчик. Магия Беатрикс явно сильнее, чем ее. Ханна сияла, и даже мама не казалась ей такой плохой, когда рядом находился папа. Девочка надеялась, что они едут жить в коттедже, построенном из печенья в сахарной глазури, с крышей из леденцов.

Ханна забралась в машину, пристегнула ремень, и папа захлопнул дверь. Скога она посадила себе на плечо, чтобы он мог смотреть в окошко, как они с пыхтением тащились в сонной веренице едва двигавшихся автомобилей. Папа включил свою любимую музыку.

– Инструментальная, – сказал он.

А потом увидел в зеркало заднего вида, что она смотрит на него, и добавил:

– То есть без слов. Нам не всегда нужны слова.

И подмигнул дочери.

Ей были неприятны звуки, которые издавали машины, когда они ехали действительно быстро. И не нравилось, как их со всех сторон окружала бетонная дорога. Лучше бы они летели по воздуху или же взмыли над этим хаосом вверх в космической ракете и набирали высоту до тех пор, пока все внизу не стало бы совсем маленьким. Крохотное не может напугать – если не хочешь, чтобы оно и дальше маячило у тебя перед глазами, на него можно наступить ногой, закрыть рукой или даже ладошкой Скога.

Ханну сморил сон, а когда она проснулась, Ског дремал у нее на коленях, а зелени за окном стало больше. Она видела коров с белыми и коричневыми пятнами, похожими на фрагменты пазла, сваленные в кучу и оттого не желавшие выстраиваться в нужном порядке. Она подняла Скога, чтобы он на них посмотрел, и он тоже нашел их восхитительными. Девочке пришла в голову мысль: чтобы сложить пазл, всех этих коров нужно собрать вместе, одних уложить на землю, а других поставить на голову. Ског захохотал и запрыгал.

Они остановились, чтобы позавтракать, папа заказал две порции бекона, а мама сказала, что не очень хорошо себя чувствует. Потом взяла себе тост и добавила, что на этот раз ее донимает не живот, а голова.

– Наверное, аллергия, – произнесла она.

Ханна была не настолько глупа, чтобы заказывать оладьи или французский тост: дома они всегда были вкуснее, крепенькие, хорошо пропеченные, с настоящим маслом. Она выбрала поджаренный на гриле сыр и картофель фри, кусочки которого папа тут же стал подворовывать из ее тарелки. Да при этом еще делал вид, что ничего не происходит, отчего его проделки еще больше бросались в глаза, и Ханна помимо своей воли хохотала, глядя, как он корчил глупые рожицы. Ског поел маринованные огурцы.

В тот самый момент, когда Ханне стало казаться, что они слишком долго ехали, но так никуда и не добрались, машина свернула на узкую дорожку и покатила к небольшому скоплению зданий на вершине холма. Мимо проплывали луга, на которых так и хотелось поваляться. Ског прошептал ей: «Думаю, мы сможем здесь здорово покувыркаться!», и она пощекотала его в награду за такую замечательную идею. На вершине холма обнаружилась парковка. Когда они на нее въехали, Ханна расстегнула ремень и приготовилась выскочить наружу.

Их встретил улыбчивый человек, и девочка угадала в нем фермера. На нем были перепачканные джинсы, толстовка с закатанными рукавами и рваными карманами, он пожал папе с мамой руки и спросил:

– Помочь вам отнести вещи?

Папа захлопнул багажник, фермер кивнул на самое большое здание – современное и приземистое, с зеркальными окнами, которому было не место в деревне, – и объяснил, в какую пройти дверь.

Ханна дернула папу за руку и показала на гребни холмов, такие зеленые и радушные.

– Скоро ты сможешь там играть, – произнес он почему-то с мрачным видом.

Мама даже на нее не посмотрела, переминаясь с ноги на ногу в туфлях без каблуков на вымощенной гравием дорожке.

Когда они вошли внутрь, Ханна тут же возненавидела это место, выглядевшее слишком официально и напоминавшее школу, с безделушками ручной работы на стенах и эхом голосов в холлах. Они направились сразу в кабинет, и Ханна испугалась того, что ждало ее дальше: еще один директор, еще одно собеседование. Она взвесила варианты – лаять и рычать срабатывало всегда. Вот только она никогда не вела себя так в присутствии папы и не очень хотела, чтобы он увидел ее в таком свете.

В коридоре их встретили две говорливые старушки. У одной зубы были слегка коричневатые, у другой – совсем белые.

