Текст книги "Калигула. Недоразумение. Осадное положение. Праведники"

Виктория (отбиваясь). Мне больно! Отпусти!

Диего. Ага! Испугалась! (Хохочет как безумный, трясет Викторию.) Где же вороные кони любви? Ты влюблена, пока времена хорошие, но приходит несчастье, и кони уносятся прочь. Умри, по крайней мере, вместе со мной!

Виктория. Умереть с тобой – да! Но по своей воле! Мне противно это чужое лицо, искаженное ненавистью и страхом! Отпусти! Где твоя былая нежность? Дай мне вновь отыскать ее в тебе. Тогда сердце мое заговорит опять.

Диего (сжимает ее уже не так крепко). Я не хочу умирать один. Но та, что мне дороже всего на свете, отвернулась от меня и отказывается последовать за мной!

Виктория (бросается к нему на грудь). Ах, Диего, да хоть в преисподнюю, если нужно! Я вновь обретаю тебя… У меня ноги дрожат, когда я прижимаюсь к тебе. Поцелуй меня, заглуши поцелуем крик, который поднимается во мне и уже готов вырваться… О-о!

Диего страстно целует ее, потом отшатывается и оставляет ее одну, дрожащую, посреди сцены.

Диего. Посмотри на меня! Нет, на тебе нет никаких отметин! Никаких знаков чумы! Тебе не придется расплачиваться за это безрассудство!

Виктория. Вернись, теперь я дрожу от холода! Секунду назад твоя грудь обжигала мне руки, кровь в жилах была горяча, как огонь! А сейчас…

Диего. Нет, оставь меня! Я все равно не смогу утешиться.

Виктория. Вернись! Мне ничего другого не надо, только сгореть в одном жару с тобой, страдать от общей боли и кричать с тобой одним криком!

Диего. Нет! Отныне я с другими, с теми, кто несет на себе знаки чумы! Их страдание ужасает меня, вызывает во мне отвращение, до сих пор гнавшее меня от них прочь. Но теперь у нас с ними общая беда, и они нуждаются во мне.

Виктория. Если тебе суждено умереть, то я завидую даже земле, которая обнимет твое тело!

Диего. Ты по другую сторону, ты с теми, кто остается жить!

Виктория. Но я могу быть и с тобой, если ты станешь долго целовать меня!

Диего. Они запретили любовь! Ах, всей душой я жалею о том, что потерял тебя!

Виктория. Нет! Нет! Я поняла, чего они хотят. Они всеми средствами добиваются того, чтобы сделать любовь невозможной. Но я буду сильнее их!

Диего. А я нет! И не поражение мечтал я разделить с тобой.

Виктория. Мной владеет только любовь! Я ничего не хочу знать, кроме нее! Мне ничего не страшно. Пусть хоть небо рухнет – я погибну, крича о своем счастье, если только буду держать тебя за руку.

Слышится крик.

Диего. Другие тоже кричат!

Виктория. Я глуха ко всему на свете!

Диего. Оглянись!

Мимо проезжает повозка с мертвецами.

Виктория. Глаза мои больше ничего не видят! Их ослепляет любовь.

Диего. Но страдание разлито в самом небе, которое гнетет нас.

Виктория. Я слишком занята – я несу свою любовь! И не стану обременять себя страданием мира! Это мужское дело, одно из ваших мужских дел, пустых, бесплодных, тщетных, вы затеваете их, чтобы отвлечься от той единственной борьбы, которая действительно трудна, от единственной победы, которой можно гордиться.

Диего. Что же я должен победить в этом мире, кроме учиненной над нами несправедливости?

Виктория. Ту беду, которая у тебя внутри! Остальное получится само собой.

Диего. Я одинок. Эта беда слишком велика для меня.

Виктория. Я рядом, и у меня есть оружие!

Диего. Как ты прекрасна, и как бы я тебя любил, если бы только не боялся!

Виктория. Как бы ты был смел, если бы хотел меня любить!

Диего. Я тебя люблю. Но я не знаю, кто из нас прав.

Виктория. Тот, кто не боится. А мое сердце не трусливо! Оно все горит одним пламенем, ярким и высоким, как те костры, которыми подают друг другу сигнал привета наши горцы. Оно зовет тебя… Взгляни же, это настоящий костер, как в праздник святого Иоанна!

Диего. Праздник посреди боен!

