Текст книги "Саладин. Победитель крестоносцев"

Читались проповеди, но ни один поэт не прочел элегии, и вскоре после полудня собравшиеся разошлись. С утра до вечера люди толпами приходили к могиле, читая отрывки из Корана и прося Аллаха благословить его. Ал-Малик ал-Афдал провел остаток дня, диктуя послания, которые предстояло отправить его братьям и дяде.

Так ушли в прошлое эти годы и люди, и кажется, что и эти годы, и люди были лишь сновидением».

Судя по всему, Саладин умер от какого-то заболевания внутренних органов, скорее всего печени. Характерно, что к присяге его старшему сыну эмиров начали приводить тогда, когда султан был уже на смертном одре, но еще не умер. При этом эмиры, присягая наследнику, связывали свою лояльность определенными условиями, а эмиров Египта даже не приводили к присяге. Факти чески империя Саладина начала распадаться в последние дни его жизни.

Когда весть о болезни султана разнеслась по городу, жители Дамаска стали опасаться, что в их городе и в государстве начнется анархия. Из опасения грабежей, с рынков увезли ткани.

Узнав о смерти Саладина, многие жители Дамаска направились к цитадели, но стражники не пустили их. Только великим эмирам и главным улемам было разрешено принести свои соболезнования старшему сыну султана аль-Афдалю. Он приказал построить мавзолей возле главной мечети, куда и перенес тело отца три года спустя.

Французский историк Жозеф Рено так охарактеризовал Саладина: «После возвращения Ричарда, английского короля, из Палестины на родину Саладин, не имея более причины опасаться христиан, отправился провести некоторое время в Дамаске. Он очень любил этот город (можно сказать, что он ощущал себя сирийским, а не египетским султаном. Шиитский в недавнем прошлом Египет так и не стал для него родным. – А.В.) и надеялся восстановить там свое здоровье, потрясенное боевыми трудами последних лет. Он хотел побыть немного в Дамаске и отправиться далее в Египет, где он не был целых 10 лет. Он выехал из Иерусалима, посетил по дороге Наплузу, Тивериаду и другие завоеванные им местности. После прибытия Саладина в Берит к нему явился на поклон Боэмунд, князь Антиохии. Султана тронуло особенно то, что Боэмунд посетил его по собственному побуждению, без всякого недоверия, без стражи, не требуя охранной грамоты. Чтобы выразить свое удовольствие, султан сделал ему отличный прием и подарил несколько деревень, соседних с его княжеством; прибывшие с ним владетели получили также от султана подарки.

Наконец он приехал в Дамаск и был встречен знаками всеобщего восторга. Жители при виде его выразили величайшую радость, и поэты написали по этому случаю множество стихов. Саладин немедленно занялся благосостоянием жителей и искоренил различные злоупотребления…

Между тем Саладин отправился со своим братом Малек Аделем на охоту. Его отсутствие продолжалось 15 дней; здоровье, по-видимому, восстановилось совершенно, и он начал считать себя вне опасности, как вдруг снова заболел и умер…

Когда Саладин овладевал новой провинцией, он обнаруживал крайнюю расточительность, чтобы расположить в свою пользу большинство. Когда он вступил в Дамаск после смерти Нуреддина, он не взял ничего из его сокровищ для себя и разделил все между эмирами. Абульфараж подметил одну черту, которая весьма хорошо говорит о различии характера Саладина и Нуреддина. Саладин, говорит он, поручил эмиру Ибн Мокаддаму, одному из тех, которые помогли ему овладеть Дамаском, разделить между прочими эмирами и важнейшими из жителей города сокровища, накопленные Нуреддином: эмир опустил руку и начал с себя, но не смел захватить много. Саладин, удивленный тем, спросил его о причине, и тот отвечал ему смеясь, что когда-то Нуреддин при разделе изюма, видя, как он много захватывает в руку, заметил, что таким образом не хватит на всех. Тогда Саладин возразил, что скупость придумана для купцов, а не для властителей, и что эмир может брать своей рукой, а если не хватит одной руки, то пусть берет двумя.

