Текст книги "Молочные зубы"

Смерть матери стала для Сюзетты постоянным источником чувства вины: не надо было оставлять ее жить одну. Когда она переехала к Алексу, положение матери ухудшилось. Рядом с ней не было никого, чтобы выбрасывать кучи грязных салфеток и не давать раковине обрастать толстым слоем плесени. Когда Сюзетта наняла домработницу, чтобы убирать и стирать, мать обвинила ту в воровстве и уволила. Та же участь постигла и двух других: одна оказалась на улице за лень, другая – за то, что своими странностями бросала родительницу в дрожь. После чего мать настойчиво заявила, что больше не потерпит в доме чужаков. Порой Сюзетта с Алексом возили ее в «Алибабу», всегда приглашали на свои семейные, не очень-то еврейские праздники – Сюзетта до сих пор будто наяву чувствовала отвратительный вкус гефилте фиш[24]24
  Фаршированная рыба.


[Закрыть] своей юности, – но этого было мало. Мать даже как-то сказала: «Мне так не хватает твоей стряпни» – что в действительности было замысловатым, грандиозным комплиментом.

Чтобы получить право переехать в дом престарелых, ей не хватало пары лет, но Сюзетта уже стала подыскивать варианты. Даже великодушный Алекс и тот не предложил взять ее жить к ним. Незадолго до смерти мать пожаловалась на боль в горле, но Сюзетта восприняла эти слова не серьезнее ее постоянных жалоб на гайморит. Дочь даже не предложила ей сходить к врачу, и инфекция в конечном итоге обернулась заражением крови. Официально мать умерла от сепсиса. Сюзетта порой думала, не скончалась ли та от иронии, но не находила в этом черном юморе утешения для себя. Алекса произошедшее напугало; он без конца повторял: «На ее месте могла быть ты» и задавался вопросом о том, как все обернулось бы, будь ее болезнь не хронической, а смертельной. У матери не оказалось ни одного практического жизненного навыка, у нее даже отсутствовал инстинкт самосохранения. Сюзетта была убита горем.

Когда мистер Джи повел их в ботаническую лабораторию, Ханна бросилась к длинному столу, уставленному небольшими горшочками с крохотной рассадой.

– Осторожно, – сказала Сюзетта.

Она посчитала хорошим знаком тот факт, что Ханна решила принять в экскурсии активное участие, но воображение так и рисовало, как она вырывает с корнем все растения.

– Мы выращиваем здесь все что угодно: бобы, помидоры, цветы. И когда они немного подрастут, ты сможешь взять их домой и посадить у себя в саду. Хочешь? – спросил Ханну мистер Джи.

К изумлению Сюзетты, Ханна кивнула головой.

Потом они посетили комнату-прыгалку – открытое пространство с выстеленными мягким материалом полами и большими резиновыми мячами, на которых можно было скакать верхом. Ханна тут же оседлала один из них и понеслась вскачь по комнате.

– Ей, похоже, здесь нравится, – сказала Сюзетта, трепеща от надежды.

– Эта комната нравится всем ребятам. Здесь они могут безболезненно выпустить наружу свою агрессию или же просто веселиться.

Через пятьдесят минут после того, как они переступили порог «Тисдейла», Сюзетта ушла, чувствуя себя немного дурой из-за того, что никогда не рассматривала эту школу как возможный вариант. Она сжимала под мышкой справочник учащегося, содержавший в себе все школьные правила, дресс-код (в действительности пивные футболки – даже яркие и цветастые из Ирландии – не приветствовались, хотя мистер Джи и признался в любви к хорошему портеру), а также координаты других учеников и их родителей. Даже Ханна, казалось, смирилась с реальностью и мыслью о том, что в понедельник ей придется идти в первый класс. В школе приняли на веру рассказ Сюзетты об успехах Ханны в учебе, не настаивая ни на каких предварительных тестах, и она была на седьмом небе от счастья, когда протянула кредитную карту и услышала от помощницы мистера Джи, что платить придется только за время, оставшееся до конца семестра. Директор пообещал, что школа как минимум две недели будет ежедневно информировать их по электронной почте о том, как Ханна привыкает к новой среде, и предлагать слова и поступки, которые им нужно будет сказать или сделать дома, чтобы облегчить ей переходный период.