Виктория. Бойни или цветущие луга – какая разница для моей любви? Она, по крайней мере, никому не приносит зла, она щедра! А твое безумие, твое бесплодное самопожертвование – кому они принесут благо? Уж наверняка не мне, ведь ты убиваешь меня каждым своим словом!

Диего. Не плачь, мятежница! О, отчаяние! За что обрушилась на нас эта беда! Я бы выпил эти слезы, остудил губы, обожженные их горечью, я бы обрушил на это лицо столько поцелуев, сколько листьев на оливковом дереве!

Виктория. О, наконец-то я тебя узнаю! Это наш с тобой язык, ты его совсем забыл. (Протягивает к нему руки.) Дай мне снова почувствовать в тебе прежнего Диего…

Диего отступает, указывая на знаки чумы. Она хочет дотронуться до них, но рука ее нерешительно застывает.

Диего. Ты тоже боишься…

Виктория прикладывает ладонь к знакам. Диего пятится, потрясенный. Она вновь протягивает к нему руки.

Виктория. Иди скорей ко мне! Ничего больше не бойся!

Стоны и проклятия звучат еще громче, Диего озирается словно безумный и убегает.

Виктория. О! Одиночество!

Хор женщин. Мы хранительницы! Эта история выше нашего понимания, и мы ждем, когда она кончится. Мы будем хранить нашу тайну до зимы, до часа свободы, когда крики мужчин смолкнут и наши мужчины вернуться к нам, чтобы обрести то, без чего не могут обойтись: память о свободных морях, о пустынном летнем небе и вечном запахе любви. А пока мы подобны опавшим листьям под сентябрьским ливнем: минуту они кружат в воздухе, потом капли прибивают их к земле. Мы тоже прибиты к земле. Поникнув, мы ждем, когда стихнут боевые кличи, и слушаем, как внутри нас тихо вздыхает неторопливый прибой счастливых морей. Когда облетевшие миндальные деревья покроются цветами инея, мы слегка распрямимся, почувствовав первый ветер надежды, и вскоре воспрянем в этой второй весне. Тогда те, кого мы любим, двинутся к нам, как прилив к застрявшим в прибрежном песке лодкам. Остро пахнущие морем, скользкие от воды и соли, лодки встречают приближение первых волн, которые, покачивая, приподнимают их и постепенно выносят на широкий морской простор. Ах, пусть поднимется ветер…

Темнота.

Освещается набережная. Входит Диего и окликает кого-то, глядя в сторону моря.

Диего. Э-ге-ге!

Голос. Э-ге-ге!

Появляется Лодочник; над гранитом набережной видна только его голова.

Диего. Что ты перевозишь?

Лодочник. Провизию.

Диего. Ты снабжаешь город?

Лодочник. Нет. Город снабжает администрация. Карточками, разумеется. А я снабжаю молоком и хлебом. Там, в открытом море, стоят на якоре корабли. На них укрылись от чумы люди. Я вожу в город их письма и доставляю на корабли провизию.

Диего. Но это же запрещено!

Лодочник. Да, запрещено администрацией. Но я не умею читать, а когда глашатаи объявляли о новом законе, я был в море.

Диего. Возьми меня с собой.

Лодочник. Куда?

Диего. В море. На корабль.

Лодочник. Это запрещено!

Диего. Но ты же не читал закона и не слышал, когда его оглашали на улицах.

Лодочник. Это запрещено не администрацией, а теми, кто укрылся на кораблях. Вы ненадежный.

Диего. Что значит ненадежный?

Лодочник. Вы можете принести их с собой.

Диего. Кого принести?

Лодочник. Тише! (Оглядывается по сторонам.) Микробов, конечно.

Диего. Я заплачу сколько надо.

Лодочник. Не уговаривайте меня. Я слабохарактерный.

Диего. Любые деньги!

Лодочник. А вы отвечаете за последствия?

Диего. Разумеется!

Лодочник. Садитесь. На море спокойно.

Диего собирается спрыгнуть в лодку. За его спиной появляется Секретарша.

Секретарша. Никуда вы не поплывете!

Диего. Что?

Секретарша. Это не положено. К тому же, я вас знаю, вы не сбежите.

Диего. Никто меня не остановит!

Секретарша. Мне стоит только захотеть! А я хочу, потому что вы мой должник. Вы же знаете, кто я такая!

