Текст книги "Тайна"

Вчетвером они выкопали яму. Могилу, – подумал про себя Максим. Неглубокую… – земля была твердой, они и так слишком долго провозились. Ведь нужно было засветло вернуться в лагерь.

– Хватит, – сказал Виктор Борисович, – достаточно и такой глубины. Он уместится… Уже темнеет, надо возвращаться.

Все происходящее казалось страшным сном. И этот сон позже много раз преследовал каждого из них: прелые листья, сосновые иглы, тяжелое тело, которое они опустили в эту яму, черная земля, сыплющаяся на лицо мертвого человека. Володька потерял сознание, и сам чуть не свалился в яму, его оттащили, поливали водой из фляжек.

В лагерь шли в оцепенелом молчании. Виктор Борисович приказал молчать обо всем, что произошло. Иначе всем конец, в его голосе слышалась угроза. Хотелось плакать, кричать, зажать уши, или наброситься с кулаками, избить, чтобы замолчал, не повторял монотонно: «Молчите, слышите, молчите, иначе всем конец!»

Молча, не глядя друг на друга, разошлись по палаткам. Макс долго не мог уснуть, казалось, в глаза насыпали сосновых иголок. Забылся тяжелым сном.

Ему снилось, что вокруг бродит медведь, рычит, рвет палатку своими страшными когтями, хочет убить его.

А утром из лагеря пропала Нина.

Глава десятая

Утром его разбудил телефонный звонок.

Максим накануне уснул прямо на полу, на ковре, у потухшего камина, в изголовье стояла бутылка коньяка, наполовину пустая. И хотя лежать было очень жестко и неудобно, болело тело, ломило виски, вставать не хотелось. Макс зажимал уши, надеясь, что трезвон прекратится, но звонивший был неумолим. Прихрамывая, – затекли ноги, – и ругаясь: «Кому это приспичило, черт возьми, в такую рань?», он подошел к телефону.

Звонил Рудницкий.

– Надо встретиться, Максим Олегович, есть новости.

– Хорошо Степан Ильич, конечно… – с трудом проговорил Макс, язык еле ворочался, во рту пересохло. – Но если можно, сделайте одолжение… Может быть, вы не откажетесь приехать ко мне? Я на даче, это совсем недалеко от города. Здесь замечательная природа! Шашлыком вас угощу. Приезжайте, Степан Ильич!

– Ну, если шашлычок обещаете, – хмыкнул Рудницкий, – то почему бы и не приехать?!

Осень в самом разгаре. Облетают листья, желтеет трава, но южное солнце еще греет, дарит щедро свое благодатное тепло.

Степан Ильич блаженствует, развалившись в плетеном кресле, которое Максим вынес для него на холмик. Отсюда открывается прекрасный вид на золотую березовую рощицу и маленькую чистую речушку, неспешно бегущую вдоль желтеющих пологих берегов. Вытянув усталые ноги, Степан Ильич жмурится, поставляя лицо нежарким солнечным лучам.

– Ох, и уважил старика, Максим Олегович! – приговаривает он. – Ох, и уважил! Какой воздух! Десять лет сразу скинул!

– А вот мы сейчас с вами мясца поедим, – Макс колдует у мангала, – и по рюмочке хлопнем, и совсем молодым станете! – Настроение у него заметно улучшилось от присутствия этого пожилого человека, которого он очень ценил и уважал. Он ни о чем не спрашивал Рудницкого, ждал, что тот начнет разговор первым.

– А что? И хлопнем! – радостно потирает руки Степан Ильич. – И хлопнем!

И вот шашлык готов: истекающие жиром куски мяса разложены по тарелкам и посыпаны хрустящими кольцами лука, щедро приправленного уксусом, холодная водка разлита по рюмкам, – и двое мужчин, объединенные искренней симпатией друг к другу, усаживаются за небольшим раскладным столиком и неспешно ведут беседу, наслаждаясь вкусной едой и прекрасным видом. Говорят обо всем и ни о чем. Просто о погоде, о том, что осень запаздывает, есть ли рыба в маленькой речушке, водятся ли в рощице зайцы.

– А ведь все-таки это было покушение, Максим Олегович, – неожиданно говорит Рудницкий.

– Покушение? – эхом отзывается Максим. – Вы хотите сказать, что люстра в ресторане упала неслучайно?