Она подъехала к детской площадке в паре кварталов от школы и припарковалась. Ханна выпрыгнула из машины и ринулась к замысловатым лестницам и горкам. Сюзетта даже не рассердилась, что дочь сбросила толстовку и швырнула ее на землю. Она подняла ее, отряхнула, села на качели, оттолкнулась ногой, стала медленно раскачиваться взад-вперед и позвонила Алексу.

– У меня хорошие новости о Ханне.

Какая же победа, что у нее наконец есть возможность это сказать! Ей даже не пришлось преувеличивать, повествуя о том, как здорово их дочь отреагировала на тщательно продуманную атмосферу школы.

– Я рад, Сюзи. Для нее это будет хорошо. Как и для тебя.

Слова были правильные, но Сюзетте показалось, что произнес он их без особого восторга. Она знала, что Алекс мечтал совсем о другой школе для своего ребенка.

– Это первый этап, – сказала она, – надо же с чего-то начинать.

– Нет, ты совершенно права. Это начало, и хорошее начало. Tack, älskling. Не забывай: ты хорошая мать.

– Tack.

В этот момент ее посетило то же чувство. Может, она действительно была хорошей матерью: настойчивой и наделенной ясностью суждений, которой не было у него? Может, она и допускала где-то ошибки, но кто их не допускает?

Она собралась уже прощаться и чуть было не рассказала о том, как утром проснулась и увидела на подушке свои волосы. Возникший перед глазами образ – Ханна крадется на цыпочках, выставив вперед ножницы, – бросил ее в дрожь. В самый последний момент она решила ничего не говорить. Алексу не нравилось, когда она сосредотачивалась лишь на плохом поведении дочери. Она позвонит Мэри и спросит, нельзя ли подъехать к ней прямо сейчас – как только они уедут из парка. Может, Мэри сможет сделать ей новую прическу и вернуть веру в себя. И Алекс, возможно, по-прежнему будет называть Сюзетту красивой.

Она посмотрела, как дочь, повиснув на перекладинах горизонтальной лестницы, перебирает руками и упорно продвигается вперед. Сильная, движимая поставленной целью девочка, которая никому не позволит собой помыкать. Может, она и вырастет нормальным человеком.

ХАННА

Иногда она сомневалась, что помнила все точно. Когда окружающие спрашивали, сколько ей лет, она показывала два пальчика, но листья на деревьях тогда начали менять свой цвет, поэтому ей, скорее всего, было почти три. Стало быть, воспоминание было более-менее верным, и она уже тогда, когда ей было два и даже еще не три, знала, что представляла собой мама, потому что видела, как она разваливалась на куски, и слышала в тишине все ее стенания.

Обед. Наверное, выдался выходной день – папа был дома. Но за столом сидели только мама и она. Родительница поставила перед ней любимую тарелку с тремя небольшими отделениями, обозначенными лисой, белкой и кроликом. В каждом из них лежали маленькие разноцветные кусочки пищи. Ломтики клубники и разрезанные пополам виноградины, желто-оранжевые кубики сыра, миниатюрные морковки и хрустящие стручки сахарного гороха. То, что она любила поклевать и сейчас.

Только она никак не могла вспомнить, почему считала, будто ничего не ела.

Мама сидела с ней за столом и вяло жевала сэндвич. Ханна помнила, что она не сводила с нее глаз, но взгляд ее был отсутствующий и пустой, как у мертвой рыбы, которую ей довелось видеть в магазине. Не уверенная, что мама действительно рядом, девочка швырнула в нее морковку.

Та моргнула.

– Эй, бросаться нельзя. Ешь.

Мама опять скрючилась, надула щеки и неподвижно застыла. Ханна видела, что порой она забывала жевать, и сэндвич, казалось, вот-вот выпадет у нее из рук. Девочке это не понравилось. Может, мама умирала, словно игрушка, которую надо было подзавести? Возможно, в ней, будто в телефоне, где-то спрятан маленький разъем для подключения к сети? Она была слишком большая, чтобы тащить ее на себе, если все ее части перестанут работать. Ханна решила вернуть ее к жизни и бросила виноградину.