Она отступает на несколько шагов назад, как бы маня его за собой. Он следует за ней.

Диего. Умереть – пустяк. Но умереть запятнанным…

Секретарша. Понимаю вас. Я ведь только исполнительница. Однако мне даны на вас права. Право вето, если угодно. (Листает блокнот).

Диего. Такие, как я, принадлежат только земле!

Секретарша. Именно это я имела в виду. Вы в некотором смысле принадлежите мне! Но только в некотором смысле. Быть может, не в том, в каком мне хочется… когда я на вас смотрю. (Просто.) Вы мне очень нравитесь, знаете. Но у меня есть указания. (Поигрывает блокнотом.)

Диего. По мне, лучше ваша ненависть, чем ваши улыбки. Я презираю вас.

Секретарша. Как угодно. К тому же этот наш разговор не очень-то укладывается в уставные рамки. От усталости я становлюсь сентиментальной. Вся эта канцелярщина довела меня до того, что вечерами я начинаю распускаться. (Вертит в руке блокнот. Диего делает попытку выхватить его.)

Секретарша. Нет, право, милый, не надо. Да и что там читать? Блокнот как блокнот, этим все сказано, наполовину дневник, наполовину регистрационный журнал. (Смеется.) Заметки для памяти, вот и все! (Протягивает к нему руку, словно хочет погладить. Диего бросается к лодке.)

Диего. Ах! Он уплыл!

Секретарша. Надо же, и в самом деле уплыл! Еще один простак, который мнит себя свободным, не подозревая, что и он тоже значится в списках.

Диего. Каждое ваше слово двусмысленно. Вы отлично знаете, что именно этого человек и не может выдержать. Давайте кончать поскорее!

Секретарша. Но тут нет ничего двусмысленного. Я говорю правду. Для каждого города существует свой реестр. Это реестр Кадиса. Уверяю вас, что все организовано как нельзя лучше и никто в этих списках не пропущен.

Диего. Никто не пропущен, но все от вас ускользают.

Секретарша (возмущенно). Ничего подобного! (Задумчиво.) Впрочем, исключения бывают. Изредка кто-то оказывается забыт. Но в конце концов они всегда чем-нибудь да выдают себя! Стоит им перевалить за сто лет, как они начинают хвалиться этим, глупцы. О них тут же начинают кричать газеты. Это лишь вопрос времени. Когда я по утрам за завтраком просматриваю прессу, то беру их имена на заметку, сверяю с картотекой. Мы называем это «заморить червячка». И конечно, в итоге мы их не упускаем.

Диего. Но на протяжении ста лет вас не признают, как не признает весь наш город!

Секретарша. Сто лет – ничто. Вам кажется, будто это много, потому что вы смотрите со слишком близкого расстояния. А я вижу все в совокупности, понимаете? Что значит, скажите на милость, в картотеке на триста семьдесят две тысячи имен один человек, даже если он прожил сто лет! К тому же мы наверстываем упущенное за счет тех, кому нет двадцати. Так что в среднем ничего не меняется. Вычеркнем чуть раньше намеченного срока, и все! Вот так… (Вычеркивает строчку в своем блокноте. Со стороны моря слышится крик и громкий всплеск.) О, я сделала это машинально! Надо же, оказалось, лодочник! Чистейшая случайность!

Диего встает и смотрит на нее с отвращением и ужасом.

Диего. Меня от вас тошнит, вы отвратительны!

Секретарша. У меня неблагодарное ремесло, я знаю. Очень утомительное, требует усердия. Поначалу, например, я чувствовала себя неуверенно. Теперь рука у меня твердая. (Подходит к Диего.)

Диего. Не подходите ко мне!

Секретарша. Скоро ошибки вообще будут исключены. Есть у нас один секрет. Новое усовершенствованное устройство. Вы увидите.

Шаг за шагом она постепенно подходит к нему почти вплотную. Внезапно Диего хватает ее за воротник, дрожа от ярости.

