Текст книги "Тайна"

Тропинка шла под уклон. Макс помогал Лере подниматься и шутил, что она – прекраснейший груз на свете, и что так на буксире он готов тащить ее всю жизнь. Она улыбалась в ответ, но он заметил: она чем-то обеспокоена, часто оглядывается, тревожно смотрит по сторонам.

– Что с тобой, малыш? Ты боишься? Если хочешь, давай вернемся.

– Нет, нет, что ты, – она прижалась к нему, – я просто боюсь высоты, голова кружится. И еще здесь так тихо, безлюдно…

– Но ведь это здорово! Послушай! Слышишь, как ветер шумит в листьях? А теперь… Послушай… Птицы щебечут… Но если не хочешь, давай не пойдем, вернемся.

– Нет, давай поднимемся, ведь уже немного осталось.

И вот они на вершине утеса. И здесь на залитой солнцем, заросшей мягкой бархатной травой площадке, все так – как снилось Максиму.

Внизу – море цвета бутылочного стекла, сверкающего на солнце, переливается, манит прохладной глубиной. Вверху – небо, синее-синее, такое же бесконечное и бескрайнее, такое же бездонное как море. И кажется, что если встать на самом краю, и, раскинув руки, упасть вниз, будешь лететь и лететь, не достигнув дна, не завершив полета.

– Максим, ты упадешь! Отойди, Максим, пожалуйста! – Лера тянет его за рукав. – Отойди, ты слишком близко стоишь к краю!

Макс смеется, хватает девушку и вместе с ней делает несколько шагов к самому краю обрыва.

– Максим! – взвизгивает она. – Ты с ума сошел! У меня голова кружится, мы упадем сейчас!

– Не бойся, – обнимает он ее, – я тебя очень крепко держу. Не отпущу никогда! – и он целует ее, чувствуя, как у него захватывает дух от высоты и нежности ее губ.

– Отойди от нее!

Этот крик за спиной прозвучал словно выстрел.

Лера вздрогнула, до боли сжала его руку. Она в ужасе смотрит за его плечо.

Он обернулся.

Полина стояла совсем близко, в руке ее дрожал пистолет, направленный в их сторону.

У Полины было сильно осунувшееся лицо, темные круги под глазами. Длинный плащ запылен, порван в нескольких местах.

Максим загородил собой Леру. Он, и за его спиной Лера, стали медленно отходить от края утеса.

– Полина, убери пистолет, прошу тебя.

– Макс, ты ничего не знаешь! Мне нужно сказать тебе…

– Полина, я прошу тебя… убери пистолет, давай поговорим.

– Максим, не двигайся! – у нее какой-то странный взгляд, она словно смотрит сквозь него. Глаза безумные – она явно не в себе.

– Полина!

– Отойди, Максим! – кричит она, голос ее срывается. – Отойди, отойди от нее!

Они двигаются по кругу. Максим и Лера, пятясь боком, отходят от края утеса, Полина, держа их под прицелом, подходит к ним все ближе и ближе. Градову очень не нравится эта ситуация. Он не знает, что происходит, не знает, что руководит Полиной, ему страшно за Леру и страшно за Полину, она слишком близко подошла к краю. Земля осыпается из-под ее ног.

– Полина, осторожно! – кричит он, и, протягивая руку, делает несколько шагов ей навстречу.

Раздается выстрел, Полина, взмахнув рукой, неловко валится набок, и исчезает в синей пустоте.

* * *

Когда он открыл глаза, он увидел склонившееся к нему мокрое от слез лицо Леры.

– Максим, что с тобой? Ты ранен?

– Нет, нет, все хорошо, – он приподнялся, сел.

– Я так испугалась, – девушка обняла его, – думала, она убила тебя. Она упала… в море упала…

– Да, посиди здесь, я посмотрю.

– Нет, нет, – она вцепилась в него, – нет, ты упадешь, упадешь!

– Мне нужно посмотреть, посиди.

Он подошел к краю утеса, посмотрел вниз. Море оставалось молчаливым и бездонным. У него закружилась голова. Он осторожно отошел назад.

Лера позвала его слабым голосом. Он подошел к ней, сел рядом, обнял.

– Максим,– прошептала она, прижимаясь к нему, – она хотела убить нас… за что?.. что ты ей сделал, Максим?