– Эй, что это ты сегодня взялась кидаться?

Она постучала по тарелке дочери, будто от этого той захочется есть.

Ханна хотела спросить «почему?» и добавить: «Сиди рядом, никуда мысленно не уносись и не будь такой странной», но вместо этого лишь невнятно пискнула.

– Поешь немного, всего по чуть-чуть, тебе же нравится.

Ханна взяла кусочек сыра, положила его в рот, пососала немного, потом вытащила и швырнула на пол. Они с мамой затеяли очередную игру, по правилам которой надо было внимательно смотреть друг на друга, но ничего не говорить. И все это время девочка роняла на пол кусочки своего обеда – один за другим.

– Ты никогда не устаешь? Не выбиваешься из сил?

От удивления Ханна быстро моргнула. Возможно, это означало ее проигрыш, но ей было все равно. Обычно мама не говорила с ней, как с папой, но сейчас ей стало интересно, поэтому она сунула в рот морковку и стала ждать, что родительница скажет еще.

– Тебе никогда не хочется… Возможно, ты даже не знаешь, что собой представляешь, и поэтому не испытываешь желания стать кем-то еще. Нет, я тоже не знаю, какой хотела бы быть. Не какой-то неизвестной мне личностью, просто… кем-то еще. Может, даже человеком, у которого нет…

Мамины слова Ханне не понравились, и она бросила морковку ей прямо в глаз.

– Эй! – Та нагнулась и собрала остальные кусочки, валявшиеся на полу. – Не переводи продукты. Хочешь, чтобы я все унесла?

Когда мама взяла тарелку, Ханна потянула ее на себя. Неужели она действительно отнимет у нее обед только за то, что ей не хотелось видеть ее такой странной? Девочка положила в рот виноградинку и стала жевать.

– Я просто пыталась поговорить, чтобы не молчать. Постоянно болтаю и болтаю с собой дни напролет. Не думала, что мне будет так одиноко. И не предполагала, что проводить с тобой столько времени станет так тяжело. Из-за тебя мне не хватает Алекса… папы, каким он был раньше.

Ханне папы тоже не хватало. Она плюнула жеваной виноградинкой маме в лицо.

– Эй, Ханна! Так никто не ест, и тебе это прекрасно известно. Надо жевать и глотать, а не бросать еду на пол. Если не хочешь кушать, просто…

Она смахнула виноград в свою тарелку.

Мама сдулась, ее лицо опять приняло такое выражение, будто Ханны совсем не было рядом. Дочь не стоила тех жалких усилий, на которые она еще была способна.

Девочка бросила на нее гневный взгляд. Затем сунула в рот виноградинку, клубничку, кубик сыра, еще один и снова виноградинку. Потом с показным видом стала все это жевать, жевать и жевать.

– Спасибо. Вот видишь, не так уж и трудно.

Когда у нее во рту образовался приличный тугой ком смеси, Ханна встала на колени и выплюнула его маме в лицо. Он попал в щеку и тут же пополз вниз. Девочка захихикала.

Мама сняла кашицу с лица. На долю секунды Ханна подумала, что она закричит, но родительница встала, обошла стол и запихнула вязкую массу дочери обратно в рот. Потом прижала руку, чтобы та не могла его открыть. Выплюнуть что-нибудь обратно девочка больше не могла, но и дышать ей теперь удавалось с большим трудом.

– Жуй.

Мамины глаза были пострашнее, чем у мертвой рыбы, она плотно зажала Ханне рот. Дочь захныкала, попыталась жевать, но, поскольку хватка оказалась слишком сильной, лишь ободрала зубами щеки.

Комок перекрыл гортань, она подавилась, но от слез горло у нее сжалось до такой степени, что туда ничто не могло провалиться. В этот момент мама опомнилась: «О боже, что я делаю!» – и поднесла ко рту дочери тарелку, чтобы та могла все выплюнуть.

Потом постучала ее по спине и вытерла подбородок. Ханна все кашляла и кашляла.

