Текст книги "Молочные зубы"

Будто сказала: «Про-щай. Про-щай».

Алекс придвинул стул к огню и сел. Сюзетта увидела, что он вконец обессилел, и поняла, как трудно ему было в эти дни всех успокаивать и делать вид, что он совсем не расстроен и не встревожен.

Она сделала глоток вина. Ноги выли от боли и напряжения, вызванного долгим стоянием. Когда Сюзетта шагнула назад, собираясь сесть, то почувствовала, как наступила на что-то. Это оказалась лишь веточка, но она потеряла равновесие, упала на землю рядом со стулом, удивленно взвизгнула и расплескала вино, пролившееся на одежду. Через мгновение рядом с ней оказался Алекс, схватил ее за подмышки и поднял.

– Ты в порядке?

– Да. На что-то наступила.

Он помог ей сесть обратно на стул.

– Поранила ногу?

– Все будет хорошо. Просто споткнулась.

По куртке и брюкам расползлись темные пятна вина.

– Я развела ужасную грязь.

– Принесу тебе что-нибудь переодеться, – сказал он и бросился в дом.

– И захвати миску с теплой подсоленной водой.

Она откинулась в кресле, устроившись поудобнее и желая показать ему неопрятные пятна, которые были хорошо заметны в отблесках пламени. Краешком глаза Сюзетта заметила, что Ханна смотрит на нее пронзительным, неприятным взглядом.

Девочка медленно подошла ближе, вытянула руку и показала на Сюзетту двумя пальцами. А потом снова и снова стала безмолвно произносить одними губами слова.

Озноб пробежал по спине Сюзетты, вонзившись в кожу миллионом крохотных игл. Она вжалась в кресло, желая убраться отсюда как можно дальше. В мгновение ока девочка оказалась рядом с ней. Посмотрев дочери в лицо, Сюзетта увидела белки ее глаз в мертвых глазницах.

И пальцы. Указующие. Обличающие.

Мари-Анн никуда не ушла.

ХАННА

Катализатор. Начатые в школе поиски прервались, но она знала, что алкоголь выступает в роли катализатора. Огонь попробовал маму на вкус – м-м-м, как вкусно, просто объедение! – и захотел еще. Он решил ее сожрать!

Теперь все было ясно. Мама споткнулась, потому что она наложила на нее заклятие Нападения и Мести. Оно обволокло ее алкоголем, катализатором огня.

Теперь дело за ней.

Мама подтянула ноги и вжалась в кресло, глядя на нее большими испуганными глазами. Ханна сосредоточила на ней свое заклятие, тыча двумя вытянутыми пальцами и повторяя беззвучно слова: «Помучайся и сгинь. Помучайся и сгинь».

Она поворошила костер палкой. Выловила пылающую веточку. Выхватила ее из медного очага.

Когда та упала маме на колени, она вскрикнула. Вскочила с кресла. Упала. Сбросила горящую ветку голыми руками.

Пользуясь палкой как лопатой и сжав ее руками, Ханна выхватывала из огня пылающие угольки.

Они падали маме на бедра, на ступни… Сюзетта визжала и брыкалась, стараясь уклониться от раскаленного дождя.

А Ханна выхватывала из костра все новые и новые угольки и швыряла их в маму.

Они жалили ее, как превратившиеся в вампиров жучки-светлячки.

Мама выла и кричала.

Кончик палки Ханны мерцал расплавленной оранжевой магмой. Она знала, что делать. Мама хлопала руками по брюкам, пытаясь потушить несколько загоревшихся нитей. Девочка ткнула ей палкой в глаз, но в последний момент она дернула головой, и удар пришелся мимо цели. Горящая палка вонзилась родительнице в щеку, кожа в этом месте зашипела. Мама вскрикнула и вырвала оружие у нее из рук.

В следующее мгновение с миской в руках появился папа, подбежал и тут же выплеснул воду на маму, на мерцавшие язычками пламени угольки.

Потом схватил Ханну и отшвырнул в сторону.

От этой встряски девочка пришла в себя.

Может, она подошла слишком близко к огню? Может, папа ее спасал?