Диего. Хватит! Прекратите эту грязную комедию! Чего вы ждете? Делайте свое дело и не потешайтесь надо мной, все равно я выше вас. Убейте же меня наконец, это единственный способ спасти вашу замечательную систему, где нет места случайностям. Ах, да! Вас ведь занимают только совокупности! Сто тысяч человек – вот что для вас интересно. Это ведь уже статистика, а статистика нема. Из ее данных можно выстраивать графики, чертить кривые, а? Вы занимаетесь целыми поколениями, это проще! Работа тихая, чернильная. Но, предупреждаю вас, отдельный человек – это куда беспокойнее, он кричит о своей радости и о своей предсмертной муке. Пока я жив, я буду нарушать ваш прекрасный порядок случайностью криков. Я вас отвергаю, отвергаю всем своим существом!

Секретарша. Милый мой!

Диего. Замолчите! Я из породы людей, которые чтили смерть так же, как и жизнь. Но вот пришли ваши хозяева, и с этой минуты жизнь и смерть превратились в одинаковое бесчестье…

Секретарша. По правде говоря…

Диего (трясет ее). По правде говоря, вы врете и будете врать до скончания времен! Да! Я раскусил наконец вашу систему. Вы заставляете людей страдать от голода и разлуки с любимыми, чтобы отвлечь их от бунта. Вы доводите их до изнеможения, пожираете их время и силы, чтобы у них не осталось ни досуга, ни энергии для ярости! Они топчутся на месте, радуйтесь! Они одиноки, как одинок я сам, хотя они – масса. Каждый из нас одинок из-за трусости остальных. Но я такой же раб, как и они, терпящий те же унижения, объявляю вам, что вы – ничто и вся ваша власть, которая вроде бы не имеет границ и чуть ли не застит нам небо, – это всего лишь упавшая на землю тень, и ветер ярости скоро ее развеет. Вы думаете, будто можно все уложить в цифры и анкеты! Но вы забыли включить в свой прекрасный реестр дикую розу, таинственные знаки в небе, лики лета, громкий голос моря, минуты страдания и гнева людей! (Она смеется.) Не смейся! Не смейся, идиотка. Вам пришел конец, говорю вам. В ваших самых эффектных победах уже заложено поражение, потому что в человеке – посмотрите на меня! – есть сила, которую вам не обуздать, трезвое бешенство, замешенное на страхе и отваге, стихийное и победоносное. Эта сила скоро поднимется, и вы узнаете тогда, что ваше господство – просто дым. (Секретарша смеется.) Довольно смеяться!

Секретарша продолжает смеяться. Диего дает ей пощечину. Все мужчины из хора сразу же вытаскивают изо рта кляпы и испускают долгий крик ликования. Замахиваясь, Диего стер рукавом знаки чумы. Он прикасается к тому месту, где они были, и смотрит на свои пальцы.

Секретарша. Великолепно!

Диего. Что это значит?

Секретарша. Вы великолепны в гневе! И нравитесь мне еще больше.

Диего. Что произошло?

Секретарша. Вы же сами видите! Знаки исчезли. Продолжайте в том же духе, вы на верном пути.

Диего. Я выздоровел?

Секретарша. Открою вам маленький секрет… Система у них действительно замечательная, вы правы, но в этом механизме есть один изъян.

Диего. Не понимаю.

Секретарша. В механизме есть изъян, милый. Всегда, насколько я помню, достаточно было человеку преодолеть в себе страх и взбунтоваться, чтобы машина заскрипела. Я не хочу сказать, что она останавливается совсем, нет-нет. Но она скрипит, а иногда может даже и вправду испортиться.

Пауза.

Диего. Почему вы мне это рассказываете?

Секретарша. Знаете, у каждого есть свои слабости, даже при таком ремесле, как мое. И потом, вы ведь сами догадались.

Диего. Вы пощадили бы меня, если бы я вас не ударил?

Секретарша. Нет. Я пришла, чтобы вас прикончить, согласно уставу.

Диего. Значит, я все-таки сильнее!

Секретарша. Вы еще боитесь?

Диего. Нет.

Секретарша. Тогда я бессильна против вас. Это тоже записано в нашем уставе. Но могу твердо сказать, что это первый случай, когда я подчиняюсь уставу с удовольствием.

Секретарша тихо уходит. Диего ощупывает место, где были знаки, снова смотрит на руку. Потом резко оборачивается, услышав стоны. Он молча направляется к больному с кляпом во рту. Немая сцена. Диего протягивает руку к кляпу и вынимает его. Больной оказывается знакомым нам рыбаком. Они в безмолвии смотрят друг на друга.

Рыбак (с трудом выговаривая слова). Здравствуй, брат. Я так давно не разговаривал.