Саладин, по словам Абульфеды, имел кроткие нравы; он терпеливо выносил противоречие и оказывал снисходительность к тем, которые ему служили. Если что-нибудь его оскорбляло, он не показывал вида. Случилось в то время, когда он сидел, один из мамелюков бросил грубо своей обувью в голову товарища (а бросок башмака – это крайняя степень оскорбления для мусульманина. – А.В.), и башмак упал возле султана, но он отвернулся, как бы не замечая того. В разговоре Саладин был осторожен; его пример внушал то же самое другим, и никто не осмеливался в его присутствии марать честь другого…

Всякий раз, когда султаном овладевало честолюбие, он откладывал в сторону всякую правду и умеренность; история его войн представляет тому много доказательств, но вот еще один случай, тем более поразительный, что он относится к последнему году жизни Саладина и не оправдывается даже каким-нибудь жалким предлогом; мы заимствуем его у Ибн-Алатира. “После заключения мира, когда король Англии (Ричард) отправился в свою страну и мусульмане могли предаться покою, Саладин призвал к себе в Дамаск брата Малек Аделя и сына Малек Афдала, и сказал им: “Вот мы и освободились от франков; с этой стороны нет более никакой опасности. Куда устремить теперь наши силы?” Малек Адель предложил идти на покорение Келата в Великой Армении, владение которой было ему давно обещано, если страна будет завоевана. Малек Афдал, напротив, предлагал напасть на провинции Малой Азии, находившиеся тогда во власти детей Килидж Арслана, прежнего султана Икония. “Эта страна, – говорил он, – более важная, чем Келат, более населенная, более богатая и более легкая для завоевания; кроме того, там лежит дорога, по которой идут христиане, когда они отправляются сухим путем: овладев этой страной, мы загородим проход”. – “Какое малодушие, какая близорукость! – прервал султан. – Я беру на себя одного завоевание Малой Азии: а ты, брат, взяв часть армии и одного из моих сыновей, пойдешь покорять Келат. Когда я кончу свое дело, отправлюсь к вам, и мы вместе вторгнемся в Адербеджан по ту сторону Тигра и разрушим древнюю монархию персидских султанов”.

Нельзя предвидеть, чем кончились бы предприятия Саладина: приготовления были уже сделаны, назначено место для сбора, и в эту самую минуту умирает султан…»

В течение своего правления Саладин встретил только одно упорное сопротивление со стороны христиан, и именно западных. Потому он и считал своими врагами только франков; он называл их врагами Аллаха и войну с ними – священной войной…

Итак, Саладин стремился ни к чему другому, как к покорению Франции, Италии и всего христианского мира…

Особенно замечательно при этом то обстоятельство, что ненависть Саладина к христианам продолжалась только до тех пор, пока они составляли независимую от него нацию. Но победив однажды христиан, он смотрел на них другими глазами. С коптами-христианами в Египте он обращался весьма благосклонно. Еще до Саладина египетские христиане занимали все места по части финансов, раздела земель и т. п.; монастыри были многочисленны и богато наделены; фатимидские калифы не только терпели их, но и оказывали им большое покровительство. Им можно было доверять тем более, что все они были якобиты, то есть секты Евтихия, и непримиримые враги константинопольских греков и западных христиан…

Саладин, достигнув власти, из угождения Нуреддину возобновил древние указы против христиан; он приказал им носить особую одежду и пояс; запретил ездить на лошадях и мулах; одни ослы были им разрешены; они не допускались ни к какой общественной должности, не могли громко молиться в церквах и употреблять колокола, ни совершать на улицах процессии в Вербное воскресенье; стены церквей оставались закиданными грязью; кресты сбивались с куполов; самих христиан всячески преследовали, что заставило многих отказаться от религии. Но после смерти Нуреддина Саладин, оставшись полновластным господином, прекратил преследования и возвратил всем свободу. Он не только дал христианам право занимать места, но даже его эмиры, братья, племянники, дети брали христиан на службу и делали их своими управителями, секретарями и поверенными.

Такое обращение расположило к нему египетских христиан; и это обстоятельство в соединении с другими чертами его великодушия по отношению к враждебным ему христианам распространило славу султана на Востоке и Западе. Этим объясняются те великолепные и даже преувеличенные похвалы, которыми осыпают Саладина христианские писатели, и особенно итальянцы; эти похвалы доходят до того, что, может быть, трудно будет найти что-нибудь подобное у самих мусульманских авторов.