– Мы вас ждали, – сказала Белозубка.

Опять рукопожатия, приветствия и бесконечные улыбки. Ханна топнула ножкой. Даже Ског и тот забулькал, выражая свое недовольство.

– Может, оставим этих взрослых заниматься их скучными делами, а сами отправимся на экскурсию? Ты как?

У Коричневых Зубов были сияющие глаза, и Ханне нравилось, как они улыбались одними уголками.

– Скажем им «до свидания»?

Ханна махнула папе рукой, но он поверг ее в удивление, посадив на колени, обняв, прижав к себе и поцеловав.

– Я люблю тебя, lilla gumman. Я так тебя люблю.

Она в ответ тоже его обняла и заставила свое сердечко забиться быстрее, чтобы он почувствовал ее любовь.

Мамино прощание оказалось не таким ярким. Она потеребила в пальцах прядку волос Ханны и поцеловала ее в щеку.

– До встречи, аллигатор.

Когда Ханна в сопровождении Коричневых Зубов направилась к двери, мама захихикала. Все устремили на нее взгляды, ей пришлось зажать рукой рот и пробормотать извинения. Девочка не могла разобраться в запутанных эмоциях родителей, поэтому лишь слегка покачала головой, пытаясь справиться с неразберихой в мыслях. Коричневые Зубы протянули руку, чтобы она ее взяла. Ханна не стала этого делать, но пошла за ней, надеясь, что они идут на улицу. Может, фея, ее крестная мать, соорудила неподалеку из веток шалаш. Но они покинули дом только для того, чтобы пройти по короткому крытому проходу в другой. Поднялись по лестнице. Зашагали через холл.

– Меня зовут Одри, – сказали Коричневые Зубы, – скоро мы с тобой очень близко познакомимся. Я буду рядом всегда, когда тебе потребуюсь.

Она привела девочку в комнату с кроватью, окном, столом и комодом.

Ханна остановилась и показала рукой на кровать. Она узнала свое одеяло и подушку с улыбающимися маргаритками. Почему ее вещи оказались в этой странной комнате? Это не ее спальня. Коричневые Зубы открыли ее чемодан, и Ханна увидела свою пижаму с роботами, резиновые сапожки с божьими коровками… Она подошла ближе. Чемодан был набит ее вещами.

– Одежду можно спрятать в комод. Хочешь разложить ее по ящичкам сама?

Ханна наморщила личико и показала на соседнюю комнату. В ней будет жить папа? Но Коричневые Зубы ничего не поняли.

– Ты хочешь в туалет? Тебе придется делить его с тремя другими девочками и дежурными ночных смен. Это здесь.

Она подошла к двери и что-то показала, но Ханна ничего не увидела.

Девочка покачала головой и топнула ногой. Не надо было оставлять папу. С силой сжав под мышкой Скога, она вылетела из комнаты. Коричневые Зубы ринулись за ней.

– Ханна!

Через холл. Вниз по лестнице. Она толкнула перед собой дверь и на миг почувствовала себя лучше: воздух улицы напомнил ей о незыблемых земных вещах. Она увидела в загоне лошадей, которые фыркали, наверняка друг с другом переговариваясь. Перед домом, выглядевшим меньше и добрее того, из которого они только что вышли, цвели цветы. Пока она смотрела по сторонам, Коричневые Зубы спокойно стояли рядом.

– Хочешь посмотреть лошадок?

У Коричневых Зубов был приятный голос, умиротворявший, как чашка горячего шоколада. Скогу хотелось погладить лошадей по длинным мордам, но девочка велела ему набраться терпения. Надо было найти папу. Она обогнула дом и направилась мимо фасада к мощеной гравием парковке. Коричневые Зубы все время шагали рядом.

– Я разрешу тебе все посмотреть. Просто всегда буду поблизости, чтобы ты не заблудилась, хорошо? Здесь много всего интересного…

Ханна навострила уши. Обвела глазами стоянку, но папиной машины нигде не было. И вдруг увидела, что она катит по узкой дорожке, вот-вот готовая свернуть на шоссе. Девочка тревожно взвизгнула и помчалась вперед.

Подождите! Подождите!

Ей почти захотелось закричать. Она попыталась обрести голос, но он грохотал у нее в голове и с гудением носился взад-вперед по языку до тех пор, пока не превратился во рту в бесформенную, застывшую кашу.

Коричневые Зубы оказались быстрее, чем она ожидала, и ни на шаг от нее не отставали.

