Текст книги "Элита. На дне класса"

Вот и с Меленой случилось нечто подобное. Она, образно говоря, попробовала шоколад и уже больше ничего не хотела есть.

И совсем не важно, миф это или нет, но и шоколад, и ген высокой моды запускали эндорфины, поэтому впервые и без усилий Мелена улыбнулась.

Но улыбка продержалась на ее лице недолго. Очень недолго.

Пока она изменяла свой образ, а потом смотрелась в зеркало, висящее в коридоре, мать вернулась домой и с трудом поднялась по лестнице.

Когда Аманда очутилась в коридоре, ей не нужно было особо приглядываться, чтобы обнаружить дочь, одетую в одно вечерних платьев и обутую в пару ее туфель на высоких каблуках. Взгляды женщин встретились, как у героев фильмов о Диком Западе. Двенадцать метров прохода разделяли их, и любая могла без проблем достать оружие, но кто выстрелит первым? Кто первый заговорит?

Когда я увидела мать в коридоре, позади лестницы, я окаменела, и нейроны или гормоны ударили мне в голову, оставив перед лицом опасности. Я не знала, что делать. Не понимала, бежать ли к ней и плакать как маленькая девочка, бросившись на пол и обнимая ее ноги, или игнорировать, или мне просто стоило рассказать матери о своем одиночестве в те дни. Я, конечно, находчивая, но могла умереть от недоедания, оказаться в колонии для несовершеннолетних, могла совершить самоубийство (причем несколько раз была на грани этого).

На меня обрушилось множество воспоминаний, связанных с матерью. Мозг пытался найти какие-то хорошие моменты, но разум избирателен и не облегчил мне задачу…

А потом я начала тупо вспоминать день за днем, прокручивая в голове разные картинки из недавнего прошлого: как она била меня, словно хотела моей смерти. Она действительно ненавидела меня. А о чем она думала, стоя в коридоре и глядя на меня? Я не могла прочитать ее взгляд на таком расстоянии. Было ли это разочарование или шок из-за того, что она увидела меня здесь? Не знаю… Я задрожала и сделала два шага по направлению к ней, надеясь, что она не воспримет их как угрозу. Я хотела спросить мать о чем-то значимом: «Где ты была? Неужели я тебе безразлична?» Но я ничего не сказала, не успела, она опередила меня.

– Ты выглядишь смешно в этом платье.

Фраза прозвучала как оскорбление, но в ней не ощущалось презрения, это были искренние слова, идущие от сердца, почти как если бы мама хотела найти мостик к соучастию или сочувствию. Я не восприняла замечание как обиду. Матери показалось, что платье плохо на мне смотрится, поскольку оно не сидело на мне так же, как на ней, ведь у меня маленькая грудь, но я обернулась и посмотрела в зеркало, и поняла, что никогда в жизни не выглядела такой красивой.

Поэтому я не обиделась и сообразила, что мать просто сделала попытку к сближению и не собиралась, образно говоря, давать мне пощечину.

Она вздохнула так, как будто вместе со вздохом ее тело покидала душа. Мама держала в правой руке сумку, но затем безразлично бросила ее на пол. Я медленно подошла ближе, словно была укротителем львов. Не знаю точно, но могу предположить, что раз эти хищники жутко опасны, их сажают в клетку, держа на расстоянии и немного пугая.

И вдруг мое тело начало реагировать само по себе, без моего согласия, и я заплакала. Я потеряла контроль. Думаю, так случилось из-за химического коктейля, который я принимала, и, наверное, еще по одной причине. Хотя я и притворялась сильной, независимой, самостоятельной, железной женщиной, которая не страдает (кстати, у меня немного железа в крови), я до сих пор оставалась маленькой девочкой.

Мелена рыдала, как будто открылся невидимый кран или ее похитили косовские албанцы, а потом девушку освободили на глазах у ее семьи. Может, она действительно любила мать, а может, переволновалась, или ее беспокоила жизненная ситуация, психические проблемы и долгое отсутствие Аманды, которая наконец-то заявилась домой.

В общем, при виде женщины, стоящей в коридоре, она почувствовала успокоение, которое по какой-то причине привело к слезам.

Мелена хотела сказать что-то осмысленное, намеревалась начать разговор, но смогла выдавить только одно предложение, заикаясь от плача:

– У меня волосы снова выпадают.