– Не знаю, милая, не знаю.

– Она следила за нами… Как она нас нашла?

– Не думай сейчас об этом, тебе нужно успокоиться. – Он поднялся. – И нужно сообщить в милицию.

Она вскакивает.

– Нет, нет Максим, прошу тебя, не надо в милицию!

– Но, Лера, мы должны сообщить.

– Я прошу тебя, не надо, не надо! – она побледнела.

Он обнял ее.

– Почему? Чего ты боишься?

– Они могут обвинить тебя! Мы ничего не сможем доказать! Я прошу тебя! – она вся дрожала. – Давай уйдем отсюда быстрей, и уедем, уедем сегодня же!

Они спустились вниз, в поселок. Солнечное звонкое утро вдруг померкло, казалось, поблекла трава, умолкли птицы. Максим чувствовал, что в душе его ожил прежний страх, страх прошлого. И если бы не девушка, доверчиво прижимающаяся к его плечу, если бы не ее маленькая рука, крепко держащая его руку, он, наверное, упал бы как подкошенный и, уткнувшись лицом в холодную, влажную от росы траву, разрыдался бы от отчаяния и бессилия.

* * *

Так хотелось уехать, уехать, бросить все, закрыть дом, и, не оборачиваясь, не оглядываясь на море с его обманчивой прозрачной чистотой, умчаться первым же поездом, уехать и забыть. Забыть обо всем… Но Максим знал: нужно выждать несколько дней, чтобы не вызвать подозрений. Он надеялся, что тело Полины унесет течением, но ведь оно могло всплыть здесь же, у поселка, и тогда их внезапный отъезд могли бы связать со страшной находкой. Он понимал, что поступает неразумно – то, что они сразу не обратились в милицию, может навлечь на них подозрения. Их могли видеть в то утро, могли видеть Полину, поднимающуюся на утес вслед за ними. Но Лера каждый раз начинала плакать, умоляла его никуда не ходить, никому не рассказывать о том, что произошло, и он, не понимая причины ее страха, и не сумев добиться от нее внятного этому объяснения, тем не менее, соглашался. Когда он спросил ее, почему она сказала неправду о своем походе за молоком, она смешалась, и, потупившись, сказала, что ходила в аптеку, а ему просто постеснялась сказать.

Они больше не ходили к морю. По ночам, прислушиваясь к его глухому, тяжелому гулу, он с тревогой думал о том, что, может быть, волны уже вынесли Полину на какую-нибудь безлюдную песчаную отмель. Ему представлялось, как окоченевшее, обмякшее, словно тряпичная кукла, тело лежит на глянцевом мокром песке, и холодные волны, обдавая его пеной и брызгами, накатывают внезапно, шевелят и качают его, словно вдыхая в него жизнь, и снова отступают, шипя и брызгая, и тогда оно вновь безжизненно застывает, чтобы через миг снова приподняться и закачаться, как будто ожив на мгновенье. Может быть, ее уже нашли…

Эти мысли не оставляли его, изводили своей беспрестанностью, своей страшной очевидностью. Снова и снова память безжалостно возвращала его в то утро на утесе. Вот она стоит, осунувшаяся, непохожая на себя – на ту кого он знал, и, наверное, любил когда-то, стоит с наведенным на него пистолетом и ненавистью в глазах. И это падение в синюю бездну неба и моря… Найти свою смерть под холодной равнодушной толщей воды… Есть ли его вина во всем этом? Есть ли его вина?

Лера все время находилась рядом с ним. И хотя он видел, что она тоже подавлена, ее нежность, ее прикосновения, само ее присутствие стали для него поддержкой, утешением. И часто он ловил на себе ее взгляд – грустный, сочувствующий…

В тот день, когда они, возвратившись с утеса, в спешке собирали вещи, торопясь уехать, скрыться от всего, что произошло с ними так внезапно, так молниеносно, от того, что казалось нереальным, словно и не с ними произошло, Макс вдруг остановился, устало сел на кровать, опустив руки, сказал:

– Нет, мы не можем сейчас ехать, придется остаться еще на несколько дней, иначе, если ее найдут, наш отъезд может показаться странным. Нас здесь видели. Надо остаться.