Вот каким образом выражается о Саладине один христианский писатель, копт, в своей арабской «Истории Александрийских патриархов»: «Саладин при всех своих договорах с франками оставался верным данному слову. Если сдавался город, он давал жителям свободный выход вместе с женами, детьми и имуществом. Относительно пленных мусульман Саладин предлагал христианам выкуп, превышающий их стоимость; если франки отказывались, он обыкновенно говорил: “Я оставляю вам ваших пленных, но обращайтесь с ними столь же хорошо, как я со своими”. Вследствие того многие христиане отсылали ему добровольно мусульманских пленных, и султан щедро вознаграждал их за то. Часто случалось, что осажденные неприятели после взятия города выходили из него в полном вооружении, в панцире, набедреннике и шлеме, одним словом, как бы они шли на битву. Видя их, султан сначала улыбался и потом плакал; он не только не делал им зла, но даже давал конвои для их охранения. Так действовал Саладин по отношению к своим врагам, сообразуясь с предписаниями Пятикнижия: “Если, когда ты сидишь, осел твоего неприятеля пройдет с проклажей, свалившейся на одну сторону, то встань и поправь поклажу на середину”; или со словами Евангелия: “Любите врагов ваших; творите добро ненавидящим вас; благословляйте клянущих вас и молитесь за оскорбляющих вас”; одним словом, он приноровлялся ко многим другим местам подобного же содержания, которые мы опускаем для краткости. Таким образом, Саладин в своих действиях следовал этим обоим законам (то есть Ветхому и Новому Заветам), не зная их, и только по одному Божественному внушению. А потому он и умер спокойно на своем ложе и имел достохвальный конец, как сам, так и все его потомство»…

Но Эмадеддин, секретарь Саладина, восклицает: «С Саладином вымерли великие люди; вместе с ним перевелись и люди достойные; добрые дела уменьшились, злые увеличились, жизнь сделалась труднее; земля покрылась мраком; наш век должен был оплакивать своего феникса, и исламизм лишился последней опоры».

Несомненно, своей расточительностью (если называть щедрость своим истинным именем) Саладин сумел привлечь на свою сторону многих египетских и сирийских эмиров и тем обеспечил создание великой империи. Однако в результате к моменту его смерти казна была совершенно пуста. Своим детям он не оставил буквально ни гроша. По свидетельству Баха ад-Дина, «до самой смерти он не накопил столько денег, чтобы оказаться обязанным отдавать зякат (обязательную милостыню бедным. – А.В.); он тратил все свои средства на благотворительность. В казне человека, обладавшего таким огромным богатством, осталось всего сорок семь насрийских дирхамов и один-единственный тирский слиток золота. Он не оставил ни добра, ни дома, ни недвижимости, ни садов, ни деревень, ни пахотной земли, никакой иной собственности».

Естественно, с пустой казной нечего было думать о новых завоеваниях. Поэтому вызывают большие сомнения утверждения, будто султан умер в разгар подготовки нового военного похода на Багдад. Планы завоевать Багдад, самому стать халифом и объединить вокруг себя весь мусульманский мир у Саладина, вероятно, были. Однако к моменту его кончины они еще не находились в стадии практической реализации. А вот насчет грядущих походов в Италию, Францию и другие западноевропейские страны была лишь пустая похвала, призванная запугать вождей крестоносцев. Но они не испугались, поскольку не хуже Саладина знали, что бронированный рыцарский кулак сокрушает тюркскую и бедуинскую конницу, не говоря уже об арабской пехоте. Главное же, у Саладина не было флота, чтобы переправить свои войска в Западную Европу. Поэтому о завоевании Италии или Франции оставалось только мечтать.

Что же касается отношения к христианам, то Саладин, как и другие мусульманские правители, вынужден был терпеть их в своем государстве, поскольку христиане различных конфессий играли ведущую роль в торговле, а частично в мореплавании и ремесле. Но, конечно, султан никогда не руководствовался в своей деятельности христианскими идеалами, вполне ему чуждыми, а опирался лишь на голый политический расчет.

В истории Востока Саладин остался первым полководцем, который одержал победу над крестоносцами и отобрал у них Священный Город Иерусалим. Благодаря этому он стал великим героем ислама. Повторить его достижение удалось только через три с половиной столетия османскому султану Сулейману Великолепному, одержавшему победы над европейскими армиями. В то же время в области законодательства, государственного строительства никаких достижений за Саладином не наблюдается. Он был всецело человеком войны, подчинившим ей всю свою жизнь.