Диего улыбается ему.

Рыбак (глядя на небо). Что это?

Небо очистилось. Поднялся легкий ветерок, распахнул какую-то дверь, где-то заколыхались занавески. Вокруг Диего и рыбака столпись люди без кляпов, глядя на небо.

Диего. Ветер с моря…

Занавес

Часть третья

Жители Кадиса работают на площади. С небольшого возвышения Диего руководит их действиями. Сцена ярко освещена. Постройки Чумы теперь достроены и выглядят менее устрашающими.

Диего. Сотрите черные звезды! (Кто-то стирает звезды.) Откройте окна! (Окна распахиваются.) Воздуху! Созовите сюда больных! (Люди собираются на площади.) Не бойтесь, вот главное условие. Встаньте все, кто может стоять! Будьте решительнее! Подымите головы, настал час гордости! Выбросьте ваши кляпы и кричите вместе со мной, что вы больше не боитесь. (Воздевает руки.) О, священный бунт, живительное негодование, честь народа, дайте этим безгласным силу кричать!

Хор. Брат, мы жалкие бедняки, питаемся оливками и хлебом, мул для нас – это целое состояние, мы пьем вино дважды в год, в день рождения и в день свадьбы, и вот мы, нищие, слушая тебя, начинаем надеяться! Но застарелый страх еще не выветрился из наших сердец. Оливки и хлеб придают жизни вкус! И мы боимся потерять вместе с жизнью даже то малое, что имеем!

Диего. Вы потеряете и оливки, и хлеб, и жизнь, если допустите, чтобы все осталось по-прежнему! Вы должны победить страх, если хотите сохранить для себя хотя бы хлеб. Проснись, Испания!

Хор. Мы нищие и неученые. Но мы слыхали, что чума тоже следует дорогами года. У нее бывает своя весна, когда она вызревает и прорастает, лето, когда она плодоносит. Потом придет зима, и чума, быть может, умрет. Но пришла ли зима, брат, уверен ли ты, что это зима? Верно ли, что ветер дует с моря? Мы вечно расплачивались за все нищетой. Неужели теперь мы должны платить кровью?

Хор женщин. Опять мужские затеи! Мы рядом, чтобы напомнить о минуте забвения, красной гвоздике жизни, черной шерсти овец, о духе Испании, наконец! Мы слабы, вы больше и сильнее, нам с вами не справиться. Но что бы вы ни делали, не забывайте в затеянной вами схватке теней о цветах нашей плоти!

Диего. Чума превращает нас в тени, это чума разлучает любовников и иссушает цветок жизни! С ней и надо бороться.

Хор. Разве это зима? В наших лесах дубы по-прежнему покрыты блестящими желудями, а по их стволам текут ручьи ос! Нет, зима еще не настала!

Диего. Пусть настанет для вас зима гнева!

Хор. Но найдем ли мы надежду в конце пути? Или нам придется умереть в безнадежности?

Диего. Забудьте об этом! Кляп во рту – вот что такое безнадежность. Гром надежды разрывает сейчас тишину нашего осажденного города. Молнии счастья засверкали над ним. Вставайте, говорю вам! Если вы хотите сохранить хлеб и надежду, порвите ваши справки, разбейте окна контор, покиньте очереди запуганных просителей, кричите на весь свет, что вы свободны!

Хор. Беднее нас нет никого. Надежда – наше единственное богатство. Разве можем мы от нее отказаться? Долой кляпы, брат! (Всеобщий крик освобождения.) Ах, словно первый дождь хлынул на потрескавшуюся от зноя землю! Вот и осень! Дует свежий морской ветер. Надежда вздымает нас, как волна.

Диего уходит в глубь сцены.

На возвышении, где стоял Диего, с противоположной стороны поднимается Чума. За Чумой следуют Секретарша и Нада.

Секретарша. Это что еще такое? Поболтать вздумали? Ну-ка извольте все вставить кляпы!

Кое-кто повинуется. Но большинство мужчин переходят на сторону Диего и спокойно продолжают работать.

Чума. Народ, кажется, зашевелился.

Секретарша. Да, обычная история.

Чума. Что ж! Надо ужесточить меры!

Секретарша. Давайте ужесточим! (Открывает блокнот и нехотя листает его.)