Весь день они провели в доме, прислушиваясь к каждому шороху – может быть, ее уже нашли?.. может быть, уже все известно?.. – осторожно подходили к окнам, выглядывая из-за прикрытых занавесок: не изменилось ли что-нибудь на улице? Но все было тихо. Незаметно опустились сумерки, а ночью вдруг поднялся ветер, и в окна брызнул, звеня каплями, частый с перекатами грома дождь. Они выключили свет и долго лежали без сна, прислушиваясь к гудению ветра и шуму дождя, сливающегося с тревожным гулом моря.

– Она любила тебя? – вдруг спросила Лера.

– Да… – сказал он, понимая, что, наверное, пришло время сказать правду не только ей, но и себе. Рассказать обо всем без утайки, не кривя душой прежде всего перед самим собой.

– Это давняя история. Мы учились в одном классе. Много лет встречались. Да, она любила меня.

– А ты?

– Тогда мне казалось, что и я люблю…

– А потом?

– Потом я встретил другую женщину, женился.

– Значит, ты бросил ее?

– Да.

– И больше с ней никогда не встречался?

– Не встречался… – Максим вздохнул тяжело. – Когда мы расстались, она хотела отравиться, едва не умерла. И, понимаешь, мне было трудно… и стыдно… я не мог прийти и говорить с ней, как ни в чем не бывало.

– Но разве ты был в чем-то виноват? Ты разлюбил ее, полюбил другую женщину. Разве можно заставить любить? Она должна была понять это.

– Я не любил женщину, на которой женился.

Признание дается с трудом, но это – признание самому себе.

– Она мне нравилась, конечно, мне льстило ее внимание, но, понимаешь, мне кажется, я тогда просто сделал выбор. Я хотел добиться того, что казалось мне тогда очень важным. И поэтому я выбрал не Полину.

Она поднимает голову, смотрит на него внимательно.

– Но ведь тебе казалось тогда, что ты поступаешь правильно?

– Да, тогда казалось, что правильно. А теперь…

– А теперь? – повторяет эхом Лера.

– Недавно я узнал, что Полина была беременна, но из-за отравления потеряла ребенка. Понимаешь? – он прижимает ее руку к своим глазам. – Моего ребенка…

Она гладит его по лицу.

– Почему у вас с женой нет детей? Разве тебе не хотелось ребенка?

Он усмехается, целует ее в глаза.

– Теперь ты – мой ребенок.

– Ты не хотел детей? – снова спрашивает она.

– Нет, не хотел…

– А твоя жена?

– Жена? Хотела, думаю. Все женщины хотят детей, наверное.

– Ты жалеешь теперь?

– Я жалею, что сделал их несчастными. Не хотел, но так случилось. Я виноват перед ними… перед обеими.

– Ты думаешь, эта женщина поэтому хотела убить тебя?

– Не знаю… Может быть… В последнее время что-то происходило. Что-то странное…

– Что-то странное?

– Да. Все началось около месяца назад со странных телефонных звонков.

Проговаривая вслух все, что тревожило его последнее время, Максим пытается найти ответ, разгадать, разобраться.

– Кто-то звонил и молчал в трубку, или смеялся, или шептал что-то непонятное… Ты знаешь, я думаю, эти звонки имели целью одно – вывести меня из себя, выбить из колеи, лишить спокойствия. Я стал нервничать, постоянно оглядывался. Потом, когда я нашел тебя, я думал, что это ты звонила.

Она покачала головой.

– Нет, я ведь тебе говорила, я звонила всего несколько раз. Я не стала бы тебе так надоедать.

– Вот видишь, – он задумался. – А потом на меня было совершенно покушение.

– Покушение?

– Да! – он встал, заходил по комнате, не в силах сдержать нервное возбуждение. – Да, точно было установлено, что эта чертова люстра упала неслучайно, именно в тот момент, когда я ужинал под ней. Если бы в этот момент мне не позвонила какая-то женщина, и я не отошел бы именно в этот момент, от меня бы мокрое место осталось! Я тогда, конечно, никак не связывал это совершенно дикое происшествие с ней, с Полиной. Но теперь я думаю, что она вполне могла это сделать. Через кого-то достала взрывное устройство, подложила его в то время, когда электрики ушли на обед. Просто поднялась по лестнице, оставленной ими, это было несложно, думаю, она без труда справилась. Может быть, ее случайно увидел Кох, поэтому она его и убила, чтобы он не выдал ее. Он не хотел рассказывать о ней Рудницкому, предварительно не поговорив со мной, теперь я это понимаю. Я приходил с ней в ресторан, и он не хотел навредить мне. Почему я в тот день не выслушал его?