Она повалилась на грязную траву и покатилась. Испытала изумление. Почувствовала боль в руке, которую вытянула, чтобы смягчить падение. Ей показалось, что у нее вот-вот отвалится большой палец. Девочка закричала.

Но отец с матерью даже не подумали броситься к ней.

Вместо этого он подбежал к столу, схватил кувшин, вылил на маму и затоптал угольки. Та застонала и свернулась калачиком.

– Где у тебя болит?

– Лицо! Еще воды!

Папа подхватил маму на руки и побежал в дом. Ханна, все так же плача, прижала левую руку к груди и потащилась за ними. Она чуть было не проскулила «папа», но получился лишь хилый, слезливый всхлип.

Девочка не понимала, что произошло. Заклинание так здорово сработало. И она все сделала сама, без Мари-Анн. Почти довела дело до конца, мама корчилась на земле, еще чуть-чуть, и ее бы объяло пламя. Но папа вдруг все испортил. Быть того не могло, чтобы он любил маму больше, чем ее. Или все же могло? Он ее отшвырнул. Отшвырнул в сторону.

– Почему? – сквозь слезы закричала она без всякого французского акцента, но родители ее так и не услышали.

Папа положил маму на большой стол и стал обтирать ее мокрыми кухонными полотенцами. Сама она плакала, приложив к лицу мокрую тряпку, затем тяжело опустила голову на стол, и папа завопил:

– Вызвать скорую?

Мама покачала головой, но со слезами справиться не смогла.

Драматизм происходящего – смятение родителей, их беспорядочные движения – Ханну немного напугал. Она без конца моргала, обхватив себя за плечо здоровой рукой.

Папа помогал, когда мама стала стаскивать с себя испорченные брюки.

– Вот здесь, – она показала чуть повыше колена, – и руки.

Она приподнялась на локтях и села, папа замотал мокрой тканью сначала одну ее руку, потом другую.

После долго рылся в шкафчиках, пока не нашел еще несколько кухонных полотенец и сунул их на кухне под кран. Он двигался неуклюжими рывками, как подстегиваемое выстрелами из лазера странное существо, которое она однажды видела в сериале «Звездный путь». И был похож на сумасшедшего, что ей совсем не понравилось.

Он обмотал мокрыми полотенцами пострадавшие участки кожи. И не забыл приложить их к маминым ногам.

– Еще где-то ожоги есть?

Какой же он устроил бардак. Маме это не понравится. Даже Ханне и той захотелось броситься вперед и вытереть на полу воду. Она немного попрыгала: посмотрите на меня, ну, посмотрите же! Из ее груди вырвался еще один всхлип, но папа с мамой по-прежнему вели себя так, будто ее и вовсе здесь не было.

– Лицо.

– Надо ехать в травмпункт.

Мама покачала головой.

– С неотложкой будет быстрее, к тому же… не думаю, что все так плохо…

Ханна осторожно подошла ближе. Мама плакала уже не так сильно, потом отняла от щеки компресс и показала папе.

– Что там?

– О господи…

Папа метался туда-сюда как угорелый.

– Тебе нужно к врачу.

– Что, так плохо? О боже! Я не могу ходить без штанов, принеси мне какие-нибудь шорты.

Папа бросился наверх по лестнице. И в этот момент мать наконец ее заметила. Поначалу она застыла как вкопанная и широко открыла глаза, готовая бежать. Ханна приблизилась еще немного, время от времени похныкивая и держа распухшую руку.

– Ханна! Ты поранилась?

Мама покрутила головой, не зная, что делать, посмотрела на лестницу, затем на входную дверь и опять на Ханну. Испуг на ее лице сменился тревогой.

– Что с тобой? Ты что-нибудь себе сломала?

Ханна стояла у стола, вытянув вперед руку. Кисть раздулась и превратилась в огромную луковицу синюшного цвета.

С лица родительницы слетела маска, взгляд стал жестким и злым, будто она больше не могла прикидываться хорошей мамой.

– Ну что, получила… Болит, да?

Когда папа ринулся вниз, под его ногами загрохотали ступеньки.

– Ханна ушиблась, – сказала мама.

И ее лицо вновь приобрело нормальный вид – точно такой же, как и каждый раз, когда у дочери болел животик или поднималась температура.

– Что такое?

– Думаю, она сломала кисть.