– Прости, я сама не знаю, что делаю. Ох, девочка моя.

Мама схватила ее, посадила на колени, стала качать и целовать.

– Прости, ничего, ничего, все хорошо, я не хотела. Сама не понимаю, что на меня нашло. Я люблю тебя, малышка, люблю.

Она без конца целовала дочь в щечку. Но ею двигала не любовь. Ее переполнял страх.

В этот момент вошел папа. Где он был, наверху? Или в саду? Ханна с мамой плакали. Папа подбежал к ним с видом супергероя.

– Что случилось?

– Ханна подавилась.

– Она в порядке? С тобой все хорошо?

Ханна протянула ручки, папа взял ее и стал качать на коленке, в точности как перед этим мама.

– Отделалась легким испугом?

– Мы испугались не на шутку. Не знаю, как это произошло.

– Теперь все в порядке, – сказал папа.

И это была правда. С ним Ханна чувствовала себя в безопасности.

Мама дала ей попить и погладила по голове.

– Теперь ты в норме, и у нас все хорошо.

Ханна окинула ее долгим взглядом. По-новому. Что-то вроде игры, не веселой, но убийственно серьезной. Как война. Она даже подумала, что мама все поняла, потому что та застыла на месте, широко открыв глаза. Наконец папа взял маму за руку.

– Не волнуйся, Ханна в порядке.

– Я больше не могу, Алекс.

– Можешь. Всякое бывает. Смотри, с ней ровным счетом ничего не случилось.

– Я перестала ее понимать…

– Она скоро начнет говорить…

– Не знаю, чего она хочет и в чем нуждается. Мне в голову пришла мысль… Как думаешь, может, с ней что-то не так?

– Ты намекаешь на проблемы со слухом?

– Возможно.

– Ты ведь слышишь папу, правда? – Ханна в ответ широко улыбнулась. – Ах ты, моя девочка.

Желая продемонстрировать маме, что с ней все хорошо, девочка протянула ручки. Родительница застыла в нерешительности, но папа вручил дочь ей и сказал:

– Видишь? Все хорошо.

Однако девочка отчетливо почувствовала, как та не могла расслабиться с ней на руках. И как хотела бросить ее на пол.

В тот момент она поняла: маму надо проверить. Выяснить, из какого она теста. Понять, что она собой представляет: замок из песка, который рассыплется в прах, когда на берег накатит волна, или же более твердую субстанцию? Папа никогда не давал слабину. Ханна твердо решила предоставить маме все мыслимые возможности.

Та была перед ней в долгу, и пустыми извинениями, с такой легкостью срывавшимися с ее губ, ей не отделаться. Тогда она поняла, что за словами может скрываться более глубокая истина. Только поступки. Вот что сказала фармор, папина мама, и он с ней согласился: действия красноречивее слов. Стало быть, Ханна будет действовать, давая маме шанс делать что-то в ответ. И тогда станет ясно, сдала она этот экзамен или провалила.

СЮЗЕТТА

От привычки поспать днем Сюзетта отказалась много лет назад, но к тому времени, когда они с дочерью вползли в дом, безвольно волоча непослушные ноги, было ясно, что каждая из них совершенно выбилась из сил. Мать была на грани обморока и после экстренного визита к парикмахеру, увидев, что Ханна клевала носом на заднем сиденье, помчалась домой, надеясь вернуться до того, как девочка достаточно отдохнет.

На кухне они притормозили, и Сюзетта налила два стакана холодной воды. Каждая из них выпила свой в один прием, и она в тысячный раз заметила, до какой степени они с Ханной похожи. Порой Алекс тоже обращал внимание на то, как одинаково они стоят, выставив одну ногу перед другой и согнув ее в коленке, как идентично складывают на груди руки. Они могли сидеть на диване, как две подставки для книг, и в одной и той же позе смотреть телевизор.

– Пойду прилягу. Ты, похоже, тоже устала. Хорошо поиграла в парке?

Ханна кивнула, даже не глядя на нее. Допила воду, открыла посудомоечную машину и положила стакан на верхнюю полку.