Не понимаю только, зачем она позвонила? Передумала? Все это похоже на бред! Неужели женщина способна на убийство из-за обиды, из-за ревности? Не понимаю, не понимаю…

Он сел, обхватив голову руками. Потом снова вскочил.

– А эта встреча в Старом парке? Эта женщина в плаще, в очках. Такой странный голос у нее был… Это Полина была, теперь я точно это знаю. Это была она… Изменила голос, очки нацепила… Но это была она, она! И это она подбросила твой адрес. Но зачем, зачем? Чего она хотела этим добиться?

– Она следила за мной, – говорит вдруг Лера.

– Что? – он резко оборачивается, смотрит на нее.

– Она следила за мной.

– Следила за тобой?

– Да. Я видела ее несколько раз и до того, как ты пришел ко мне в квартиру и после.

– Но почему ты мне раньше не сказала?

– Я думала – это ты послал ее следить за мной.

– Я не понимаю, Лера!

– Я думала, ты хочешь знать обо мне больше. Думала, может быть, она работает на тебя. Не стала спрашивать, ведь я не знаю, может быть, у вас так принято?

– У кого это у нас?

Она смутилась.

– У таких значительных… влиятельных людей… богатых. Я не знаю… Мне неловко было говорить с тобой об этом.

Он в замешательстве качает головой.

– Значит, она давно уже наблюдала за мной, еще до того, как я у нее появился… тогда в первый раз… после стольких лет… Как все странно… – он в задумчивости ходит по комнате. – И Коля… и Виктор Борисович…

– Кто это – Коля и Виктор Борисович? – тихо спрашивает Лера.

– Коля – мой друг. В тот день, когда я поехал с тобой сюда, он погиб. Как-то странно… выпал из окна… понимаешь? Кто-то пугал его и добился своего. Кто-то …Какая-то женщина… Это могла быть она – Полина. Она все знала, все знала, я сам ей рассказал. И когда Виктора Борисовича убили… В гостинице тоже видели женщину… и деньги пропали и папка.

– Максим, о чем ты? Я не понимаю.

Он садится рядом берет ее руки в свои.

– Я и сам не понимаю, не понимаю.

Она обнимает его, прижимает его лицо к груди.

– Может быть, и не надо понимать, ее уже больше нет, и ничего больше не будет, все прошло, нужно просто успокоиться и жить дальше.

Он поднимает лицо, смотрит пристально и как-то отстраненно, словно в себя.

– Да, да, ты права – ее нет больше, и ничего больше не будет, ничего странного, непонятного. Все кончилось. Теперь все будет по прежнему, как раньше. Но я хочу, – взгляд его, открытый искренний, теперь обращен к ней, глаза в глаза, – чтобы ты всегда была со мной, всегда, каждую минуту, я не могу жить без тебя, я люблю тебя.

Стихает за окном ветер, дождь, замерев, повисает блестящими каплями на подрагивающих, отяжелевших от влаги ветвях и листьях, в открытое окно веет сыростью и терпким запахом мокрой земли, шумит море, мерно и протяжно. И просыпаясь ночью, ощущая приятную тяжесть ее головы у себя на плече, и тепло ее руки в своей руке, он чувствует себя счастливым… несмотря ни на что.

Глава пятнадцатая

Город встретил его моросящим дождем, опавшей листвой на мокрых тротуарах, нагими силуэтами деревьев, смутно темнеющих в тусклом сером свете осенних сумерек.

После солнечных дней у моря, его ярких и чистых красок, так странно было вновь оказаться в бесцветной унылой повседневности городских будней, похожих друг на друга словно капли дождя, бесшумно стекающие по запотевшему оконному стеклу.