Папа выпучил глаза и широко открыл рот, будто услышав сигнал тревоги.

– Принеси ей пакет со льдом…

Когда он протянул маме шорты, Сюзетте пришлось отнять от лица ткань, зажимавшую рану. Пока она натягивала их на себя, Ханна не сводила глаз с ее ожога – большого черно-красного кружка, напомнившего девочке жерло вулкана. Бедный папа никак не мог справиться с паникой. Он подскочил к морозильнику и поднял сухое полотенце, которое незадолго до этого уронил на пол.

– Прости…

– Что случилось? – спросила мама.

– Я не думал… просто… мне нужно было на несколько минут отойти… – Он повернулся к Ханне. – Прости меня, девочка моя.

Папа осторожно приложил к ее запястью пакет со льдом и примотал его полотенцем.

– Черт возьми, не могу поверить, что…

– Ничего, дорогой, все хорошо, мы в порядке… Но нельзя уезжать, не потушив костер.

Папа в отчаянии помчался на задний двор, залил из шланга их маленький костер, вернулся обратно, неся в руках несколько тарелок с едой, и с грохотом поставил их на кухонную стойку. Ханне и сейчас не нравилось, что он был похож на законченного наркомана и с трудом соображал, что делает.

– Ну что, все готовы? Ханна, lilla gumman, прости меня…

Девочке хотелось, чтобы он взял ее на руки и отнес в машину. Но вместо этого он понес маму. Ханна хныкала. От пакета со льдом стало только хуже; кисть теперь не просто болела, а пульсировала, словно в нее вонзились сотни острых осколков.

– Идем, Ханна, – бросила через плечо мама. – Я знаю, тебе больно, но уже совсем скоро мы будем в больнице.

* * *

Чтобы доехать туда, понадобилось всего несколько минут, и родительница все это время изображала из себя хорошую мамочку. Она снова и снова повторяла, что все обойдется, велела глубоко дышать и совсем не напоминала сумасшедшую. Более того, со стороны могло даже показаться, что у нее ничего не болит. Время от времени папе, который без конца нажимал на газ, приходилось резко тормозить.

На фоне темного неба вывеска «Отделение неотложной помощи Шейдисайд» выделялась ярким пятном. Парковка практически пустовала.

В приемном покое папа усадил маму в удивительно уродливое оливково-зеленое кресло, бросился к посту медсестры и с такой скоростью затараторил о «дочери» и «жене», что Леди-за-Столом попросила его успокоиться и говорить медленнее.

А потом ответила, что это займет всего пару минут. Папа сел по другую сторону от мамы, которая теперь оказалась посередине, и заполнил бумаги. Ее веки подрагивали, она прижимала к щеке сложенную в несколько раз ткань, а свободной рукой держала папу за руку. И была бледна как полотно.

– Не могу поверить, что она это сделала, – выдавил папа.

Ханна знала, что он говорил о ней, поэтому страшно нахмурилась и выпятила губу. У нее и на этот раз ничего не получилось. Марая бумагу неразборчивыми каракулями, папа время от времени поглядывал на нее, его лицо выражало разочарование. Ханна хотела объяснить ему, что предприняла попытку, следуя воле заклинания, но мама оказалась намного сильнее, чем ей казалось. Она не сгорела, как конфетти или портрет Мари-Анн. Не полыхнула и не растворилась в облаке пепла. После ее заклинания она должна была не плакать и стонать как идиотка, а исчезнуть навсегда. Предполагалось, что папа станет свободен, но теперь он почему-то мучился больше всех.

Он протянул Леди-за-Столом планшет и опять сел, злобно хрустнув слишком длинными ногами.

– Не злись на нее… – Мама взяла его за руку; ее взгляд блуждал, и Ханна немного от нее отодвинулась, боясь, как бы та не заблевала ее. – Она не понимает. Не знает, что хорошо и что плохо, не умеет отличать добро от зла. Для нее игра превращается в реальность, а реальность – в игру. И что толку сходить с ума, если она даже понятия не имеет, что делает.

– Что же с ней происходит?

Они странно смотрели и странно говорили, будто и не о дочери вовсе, а ведь она находится рядом и может их видеть и слышать.