Мать поджала губы и опустила глаза. Пристыженная? Вероятно. И Мелена, и Аманда вели себя странно, демонстрируя выражения и эмоции, сильно отличающиеся от тех, к которым они привыкли. В последний раз, когда они виделись, обе достигли пика напряжения и ненависти, и спуститься оттуда, пусть даже на самую малость, было похвально.

– Мам, ты и впрямь думаешь, что платье мне не идет? Я выгляжу нелепо? – спросила дочь, демонстрируя желание примириться.

Мать подняла глаза и покачала головой, снова перейдя на шепот.

– Это не твой стиль. Платье стоит больше, чем… Я не знаю.

– Я сниму его сейчас, просто сегодня в «Лас-Энсинас» вечеринка.

– А ты идешь? Мне несколько раз звонили из школы и говорили, что ты не посещаешь уроки. – Мать зажгла сигарету, которую достала из кармана безразмерного плаща.

– Ага. Я ничего не делала, только валялась, спала…

– Принимала наркотики, – перебила мать безо всякой язвительности.

– Да, так и есть.

Мать затянулась сигаретой и предложила другую сигарету дочери. Обычно Мелена не курила, но подумала, что будет правильно взять ее, как будто это трубка мира.

Мать никогда ей ничего не давала и не предлагала, и даже если это было то, что могло вызвать рак, Мелена не видела лучшего выхода, чем взять сигарету и затянуться.

– Мы заблудились, Мария-Елена. Мы в тупике… Это дорога без возврата. Я больше не хочу драться. Я знаю, что все вышло из-под контроля.

– Да, да, да, – подтвердила дочь.

– Но я подумала и сделала вывод. Я не люблю тебя, дочка. Правда. Я не люблю себя – и не могу никого любить.

Стук сердца Мелены, наверное, стал слышен издалека, не нужно было даже подходить к ней, чтобы заметить, как что-то внутри нее разбилось вдребезги. Она кинула сигарету на пол и, не потрудившись наступить на нее, направилась к своей комнате, пытаясь расстегнуть молнию роскошного платья, что было практически невозможно.

– Ты ее сломаешь, – сказала мать нейтральным тоном. Сдержанность в ее голосе несла в себе отголоски привычных успокоительных средств.

– Пусть ломается!

– Вернись, дочка. Я хочу поговорить…

– НО Я НЕ ХОЧУ ГОВОРИТЬ! – заорала Мелена, практически изрыгая пламя на мать и все более яростно борясь с платьем.

– Мне нужно сказать тебе кое-что, выслушай меня.

– Вот и прекрасно! Тебе нужно мне что-то сказать! А что нужно мне? Что? А?..

– Мы говорим не только о тебе, дочка, не будь эгоисткой.

Если бы это была пьеса, то сейчас зрители бы подумали, что наконец-то наступит сближение между двумя антагонистами, и, обхватив плечи руками, затаили бы дыхание, наблюдая за свихнувшейся беднягой Амандой. Именно так и поняла Мелена происходящее. Мать не в себе, и невозможно ничего предпринять, чтобы ее спасти, поэтому она предложила себя, как кто-то предлагает свою голову гильотине.

Мелена вздохнула, развернулась и разорвала платье, чтобы попытаться выбраться из него, но не смогла, лазурная синева все еще крепко оплетала ее подростковое тело.

– Довольна? – спросила она с расстояния нескольких метров.

– Спасибо тебе, – прошептала мать, увидев, как дочь повернулась к ней. – Я была очень несчастна всю свою жизнь, дитя, всю жизнь… Может показаться, что дела шли хорошо, но это не так. Надо мной издевались. Постоянно. Люди обманывали меня… использовали мое тело… Не смотри на меня так, ты же в курсе, ведь про все печатали в журналах, а ты читала таблоиды, хотя я и просила тебя не делать этого. Я совершала ужасные вещи.

Я могла совершать их, потому что сама захотела… или потому, что меня заставили, а я не знала, как жить в обществе. Я до сих пор не понимаю, как общаться с мужчинами, с людьми в целом. Я была красивой и глупой, наверное, у меня просто на лбу написано, чтобы окружающие использовали меня. Но я ни о чем не догадывалась. А сейчас, когда дела идут совсем из рук вон плохо, а те, кто присосался, забрали все… в общем, именно теперь я осознаю, что нет пути назад. Как ужасно. И как жаль.