Он тосковал, тосковал по морю, по высокому чистому небу, по тишине… и по Лере. Ему не хватало ее внимательных глаз, прикосновений ее легких рук, осторожных поцелуев. И иногда в самый разгар суетливого, загруженного делами дня вдруг такая тоска охватывала его, что он готов был бросить все дела и бежать, мчаться к ней, к ней и к морю, оставленному вдали, блеснувшему на прощанье чистой лазурью, в тот день, когда он уезжал на поезде, а Лера осталась на пустынном перроне. Они пришли на станцию рано утром, и она, вдруг, не глядя на него, сказала: «Я не поеду. Поезжай один. Я приеду сама…позже… а ты… ты не ищи меня и сюда за мной не приезжай. Я приеду и сама найду тебя… Когда придет время…» Он пытался уговорить ее, но она была непреклонна. «Я приеду позже. Поезжай. Мне нужно подумать. Мне нужно остаться».

Он поднялся в вагон, смотрел на нее из окна, надеясь, что она передумает – еще есть время, она может успеть. Но она стояла на перроне, подняв к нему освещенное неярким утренним солнцем лицо, губы ее что-то шептали, она улыбалась, и иногда прижимала к губам пальцы, посылая ему поцелуй.

Поезд тронулся, и ее удаляющаяся фигурка, одинокая и хрупкая, вскоре растаяла на фоне моря, открывшегося во всей своей необъятной ширине.

Он старался забыться за множеством дел и забот, скрупулезно по привычке просчитывая каждый свой шаг, каждый поступок. Он вел прежнюю жизнь, привычную в свой размеренной суете. Работа в офисе, встреча с клиентами, череда важных дел, вереница нужных людей. Но он не переставал думать о ней, ждал ее каждую минуту, ощущая каждой клеточкой своего тела желание видеть, чувствовать ее.

Она не появлялась. Он не мог с ней связаться, тогда в спешке на вокзале, он и не вспомнил, что ее сотовый телефон так и остался на заброшенном пляже под холмиком влажного песка, и теперь он не мог услышать ее тихий милый голос.

Он не мог нарушить ее запрет и приехать за ней. Что-то в ее словах, в ее взгляде удерживало его от этого. Оставалось только ждать. И он ждал, постоянно оборачиваясь в надежде увидеть ее лицо, не сводил глаз с телефона. Но телефон молчал.

Жизнь шла своим чередом. По-прежнему… по-другому. «Венеции» больше не существовало. Он обедал в других ресторанах, фешенебельных, с изысканной кухней. Но было некомфортно, невкусно, раздражали бестолковые официанты, все было не так. Тоскуя, он приехал в маленький парк, окружавший розовый пряничный домик. На месте ресторана высились горы строительного мусора, уродливо горбившиеся балки, обломки кирпича, покореженные оконные рамы, ощерившиеся рваными краями битого стекла. Спилили несколько старых парковых каштанов и их изувеченные останки, поваленные на мокрую побуревшую листву, осаждали вороны, поблескивающие мокрым черным опереньем, тревожно кричащие при чьем-либо приближении.

Максим походил вокруг, и больно, словно по покойнику, сжалось сердце…

Нужно начинать новую жизнь.

От Рудницкого он знал – ничего нового в деле Коха не обнаружено, так же, впрочем, как и по делу падения люстры в ресторане «Венеция». В газетах и по телевидению сообщали, что убийца Арсеньева Виктора Борисовича до сих пор не найден, и будет ли найден неизвестно. Колю похоронили, Полина осталась на дне моря. Все, что происходило с ним последнее время, по-видимому, подошло к концу, и теперь, наверное, можно было жить спокойно. Он прислушивался к этому ощущению покоя, странным и непривычным казалось оно первое время.

Нужно было что-то решать со Светланой. Со времени его приезда в город, они виделись один раз, он заехал за своими вещами. Она молча наблюдала, как он ходил по комнате, складывая в чемодан рубашки и костюмы, вслед за ним вошла в его кабинет, постояла у опустевшего, с вывернутыми ящиками, письменного стола.

– Ты решил развестись? – спросила, наконец, взглянув исподлобья.

– Зачем ты спрашиваешь? Знаешь ведь сама.

– Может быть, ты еще подумаешь?

– Я уже подумал.

– И что – бесповоротно?

– Бесповоротно, – он усмехнулся.

– Что же мне теперь делать? – она кусает губы.

– Как что? Жить. Я оставляю тебе новую квартиру, ведь эта – квартира моих родителей, да она тебе, насколько я помню, никогда не нравилась, но ты можешь не торопиться, съедешь, когда соберешься, я пока поживу на даче. Машину свою тоже оставь себе, детали развода обговорим позже.

– Значит, ты будешь жить на даче?