Нада. Давайте, давайте! Мы на правильном пути! Соответствие или несоответствие уставу – вот вся мораль и вся философия! Но, по-моему, ваша честь, мы недостаточно решительны в своих действиях.

Чума. Ты слишком много говоришь!

Нада. Просто я энтузиаст. И я многому научился, работая с вами. Упразднение – вот мое Евангелие. Но прежде у меня не было достойного повода. Теперь у меня повод самый что ни на есть уставной.

Чума. Устав упраздняет не все. Берегись, ты уклоняешься от правильной линии!

Нада. Уставы, заметьте, всегда были основой основ. Оставалось придумать лишь некий обобщенный устав, так сказать итоговый, где на человеческую природу наложен запрет, жизнь заменена схемой, вселенная уволена в запас, небо и земля наконец-то обесценены…

Чума. Займись своим делом, пропойца! И вы тоже, начинайте!

Секретарша. С чего же начинать?

Чума. Со случайности. Это потрясает сильнее всего!

Секретарша вычеркивает две фамилии. Раздаются два глухих удара. Двое падают. Толпа отхлынула. Работавшие в потрясении застывают.

Стражники бросаются вперед, снова ставят на домах знаки чумы, закрывают окна, сваливают в кучу трупы и т. д.

Диего (в глубине сцены, спокойно). Да здравствует смерть! Мы больше ее не боимся!

Народ возвращается. Мужчины снова принимаются за работу. Стражники отступают. Вся пантомима разыгрывается в обратном порядке. Когда народ наступает, дует ветер, когда стражники возвращаются, ветер стихает.

Чума. Вычеркните его!

Секретарша. Невозможно!

Чума. Почему невозможно?

Секретарша. Он перестал бояться!

Чума. Ах вот как? А он знает?

Секретарша. Догадывается. (Вычеркивает какие-то имена.)

Глухой стук падающих тел. Толпа отшатывается. Сцена отступления повторяется.

Нада. Великолепно! Они мрут как мухи! Ах, если бы можно было взорвать всю землю!

Диего (спокойно). Окажите помощь упавшим.

Толпа возвращается. Пантомима наступления.

Чума. Он много себе позволяет!

Секретарша. Да, много.

Чума. Почему вы говорите это так мечтательно? Уж не вы ли его просветили?

Секретарша. Нет. Сам, вероятно, понял. Вообще у него есть дар!

Чума. У него – дар, а у меня – возможности. Что ж, попробуем по-другому. Предоставляю действовать вам. (Уходит.)

Хор (отшвырнув кляпы). О! (Вздох облегчения.) Это первый просвет, гаррота чуть-чуть ослабла, небо очищается, становится легче дышать. Вот уже снова слышно журчание источников, иссушенных черным солнцем чумы. Лето уходит. Больше не будет у нас винограда, дынь, зеленых бобов, свежего салата. Зато вода надежды смягчит затвердевшую почву. Она сулит нам приход спасительной зимы, жареные каштаны, первый маис с еще зелеными зернами, орехи с мыльным привкусом, молоко у огня…

Женщины. Мы неученые. Но мы знаем, что цена этих богатств не должна быть слишком высокой. В любом краю, при любых хозяевах всегда найдутся для нас свежие плоды, простое вино, сухая лоза, чтобы развести огонь в очаге и подле него переждать, пока все кончится…

Из дома судьи выпрыгивает через окно его младшая дочь. Она бежит к женщинам и смешивается с их хором.

Секретарша (спускаясь с возвышения к толпе). Можно подумать, будто тут революция, честное слово! Но сами-то вы отлично знаете, что это не так! И потом, разве революции в наши дни совершает народ? Это ужасно старомодно. Для революции давно уже не нужны восставшие массы. Теперь все делает полиция, даже свергает правительства. По-моему, так куда удобнее, разве нет? Народ может не утруждаться, несколько умных голов думают за него и решают, какая доза счастья будет для него благоприятна.

Рыбак. Я сейчас кишки выпущу этой подлой щуке!

Секретарша. Ну, полно, друзья мои, давайте-ка покончим со всем этим. Менять установившийся порядок всегда чересчур накладно. Но если уж этот порядок кажется вам невыносимым, вероятно, можно будет договориться о некоторых послаблениях.

Женщина. О каких послаблениях?