Но Мелена не испытывала жалости. Девушка никогда не видела мать такой открытой и хрупкой, но эту песню уже слышала, и та ее не волновала.

Однако Мелена увидела некую возможность и задумалась.

Это мой шанс, она сбрендившая и немного не в себе, но она не кричит. Сейчас или никогда, сейчас или никогда, если мать даст мне убедительный ответ, он может стать билетом в другую жизнь.

– Кто мой отец? – спросила Мелена, практически выплюнув фразу: ведь это был ее последний патрон в перестрелке.

Мать бросила на пол окурок, догоравший в пальцах, и улыбнулась дочери, посмотрев на нее потерянным взглядом.

– Ты думаешь, если бы я знала, кто твой отец, я бы еще не пустила ему кровь? Но я не знаю, детка. Я была куклой, которая переходила из рук в руки. Иногда по прихоти или ради любви, но почти всегда ради денег. Полагаю, тебя зачали на одной из тех вечеринок, на которые приглашали моделей. Тусовки, которые начинались с хи-хи и ха-ха, но заканчивались… Ты даже не можешь вообразить. Я могла быть с несколькими мужчинами за одну ночь, с парнями, которые платили очень много денег, чтобы делать со мной все, что они хотели. Твоим отцом мог стать любой, но я уверяю тебя, никто из них не был хорошим или надежным человеком.

В голове Мелены всплыло воспоминание о вечеринке в притоне, точнее, образ пожилого мужика, который накинулся на нее. Если бы она не была более-менее в сознании в тот момент, вернее, если бы ее не вырвало, Мелена могла бы совершить непоправимую ошибку и продолжить семейную линию непризнанных дочерей-бастардов. Очень часто девушка чувствовала, что она генетически несчастна, что, как бы она ни старалась поднять голову, она проклята. А то, что она не являлась плодом любви и родилась в результате разнузданных сексуальных отношений, лишь подкрепляло ее теорию.

Она крепко сжала кулаки. Ей было больно.

Если бы мать сказала, что Мелену искусственно зачали в пробирке в результате генетического эксперимента, это было бы столь же страшно. Девушка всегда фантазировала на тему идеального, прекрасного отца, который спасет ее, прискакав на белом коне. Когда она узнала правду, единственная надежда оказалась разрушена.

Стоя в коридоре возле лестницы, мать продолжала говорить, и каждое слово было как осколок стекла, который вонзался в тело Мелены, все еще облаченное в платье от-кутюр.

– У тебя нет отца, Мария-Елена. Нет и никогда не будет. Думаю, ты о нем мечтала. Но ты ничего не теряешь. Мой папаша издевался надо мной, пока я не ушла из дома в семнадцать… Я не рекомендую тебе иметь отца. И мать тоже, ты ведь понимаешь, каково это. Я пыталась любить тебя и очень старалась, но ничего не получилось. Никогда не получалось. Порой я ненавидела тебя больше, иногда меньше, ты отвечала тем же, а самой высокой степенью заботы о тебе было безразличие. И будет лучше, если я скажу тебе правду. Ты должна это знать, чтобы не было никаких сомнений в отсутствии чувств по отношению к тебе. Я уже никогда не полюблю. Я не люблю тебя, – говорила Аманда, глядя дочери в глаза. – Каждую ночь, ложась спать, я думаю, как было бы хорошо, если бы ты не родилась, если бы тебя не существовало на свете. Это очень тяжело, но я не вру и считаю, что ты готова все услышать. Ну что, Мария-Елена… Повторяю, я не люблю тебя.

Последнее «я не люблю тебя» из уст матери прозвучало как шепот, который пробился сквозь ее губы, накачанные гиалуроновой кислотой, и достиг самых глубин души Мелены. Она и раньше понимала, что родительница не испытывает к ней особых чувств, но услышать признание сейчас стало настоящей пыткой. Это было бессмысленно больно. Боль ради боли.

Мелена закричала, крик шел из ее нутра и нес в себе множество перемолотых страданий всей ее жизни. Разочарования, перемешанные с потерями, вылились в истошный вопль, от которого она подняла руки в инстинктивном порыве и, не осознавая ничего или же осознавая настолько, насколько могла в тот момент, подбежала к матери и сильно ее толкнула.