– Да.

– Значит, дачу ты оставляешь себе?

– А ты против? – холодно спрашивает Максим.

– Конечно… – Светлана заметно нервничает. – Я решительно против, – она неприятно хрустит пальцами, – я считаю, что будет справедливо, если загородный дом ты тоже оставишь мне.

Максим удивленно поднимает брови.

– Что?

– Но ведь у тебя есть деньги. Думаю, ты сможешь купить себе новую дачу.

– Ты знаешь, если уж говорить о справедливости, будет справедливо, если дом я оставлю все-таки себе, так как я оставляю тебе квартиру, – Максима страшно раздражает, что она втягивает его в этот никчемный, унижающий их обоих разговор.

– Но ведь ты один! Зачем тебе одному такой огромный дом?

– Я не один.

– У тебя есть женщина?

Он кивает утвердительно.

– Быстро же ты утешился! – Светлана поджимает губы.

– Давай прекратим этот разговор, он не имеет смысла.

Она ходит по комнате, ломая руки. Он продолжает складывать вещи, не глядя на нее.

– Может быть, мы попробуем еще раз? – она смотрит пристально, прищуривая глаза. – Мне кажется, ты слишком торопишься. Ведь все еще может наладиться.

– Нет, уже слишком поздно, – он, наконец, поднимает на нее глаза, равнодушно произносит, – желаю всего хорошего, прощай.

Он идет к входной двери.

Василий, приподняв хвост, и звонко мяукнув, бежит за ним следом. Макс берет его на руки. Кот трется головой о его плечо и ласково мурлычет.

– Нет, пожалуйста, оставь кота… – вдруг говорит Светлана.

– Зачем он тебе? – спрашивает Максим. – Ведь ты его не любишь.

– Без него я останусь совсем одна… – говорит она.

Максим опускает кота на пол, тот, словно поняв, о чем они говорили, не торопясь, несколько раз оглянувшись на хозяина, подходит к Светлане. Она берет его на руки, прижимается к нему мокрым от слез лицом.

Максим закрывает за собой дверь.

* * *

Он жил на даче. В тишине пустого дома гулко отзывались его шаги, в камине вспыхивали искрами и догорали пахучие березовые дрова, лунный свет серебрил верхушки деревьев, заглядывающих в окна.

Телефон молчал. Лера не звонила.

Он смотрел на догорающие угли, и ему казалось, что не было белого домика с увитой виноградом террасой, золотого песка, остывающего под неярким осенним солнцем, этих теплых дней у моря, ее улыбки, ее поцелуев, и не было Полины, стоящей тогда на самом краю утеса с наведенным на него пистолетом. Словно все приснилось, и теперь проснувшись, он ощущал нереальность того, что произошло совсем недавно, и что лишь казалось правдой, и если встряхнуться, протереть глаза, станет ясно – все только привиделось.

Телефон прозвучал пронзительно и гулко. Он вздрогнул, кинулся к аппарату. Заколотилось сердце, перехватило дыхание: «Это она, она, наконец-то!»

Звонила не она. Звонил человек, которого он меньше всего хотел слышать.

– Что тебе нужно?

– Полина погибла.

В доме стояла такая тишина, что ему казалось: он слышит стук собственного сердца.

– Погибла? Где? Когда? – как трудно говорить, казалось, горло сжимает цепкая ледяная рука.

– Ее нашли в море. Тело выбросило на камни у поселка. Рыбаки нашли. Звоню тебе, чтобы сказать – похороны завтра в десять. Думаю, тебе нужно прийти. Все-таки ты не чужой ей был.

Он первым кинул горсть земли в могилу. Черный сырой ком, глухо ударившись о крышку гроба, рассыпался, оставив след на блестящей от дождя поверхности.

Еще несколько комьев полетели, дробясь, в глубокую, сужающуюся книзу, яму. Два могильщика – бородатые, сутулые, похожие друг на друга как братья, – широко взмахивая лопатами, стали засыпать черной мокрой землей, налипающей на лопаты, продолговатый темный ящик, в котором лежала Полина, о которой так страшно было думать здесь наверху, вдыхая холодный утренний воздух, остро пахнущий свежестью и травой.