Не был Саладин и великим полководцем. Он не изобрел никаких новых тактических приемов или стратегии, а в столкновениях с крестоносцами чаще терпел неудачи, чем одерживал победы. Однако Саладин стал первым султаном, реально объединившим, пусть на короткое время, Египет и Сирию и бросившим всю военную мощь этих стран на борьбу с западной опасностью.

В то же время, Саладин проявил себя как очень искусный дипломат, может быть, первый настоящий дипломат в исламском мире. Ему удалось объединить вокруг себя египетских и сирийских эмиров не только благодаря военной силе, но и благодаря умению убеждать, идти на уступки, достигать компромисса в удовлетворении их требований. Саладину удалось ограничить своеволие местных правителей, но в то же время оставить в их руках достаточно власти и влияния, чтобы им выгоднее было быть под его началом, чем проводить самостоятельную политику. Саладин сумел использовать в объединительных целях лозунг джихада, направленный против крестоносцев. Но султану не нужна была власть ради власти. Власть нужна была ему для реализации одной священной цели – отвоевания Иерусалима у «неверных». Саладин на пути к достижению этой цели не останавливался перед преступлениями. На его совести – убийство последнего фатимидского халифа. Кроме того, его не без оснований подозревали в отравлении своего дяди Ширкуха, своего сюзерена Нур ад-Дина и его сына. Однако прямых доказательств того, что указанные лица в действительности умерли насильственной смертью, нет, и очевидно, уже никогда не будет. Равно как никогда не будет найдено доказательств причастности Ричарда Львиное Сердце к убийству маркиза Конрада Монферратского. Решение всех этих вопросов выходит за пределы возможностей исторической науки.

На совести Саладина также многочисленные убийства пленных христиан. Однако его противники крестоносцы также печально прославились убийствами пленных мусульман. В тот жестокий век подобные поступки были в порядке вещей и преступлениями не считались.

После смерти Саладина его империю разделили наследники: Аль-Азизу достался Египет, аль-Афзалю – Дамаск, аз-Захиру – Алеппо (Халеб). Но между наследниками вскоре начались войны. Так, Абу л-Хасан 'Али ал-Малик ал-Афдаль Нур ад-Дин вскоре был изгнан из Дамаска своим братом ал-Маликом ал-Азизом и дядей, ал-Маликом ал-'Адилем. А Абу Бакр Мухаммад ал-Малик ал-'Адил Сейф ад-Дин брат Саладина, занимавший при нем должность вице-короля (правителя) Египта, в 1200 году низложил ал-Мансура, внука Саладина, и стал властелином Египта. В 1202 году он завладел Алеппо и Сирией, а впоследствии и Месопотамией, Келатом и Йеменом. Но и эта империя оказалась эфемерной и распалась после его смерти в 1218 году, причем Абу-Бакр, как и Саладин, завещал разделить свою империю между сыновьями. Наследники постепенно отошли от дел, передоверив их визирям и военачальникам, и предались пьянству и разврату, что только ускорило конец династии. По справедливому замечанию Жозефа-Франсуа Мишо, «после смерти Саладина произошло то, что было нормой для Востока: царство силы и абсолютной власти сменилось царством смут и мятежей. Великий завоеватель не оставил завещания (фактически он все же разделил свое огромное государство между сыновьями. – А.В.), и это сделало неминуемым распад его империи. Один из его сыновей захватил Египет, другой – Алеппо, третий – Дамаск; Малек-Адель, брат Саладина, стал хозяином Месопотамии, остальные эмиры, члены династии Аюбидов, присвоили те города, в которых прежде были наместниками. Вскоре вспыхнула распря между Афдалом, владевшим Дамаском, и Азизом, султаном Египта. Малек-Адель сначала попытался примирить племянников, а затем, став во главе египетских войск, вытеснил и изгнал из Дамаска Азиза и объединил под своей властью все наследие Саладина. Его успехам помогло и то, что христиане, как обычно, не использовав распрей среди врагов, своим неумным поведением лишь содействовали их новой консолидации».

Кстати сказать, можно заметить, что крестоносцы в своих войнах с мусульманами превосходили их в вооружении (как сухопутном, так и морском), уровне боевой подготовки и организации, но политическая раздробленность препятствовала их окончательной победе. По этой же схеме во многом развивались отношения между Западом и Востоком вплоть до наших дней. Запад превосходит мусульманский Восток в военных и гражданских технологиях и в боеспособности своих армий, но различия в политике западных стран препятствуют достижению всех намеченных целей в регионе.