– Спасибо. Сегодня по большому счету ты вела себя замечательно. За исключением разве что…

Она показала на свою новую прическу, скошенную сзади под небольшим углом. С левой стороны пряди все еще были коротковаты, но большинство не обратит на это никакого внимания. Мэри предложила ей сделать длинную косую челку. Так она выглядела совсем иначе, но стиль был современный и свежий. Ханна с безразличным видом сорвалась с места и ринулась вверх по лестнице. Сюзетта налила себе еще воды и тоже поднялась на второй этаж.

Ханна уже лежала на одеяле и листала чудную книжку, которую ей часто читал Алекс. Сюзетта остановилась в дверном проеме.

– Если тебе что-нибудь понадобится, я оставлю дверь открытой. Долго спать не буду, мне просто нужно…

Впасть в кому и прийти в себя в новом теле. Ханна ее напрочь проигнорировала, и ей не оставалось ничего другого, кроме как уйти к себе.

Сюзетта поставила воду на прикроватный столик, но перед тем, как выключить телефон, включила фронтальную камеру и осмотрела свою новую внешность. Явно короче обычного. Но все равно женственно и недурно. Не надо устраивать трагедию. Это всего лишь волосы, Ханна же не стала…

Выкалывать ей глаз.

Это было бы намного хуже.

Сюзетта тяжело опустилась на кровать, собираясь уснуть. Солнечные лучи заливали комнату своей щедрой оптимистичной энергией. Стучались в ее веки, но она держала их плотно закрытыми. Мысли сменились путаной вереницей образов и обрывков звуков, будто мистер Джи показывал ей рекламный ролик школы. Потом наступило благословенное небытие.

В какой-то момент оно сменилось сном, да не простым, а эротическим. Сюзетта, одетая в прозрачный наряд нимфы, лежала среди огромных узорчатых подушек в комнате с окнами без стекол. Недремлющая часть ее сознания предположила, что подобное помещение может существовать где-нибудь в тропиках. Но когда ее взор пронзил просвечивавшие тонкие занавески, она увидела не буйную зелень тропиков, песок или океан, а рвавшиеся вверх горы. У их основания покоилась безбрежная зеркальная голубая водная гладь. Во сне она знала, что стала наложницей, одной из многих, и слышала доносившиеся из какой-то дальней комнаты страстные стоны другой блудницы, наслаждавшейся их господином. Сюзетта ужасно желала ему отдаться, чтобы он пришел к ней и отодрал как ту единственную, которая в действительности была ему небезразлична…

Сна больше не было. Спрятанный внутри режиссер выкрикнул: «Снято!» – и хлопушка возвестила об окончании сцены. Глупые грезы о чьих-то там усладах ее больше не интересовали. Но когда она проснулась, звуковое сопровождение сна осталось – женские стоны. Сюзетта в замешательстве приподнялась на локтях. Может, у нее открыто окно, и соседка, наслаждаясь солнечным днем, решила заняться сексом на лужайке? Хотя, если честно, на соседку это было непохоже.

Сюзетта посмотрела на часы, светившиеся на полке. Она спала недолго, всего минут двадцать.

Чувствуя, как в душе медленно поднимается ужас, она вдруг поняла, что стоны и ахи раздавались в собственном доме, на первом этаже.

Сюзетта стряхнула с себя остатки сна и пулей вылетела из спальни, не в состоянии вообразить, что происходит или что ей сейчас предстоит увидеть. Звуки привели ее в комнату Ханны…

Кто насилует мою дочь?

Ханна лежала под желтым одеялом в своей маленькой, залитой солнцем комнатке. На мгновение Сюзетта решила, что застала дочь за воодушевленным экспериментом по мастурбации. Ее джинсовые шорты лежали на полу вместе с веселой завитушкой полосатых розовых трусиков. Девочка извивалась и брыкалась под одеялом, но при этом сжимала его в руках, а ее голова дергалась на подушке вверх-вниз, будто ею кто-то овладел.

Сюзетта на мгновение застыла в нерешительности, не зная, что делать. В чем дело? Колени дочери образовали что-то вроде шатра, она двигалась с таким видом, словно наслаждалась чудесным бодрым сексом.

– Прекрати! Что ты делаешь?