Ханна опустила взгляд на ноги и грязную юбочку, опасаясь, что превратилась в невидимку. Но по-прежнему могла себя видеть и слышала все, что говорили мама и папа. Она шмыгнула носом и проглотила слезы.

– С ней явно что-то не так, – сказала мама. – На уровне химии. Какой-то сбой.

– Что будем делать?

– Не знаю.

Сюзетту пригласили на осмотр, а когда поняли, что у нее что-то с ногами, прикатили кресло-каталку. Папа хотел пойти с ней, и Ханна подумала, что они бросят ее в приемном покое.

– Останься с Ханной, – велела мама. – Доченька, тебе сделают рентген и посмотрят, как твоя ручка, хорошо? Это совсем не больно!

Маму увезли на каталке.

Ханна пододвинулась ближе к папе, хотя на самом деле ей хотелось сесть ему на коленки. Нет. Она жаждала совсем другого, чтобы он схватил ее в охапку, усадил на колени и стал шептать ласковые слова, от которых ей становилось хорошо. Но он ничего такого не делал. Только неподвижно смотрел на нее, морща от беспокойства брови и лоб.

– Моя lilla gumman…

Однако голос его доносился словно с другого края Солнечной системы. Она обвила правой ручкой его ладонь: мы вместе? У нас все хорошо? Как же она его любила.

– Мы проследим, чтобы ты получила всю необходимую помощь. Все будет замечательно, правда?

Ханна кивнула. У нее даже стала меньше болеть рука.

* * *

После рентгена она села на заваленный бумагами стул и очень обрадовалась, когда совсем рядом, плечом к плечу с ней, устроился папа.

– У меня для вас хорошие новости, – сказал доктор Как-его-там, влетая в открытую дверь, – перелома нет, всего лишь растяжение связок.

Доктор Как-его-там говорил с куда более выраженным акцентом, чем папа, который нервно, протяжно вздохнул от облегчения. Доктор окинул его мрачным-мрачным взглядом. Но когда посмотрел на нее, опять улыбнулся.

– Значит, я просто наложу тебе тугую эластичную повязку.

Он начал чуть ниже запястья, обернул его бинтом, потом поднялся выше, замотал большой палец и спустился обратно вниз.

– Давай-ка я угадаю: ты, наверное, упала с велосипеда? Или, может, решилась на какие-нибудь другие чудеса храбрости?

Повязка, уютно и надежно зафиксировавшая поврежденную кисть, Ханне понравилась.

– Она не говорит, – сказал папа.

– Совсем?

Он адресовал Ханне широкую дразнящую улыбку, словно та могла выпустить наружу копившиеся годами внутри слова.

– Совсем. По крайней мере, со мной.

Доктор Как-его-там посмотрел на папу с очень серьезным видом.

– Я так понимаю, вы привезли и жену? Несчастный случай на заднем дворе?

– Мы развели костер.

Доктор кивнул.

– И что же случилось с вашей дочерью?

Папа застыл в нерешительности.

– Она от него пострадала, как и ее мама.

Ханне не понравилось, что в докторе уживались два человека: веселый и беззаботный с ней и суперсерьезный с папой.

– И поскольку мисс Ханна у нас не говорит, то ожидать от нее объяснений того, что случилось, не приходится. Очень удобно.

Мужчины уставились друг на друга, как две кобры.

Папа придвинулся ближе к Ханне. Он знал, что она на его стороне, и это ее очень обрадовало. Девочка даже не могла злиться на него за то, что он отшвырнул ее в сторону, понимая, что это все мамино заклятие.

– Я не причинял близким вреда, – стиснув зубы сказал папа.

Ханна от удивления разинула рот, даже не понимая, на что намекал доктор. Но тут же его захлопнула и зло посмотрела на врача. Потом обняла папу, он подхватил ее и посадил на колени.

– Ладно… Но вы должны понимать, что в мои обязанности, помимо прочего, входит и убедиться, что…

– Она может идти? Ей пора в постель.

Ханна хоть и не устала, но положила папе на плечо головку и сделала вид, что спит. Он всегда оставался для нее самым лучшим человеком, а доктор Как-его-там даже не догадывался, кто и почему стал жертвой их несостоявшейся казни.