– Неслучайно, Максим Олегович, ох, неслучайно! – вздыхает Степан Ильич.

– Но ведь это практически невозможно! – Градов заметно нервничает. Он до последнего надеялся, что все произошедшее – случайность, недоразумение, и сообщение Рудницкого неприятно поразило его.

– Степан Ильич, как же можно запланировать падение люстры именно в тот момент, когда я – именно я, и никто другой, – ужинаю под ней? Да, не спорю, это мое постоянное место, я всегда сажусь только за этот стол, но вот так подгадать – это просто невозможно!

– Возможно, как видите. В наш век прогресса это всего лишь дело техники. Небольшое взрывное устройство, крохотное, словно пуговица, так что и взрыва не будет слышно, – и ведь, заметьте, никто и не слышал взрыва, – помещенное в основание крепления люстры к потолку, – потолки, кстати, в этом ресторане не очень высокие, – и остается взять дистанционное управление и на кнопочку нажать в нужный момент. Вот только с моментом-то и прогадал враг ваш, Максим Олегович. Повезло вам! Случай вас спас! И как это все совпало, просто поражаюсь! Как вышло, что люстра упала именно в тот момент, когда вы отошли от стола? В туалет, вы отправились, так, кажется?

Макс решил признаться. Рудницкий, наверное, уже знает, что его позвали к телефону – телефон находился на стойке у входа в ресторан, и, скорее всего администратор рассказал, что Градову звонили. Степан Ильич к своим обязанностям относится очень добросовестно, этот момент он, несомненно, зафиксировал. Поэтому изворачиваться не имело смысла. И потом Максим был уверен: на Рудницкого он может положиться, ему он может доверять, и в случае необходимости может попросить капитана о помощи.

– Меня позвали к телефону, Степан Ильич. Я встал, чтобы подойти к телефону, и именно в этот момент люстра рухнула.

– Вот оно что! – внимательно смотрит на него Рудницкий. – И кто же вам звонил?

– Я так и не успел ответить. Начался шум, неразбериха, стало не до этого.

– А позже вы не узнавали, кто вам звонил?

– Нет, я не успел.

– Не успели? – взгляд Степана Ильича становится еще более внимательным. – Кто же сказал вам, чтобы вы подошли к телефону?

Макс замешкался на мгновенье, затем медленно поднял глаза на Рудницкого.

– Иван Иванович.

– Так это Кох попросил вас подойти к телефону?

– Да.

– Фактически этот телефонный звонок спас вам жизнь.

– Да, так получается…

Рудницкий помолчал немного.

– Послушайте, Максим Олегович, а ведь Коха могли убить за то, что он знал о готовящемся на вас покушении… Может, он слышал что-нибудь? Или видел?

Максу невыносимо думать, что он оказался причиной гибели Ивана Ивановича.

Небо вдруг заволокло тучами. Солнце сделало несколько робких попыток пробиться сквозь серую пелену, но вскоре совсем исчезло. Стал накрапывать дождь.

– Вот так и в жизни, – вздыхает Степан Ильич, – только что солнышко светило, и вот уже тучи набежали!

– Жаль Коха, – говорит Максим, – получается, что он из-за меня … Ах, если бы знать раньше! Он ведь предупредить меня пытался…

– Пытался предупредить? Что же вы раньше молчали?

– Не хотел придавать этому значения, не думал, что все так серьезно…

– А ведь все более чем серьезно! Что он сказал вам?

– Сказал, что мне нужно поберечься. Потом еще раз пытался что-то сказать, но не успел.

Максим вспомнил, как испугался Иван Иванович Владимира, который прервал старика, не дал договорить.

– Послушайте, Степан Ильич, каким все-таки образом взрывное устройство заложили в люстру? Как все это кому-то удалось провернуть? Когда? Ресторан открывается в одиннадцать утра, закрывается в два часа ночи. Насколько я знаю, там сигнализация. Кто-то из персонала? Но все это технически сложно осуществить, незаметно такое проделать невозможно.

– Да, я тоже думал об этом. И знаете, что выяснилось? Некоторое время назад в ресторане проверяли электрооборудование, бригада электриков работала. Два дня, пока проходил осмотр, ресторан был закрыт, стояли лестницы, леса… Электрики уходили обедать, в парке на травке располагались, и теоретически взрывное устройство могли подложить именно в это время.