Саладин, главный противник крестоносцев, пользовался все же большим уважением в христианской Европе за свои рыцарские качества: храбрость в бою и великодушие к побежденному противнику.

Салах ад-Дин был кумиром Саддама Хусейна, который, как и он, родился в Тикрите, на реке Тигр; при Саддаме в Ираке был культ Салах ад-Дина. Усама Бен Ладен тоже уподоблял себя новому Саладину. С правлением Саладина сравнивали свое правление президент Египта Гамаль Абдель Насер и президнт Сирии Хафез Асад, отец нынешнего президента Башара Асада. Асад-старший в свое время мечтал о реставрации под своим началом сирийской части империи Саладина с включением Сирии, Ливана, Иордании, Ирака и территории Израиля, если удастся ликвидировать Израильское государство. Насер же мечтал, подобно Саладину, присоединить к Египту Сирию и Йемен. Только вот государственное объединение Египта и Сирии под названием Объединенная Арабская Республика просуществовала меньше, чем даже держава Саладина – всего три года, с 1958 по 1961-й.

По мнению Р. Ирвина, «успехи Саладина обошлись мусульманам очень дорого, и его наследники не спешили продолжать ту же наступательную политику, которая могла бы принести им новые территории в Сирии и Палестине, но в то же время была чревата опасностью появления новых полчищ крестоносцев. После смерти Саладина империя была фактически поделена между его враждующими между собой родичами. Многие из них декларировали приверженность священной войне, как ее вели Зенги, Нур ад-Дин и Саладин, однако больше всего они были заняты борьбой за первые места в Эйюбидской империи. К тому же некоторые из этих принцев были лишь ставленниками различных группировок, состоявших из тюркских офицеров или мамлюков. Время от времени то один, то другой из эйюбидских принцев вступал в союз с франками из латинских поселений против своих родственников-мусульман…»

В правление брата Саладина Сайф ад-Дин аль-Адила, в мае 1218 года армии Пятого крестового похода высадились в дельте Нила к западу от Дамиетты. Однако действиями против крестоносцев руководил с самого начала сын Сайф ад-Дина аль-Камиль, который наследовал отцу после его смерти в августе того же года. В ноябре 1219 года крестоносцы захватили Дамиетту, но не рискнули сразу же пойти на Каир, чем обрекли себя на поражение. Родственники аль-Камиля из Сирии и Месопотамии послали войска на помощь Египту, и, в конце концов, крестоносцы сдали Дамиетту аль-Камилю в 1221 году.

В 1229 году аль-Камиль, власти которого угрожала коалиция враждебных родичей, сдал Иерусалим германскому императору Фридриху II Гогенштауфену, отлученному папой от церкви, что вызвало осуждение всего мусульманского мира, однако при этом его наиболее ярые критики – другие эйюбидские принцы – сами при необходимости и к собственной выгоде заключали тактические союзы с христианами. Когда правитель Египта решил отдать франкам Иерусалим, все страны ислама потрясла буря возмущения. По Яффскому соглашению от 11 февраля 1229 года мечети Омара и Аль-Акса остались у мусульман, а храм Гроба Господня был возвращен христианам.