– Когда будете уходить, вам распечатают рекомендации по дальнейшему лечению.

Папа размашистым шагом направился к двери. Ханне нравилось чувствовать себя в его могучих руках. Он вновь обрел всю свою силу – для нее. И опять был полностью на ее стороне. Она восторгалась тем, насколько глубоко они друг друга понимали. Да, они могли совершать ошибки, но все равно оставались командой.

И что им теперь делать с мамой?

СЮЗЕТТА

Молодость и красота врача ее поразили. Изумительные густые волосы и медного оттенка кожа. Не в состоянии в точности определить ее этническую принадлежность, Сюзетта хотела спросить, откуда она родом, но понимала всю бестактность подобного вопроса и знала, что ответ на него будет честным, но бесполезным: Беркли, штат Калифорния; Ньюарк, Нью-Джерси; Колумбия, Огайо. Ее родители, дедушки и бабушки были выходцами из тех или иных краев, но при этом Сюзетта осознавала всю неуместность своего любопытства. Что намного важнее, у доктора была легкая рука, она умела успокоить и облегчить боль.

Врач подтвердила, что раны над левой коленкой и на щеке серьезнее, чем на ногах. К счастью, от кожи пришлось отдирать лишь крохотный кусочек ткани. Руки, смазанные гелем и перевязанные бинтами, почти не горели – однажды она обожглась сильнее, доставая из духовки тяжелое блюдо старой, изношенной прихваткой. Но ее предупредили, что над коленкой может остаться небольшой шрам. А еще щека. Когда Сюзетта, борясь с приступом тошноты, легла на смотровой стол, доктор занялась ею в первую очередь.

– Что там? – спросила Сюзетта.

Врач обрабатывала рану, аккуратно очищая ее края.

– Ожог абсолютно симметричный размером с двадцатипятицентовую монету. Мне нравится, что этот черный налет – не помертвевшая кожа, а всего лишь след от уголька. Когда до конца заживет, останется небольшая складка, кожа в этом месте может побледнеть. Я дам вам координаты одного пластического хирурга, но не уверена, что с таким ожогом второй степени вам можно будет помочь.

Сюзетта на время ушла в себя, мысленно изучая дорожную карту шрамов на своем теле. То, что с ее живота совсем недавно убрали зияющий рубец, казалось ей счастливой случайностью. Новые следы после операции на брюшной полости и лапароскопии заживали аккуратными линиями. В сочетании с тем, что останется над коленкой, коллекция все равно получится не такая страшная, как то напоминание о бывшей фистуле. Но как быть с отметиной, которая теперь испортит лицо? Насколько она будет заметна? Неужели станет всем и каждому сразу бросаться в глаза? Будут ли ее спрашивать, что случилось, или будут жалобно отводить взгляд? И что отвечать, когда ей действительно зададут вопрос? Ах, вы знаете, наша малышка хотела сжечь меня во время пикника.

А что подумает Алекс? Скорее всего, назовет ее все такой же красивой. Но шрам навсегда останется для него напоминанием о патологии Ханны и их неудачах на родительском поприще. Она без всякого труда могла представить, что он больше в жизни не будет смотреть ей в лицо. И что она сама по той же причине станет избегать любых зеркал и отражений. Изуродованная щека. Непоправимый вред. Как снаружи, так и внутри. Вот что наделала Ханна – нанесла непоправимый вред. Это непростительно, даже если она не была девочке идеальной матерью.

Повязка туго стянула рану, впитывая сочащуюся из ожога жидкость и удерживая на месте заживляющую мазь. Возможно, теперь она всегда будет носить на лице что-то такое, делая вид, что травмировалась и вынуждена носить повязку, чтобы рана затягивалась. Такое решение казалось ей здравым: лучше несчастный случай, оставивший после себя незаживающий след, чем вечное напоминание о демоне, которого она произвела на свет. Может, и Алексу в таком случае тоже станет спокойнее? И ему будет проще считать ее по-прежнему привлекательной? Она так старалась сохранять для мужа красоту. И больше никогда не позволит Ханне подвергнуть опасности их отношения – единственную истинную и сильную привязанность в ее жизни.