И в самом деле, как-то ресторан не работал два дня, Макс это хорошо помнил, потому что пришлось обедать в ближайшем кафе, в котором отвратительно готовили.

– Скажите, а к другу вашему этот ресторан когда перешел?

– Он мне не совсем, чтобы друг, просто одноклассник, это во-первых, а во-вторых, когда точно он купил «Венецию» я не знаю, но я узнал об этом именно в тот вечер, когда люстра упала.

Макс уверен, что Степан Ильич, конечно, давно уже сам выяснил, когда Володька купил ресторан, а спрашивает его потому, что, по всей видимости, хочет выяснить – в каких они отношениях. Неужели Владимир как-то причастен?

– Знать бы, кто этот негодяй, который посмел на старого человека руку поднять, – Макс сжимает кулаки, – собственноручно бы…

– Что – убили бы? – улыбается Рудницкий. – А ведь, может быть, это и не негодяй вовсе, а, допустим, – Степан Ильич хмыкнул, – негодяйка!

– Как это? – настораживается Максим.

– Да вот, видите ли, какое дело… Сторож – тот, что вход в парк ночами охраняет, – в ту ночь, когда Коха убили, женщину видел. Говорит, обычно Кох последним уходил из ресторана, и они всегда несколькими фразами на прощанье обменивались. И в ночь убийства, говорит, вижу идет кто-то из парка, думал, Кох, подошел, хотел спокойной ночи пожелать… а это вовсе не Кох… а женщина… понимаете, Максим Олегович? – женщина… Испугалась как будто, говорит сторож, отшатнулась… Мы, конечно, спросили его, видел ли он эту женщину раньше, но он ответить затруднился. Лица ее, говорит, не разглядел в темноте-то. Заметил только, что в очках. И одета немного странно при такой еще теплой, заметьте, погоде, – в какой-то длинный балахон вроде плаща, а на голове – шапочка… Да… а вот Кох той ночью из парка так и не вышел, и мы с вами знаем – почему… Так что, – вздыхает Рудницкий,– иногда не знаешь, что от этих женщин ожидать. С виду ангелочки, а по сущности все – ведьмы! Вот, послушайте, вы знаете, наверное, что у нас в городе, в гостинице убили этого нефтяника?

Макс, ошарашенный этим монологом, не знает, что ответить, и только кивает. От напряжения сводит скулы.

– Так вот мы несколько дней копали, как да что, куда выходил, кто приходил. Все – чисто! Только что приехал, никто его не навещал, покидал гостиничный номер всего один раз, вернулся быстро. Но с этим будем еще разбираться. Но вот к чему я все это говорю. Мы про женщин… Так вот, когда уже в тупик совсем зашли, вдруг лифтер один сообщает: видел, мол, как женщина к нему приходила. Незадолго до того, как его убитым нашли. Понимаете – опять женщина! Я так и сел! Я, конечно, не к тому рассказываю, что это преступление как-то с вашим делом связано. Не к тому… А к тому, что без женщины, по сути, ни одно преступление не обходится. Помяните мое слово: и в вашем деле даму какую-нибудь обиженную искать надо. Вы подумайте над этим, Максим Олегович.

Как спасение прозвучала мелодия сотового.

Голос глухой, встревоженный:

– Макс, приезжай, умоляю тебя.

– Что случилось, Николай!

– Прошу, Макс, быстрее!

– Хорошо, хорошо, успокойся, я сейчас приеду!

Максим встает.

Степан Ильич тоже поднимается.

– Ну что ж, Максим Олегович! И мне тоже пора. Спасибо за шашлык, – Степан Ильич разводит руками, словно обнимая все вокруг, – и за красоту эту.

– Вам спасибо, Степан Ильич, – Макс пожимает Рудницкому руку,– за то, что всегда держите в курсе событий.