Ханна посмотрела на нее без страха и смущения и улыбнулась, будто ее невидимый возлюбленный продолжал заниматься с ней любовью. Сюзетта скривилась и с отвращением вздохнула, хотя видеть своего ребенка, ахающего и извивающегося, словно поднаторевший в сексуальных играх взрослый, ей было страшно. Она сорвала одеяло, но, конечно же, не увидела под ним никого и ничего. Ханна свела ноги вместе, повернулась на бочок и захихикала.

– Что ты делаешь?

Сюзетта схватила трусики и шорты, с трудом сдерживаясь, чтобы не бросить их дочери в лицо, и трясущейся рукой положила рядом с подушкой.

– Одевайся.

– Вот как я обретаю силу. Ею меня наделяет дьявол, когда приходит ко мне.

Ее голос звучал иначе, самоуверенно и зрело. Сюзетту он напугал, женщина попятилась.

– Мари-Анн.

Ханна села, прикрылась одеялом и немигающим взглядом уставилась матери в глаза.

– Мне нравится, когда он приходит. Мне от этого так здорово. Он любит меня, засовывает свою штуковину и наполняет меня миром.

– Оставь мою дочь в покое!

Она даже не знала, кому адресовала эти слова. Невидимому демону с горячим фаллосом? Давно умершей ведьме, из-за которой ее дочь вообразила себя Мари-Анн? У Сюзетты онемел рот, и она, пятясь, выбежала из комнаты. Ее затошнило. Дочь нуждалась в помощи, но именно дочь, а не это самодовольное создание, так радостно извивавшееся под одеялом. Эта девочка должна уйти и оставить их в покое.

– Уходи, просто уходи и все. Вон!

Но ушла не она, а Сюзетта. К горлу ее подкатила тошнота, и она побежала в ванную.

* * *

Во рту все еще ощущался кислый вкус наполовину переваренных в желудке остатков обеда, но ей было наплевать. Надо найти бумаги из кабинета детского врача. Они должны лежать в папке, хранящейся в их просторном шкафу, в специальном ящичке, вместе с другими медицинскими документами Ханны и сведениями о прививках. Может, она положила их в другую папку? Или куда-то засунула?

Сюзетта повернулась, почувствовав за спиной чье-то присутствие. Ханна стояла полностью одетая и безмолвно задавала знакомый и совсем не страшный вопрос: «Что это ты делаешь?». Но у матери не было ни времени, ни терпения. Она вскочила на ноги, схватила дочь в охапку и отнесла обратно в ее комнату. Девочка повисла на руке матери, ее глаза спрашивали: «Что происходит?» – но больше она ничем не выражала свой протест.

– У меня на это нет времени. Играй со своими дьявольскими друзьями. Читай все эти книги. Прости, но с тобой явно что-то не так… И я должна выяснить, что именно.

Она поставила дочь на пол в ее комнате и закрыла дверь.

Дверь своей спальни она на этот раз запирать не стала, подошла к шкафу, тут же упала на колени и опять стала рыться в ящике. Подумала было о том, чтобы позвонить Алексу, но тут же услышала, как он со смущением в голосе будет мямлить, что каких-то два часа назад все было не просто хорошо, а замечательно. Как объяснить ему, что она увидела и услышала и что их дочь – да и оставалась ли она вообще их дочерью? – сказала в то время, как ее трусики валялись на полу? На практически вечном полу из переработанных резиновых отходов, лучше, чем у кого бы то ни было. Алекс до сих пор держал в портфолио компании фотографии их дома.

Сюзетта даже не надеялась, что Алекс на самом деле поможет, по крайней мере, до тех пор пока не столкнется с первой, настоящей, Ханной и не познакомится с ее вторым «я», которое знало куда больше, чем полагалось семилетнему ребенку.

Как оказалось, бумаги она засунула между двумя вертикальными архивными коробами. Сюзетта мельком их пролистала и увидела последнюю страницу, где врач написал координаты доктора Ямамото. Страховая компания могла дать ответ в любой день, но ждать было нельзя. Она набрала номер как человек, лишь в самый последний момент сумевший восстановить равновесие на краю пропасти. И попала на голосовую почту. Слова полились изо рта панической лавиной.