Но уже в 1244 году хорезмийские тюрки, теснимые монголами, прибыли в Палестину и овладели Иерусалимом, который больше уже не вернулся в руки крестоносцев. К середине XIII века крестоносцы утратили почти все свои государства, включая Латинскую империю, созданную в 1204 году на месте Византии после захвата и разграбления ими Константинополя. Она пала под натиском византийцев в 1261 году, хотя отдельные осколки Латинской империи просуществовали до середины XV века. А последние владения крестоносцев в Палестине, Сирии и Ливане – Акра, Тир, Сидон, Бейрут и Тортоза пали в 1291 году. Попытка организовать новый крестовый поход в 1312 году провалилась. Никто из западноевропейских монархов в Святую землю не пошел. К тому времени наиболее анархический рыцарский элемент давно уже был из Европы убран и по большей части погиб в крестовых походах и последующих войнах с мусульманами. В Западной Европе возникли централизованные государства. Их короли вели теперь войны преимущественно друг с другом, равно как и со своими непокорными вассалами, и в этих войнах находили себе работу как оставшееся в Европе безземельное рыцарство, равно как и те рыцари, что были изгнаны мусульманами с Ближнего Востока. Теперь на эти межгосударственные войны тратились все те гигантские ресурсы, которые прежде уходили на организацию крестовых походов. К тому же рыцари теперь вступали в основанные в Палестине духовно-рыцарские ордена, ставшие также крупными финансовыми учреждениями, деятельность которых выходила далеко за пределы Святой земли. В то же время результатом крестовых походов стало установление монополии в средиземноморской торговле купцов из Венеции, Генуи и других южноевропейских стран. Мусульмане же навсегда перестали играть сколько-нибудь значительную роль в средиземноморской торговле, что впоследствии предопределило внутреннюю слабость Османской империи. Слабость же государств крестоносцев, среди прочего, определялась тем, что основным податным населением Иерусалимского королевства и вассальных по отношению к нему государств являлись мусульмане, ненавидевшие «франков». Государства крестоносцев в противостоянии с армиями мусульманских эмиров и султанов критически зависели от военной помощи из Европы, и когда такая помощь перестала поступать, их гибель была предопределена.

Крестьяне, активно участвовавшие в первых двух крестовых походах, куда их гнал голод и надежда на лучшую жизнь в Святой земле, в дальнейшем от участия в походах воздерживались. Благодаря развитию сельского хозяйства их уровень жизни несколько повысился, и голод стал случаться реже. Кроме того, судьба первых крестьян-крестоносцев, почти полностью погибших от болезней еще на пути к Иерусалиму, не вдохновляла последующие поколения на дальние путешествия. К тому же выяснилось, что плохо вооруженное и практически необученное крестьянское ополчение крестоносцев не может противостоять тюркской коннице.

Как писал советский историк Михаил Заборов, «знакомство с Востоком, далее, содействовало переменам в образе жизни сеньоров на Западе. Рыцарь-крестоносец, вернувшись домой, охвачен был новыми стремлениями, у него появились новые ценностные ориентации. Он был не прочь сменить грубое домотканое платье на мягкие и красивые восточные одежды; украсить стены своего замка коврами; заменить зеркала из отполированной бронзы или стали стеклянными. Почему было не пополнить простой деревенский стол изысканными блюдами восточной кухни, приправленными пряностями? Самому пить и при случае дать своим гостям после охоты отведать ароматного восточного вина? Почему было не блеснуть на турнире или во время придворной церемонии мечом с изящно отделанной инкрустацией рукоятью и ножнами из золота и слоновой кости? А что плохого в том, чтобы доставить соседу, с которым приятно провел день за пиршественным столом, корзину с редкостными фруктами, только что привезенными из-за моря?

Короче говоря, потребности феодалов выросли, а их структура изменилась, и в то же время все больше входило в обиход верное средство обеспечить удовлетворение новых потребностей – деньги».

Таким образом, крестовые походы в большой мере способствовали развитию товарно-денежных отношений в Западной Европе, чем на Востоке. При этом характерно, что с Востока в эпоху крестоносцев заимствовалось то, что относилось к сфере потребления, а не производства. Никаких технологий, касавшихся сельского хозяйства или военного дела, европейцы у мусульман не заимствовали, а в сфере ремесла заимствовали лишь технологии, касавшиеся производства украшений. И сельское хозяйство, и военное дело были развиты лучше, чем в исламских государствах Ближнего Востока. Европейские латы, копья, мечи, луки и арбалеты на голову превосходили мусульманские, что обеспечило крестоносцам перевес в сражениях. Европейские корабли были больше и надежнее мусульманских, и флот крестоносцев наголову превосходил флот Саладина. Еще немногочисленные города Западной Европы были прежде всего центрами ремесла и торговли, тогда как на Востоке города были прежде всего административными центрами. В Западной Европе торговля развивалась не только с заморскими странами, но и между европейскими регионами, и торговцы и ремесленники в большинстве своем представляли местные европейские нации, тогда как на Ближнем Востоке вся торговля и значительная часть ремесла были в руках немусульманского населения. В Западной Европе ремесло обслуживало нужды не только феодалов и богатых купцов, но и все большей части городского и зажиточного сельского населения, что способствовало развитию товарно-денежных отношений. А вот на Ближнем Востоке ремесло и торговля обслуживали по сути лишь верхушку правящего класса, а крестьянство все больше нищало. Это было предопределено паразитическим характером ближневосточных мусульманских государств, живших не за счет роста производства, а за счет завоеваний. Можно сказать, что на Западе в эпоху крестовых походов развивалось прежде всего производство, а на Востоке – потребление. И это различие в направлении развития привело к тому, что уже в XIX веке ближневосточные страны стали колониями и полуколониями европейских держав.