– Да, чуть не забыл, Максим Олегович, – Рудницкий улыбается, лукаво щуря глаза, – еще кое-что… Вы говорите – не успели в тот день подойти к телефону? Так вот – администратор сообщил, что вам звонила женщина. Он сказал, что у нее был очень приятный голос…

* * *

Проводив Рудницкого, Макс спустился к речушке, зачерпнул холодной воды, плеснул в лицо. Женщина, женщина. Кто, кто? И намеренно ли рассказал ему Рудницкий об Арсеньеве? Знает ли он уже, что тот приехал к ним? Следил ли за его реакцией или все было сказано просто так, для красного словца? Нет, Рудницкий не так прост. Что за папку принес Виктор Борисович Володьке? Нужно срочно просмотреть ее!

Телефон долго не отвечал. Наконец веселый бодрый голос:

– А, это ты, привет!

– Мне нужно посмотреть папку.

– Папку? Какую папку?

– Ту папку, что оставил тебе Виктор Борисович!

– А… ты об этом! Да не было никакой папки. Я ее выдумал, мне нужно было, чтобы ты зашел со мной в квартиру.

– Зачем?

– Ну, как зачем? А вдруг тот, кто грохнул Борисыча, меня ждал в подъезде, или в лифте, или в квартире? А ты у нас сильный и смелый, защитил бы меня.

– Я сейчас приеду к тебе, и ты дашь мне эту папку.

– Да нет никакой папки, говорю же тебе. Я выдумал, ну извини. И вообще мне некогда сейчас, я в ресторан еду. Там у меня сейчас дел невпроворот. Все, пока!

В трубке запищали гудки. Вот шут гороховый! Хорошо, он потом с этим разберется. А сейчас нужно ехать к Николаю.

Как странно, судьба снова тесно связала их: Максима, Володьку, Николая, Виктора Борисовича. И, так же как и много лет назад, их объединило преступление…

* * *

Николай долго не открывал. Максим слышал, как он подходит к двери, стоит перед ней, прислушивается.

– Коля, открой, это я!

Николай долго смотрит в глазок.

– Ты, Макс?

– Я! Открой!

Наконец Николай слегка приоткрывает дверь, смотрит в щель.

– Ты?

– Я, это, я! Впусти меня!

Максим проходит в квартиру. Стол заставлен бутылками. Коля пьян.

– Ты что, опять? Я ведь недавно был у тебя, все было в порядке. Зачем ты снова пьешь?

Коля садится на табуретку, пьяно смотрит на Максима.

– Макс, – говорит почти шепотом, – кто его убил?

– Кого? – не сразу понимает Градов.

– Да этого, начальника нашего, Виктора Борисовича?

– Ты по телевизору видел?

– Да, видел. Но сначала она сказала… сказала… ты знаешь, говорит, что его убили?

Колька наливает себе рюмку, но Макс отбирает, поднимает его и отводит на диван.

– Подожди, Коля, подожди. Мне поговорить с тобой надо. Кто тебе рассказал, кто? Полина?

– Нет, нет, не Полина. Полина не знала, я ей сам позвонил, говорю: «Полина, помоги!» А она говорит: «Позвони Максу, он поможет тебе. А я говорит, сейчас не могу, я должна бежать…»

– Ничего не понимаю, Коля! Если не Полина рассказала тебе о Викторе Борисовиче, то кто?

– Не знаю… Другая, другая… Голос у нее такой странный, могильный. Она рассказала… Говорит, а как ты думал, надо платить за прошлое, мишка косолапый, вот так называет меня, пугает, знает, что не люблю. Теперь, говорит, все заплатите… и ты, говорит, не спрячешься, за тобой медведь придет ночью…

– Кто так говорит, Коля, кто? – Максим встряхивает друга за плечи. У того трясется голова, слезы текут по щекам. – Кто?

Словно на мгновенье протрезвев, Коля смотрит на него пристально.

– Не знаю, Макс, не знаю кто это. Она мне по телефону домой звонит, один раз на работу звонила… А вчера, – он снова переходит на шепот, – она за мной до самого дома шла, зашла за мной в подъезд, а когда я обернулся – ее уже нет… А к тебе она не приходила?

– Да кто же это? Кто она, Коля?

– Не знаю, не знаю, Макс. Откуда ей все известно? Ведь ее не могло быть тогда в лесу, там никого не было, кроме нас. Может ей кто-нибудь рассказал?

Может быть, и рассказал кто-нибудь. Сам Макс ей и рассказал. Как-то вечером у нее дома рассказал обо всем, что случилось тогда в тайге. Ах, Полинка, Полинка, что же ты делаешь? Зачем все это?