Вся ненависть и ярость была сосредоточена в ладонях Мелены, она хотела избить мать, которую в глубине души любила. Она толкала ее с тем же отчаянным желанием, с которым сдерживалась, чтобы не дать родительнице ответную пощечину в той роковой драке на полу, перед тем как женщина исчезла из дома.

Одного сильного толчка было достаточно, чтобы мать полетела вниз по лестнице. Она не могла даже попытаться удержаться за дочь или за перила, поскольку удар был очень сильным.

Все произошло как в замедленной съемке, мать полетела вниз, ударяясь о каждую ступеньку и катясь, как набитый мешок. В одном из поворотов тело перестало казаться человеческим и обрело странные детали: в скелете как будто появились новые суставы. Новый локоть, из-за которого рука разделилась на три части. Вращающийся позвонок, напоминающий позвонок змеи… Наконец она упала. Громкий удар головы о мраморную плитку вернул сцену в нормальное русло.

Замедленного движения больше не было. Остался только звук удара черепа об пол, который эхом отдавался в теле Мелены, как гонг, вечно повторяющийся в груди.

Кровь рекой стекала через волосы Аманды прямо на холодный белый пол. Мелена сбежала на три ступеньки вниз и поняла, что с такими каблуками она может быть следующей жертвой, летящей с лестницы, поэтому замедлила шаг и наблюдала за матерью издалека.

Та не двигалась: явно плохой знак. Неподвижность и кровь означали одно – гибель, и Мелене почудилось, что слово «смерть» беззвучным эхом прокатилось по дому.

Смерть, смерть. Она мертва. Смерть, смерть.

Девушка не хотела больше спускаться по ступенькам. Она начала паниковать и прошептала почти незаметное: «Мама», – причем настолько беззвучно, что никто не смог бы расслышать Мелену, даже если бы находился в двух сантиметрах от нее.

– Мама.

Слово из четырех букв, которое она обычно избегала говорить вслух, теперь имело больше смысла, чем когда-либо: то был способ Мелены цепляться за мир – и способ извиниться перед вселенной за содеянное.

У сцены может быть тысяча вариантов прочтения, но самый объективный, который прочитали бы присяжные, гласил: «Мария-Елена столкнула мать с лестницы». Мелена осознала масштаб произошедшего и медленно спустилась на первый этаж, стараясь не споткнуться, потому что туфли «Джимми Чу» не были созданы для таких ступеней. Каждый шаг лишь усиливал чудовищное чувство раскаяния и страха.

Мелена приблизилась к телу и приложила руки ко рту, будто пыталась скрыть собственное дыхание, как делают королевы крика – актрисы, которые снимаются в фильмах ужасов. Она не хотела, чтобы банальный звук ее прерывистых вдохов и выдохов потревожил мать.

Мелена слишком много плакала и была настолько потрясена случившимся, что слезные протоки объявили забастовку. Они высохли. Девушка опустилась на колени перед матерью, голова которой все больше и больше пропитывалась кровью, и хотела придать телу Аманды естественное положение (ведь в данный момент поза была очень сложной), но замерла… а спустя мгновение предпочла сделать то, чего никогда раньше не делала: свернулась калачиком, прижавшись к матери, как будто они обе собирались уснуть. Она не думала о том, что мрамор холодный и мама может замерзнуть, и не обращала внимания на лужу крови, которая постепенно разрасталась между ними… алый поток неумолимо приближался к лазурному платью. Это ее не беспокоило.

Она забыла обо всем и впервые почувствовала себя комфортно рядом с матерью.

– Доброй ночи, мама.

И в доме воцарилась тишина.

* * *

Когда Горка в пиджаке и галстуке появился в доме Паулы, он не был уверен, удастся ли ему затащить подругу на вечеринку или она будет смеяться над ним. Сусанна открыла дверь и вежливо поздоровалась с одноклассником дочери, хотя ей было трудно выбросить из головы образ красивого парня с оттопыренными ушами, целующего ее девочку, лапающего ее и лежащего сверху в миссионерской позе.

К счастью, Паула уже спускалась по лестнице. На ней было изумрудно-зеленое платье, а губы она накрасила ярко-алым – простое, но эффектное сочетание.

– Разве мы договаривались встретиться? – спросила она.

– Нет, но в групповом чате никто не отвечал, и я не знал, собирается ли кто-нибудь на вечеринку или я буду там один, – выпалил Горка, давая понять, что сам вызвался за ней зайти.