– Здравствуйте, доктор Ямамото, меня зовут Сюзетта Йенсен, вас мне посоветовал наш детский врач. Мне нужно срочно записаться к вам на прием и поговорить. Это касается моей дочери. Свяжитесь со мной, пожалуйста, как только получите это сообщение. При первой же возможности, очень вас прошу. Спасибо.

И на всякий случай дважды продиктовала номер.

Сюзетта отключила вызов, швырнула телефон на кровать и принялась размашистыми шагами мерить комнату. Ей, вполне возможно, тоже нужно будет показаться какому-нибудь специалисту. Подобная перспектива время от времени возникала. В определенной степени ее нерешительность объяснялась тем, что она понятия не имела, как выкроить для себя целый час. Ей не хотелось тащить Ханну с собой и оставлять одну в приемной врача или бог знает где еще. Но ситуация ухудшалась все быстрее. Послеоперационный ПТСР, страх, что желание стать матерью обернулось ужасной ошибкой, чувство вины оттого, что она хотела все исправить, но не могла. Ей было не по себе, будто от любого громкого звука тело могло взорваться и развалиться на части, которые потом, как в замедленной съемке, разлетятся во все стороны в космическом пространстве. Ей хотелось спать. Выспаться по-настоящему. Может, все это тоже был сон, сон во сне, и потом она посмеется над тем, как заблудилась в лабиринтах собственного подсознания.

Еще раз прокрутив в голове разговор с Алексом, Сюзетта поразилась, что ему было важно лишь, как звучали слова Ханны, но совсем не их значение. В то же время они должны были узнать, откуда взялся весь этот бред. И доктор Ямамото наверняка могла помочь ей во всем этом разобраться. Более того, хороший врач не позволит ее страхам скатиться в безрассудную сферу сверхъестественного.

На фоне прогрессирующей неуверенности в себе она без труда представляла, как вбивает в поисковую строку Google слова «опытный экзорцист Питтсбург Пенсильвания», будто такого можно было найти в местном или региональном списке. Развитие ситуации, начавшейся с посещения логопедов и отоларингологов, ее даже почти смешило. Вообще-то, она не верила в одержимость дьяволом и изгнание нечистой силы. Но если она не выяснит, что именно с Ханной не так, то в отчаянии вполне может прийти к чему-то подобному.

Зазвонил телефон. Номер, который только что набирала, Сюзетта узнала сразу. Он в одно мгновение опустил ее на землю: она нуждалась в помощи. Что еще выкинет Ханна?

– Алло.

– Миссис Йенсен?

– Да…

– Здравствуйте, это доктор Беатрикс Ямамото.

– Спасибо, что так быстро перезвонили.

– Пожалуйста. Рада, что в моем графике для вас нашлось окно. Когда вы диктовали сообщение, в вашем голосе явственно читалась паника…

– Да…

– Что-то срочное? Вам нужна неотложная помощь? Может, лучше вызвать скорую?

Хотя ее вопросы подразумевали безотлагательные решения, врач говорила уравновешенно и спокойно.

Сюзетта уже была благодарна ей за помощь; доктор Ямамото в мгновение ока представила кризис в истинном ключе, чего сама она сделать никак не могла. Женщина села на краешек кровати, и страх стал постепенно отступать. Из позвоночника ушло напряжение, плечи расслабились.

– Нет-нет, ничего такого.

– Отлично, рада это слышать. Сегодня я до вечера буду вести прием, но могу записать вас на понедельник. Я работаю дома, на Сквиррел Хилл.

– Отлично. Может, тогда во второй половине дня, после школы?

– Сейчас посмотрю… В четыре вас устроит?

– Конечно, спасибо вам.

– У меня еще есть несколько минут, если хотите, расскажите мне, что у вас произошло.

– Хорошо…

Во время разговора Сюзетта расхаживала взад-вперед по комнате, но с отсутствующим видом и без охватившего ее перед этим ужаса. Она поведала доктору о том, к каким врачам обращалась Ханна, а также о последних усилиях, предпринятых ею самой для того, чтобы устроить дочь в школу.