Теперь для него все встало на свои места, все события сложились как разрозненные кусочки мозаики в единую целостную картину. Не хватало только одного последнего кусочка, и чтобы закончить эту мозаику, нужно было найти Володьку. Он купил этот ресторан не просто так…

– Коля, Коля! – Максим трясет друга. – Скажи, Володька и Полина, они… они – любовники?..

– Он хотел с ней, подлец трусливый, а она нет, нет, она тебя любит.

Зазвонил телефон.

Коля побледнел, вцепился Максиму в рукав.

– Слышишь, это опять… опять…

Макс с трудом отцепляет его пальцы, – Коля не хочет его отпускать, – подходит к телефону.

– Алло!

На том конце провода – тишина…

Максим бросает трубку, обхватывает Колю за плечи, смотрит ему в глаза:

– Коля, друг, подожди меня, слышишь, никуда не уходи, никого не пускай, не открывай никому, жди меня! Слышишь?! Я скоро вернусь!

* * *

Так странно видеть это прежде такое оживленное место тихим и безлюдным. Пуста автомобильная стоянка, на которой раньше трудно было найти место, чтобы поставить машину, пусты парковые скамейки, на которые так хорошо было присесть после плотной трапезы, покурить, или просто подышать свежим воздухом, побеседовать с дамой сердца, пообщаться с другом после рюмочки другой, выпитой в ресторане. Не слышно нежного звучания рояля, грустного пения скрипки. Темны огромные окна, прежде всегда мерцающие мягким теплым светом, закрыты двери, всегда гостеприимно распахнутые, приглашающие войти. И для Максима словно закрылась страница жизни – значимая и любимая. Он подумал, что, наверное, больше никогда не вернется в это место, где прежде ему было так хорошо и спокойно.

Он побродил по парку, еще раз подошел к тому месту, где убили Коха, – белый контур уже смыло недавним дождем, словно и не было, походил вдоль темных окон ресторана, подергал закрытую дверь.

Было тихо, только ветер шелестел золотой листвой старых парковых каштанов.

Вдруг его окликнул кто-то. Он обернулся: Сергей, молодой официант из ресторана. Макс впервые видел его не в униформе и не сразу узнал.

– Здравствуйте, Максим Олегович!

– Здравствуй, Сережа! Вы что, закрылись?

– Не знаю, Максим Олегович, я больше не работаю здесь! Пришел вот с управляющим поговорить, забрать кое-что, а здесь никого нет. Говорят, ремонт большой будут делать, все полностью хотят изменить, даже название будет другое. Теперь, наверное, нескоро откроются.

Ах, Володька, – думает Макс, – мерзавец, все-таки решился погубить «Венецию»!

– Ты поэтому уволился?

– Новый хозяин всех уволил. Говорит, не нужны мне такие работнички. Официантов из Германии хочет выписать. Говорят, здесь кабак пивной будет, – Сергей усмехнулся.

– Ну что ж, – вздыхает Максим, глядя в сторону ресторана, который казалось, тоже загрустил, прикрыв глаза-окна, – все хорошее когда-нибудь кончается. Желаю тебе найти хорошее место. Если нужна будет помощь, найди меня, у меня есть знакомые в этом бизнесе.

– Спасибо, Максим Олегович! Иван Иваныч, царство ему небесное, всегда говорил, что вы хороший человек.

Градов протягивает руку для прощания, Сергей пожимает ее, но Макс чувствует, что парень как будто хочет сказать что-то, но не решается.

– Ты попросить о чем-то хочешь? Говори, я слушаю.

– Я хотел рассказать вам. Не знаю, важно ли это… Нас здесь всех этот капитан опрашивал, что да как… Я не стал ему говорить, думал, лучше вам скажу, покойный Иван Иванович очень вас уважал, а вы уж там сами как знаете. Незадолго за того дня, когда люстра упала, мы с Кохом стояли возле кабинета нового хозяина и слышали разговор. Он с женщиной какой-то говорил… – Сергей замялся.

– Говори, говори, Сережа, – Максим почувствовал, что услышит сейчас что-то очень важное.

– Ну, так вот, они о вас говорили.

– Обо мне?