Когда доктор закончила обрабатывать ей ногу, они немного поболтали о планах на лето. Врач мечтала о горах. А Сюзетта не могла придумать ничего, кроме июльского посещения свекра и свекрови; дом Товы и Бернта стал привычным остановочным пунктом во время их ежегодных поездок в Европу. Потом на какое-то время стало тихо.

– Теперь к делу. Существует несколько стандартных вопросов, которые мы задаем всем, кто к нам обращается. Вы в последние полгода падали? Я имею в виду, с серьезными последствиями?

– Нет.

– В депрессии находились?

– Нет. Немного. Если честно, то это даже не депрессия.

– Вас дома подвергают физическому насилию?

– Это тоже стандартный вопрос?

На душе у Сюзетты стало тревожно. Неужели их милый разговор на деле представлял лишь попытку добиться ее расположения, чтобы потом устроить этот допрос? Плечи женщины напряглись, она испугалась, что сделала себя и семью объектом пристального внимания, которого всегда старалась избегать.

Прекрасная молодая докторша улыбнулась ей.

– Да. Однако в вашем случае он представляется особенно уместным.

– Из-за ног?

С самого начала, лежа на смотровом столе и нуждаясь в помощи, Сюзетта объяснила, что оступилась у костра, потому как у нее были повреждены ноги. И туманно добавила, что поранила их, кое на что наступив. А когда доктор захотела их посмотреть, отказалась.

– У вас множественные ранения, некоторые из них получены не сегодня. Вместе с вами сюда привезли и дочь.

Сюзетта нахмурилась, представляя, как себя будет чувствовать Алекс, если ему станут задавать подобные вопросы. Он не заслужил обвинений, но она понимала, почему ее спрашивали и желали убедиться. А что если он разозлится и тем самым навлечет на себя еще больше подозрений?

– Муж здесь ни при чем. Он никогда меня не обижает.

– С вами живет кто-то еще? Кто вас бьет?

Уровень адреналина в крови резко упал; Сюзетта больше не нуждалась ни в заботе доктора, ни в ее сострадании. Ей хотелось лишь вернуться в свой небезупречный дом и забыться тяжелым сном. До нее доносился собственный далекий, убитый голос, пытавшийся что-то объяснить. Она боялась, что врачи позвонят в службу защиты детей либо в какое-нибудь другое учреждение, которое во всем обвинит Алекса.

– Вы не поймете. Это слишком сложно.

– Здесь вы в безопасности. Я не хочу, чтобы вы возвращались домой, если вам там что-то угрожает…

– Вы не поймете. Это моя дочь…

Ей пришлось бы рассказать очень многое, но место для этого было не самое подходящее, поэтому она лишь покачала головой. Дыхание женщины стало поверхностным и прерывистым, словно на нее стали давить стены. Прошу вас, отпустите нас… Они разберутся с этим вместе с Беатрикс, которой о них уже было кое-что известно.

– Вашей дочери грозит опасность?

Она опять покачала головой. Пытаясь собрать в кучу мысли, Сюзетта даже не могла посмотреть на врача.

– Вас травмировала дочь?

Когда эти слова слетели с губ другого человека, смысл их стал более чем реален. Намерения Ханны в ее отношении были самыми темными. Может, дочь даже собиралась ее убить. Внутри Сюзетты что-то взорвалось и рухнуло – их бесценная крепость отрицания и надежды. Ноги подкосились, она обреченно уронила голову на грудь.

– Я не знаю, почему, – сказала она, и боль от этого была гораздо больше той, что чувствовалась в щеке. – И не думаю, что когда-либо совершала что-то ужасное… По крайней мере, специально. Мы с мужем знаем о проблеме и пытаемся ее решить. И утром первым делом поедем к ее врачу, с которым у нас назначена встреча.

Доктор только кивнула, застыв в изумлении. По выражению ее лица Сюзетта поняла, что ей страшно и она в первый раз слышит что-то подобное.

– Ну что ж, если мы можем чем-то помочь…

Но ее предложение было лишено содержания, доктор уже отошла в сторону и стала стягивать синие смотровые перчатки. Язык ее тела изменился: она отгородилась от ситуации, казавшейся ей слишком странной, дьявольской и чужой.