– Ее поведение меняется с головокружительной скоростью. Она наконец заговорила, и это, конечно же, хорошо, но то, что я от нее услышала… Причем только я и больше никто…

– Что она вам сказала?

Сюзетта несколько раз глубоко вздохнула и посмотрела в окно. По длинной ветке дерева резво бежала белка. Дома не взрывались. По улице, раскачиваясь из стороны в сторону, не бродили зомби. Обыденность окружающей жизни служила утешением. Через дорогу на розовом садовом коврике стояла на коленях женщина и высаживала в клумбе какой-то цветок.

Мимо прошла гурьбой стайка подростков, перед Сюзеттой промелькнул калейдоскоп школьной формы, безумных причесок, мобильных телефонов, наушников и увешанных браслетами рук.

– Первым делом она заявила, что ее зовут не Ханна. Позже назвала себя ведьмой по имени Мари-Анн Дюфоссе. Мужа это не особо встревожило, он сказал, что девочка, по всей видимости, прочла об этом в Интернете. А может, и вовсе мне не поверил. В значительной степени проблема в этом и заключается. Знаете, в фильмах ужасов есть такой штамп. Женщина начинает с чем-то таким сталкиваться, муж ее и слушать не желает, в итоге она сходит с ума.

– Полагаете, в вашем случае именно так и происходит?

– Возможно. Порой мне кажется, что я действительно теряю рассудок. Не понимаю, что она делает. Не знаю, что означают ее поступки и как мне на них реагировать…

– Перед тем как вы мне позвонили, у вас что-то случилось?

– Да…

– Вижу, вы расстроены. И знаю, что это событие для вас стало неприятным.

– Да… Моя дочь… Я услышала звуки, доносившиеся из ее комнаты. А когда вошла… Со стороны могло показаться, что она занималась сексом. Издавала ахи и стоны, в точности как настоящие. Поначалу я подумала, что она мастурбирует, что вполне в порядке вещей, с этим у нас проблем не было бы. Но потом она взглянула на меня, улыбнулась и сказала, что ее трахает дьявол… и ей это нравится.

– Миссис Йенсен, я должна задать вам очень серьезный вопрос…

– Пожалуйста.

– Как, по-вашему, девочка не подвергалась сексуальному насилию?

– Нет!

Сюзетта вновь почувствовала, как желчь подкатила к горлу. Она не подвергала дочь опасности никогда. Если не считать доз радиации при компьютерной томографии и всевозможных загрязняющих веществ, влияние которых в этом отравленном мире испытывают на себе все. Думать об этом было слишком ужасно, но уходить в глухую оборону тоже не представлялось возможным – Сюзетте больше чем когда-либо не хотелось, чтобы доктор сделала для себя неправильные выводы.

– Даже не представляю, чтобы с ней могло случиться что-то подобное.

Она проглотила жуткий привкус, возникший у основания языка.

– Девочка почти все время проводила время дома со мной. А Алекс… никогда, действительно никогда. Он добрый, зрелый, утонченный человек… И швед, – глупо добавила она, словно это могло убедить собеседницу, что ни один швед никогда не домогался своих детей.

О боже! Сюзетта прикрыла рот, испугавшись, что доктор Ямамото услышит ее судорожный вздох. Она совсем упустила из виду последний год, когда Алекс отрастил себе бороду – эспаньолку с тонкими длинными усами.

– Я выгляжу супер?

Сюзетта запомнила свой ответ. Это было в присутствии Ханны.

– Думаю, наш папа похож на скандинавского дьявола.

Девочка захихикала. Алекс глупо ухмыльнулся и пошел в ванную придать другую форму усам.

Неужели Алекс… Ханна сказала «он приходит ко мне»… Может, она имела в виду собственного отца, скандинавского дьявола?

Только не Алекс. Сюзетта отогнала от себя эту абсурдную мысль.

– Нет, это невозможно.

– Я понимаю, подобная перспектива представляется безрадостной, но этот вопрос нам надо прояснить. Дети, ставшие жертвой патологического сексуального контакта, часто на него так или иначе реагируют.