Секретарша. Откуда мне знать? Но вы-то, женщины, ведь не можете не понимать, что любой переворот обходится слишком дорого и худой мир порой куда лучше доброй ссоры.

Женщины подходят к ней ближе. Несколько мужчин отделяются от группы Диего.

Диего. Не слушайте ее! Это все у них заранее придумано!

Секретарша. Что придумано? Я призываю людей мыслить трезво, вот и все.

Мужчина. О каких послаблениях вы говорили?

Секретарша. Это надо, разумеется, еще обдумать. Мы могли бы к примеру, создать вместе с вами комитет, который будет решать большинством голосов, кого следует вычеркивать. Блокнот, в котором производятся вычеркивания, перейдет в полную собственность этого комитета. Я, конечно, говорю это только для примера.

Секретарша держит блокнот в вытянутой руке и помахивает им.

Один из мужчин его выхватывает.

Секретарша (с притворным негодованием). Отдайте блокнот! Вы же знаете, какая это ценность! Стоит только вычеркнуть в нем чье-нибудь имя, и один из ваших соотечественников умрет на месте.

Мужчины и женщины обступают того, кто завладел блокнотом. Всеобщее оживление.

– Все! Блокнот наш!

– Довольно смертей!

– Мы спасены!

Внезапно появляется Дочь судьи, вырывает блокнот и убегает с ним в укромное место. Там она быстро листает его и что-то вычеркивает. В доме судьи раздается крик и стук упавшего тела. Мужчины и женщины набрасываются на похитительницу.

Голос. У, проклятая! Тебя самое надо уничтожить!

Чья-то рука выхватывает у нее блокнот. Все вместе листают его, находят ее имя и вычеркивают. Дочь судьи падает, не издав ни единого крика.

Нада (вопит). Вперед! Вперед, сплоченные уничтожением! Превратим уничтожение в самоуничтожение! Наконец-то все мы объединились! Угнетенные и угнетатели взялись за руки! Алле! Бык! Начинаем вселенскую чистку! (Уходит.)

Мужчина (огромного роста, с блокнотом в руке). Он прав, кое-какую чистку стоит произвести! Очень уж удобный случай повычеркивать некоторых гадов, которые как сыр в масле катались, пока мы подыхали с голоду!

Возвращается Чума и, видя происходящее, разражается громким хохотом. Секретарша скромно встает на свое место рядом с ним. Люди на возвышении застывают и молча смотрят, как стража рассыпается по площади и восстанавливает всю обстановку и знаки чумы.

Чума (обращаясь к Диего). Ну вот! Они сами делают нашу работу! Ты по-прежнему считаешь, что стоит ради них так стараться?

Диего и Рыбак влезают на возвышение и бросаются на человека с блокнотом. Они бьют его и опрокидывают на землю. Диего хватает блокнот, рвет его.

Секретарша. Бессмысленно! У меня есть дубликат.

Диего подталкивает людей в другую сторону.

Диего. Скорей за дело! Вас обманули.

Чума. Когда они боятся, то боятся за себя. А ненавидят почему-то всегда других.

Диего (встает прямо напротив Чумы). Ни страха, ни ненависти больше нет – это и есть наша победа.

Стражники медленного отступают под натиском сторонников Диего.

Чума. Молчать! Я тот, кто превращает вино в уксус и иссушает на деревьях плоды. Я убиваю лозу, если на ней наливается виноград, и покрываю ее зеленью, если она предназначена для разведения огня в очаге. Мне ненавистны простые человеческие радости. Мне ненавистна эта страна, где люди воображают себя свободными, не будучи богатыми. В моих руках тюрьмы, палачи, сила и кровь! Я смету этот город с лица земли, и на его обломках история будет агонизировать в прекрасном безмолвии идеального общества. Молчать, или я уничтожу все!

Пантомима борьбы среди ужасного грохота, скрежета гарроты, воя сирены, стука падающих тел и потока раскатистых лозунгов. По мере того как сторонники Диего начинают побеждать, грохот стихает и звучание хора, хотя и невнятное, заглушает шумы, производимые Чумой.

Чума (в ярости). Что ж, у меня остаются заложники!

Делает знак страже. Стражники покидают сцену; сторонники Диего наводят порядок в своих рядах.