– Да, эта женщина сказала: «Если бы ты знал, как он надоел мне. Неужели ты ничего не можешь сделать, чтобы избавиться от него?» Хозяин ответил: «Как ты себе это представляешь? Градов – не такая простая фигура. Тут нужна осторожность». Она сказала: «Нужно поторопиться, иначе он все узнает. Думаю, он уже догадывается». А он в ответ: «Хорошо, я подумаю, что можно сделать. Только не дави на меня».

– У тебя хорошая память, Сережа, – Максим чувствовал, как холодеют у него руки.

– Да, – смущается паренек, – я в театральную студию хожу, и наш худрук тоже меня хвалит, я роли с первого раза запоминаю.

– Молодец, ты, видно, очень способный. И что же дальше? – Максим крутит в онемевших вдруг пальцах сигарету.

– Ну вот, потом Иван Иванович отправил меня в зал, а сам остался. А когда я по лестнице уже спускался, я услышал: этот человек, ну новый хозяин, кричит на Ивана Ивановича, мол, что ты, старый пень, ходишь здесь, подслушиваешь? Я потом не стал уже ничего у Коха спрашивать. Он сам не свой был. Он ведь не привык, чтобы с ним так обращались, даже сказал мне потом, что уволится. А потом это происшествие с люстрой… и потом Иван Иванович погиб… – юноша опустил голову.

Максим положил руку ему на плечо, и спросил о том, что было для него самым важным в этом рассказе:

– А кто была эта женщина, ты знаешь ее?

– Нет, по голосу я ее не узнал… – Сергей задумался, – а с Иван Ивановичем я больше не говорил об этом, не мое это дело, вы понимаете?

Градов кивнул. Да, Володя, тебе есть от чего прятаться. Соврал ведь, что едет в ресторан. Нужно отправляться к нему домой.

– Это, конечно, и правда, не мое дело, – продолжал Сережа, – но если вам это может помочь… Я потом видел одну женщину, она через черный ход выходила. Я как раз из кухни в зал шел, относил заказ. Это было минут через десять после того разговора у хозяина в кабинете, и…

Максим сжал сигарету так, что она раскрошилась.

– … мне кажется, это была та женщина, с которой вы недавно ужинали у нас. На ней был плащ такой же, как на той женщине.

* * *

Максим барабанил так, что стали выглядывать соседи.

Наконец Владимир открыл. Злой, в халате.

– Ты что с ума сошел?

– А ты что со мной в прятки играешь? – Градов оттолкнул приятеля. Не разуваясь, прошел в комнату.

– Уходи, Макс, я не один.

– Не один, а с кем же?

– У меня Алена.

– Алена?! Сомневаюсь. Думаю, и кроме Алены у тебя есть обожательницы. Может, пустишь меня поздороваться?

– Макс, это неприлично. В конце концов… – Володька встал у двери в спальню.

– Ты мне говоришь о приличиях?! – Максим усмехнулся. – Пусти меня!

– Подожди, Макс, успокойся.

– Хорошо, я подожду, – Градов усаживается в кресло, нога на ногу, закуривает сигарету, – пусть оденется.

– Вот уж не ожидал от тебя, – Володька становится напротив Максима, – не думал, что ты истерить будешь, считал, что тебе уже давно глубоко наплевать…

– На вас-то мне может быть и наплевать, – Градов щурит глаза, пускает кольца дыма в потолок,– но игры ваши дурацкие я терпеть не буду. И если я выясню, что это вы причастны к убийству Коха и Виктора Борисовича, что это вы на меня покушение устраивали таким идиотским способом, что это вы бедного Колю запугиваете, я клянусь тебе, – Максим встал, вплотную подошел к Владимиру, – я все сделаю, чтобы посадить тебя. Когда вы только успели спеться, голубки? Тебе ведь как всегда, назло мне, именно она понадобилась. Тебе покоя не дает, что я лучше тебя, что у меня все лучше. Зачем она тебе понадобилась? Ты ведь не любишь ее, ты просто ее используешь!

Владимир отшатнулся, побледнел, улыбнулся криво.

– Макс, ты что, с ума сошел? Не понимаю, что ты мелешь? О чем ты?

– Ах, не понимаешь? Шут гороховый! Может быть, она нам все объяснит, – Максим отталкивает Володьку, распахивает дверь в спальню. – Выходи, Полина, я знаю, что ты здесь. Полина!

Это была не Полина.