Саладину удалось остановить натиск крестоносцев и одержать над ними ряд побед не благодаря превосходству в собственно военной сфере. Здесь перевес по-прежнему оставался на стороне крестоносцев. Заслуга Саладина заключалась в том, что он мог на какой-то пусть небольшой период политически объединить мусульманский Ближний Восток и направить его на борьбу с крестоносцами. Тем самым он получил громадный численный перевес в военной силе, особенно по сравнению с армиями малонаселенных латинских государств Палестины. Этот перевес компенсировал качественный перевес крестоносцев в вооружении, тактике и уровне подготовки войск. На руку Саладину играло и то, что крестоносцы-интернационалисты, прибывавшие в Палестину только на время крестового похода, рассматривали свое пребывание здесь как кратковременную экспедицию, думая прежде всего о возвращении на родину. Это обстоятельство помогло Саладину, даже потерпев ряд тяжелых военных поражений, заключить с крестоносцами достаточно выгодный для себя компромиссный договор о перемирии, оставлявший Иерусалим в его власти.

Айюбидская империя после смерти Саладина быстро деградировала. Право первородства в ней не уважалось, и после смерти аль-Камиля в 1240 году султаном Египта стал его второй сын – Салих Эйюб. Он временно занял Иерусалим в 1239 году, а в 1245 году присоединил к своим территориям Дамаск. В борьбе с другими эйюбидскими принцами и христианами, удерживавшими побережье Палестины, Салих в основном полагался на полк мамлюков. Он покупал беспрецедентное число тюрков-кипчаков, захваченных в южнорусских степях, тщательно обучал их военному искусству и развивал у них культ верности султану. Когда в 1249 году армия Людовика IX высадилась в Египте, Салих Эйюб умер в разгар организации обороны, и руководить войной против крестоносцев пришлось мамлюкским офицерам. В 1250 году мамлюки разбили французских крестоносцев при Аль-Мансуре, а несколько месяцев спустя эти же мамлюки убили Тураншаха – сына и наследника Салих Эйюба, что послужило началом десятилетней междоусобицы в Египте и в Сирии между принцами-эйюбидами, тюркскими и курдскими военачальниками и соперничавшими друг с другом группами мамлюков. Эта война закончилась лишь с вторжением в Сирию монголов. В 1256 году монголы под руководством Хулагу-хана, внука Чингисхана заняли крепость шиитов-ассасинов Аламут, а в 1258 году разграбили Багдад. В январе 1260 года монголы перешли Евфрат и вторглись в Сирию. Эйюбидский правитель Алеппо и Дамаска Насир Юсуф бежал, но был пойман и казнен.

В Египте султаном в это время был узурпировавший власть мамлюкский офицер Кутуз, который собрал под своей командой отряды египетских и сирийских мамлюков и победил монголов в Айн-Джалутском сражении. Но тут Кутуза убил другой мамлюкский офицер Бейбарс и основал новую султанскую династию Египта и Сирии. Он смог удержать границу по Евфрату с монгольским государством Хулагидов.

Его наследники в 1291 году заняли Акру – последний оплот крестоносцев в Палестине. К тому времени Западная Европа уже полностью утратила интерес к крестовым походам. Оказалось, что монополию на средиземноморскую торговлю европейцы могут спокойно сохранять и без владения Иерусалимом и палестинскими и ливанскими портами. Достаточно, чтобы в них сидели европейские купцы – итальянцы, французы, фламандцы, немцы, англичане… Выяснилось, что мусульмане не имеют склонности к мореплаванию и торговле, которые в мусульманских государтвах находятся главным образом в руках христиан. Здесь, среди прочего, играло свою роль то, что Коран фактически запрещал финансовые операции, без которых настоящая торговля немыслима. Кроме того, крестоносцы все-таки удержали ряд островов у азиатских берегов, которые стали базами для судов европейцев, прежде всего – выходцев из Генуэзской и Венецианской республик.