– Подожди! Ханна, медвежонок, подожди!

Папина машина свернула на шоссе и стала набирать скорость. Ханна замерла. В ее горле бушевал ураган – огромные черные тучи, отяжелевшие от скопившихся в них града и молний.

– А-а-а! – заорала она, показывая на машину. – Па-а-а-а!

Слезы туманили взор, заливали дорогу, стирали, будто ластиком, путь домой.

– Я знаю, медвежонок. – Коричневые Зубы сели на дорогу и посадили ее на колени. – Папа с мамой любят тебя и желают только добра. Ты вернешься к ним. Обещаю тебе, обещаю.

И стала качать рыдавшую Ханну.

Ског заполз выше и забился между подбородком и плечом девочки, пытаясь ее утешить. Но частичка ее души, все еще связанная неразрывными узами с папой, тянулась за ним, преодолевая все увеличивавшееся расстояние и разрывая сердце на части.

Она сдалась и положила голову на грудь Коричневым Зубам, уверенная, что истечет кровью и умрет, неспособная понять, почему папа обрек ее на смерть, бросив с совершенно незнакомым человеком.

СЮЗЕТТА

С поднятой шторой окно в игровую комнату выглядело как обычный блестящий квадрат. Ее дочери там не было, но Сюзетта все равно дернулась от внезапного порыва вскочить и посмотреть, как там у нее дела. Приезжать к Беатрикс без Ханны для нее было за гранью реальности. Порой ей казалось, что на заднем сиденье автомобиля сидит призрак. Такой же странной выдалась вся неделя. Раньше она даже не задумывалась, сколько шума производил ее ребенок, лишенный способности говорить. Беготня по лестнице. Уютная болтовня мультяшных героев по телевизору. Отскакивающие мячи. Тихий щебет и чириканье, привычка мурлыкать под нос песенки на своем неразборчивом языке.

Беатрикс перехватила ее взгляд и тоже посмотрела на игровую комнату.

– Пытаетесь смириться с ее отсутствием?

Сюзетта пожала плечами.

– Это необычно. Я все время думаю купить ей бананы или сыр. Иду в ее комнату и встаю на пороге, собираясь что-то сказать. Ловлю себя на желании позвать ее, когда готовлю еду. У нас был заведен определенный порядок в течение долгого времени.

Она не стала говорить, как свободно себя почувствовала, когда отпала необходимость его придерживаться.

– Алекс тоже пытается справиться?

– Думаю, да. Особенно по ночам. Днем он с ней никогда не оставался и теперь тоже занят на работе. Наверное, всему виной вид пустой кровати. Это не дает ему покоя. Ханна не прячется за дверью, не…

К ее удивлению, всю эту неделю она хорошо спала. С нее будто сняли тяжкую ношу.

– Судя по виду, вы погружены в себя. У вас депрессия? Воюете с призраками прошлого?

– Это не депрессия, а что-то другое. Я не уверена, что по-прежнему остаюсь матерью. Знаете это чувство, когда к ребенку кто-нибудь подходит и спрашивает, кем он хочет стать, когда вырастет? Примерно так же ощущаю себя и я, раньше со мной такого никогда не случалось. Понятия не имею, кто я теперь, но…

– Знаю, в вашем положении трудно не испытывать чувства вины, однако вы не…

Сюзетта решительно мотнула головой, горько усмехнулась и не дала доктору договорить.

– По правде говоря, в своей жизни я много чего не сделала. Например, никогда не уделяла должного внимания собственному здоровью. А теперь без конца думаю… Составляю в голове списки того, что надо было сделать для себя. И для нее. Что стоило бы говорить, а чего – нет. Когда нужно было проявить терпение, а когда – твердость… И так снова и снова.

– Вы же не стали бы себя винить, если бы она, скажем, страдала от тугоухости.

Беатрикс склонила голову и ободряюще улыбнулась.

– Стала бы. Скорее всего, стала бы. – Сюзетта горько ухмыльнулась врачу. – Стала бы думать, где подвергла ее опасности и тем самым повредила нежный детский слух. Или обвинила бы себя в какой-нибудь генетической патологии. Знаете, перед тем как забеременеть, я делилась с Алексом своими опасениями, что ребенку передастся моя болезнь Крона. А он меня успокаивал и говорил, что если так случится, то мы, учитывая мой опыт, сможем с ней справиться. И что она никогда не будет страдать, отгородившись от всех. А Ханна страдала. Именно к этому и пришла. Вполне возможно, мы вообще ее никогда не понимали. Может, она всегда пыталась сказать нам что-то еще. Теперь выяснять это пришла очередь специалистов «Маршз».