– Хотите, я вас отвезу? – спросила Сусанна.

– Нет, мам, мы закажем машину.

– Да, сеньора, просто как-то не очень круто приезжать на школьную вечеринку в родительской тачке. Вроде бы мы уже выросли, – попытался смягчить ситуацию Горка.

Последняя фраза заставила Сусанну представить его голым, занимающимся сексом с ее дочерью и непристойно кричащим: «Давай, Паула, мы теперь взрослые и занимаемся взрослыми вещами!»

Сусанна постаралась выбросить этот образ из головы и натужно улыбнулась.

– Конечно. Кроме того, мы отпускаем Лоренцо на ночь, ведь абсурдно заставлять его быть на работе, если мы обычно никогда не выезжаем по вечерам.

Последний комментарий показался всем снобистским хвастовством и вызвал неловкую паузу.

– Я схожу за колой, хотите что-нибудь? – предложила мать.

Ребята отказались и остались наедине.

Паула не была самой умной девушкой в мире, но без труда поняла, что происходит, и нарушила молчание, чтобы спросить друга, который широко улыбался:

– Зачем ты здесь, Горка?

Парень почувствовал, что его поймали, и положил руку на затылок, поглаживая волосы и смущенно ухмыляясь.

Наконец он поднял брови и признался.

– А как ты думаешь? Я хотел составить тебе компанию, Паула. Мне казалось странным оповещать тебя заранее, мне не по душе, чтобы ты чувствовала себя обязанной или поставленной в затруднительное положение. Ну а вся эта ерунда с предложением пойти на танцы – киношная чушь, а мы с тобой выше таких вещей, правда?

– Да, – ответила она и засмеялась. – Мне очень хочется пойти с тобой. Я с нетерпением ждала встречи.

Горка удивился, но ее слова звучали совершенно искренне, и это было главное.

– И знаешь что, Горка? Послушай, что я собираюсь тебе предложить: не хочешь ли пойти со мной на школьную вечеринку?

– Я не желал бы ничего более, чем быть вместе с тобой сегодня.

– Решено, – сказала она.

– Кстати, ты прекрасно выглядишь. Я не хотел ничего говорить, чтобы не спугнуть, но раз уж ты попросила сопровождать тебя… – Горка насмешливо повторил предложение Паулы насчет вечеринки, а она слегка стукнула парня по руке.

Молодые люди расхохотались, чувствуя себя чуть-чуть глупо, и, попрощавшись с вернувшейся Сусанной, вышли из дома.

Между прочим, Горка открыл дверь, как джентльмен, которым он и являлся, пропуская девушку вперед. Это в принципе старомодно, но мило и забавно.

Горка начал было искать машину с помощью приложения, но вдруг сказал:

– Паула, я ужасно рад, что мы вместе пойдем на вечеринку, но…

Она насторожилась и подумала, что сейчас они снова начнут перемалывать одно и то же: «Ты мне сказала», «Я сказал» (бла-бла-бла, бла-бла-бла), – поэтому сразу напряглась. Но внимательно выслушав Горку, она согласилась с другом.

* * *

Жанин открыла входную дверь. Она была в пижаме, с «гнездом» на голове, наподобие одного из тех гнезд аистов, которые можно увидеть на вершине колокольни, а в уголках ее губ виднелись следы «Орео». Конечно, Горка хотел пойти с понравившейся ему девушкой на вечеринку, но его больше радовало то, что он вместе с Паулой решил вытащить Жанин из ямы неприятных происшествий. Это ведь справедливо. В конце концов, они всегда были маленькой дружной компанией, и даже если сейчас все постепенно выплывает на поверхность, они должны оставаться сплоченной группой.

Какими бы они были друзьями, если бы не спасли Жанин от скуки?

– Ребята, спасибо, но я не пойду, – отказалась Жанин и покачала головой. – Мне до смерти лень. Все будут на меня пялиться, а когда напьются, станет еще хуже. Зачем мне лишние проблемы? Нет, серьезно, зачем подвергать себя унижению? Занятия – да, но вечеринка… Я пас.

Горка пристально посмотрел Жанин в глаза, положил руки ей на плечи и начал речь о том, как важно, чтобы хулиганы не оставались безнаказанными.