Глава одиннадцатая

В комнате становилось все темнее и, когда свет проезжавших машин создавал на стенах причудливые тени, Николай подходил к окну и застывал, отражаясь в стекле, и словно пытался разглядеть что-то между плотно сплетенными ветвями старого клена. Гулким железным скрежетом отзывался старый лифт в подъезде, нарушая тишину, и Николай вздрагивал, всматриваясь в черноту окна. Как часто долгими одинокими ночами вспоминал он тот день, навсегда лишивший его счастья, как часто плакал беззвучно, звал из бесконечной черной пустоты ту, кого он так любил и кого оставил в той далекой страшной таежной мгле.

Уже совсем стемнело, когда они пришли в лагерь. Он ввалился в палатку, с трудом разделся, снял сапоги, и лег, обняв ее, уткнувшись лицом в теплое плечо, в мягкие волосы, пахнувшие травой и летом. Она проснулась, спросила шепотом: «Что ты, Коленька?» Он заплакал. Она все спрашивала: «Что с тобой, Коля, что с тобой?» И от прикосновения ее рук, от звука родного голоса, рыдания еще сильней перехватывали горло. «Коля, Коля, – шептала она, – что случилось?» «Медведь, медведь…» – всхлипывал он. Он хотел рассказать с самого начала – как они шли, как встретили медведя, как ранили его, бежали за ним, как встретили лесника и убили… убили человека…, но только этот образ – образ медведя – раненного, рычащего, притаившегося в темноте, почему-то наполнял его сознание, и только это слово – «медведь, медведь…» – произносил он, чувствуя как слаб, как беспомощен. «Вы нашли медведя? – спросила она. – Убили его, да? Тебе страшно стало?» – он прижимался лицом к ее рукам, ища в них утешения, и не мог ничего рассказать. Ужас охватывал его с ног до головы, сковывая все тело. «Тихо, тихо, не бойся, не бойся…» – она все шептала, обняв его, покачивая, убаюкивая: «Не бойся, бедный мой, хороший, мишка косолапый, спи, спи…» Он уснул под этот тихий шепот, прижавшись к ней, воспоминания больше не мучили его. Ему снилась она, наклонившаяся над ним, улыбающаяся: «Коля, Коля…»

Он проснулся словно от толчка. Солнце светило в откинутый полог палатки. Нины не было. Пташка ранняя, побежала на ручей умываться, подумал он. Все, что произошло вчера, казалось тяжелым сном. Может, и не было ничего, с надеждой подумал он. Нет, было,– болью стукнуло в висок. Он вышел из палатки. Только-только рассвело, и в лагере стояла тишина – все еще спали. Пели птицы, солнце просвечивало сквозь листву. Он взял полотенце и пошел вслед за Ниной на ручей. Ручей был в самой чаще, тропинка, которая вела к нему, сначала недолго петляла в узком темном коридоре между деревьев и кустарника, затем полого спускалась к каменистому берегу ручья.

Он думал, что сразу увидит ее на том месте, где они обычно умывались. В этом месте ручей образовывал небольшое озерцо, окруженное большими валунами, и Нина обычно сидела на одном из них, расчесывая свои длинные русые волосы. Но сейчас ее не было. Он позвал: «Нина, Нина!» Она не отзывалась.

Наверное, снова цветы нашла, или малину, сладкоежка, подумал он, оглядываясь. Он ждал, что сейчас увидит ее милое улыбающееся лицо. Нина! Ниночка! Но она не отзывалась, было очень тихо, казалось даже птицы приумолкли.

Он прошел вдоль ручья вверх. Здесь уже начинались густые заросли кустарника. Деревья стояли плотной стеной. Он вдруг почувствовал беспокойство. Вернулся к озерцу.

Ее полотенце и пакетик с мылом, зубной пастой и щеткой лежали на земле, у самой воды. Он снова огляделся, поднял полотенце и пакет, хотел положить на валун, и тут же одернул руку. Алое пятно крови, сквозь которое просвечивал бархатно-зеленый мох, было подсвечено неярким утренним солнцем. Его сердце бешено заколотилось. В глазах потемнело. На подгибающихся ногах он шагнул вперед – вот еще кровь, вот еще, и вот, и вот! Словно загипнотизированный, не отрывая глаз от алых, горящих на солнце пятен он шел и шел. И вдруг ему послышалось глухое булькающее рычание где-то сбоку, в кустах, он прислушался, холод пробежал по его спине. Ему показалось, что он явственно услышал треск ломающихся сучьев.