Нада (сверху, из дворца). Что-то да остается в любом случае. То, что не имеет продолжения, продолжается. И мои конторы тоже продолжают работать. Если даже рухнет город, расколется небесный свод и люди исчезнут с лица земли, конторы все равно будут открываться в положенное время, чтобы управлять небытием. Вечность – это я, в моем раю есть свои архивы и пресс-папье. (Уходит.)

Хор. Они бегут! Лето кончилось победой. Значит, бывает, что человек одерживает верх! И тогда победа облекается в плоть наших женщин под ливнем любви. Вот она, счастливая плоть, теплая и блестящая сентябрьская гроздь, где жужжит шершень. На лоно сыплется урожай винограда. Виноград пламенеет на кончиках хмельных грудей. О любовь моя, желание наливается, как спелый плод, и гордая сила тел наконец прорывается. Отовсюду таинственные руки протягивают цветы, и желтое вино течет неиссякаемыми фонтанами. Это празднество победы, пойдемте же к нашим женщинам!

В тишине выносят носилки, на которых лежит Виктория.

Диего (бросается к ней). О! за это хочется убивать – или умереть самому. (Подбегает к носилкам, где лежит неподвижное тело.) О! Великолепная, победоносная, дикая, как сама любовь, обрати ко мне свое лицо! Вернись, Виктория! Не дай увлечь себя на ту сторону мира, где я не смогу быть рядом с тобой! Не покидай меня, под землей так холодно! Любовь моя, любовь моя! Держись, держись изо всех сил за этот краешек земли, где мы еще вместе. Не тони! Если ты умрешь, для меня всю жизнь будет темно в полдень!

Хор женщин. Наконец настало время правды! До сих пор все было несерьезно. Но теперь перед ним страдающее тело в судорогах боли. Сколько восклицаний, какие красивые слова: «Да здравствует смерть!» И вот она пронзает грудь той, кого любишь! Тут-то и возвращается любовь, когда уже слишком поздно.

Виктория стонет.

Диего. Не поздно, нет, она встанет! Ты снова будешь стоять передо мной, прямая, как факел, с черным пламенем волос и искрящимся любовью лицом – его сияние я нес в себе во тьме схватки. Да, ты была все это время во мне, моего сердца хватало и на борьбу, и на любовь.

Виктория. Ты забудешь меня, Диего, я знаю. Твоего сердца не хватит на разлуку. Его ведь не хватило на то, чтобы справиться с бедой. Ах, это ужасно – умирать, зная, что тебя ждет забвение. (Отворачивается.)

Диего. Я не смогу тебя забыть! Моя память будет жить дольше, чем я сам.

Хор женщин. О страдающее тело, когда-то столь желанное, царственная красота, отблеск солнца! Мужчина просит о невозможном, женщина принимает на свои плечи все возможное страдание. Склонись, Диего! Кричи о своем горе, вини себя, настал миг раскаяния! Дезертир! Это тело было твоим отечеством, без которого ты теперь ничто! Память ничего не искупит!

Чума тихо приближается к Диего. Их разделяет только тело Виктории.

Чума. Итак, мы отступаем?

Диего в отчаянии смотрит на Викторию.

Чума. Ты потерял свою силу! У тебя блуждающий взгляд. Зато у меня неподвижный взгляд властелина!

Диего (после паузы). Оставь ей жизнь и убей меня!

Чума. Что?

Диего. Я предлагаю тебе сделку.

Чума. Какую сделку!

Диего. Я хочу умереть вместо нее.

Чума. Такие мысли могут прийти в голову только тому, кто устал. Брось, умирать совсем не так приятно, а для нее самое тяжелое уже позади. Давай поставим на этом точку.

Диего. Такие мысли приходят в голову тому, кто сильнее!

Чума. Да посмотри же на меня! Сила – это я!

Диего. Сними форму!

Чума. Ты спятил!

Диего. Разденься! Когда представители силы снимают мундир, они оказываются в жалком виде!

Чума. Возможно. Но их сила в том и состоит, что они изобрели форму!

Диего. А моя сила в том, чтобы ее не признавать. Я настаиваю на своем предложении.

Чума. Ты хоть сначала подумай! Жизнь – недурная штука.

Диего. Моя жизнь – ничто. Важно, зачем жить. Я же не собака.

Чума. Первая сигарета – это, по-твоему, ничто? Запах пыли в городе в полдень, вечерний дождь, женщина, которой ты еще не знаешь, второй стакан вина – все это для тебя ничто?