Сюзетта поднесла ко рту дрожавшие пальцы. Рассказать об этом было ошибкой. Им с Алексом больше не удастся притворяться. Агрессивные дети вырастают только для того, чтобы стать серийными убийцами.

Несколько минут спустя ее на каталке отвезли в приемный покой, где как ни в чем не бывало сидел Алекс с Ханной на коленях. Им распечатали рекомендации по дальнейшему уходу, выписали Сюзетте направление к врачу. Алекс взял бумаги и сунул их в карман.

Ханна схватила каталку за ручки и покатила перед собой.

– Эй, не так быстро, тебе нельзя нагружать руку, – велел ей Алекс. – У тебя хоть и не перелом, но все же растяжение, поэтому оставь ее в покое.

– Просто кати правой рукой, а папа пусть встанет с другой стороны, – сказала Сюзетта.

Женщине было приятно, что дочь старалась помочь. Порой она умела быть милой.

Они отвезли ее на парковку.

– Врачи подумали, что я с вами плохо обращаюсь, – прошептал ей Алекс.

– Знаю. Меня об этом тоже спрашивали.

– И что ты ответила?

– Правду.

* * *

Когда они вернулись из травмпункта, Ханна поплелась в свою комнату. Ни Алекс, ни Сюзетта даже не подумали пойти за ней или проследить за тем, чтобы девочка почистила зубы. Алекс принес костыли Сюзетты и остатки ужина. Блюда стояли на кухонной стойке и заветрились. Супруги рухнули на диван и прижались друг к другу словно беженцы.

На рассвете наверху звякнули колокольчики. Ханна проснулась.

– Иди прими душ, – сказала Сюзетта Алексу, потягиваясь, чтобы размять затекшие за ночь конечности.

Он нерешительно замер.

– Нам нельзя расклеиваться.

Пока Алекс был в душе, Ханна тихонько спустилась вниз, окинула взглядом наваленные на кухне блюда и наморщила носик: все провоняло рыбой и луком. Сюзетте не очень понравился выбранный дочерью наряд – летнее платье было ей чуть велико, а желтые гольфы в тон казались неуместными, – однако девочка хотя бы выглядела опрятно. На руке у нее по-прежнему красовалась повязка, но мать испытала облегчение, увидев, что она больше не прижимает кисть к себе и не старается беречь.

– Проголодалась?

Ханна пожала плечами.

– Если хочешь, принеси расческу, и я причешу тебе волосы.

Дочь повернулась и опять поплелась на второй этаж.

Сюзетта тихо застонала, села и разгладила юбку. Позже, перед уходом, надо будет надеть лифчик и длинные свободные брюки, которые скроют повязку и бледные отметины на ногах. Но вот лицо не спрячешь. Туфли надевать не стоит, придется обойтись тапочками. В последние несколько дней она привыкла носить одежду, которую можно было принять за домашнюю, удобную и оттого приятную.

Пописав, Сюзетта поковыляла обратно к Ханне, которая вернулась, держа в руках расческу и две красные ленты для волос. Лужицы, которые Алекс оставил накануне, когда смазывал ее ожоги, высохли. Брошенные кухонные полотенца возвышались на полу как могильный курган.

Зная порядок, Ханна встала у Сюзетты между ног и повернула в сторону голову.

– Я только сначала немного причешусь сама.

Она осторожно взяла перламутровую пурпурную расческу и несколько раз провела ею по волосам. Все лучше, чем ничего.

Дни, когда ей хотелось выглядеть стильно, остались позади. Плевать, что она явится к врачу точно в таком же виде, как те, кто раньше всегда вызывал ее недовольство, появляясь на публике так, будто только что поднялись с постели. Почему другие не заморачивались тем, чтобы постоянно носить чистую одежду? Она видела их повсюду: в кофейнях, аптеках, торговых центрах. Они выглядели так, будто собирались лечь спать. Теперь она понимала, что заставило ее отказаться от собственных принципов. Неужели жизнь всех остальных тоже достигла дна? Или они всего лишь автоматически совершали привычные действия?

Сюзетта осторожно провела несколько раз щеткой по волосам дочери, стараясь не причинить ей боли. Ханна протянула ленты для волос – по одной в каждой руке.

– Заплетем? Завяжем хвостики?