Людей собралось немного. Несколько женщин из того учреждения, где работала Полина, одна из которых, невысокая худенькая, тихо сказала несколько слов, заплакав в самом конце своей поминальной речи тоненько, как ребенок, Владимир со своей рыжеволосой Аленой. Володька был бледен. Алена, стоявшая рядом, опустив глаза, держала его за руку. Черное очень шло ей.

Медленно шли к выходу. Максиму хотелось как можно быстрее покинуть это место, но нужно было соблюдать приличия. Молчали.

Алена чуть отстала – уронила перчатку. Грациозно присела, подняв, встала легко, откинув мягким движением распущенные по плечам волосы назад. Максим невольно залюбовался ею. Какая все-таки красивая женщина. Кого-то она ему неуловимо напоминала. Она подошла к ним, улыбнулась одними глазами. Голос такой чистый, глубокий:

– Ну, что поедем ко мне? – говорит она Володьке, мягко берет его под руку.

– Нет, я ведь хотел тебе свой новый дом показать, – говорит тот.

– Знаешь, я ведь дом купил! – не удержался, похвастался Максиму. – Огромный, каменный, кстати, совсем недалеко от твоей дачи – у реки, второй дом слева.

– Знаю этот дом. Был там в гостях. Это дом бывшего мэра.

– Да, да, точно! – Володька с гордостью посматривает на Алену.

– Поздравляю, хорошая покупка.

Алена подошла к машине Владимира.

– До свидания, Максим! – у нее была милая манера – чуть наклонять голову, смотреть из-под ресниц. – Надеюсь, мы еще увидимся с вами.

– До свидания, Алена, – кого-то она ему все-таки напоминала.

Она села в машину.

– Ну, прощай! – Владимир протянул руку, вздохнул, сказал тихо: – Не понимаю, как это могло с ней случиться…

– Она утонула? – осторожно спросил Максим.

– Утонула… – ответил Володька, снова вздохнув, помрачнев, потемнев лицом. – Но сначала в нее кто-то выстрелил. Пуля попала в висок. Может быть, она сама… Ведь у нее был мой пистолет. Его не нашли, конечно. Как ты думаешь, могла она сама?

– Не знаю… – как трудно говорить, как трудно дышать, Максим дергает воротник, с треском рвется и отлетает пуговица, – не знаю…

– Вот и я не знаю… – Володька снова тяжело вздохнул, потом тряхнул головой, словно отгоняя тяжелые мысли. – Ну ладно, пойду я, не хочу заставлять ждать… – улыбается Алене, смотрящей на них из окна машины. – Пока, Макс!

– Пока!

Машина отъезжает, он смотрит вслед, Алена оборачивается, и, улыбаясь, машет ему рукой.

* * *

Он зачем-то возвращается к могиле. Словно здесь в тишине, рядом с Полиной, ему легче думать, легче осознать, что случилось.

Как это вообще могло случиться?

Все разошлись. На месте огромной, зияющей ямы уже вырос холм – сырой, ноздреватый, покрытый неразбитыми комьями земли.

Кто в нее стрелял?

– Вы – Максим? – прервал его размышления тихий голос.

Он обернулся.

Маленькая темноволосая женщина с заплаканным лицом смотрела на него. Это была женщина, которая произносила поминальную речь.

– Полина много рассказывала мне о вас, – сказала она.

Максим взглянул удивленно. Полина, Полина… – пульсировало в виске, – откуда взялась эта огнестрельная рана? Кто мог выстрелить, когда это могло произойти? Ведь все случилось на его глазах. Полина выстрелила в них, и не удержалась на краю пропасти… сорвалась вниз… Выстрел был один, он отчетливо это слышал.

– Полина рассказывала вам обо мне?

В горле пересохло, слова выговариваются с трудом. Свежий острый запах мокрой вскопанной земли смешивается с горьковатым запахом дыма – жгут листья, и от этого у Макса кружится голова

Женщина подходит ближе.

– Она очень изменилась в последнее время, стала такой беспокойной, и как будто боялась чего-то. Теперь мне кажется, ее преследовал кто-то, и этот кто-то, наверное, и убил ее.

– А что она вам рассказывала обо мне?

– Она вас очень любила, – женщина улыбается сочувственно, – очень любила. Говорила, что когда-нибудь вы поймете, что она одна любит вас по-настоящему, что она непременно вам это докажет.