Беатрикс окинула ее долгим безмолвным взглядом и выпрямилась на стуле.

– Я намерена задать вам один трудный вопрос. Поскольку сейчас вы сосредоточились на том, что, на ваш взгляд, сделали неправильно, мне было бы интересно узнать, существует ли проблема, которая беспокоит вас больше всего.

Сюзетта повернула голову и стала смотреть в окно, однако взгляд ее простирался неизмеримо дальше линии деревьев.

– Когда мы узнали, что у нас будет девочка, мне захотелось назвать ее шведским именем. Необычным. Незадолго до этого у Мэтта, партнера Алекса, родилась двойня. Девочку назвали Страйкер, мальчика – Саунд[34]34
  Stryker в переводе с английского означает «нападающий» в футболе или другой командной игре, Sound переводится как «крепкий».


[Закрыть]. Алексу это показалось странным, но лично мне в целом понятен образ, который придумал для детей Мэтт. Девочка по имени Страйкер ни от кого не потерпит поражения, а мужчина, которого назвали Саунд, будет спокойным, рассудительным и сильным.

Имена, которые мне нравились, тоже были необычными. Сага. Бликс. Майкен. Сольвейг. По правде говоря, Алекс не хотел нарекать ее именем, которое, по крайней мере, в этой стране, все будут произносить неправильно – нам и так приходится без конца талдычить, что наша фамилия Йенсен. Не знаю, почему, но я не хотела называть ее как все. И теперь порой думаю: если бы мы дали ей какое-то другое имя, может, она выросла бы иной? Но это не… Такого я точно не хотела… Она родилась с темными волосиками. С моими. Мне было жизненно необходимо смотреть на нее и видеть Алекса – я хотела маленького Алекса. Но она походила на меня, на мою мать. Я дала ему возможность выбрать для девочки имя, чтобы всегда помнить, что она – дитя Алекса. Алекса, которого я люблю. Я всегда хотела Алекса и только Алекса.

* * *

Самой тяжелой была первая неделя. После отъезда из «Маршз» ей удавалось скрывать от всех свои припадки глупого смеха. Порой она одновременно испытывала облегчение, неверие и стыд – счастливые и печальные пароксизмы мысли: «Неужели это правда?». К началу второй недели тревога, снедавшая ее материнское сердце, несколько отпустила. Вполне достаточно для того, чтобы эти семь дней прошли с обычной скоростью, а не в замедленном, сюрреалистичном темпе пульсирующей скорби, вызванной отсутствием Ханны.

Сюзетта стояла босиком за кухонной стойкой, склонив голову и вчитываясь в какой-то рецепт. Волосы падали ей на лицо, и она убирала их за уши. На ней была свободная футболка, мягкая, как паутина, и закатанные до колен джинсы – молодежный наряд, соответствовавший ее настроению. Солнечный свет заливал сад, врывавшийся через открытую дверь ветерок ворошил разложенные на столе эскизы. Она расположила их там, чтобы оценить перспективу: вереницу открывавшихся с порога видов. На одних дверь была широко распахнута, на других зритель будто попадал через нее в какое-то другое место. Но когда Алекс вернулся домой из спортзала, поднялся наверх и принял душ, она ощутила вдохновение совсем другого рода и отложила их в сторону. Сдобные булочки с корицей, которые она намеревалась испечь. Это его немного развеселит.

Выпечка давалась Сюзетте нелегко, поэтому она знала, что должна строго придерживаться рецепта. Ей хотелось, чтобы они получились у нее в точности как у его матери: в голове рисовался образ праздной послеобеденной сиесты на заднем дворе, их собственной маленькой fika с кофе и kanelbullar под разговор о том о сем. Им предстояло по новой учиться проводить время вдвоем. Каждый день. Только он и она, без Ханны. Сюзетта поможет ему зажить полной жизнью и обрести новые радости.

Алекс сбежал вниз по лестнице, волоча за собой из душа шлейф чистых ароматов шампуня и мыла. Потом встал в позу и подождал, когда на него посмотрит Сюзетта. Она подняла глаза, взвизгнула от восторга и протянула к нему руки. Потом встала на цыпочки, обняла за шею, испытав от соприкосновения их щек чувство умиротворения. Затем отошла назад и с восторгом посмотрела на его розовое свежевыбритое лицо.