И снова стало тихо.

Кося глазом в сторону кустов, он поднял с земли камень, зажал его в руке, и сделал еще несколько шагов в глубь леса, солнце не попадало сюда и его обдало серой неживой прохладой. Взгляд его скользнул вдоль влажной земли, усыпанной черными сосновыми иглами и прелыми прошлогодними листьями. Красных пятен больше не было. Он сделал еще несколько шагов и вскрикнул, испуганные птицы заметались, закричали, эхом вторя ему. На одной из веток, словно рука, растопырившая пальцы, выставленной вперед, он увидел пестрый яркий лоскут, чуть развивающийся, с рваными краями – это был обрывок Ниночкиного платья.

И снова глухое рычание послышалось ему совсем рядом, в густых темных зарослях.

Он кричал не переставая. Его крик разбудил людей в лагере.

Его трясли за плечи, били по щекам. Он перестал кричать. Смотрел перед собой ничего не видящими глазами. Его спрашивали, пытались узнать, что случилось, но он молчал. Степахин отвез в его в ближайшую деревушку, в маленькую больницу, где старенькая фельдшерица сделала ему укол, от которого он забылся тяжелым мутным сном.

Ниночку искали несколько дней. Прибывшие из ближайшего райцентра милиционеры, местные охотники, взявшиеся помочь в поисках, и сами геологи, удрученные случившимся, прочесали все вокруг на протяжении нескольких километров, но безрезультатно. Девушка исчезла. Было найдено еще несколько обрывков платья, испачканных кровью, и еще одна полоска ткани, в которой Максим, участвующий в поисках, узнал ленту, которую Нина вплетала в косу. Охотники нашли подозрительные следы, которые прерывались недалеко от реки. Один из охотников, самый опытный, утверждал, что следы эти – свидетельство того, что тело тащили по земле. Вдоль следов кусты были обломаны. Все эти страшные находки как будто прямо указывали на то, от чего погибла Нина, но почему-то никто не хотел связывать милый образ девушки с такой страшной гибелью, и в протокол было внесено: пропала без вести.

Все то время, пока искали Нину, Николай лежал в маленькой палате деревенской больницы, отвернувшись к стене, ни с кем не разговаривая, не отвечая на вопросы. Вскоре за ним приехали Максим и Володька. Втроем, молчаливые и повзрослевшие, сначала баржей по реке, затем старым трясущимся грузовиком по пыльной проселочной дороге, и потом несколько бесконечно долгих дней поездом, медленно тянущимся вдоль одиноких деревушек, залитых дождем, – лето кончилось, и осень застилала небо темно-серыми тучами, – они уехали домой, в родной солнечный город, подальше от этой серой тайги, от начинающихся мутных дождей, подальше от страха, который не отступал, не поддавался расстоянию, который теперь навсегда их соединил.

Сумерки сгущались, а он все не отходил от окна.

Старый клен тянул к нему свои ветви, вздыхали и перешептывались листья, отбрасывающие на стены черную кружевную тень.

Нужно было включить свет, но почему-то страшно было обернуться, ему казалось – за спиной стоит кто-то. Темнота обступала со всех сторон, сжимала в душное кольцо. Трудно было дышать, и он открыл окно, полной грудью вдыхая прохладный ночной воздух. На минуту ему стало легче.

Звонок телефона прозвучал пронзительно и гулко. Он сделал над собой усилие, отошел от окна, шагнул в темноту комнаты.

– Алло,– сказал хрипло, – слушаю вас…

На том конце провода звучали голоса, и сквозь тихую, зыбкую их какофонию детский голосок, смешно шепелявя, пропел: «Мишка косолапый по лесу идет, шишки собирает, песенку поет…»

Он отдернул руку, словно обжегшись. Трубка повисла на проводе, закачалась словно маятник.

Быстрыми шагами он вернулся к открытому окну, ему казалось, что он задыхается.

Вдруг какой-то звук за спиной заставил его замереть, прислушаться.

Он услышал глухое рычание…

Он боялся обернуться, страх сковал его тело.