– Ох, Полинушка, Полинушка, как жалко ее, как жалко! – женщина тихонько заплакала, уткнувшись в белый комочек носового платка.

Максим чувствует себя очень неловко – эта женщина плачет, вспоминая Полину, а у него это не вызывает никакого сочувствия, ему просто хочется уйти. Гнетущая кладбищенская тишина, прерываемая изредка далеким шумом поезда, действует на него удручающе.

– Полина просила передать вам кое-что, – все еще всхлипывая, говорит женщина, – она была у меня несколько дней назад… сказала, если что-нибудь случится… чувствовала, наверное, что-то… бедная, бедная… – качает она головой, – передай ему, мол, пусть знает… Вот мой адрес. По вечерам я всегда дома, – она протягивает ему клочок бумаги.

Максим берет адрес, и в это время раздается мелодия мобильного телефона.

Макс движением головы просит женщину подождать, подносит трубку к уху. Это Лера! Это ее милый, любимый голос! Он на мгновенье забывает обо всем: о женщине, о Полине, о том, где он находится, и, отвернувшись, прикрыв трубку рукой, говорит:

– Здравствуй, здравствуй, милая! Как долго ты не звонила!

– Ты скучал?

– Да, очень, – почти шепчет он, прижимая к губам прохладный пластик телефона, словно ее целуя, словно к ее губам прижимаясь. – Когда ты приедешь?

– Я сегодня пошла на рынок, – тихо говорит она, – впервые вышла после того, что случилось. И я хотела сказать тебе… эту женщину нашли … рыбаки… недалеко от поселка. Говорят, что ее убили из пистолета, у нее огнестрельная рана. Как это может быть, Максим? Я думала, она погибла от того, что сорвалась с обрыва.

– Лера, я уже все знаю. Сегодня ее похоронили. И я сам не понимаю, что происходит.

– Мне очень страшно…

– Я приеду за тобой. Сегодня же.

– Нет, нет! Не приезжай. Для тебя это может быть опасным. Мы ведь не знаем… Я приеду сама. Я сегодня же выезжаю. Я позвоню тебе, когда приеду.

– Я жду, милая, я очень жду. И будь осторожна.

Когда он обернулся, женщины не было. Она как-то незаметно ушла. Было безлюдно и тихо. Вдали раздавался приглушенный расстоянием гудок поезда, спешащего к морю, туда, где осталась Лера – одинокая, милая… Он присел возле могилы у молоденькой березки, тихо покачивающей тонкими ветвями с кое-где уцелевшими кружками увядающих листьев. Облокотившись о гибкий белый ствол, задумался.

Могила, черная, влажная, горбилась округлыми боками и своей ноздреватой пористой поверхностью словно дышала этим терпким густым воздухом, смешанным из запахов земли, мертвой намокшей от дождя листвы, едковатого дыма. Тощий венок, обвитый красными лентами с надписью «От сослуживцев» и букет багровых роз, принесенных Аленой, – вот и все, что украшало это последнее пристанище одинокой женщины, когда-то близкой ему. На черной земле розы выделялись особенно ярко, тревожно. Как кровь, – подумал он и вдруг представил себе маленькое круглое отверстие, окаймленное черным, темно-красное, багровое внутри как эти розы… Выстрел был один, он это ясно слышал. Значит, это не Полина стреляла, это в нее стреляли. Кто? Кто? Там никого больше не было. Кроме их троих… Никого больше не было…

Он смотрел на черную могилу, на розы.

И вдруг его пронзило воспоминание. Полураскрывшийся бутон розы на капоте машины! И роза на длинном колючем стебле, которую он вытащил из высокой хрустальной вазы на отцовском столе, и принес в класс, протянул Полине, взглянувшей на него счастливыми глазами. Конечно Алена не могла знать об этом, но как же это символично, что именно красные розы оказались на Полинкиной могиле! Ах, Полина, Полина! Если бы он вспомнил тогда, если бы сразу понял! Может быть, ему удалось бы предотвратить все это.

Он встал, постоял над могилой, мысленно прощаясь. Неожиданно вспомнился солнечный летний день, задний двор школы, солнце, играющее в светлых волосах, лучистые глаза. Он отломил от молодой березки тоненькую ветку, на которой одиноко дрожал сморщенный коричневый листочек, и положил ее рядом с багровыми розами, застывшими в своей праздничной умирающей красоте.