– Послушай, Жанин, если бы я думал, что тебе плохо, я бы первый надел шорты и принес «ПлейСтейшен», чтобы порубиться в «СингСтар»[63]63
  Серия музыкальных игр-соревнований SingStar (буквально «Поющая звезда» – англ.). Разработчик – компания London Studio. Первая игра была издана Sony Interactive Entertainment в 2004 году.


[Закрыть], но у тебя все прекрасно. Ты – суперская девчонка – и не собираешься падать духом только потому, что каким-то ленивым ублюдкам что-то нужно от тебя и они хотят поразвлечься. Да пошли они все, верно? Ты не заслуживаешь того, чтобы сидеть дома и есть «Орео», пока все будут отплясывать под реггетон[64]64
  Стиль, зародившийся в Пуэрто-Рико в девяностых годах и сочетающий в себе различные музыкальные веяния, в том числе регги и хип-хоп.


[Закрыть], как думаешь? Ты не сделала ничего плохого, будет несправедливо, если ты пропустишь вечеринку. Если ты не пойдешь, я тоже не пойду.

– И я, – сказала Паула, сделав шаг вперед.

– Тогда мы все остаемся у меня, – добавила Жанин.

– Это то, чего ты хочешь? Хорошо. – Горка снял пиджак и переступил порог дома.

– МНЕ НЕЧЕГО НАДЕТЬ! – закричала Жанин.

Но в конце концов друзья убедили ее, и все бросились наверх выбирать наряд. Это было гораздо веселее и уж точно позитивнее, чем игра Мелены в «Красотку». Они выбрали простое платье, Паула выпрямила волосы подруги утюжком, и те стали выглядеть очень эффектно.

Ребята вызвали машину, и все трое отправились на вечеринку, одетые по высшему разряду.

* * *

– Ты ненавидишь Марину? – спросила инспектор очень обыденно, как бы меняя тему.

– Что? Нет. Конечно, нет.

Паула не знала, куда деваться. Вопрос застал ее врасплох. Она не хотела лгать, но и не собиралась вытаскивать на свет божий все свое грязное белье и эмоциональные конфликты, разоблачаясь перед кучкой взрослых незнакомцев, которые обращались с ней так, будто она действительно преступница.

– Ты в курсе, что нужно говорить правду?

Паула нервничала все больше и уже не представляла, что сказать. Она отдала бы любую из конечностей в обмен на то, чтобы отец находился рядом, тогда она, наверное, могла бы справиться с ситуацией. Она не хотела сидеть в участке и мечтала убраться отсюда. Так что она постаралась взять себя в руки и выглядеть максимально открытой, чтобы ее отпустили как можно скорее.

– Инспектор, меня в чем-то обвиняют?

– Нет, Паула, не волнуйся, мы просто намереваемся выяснить, что случилось с Мариной Нуньер.

– Я… я ничего не знаю о Марине и о том, в какие неприятности она попала. Я пришла на вечеринку где-то в половине седьмого, точно не помню. Могу проверить, потому что Жанин, Горка и я выложили фото в «Сторис» прямо у входа. Я была с ними, они могут подтвердить. Я танцевала и пила: кто-то подмешал в пунш алкоголь, я немного опьянела, но не более того. А что вы ожидаете от меня услышать?

– Ничего, только то, что ты делала, – очень спокойно ответила инспектор, не отрывая взгляда от девушки.

– Я танцевала с парнем, и мы уже собирались поцеловаться, но вдруг музыку прервали и вы сказали, чтобы все убирались из зала. Я больше ничего не делала. Это была моя ночь.

– Ага. Ты была с одноклассниками всю ночь.

Тон инспектора изменился, в вопросе прозвучал намек, что Паула что-то скрывает.

– Да, – категорично ответила Паула.

– Кстати, есть свидетели, которые подтвердят, что, когда Марина покинула зал, ты последовала за ней.

Паула восприняла последний комментарий как нападение, что, конечно, возымело свое действие. Она почувствовала себя загнанной в угол.

– К чему вы клоните? Намекаете, что я убила Марину? Это самое безумное, что я когда-либо слышала.

– Я ни на что не намекаю, а просто хочу, чтобы ты сказала правду.

– Да, хорошо, я ненавидела Марину! И несколько раз думала о ее смерти, не буду отрицать! Но мысли не делают меня убийцей. Пожалуйста… Я всего лишь ребенок!

– Марина тоже была ребенком.

Слова инспектора обрушились на Паулу как ведро холодной воды, и наступила тишина.