Ханна кивнула в ответ на второе предложение. Сюзетта развернула ее спиной, разделила волосы и отвела одну часть в сторону.

– Я очень хотела бы знать, что такого сделала, чтобы все исправить, – тихо начала она. – Верь мне. Не хочу делать тебе больно, но ты больше не будешь причинять мне зло.

Больше сказать было нечего. Ханна хранила молчание.

Ее голову с двух сторон увенчали высокие, идеальные, параллельные хвостики. Все до единой волосинки были на месте, ни одна прядка не выбилась. Сюзетта взяла Ханну за плечи и развернула к себе лицом. Потом слегка завила кончики волос. В душу закрался страх: впереди большие перемены. Что скажет Беатрикс о будущем их дочери? Ханна пошла по собственному пути, но куда, следуя за ней, попадут они? И смогут ли когда-либо оправиться от произошедшего? Сюзетта испытывала неловкость, но ей было жизненно необходимо это сделать: она неуверенно обвила руками неподатливое, сжавшееся в комок тельце Ханны.

– Я помню, – прошептала Сюзетта, – какой одинокой чувствовала себя, когда была маленькой. Обещаю тебе, так будет не всегда.

Она поцеловала дочь в идеальную розовую щечку. Откинулась на спинку и посмотрела в ее восхитительное личико. Ханна сохраняла бесстрастное спокойствие. Сюзетте запомнилось, как в детстве мать несколько раз приходила к ней утром, ложилась рядом и прижималась. Она чувствовала под головой руку родительницы, но не поворачивалась, чтобы ее обнять. Мать говорила что-то глупым детским голосом, а Сюзетта лежала, одеревеневшая как доска, считая минуты, когда этому излиянию чувств наступит конец. Возможно, мать пыталась, а Сюзетта отвергла ее любовь и в в конце концов сдалась. Прочные узы их так и не связали, но она всей душой желала, чтобы мать не отказывалась от дальнейших попыток. Это было эгоистичное детское стремление, но ведь матерям полагается проявлять самоотверженность.

Она обняла Ханну. Обняла по-настоящему, крепко и от души.

* * *

Они с Алексом очень нервничали и незаметно для себя выпили целый кофейник, но все равно не смогли успокоиться. Ханна поклевала немного хлопьев, так тихо и бережно, что ложка даже ни разу не звякнула о тарелку. Ее преувеличенная осторожность вписывалась в общую атмосферу. Сюзетту не покидало ощущение грядущей катастрофы. Кто-то из них произнесет какую-нибудь фразу, и комната – а то и весь дом – разлетится на миллион мелких кусочков и вдребезги разобьет иллюзию, в которой они жили до сих пор. Сюзетта с Алексом пялились в свои телефоны, сгорая от желания побыстрее уйти из дома.

К доктору Ямамото они приехали на пятнадцать минут раньше назначенного времени. Ханна первой побежала к двери.

– Думаю, ей нравится этот врач. Или игрушки.

Сюзетта с силой ухватилась за локоть мужа. Она не могла воспользоваться костылями, потому что пальцы и ладони были в ожогах. И ступала осторожно, стараясь не наступить на камешек и не попасть ногой в ямку, чувствуя себя смешной и обреченной в тапочках и с забинтованными руками. На Ханне были все те же нелепые гольфы и резиновые сапоги с божьими коровками, хотя погода стояла ясная. Стараясь уберечь девочку от утреннего холода, Сюзетта надела на нее кардиган, но та закатила рукава. Зачем? Ей было слишком жарко или же она пыталась выставить напоказ перевязанную руку? Даже Алекс выглядел не так безукоризненно, как обычно, хотя и казался самым опрятным из всей троицы. На нем были спортивные брюки, голубая футболка, а поверх нее – рубашка на пуговицах. Борода выглядела растрепанной, вокруг глаз отчетливее выделились морщинки.

Ханна протянула руку к дверному звонку, посмотрела на мать, спрашивая разрешения, а когда Сюзетта кивнула, нажала на кнопку. Беатрикс открыла дверь раньше, чем они с Алексом успели к ней подойти. Когда она оглядела их, с ее лица тут же сползла доброжелательная улыбка. Хромота. Повязки. Мятая, несвежая одежда.