Текст книги "Персия: эра войны и революции. 1900—1925"

Опасное путешествие

Гарольд Е. Уэстон (1894–1972), американский художник и политический деятель, летом 1919 года вместе со своим другом отправился из Багдада в путешествие по Персии и в апреле 1921 года опубликовал «Персидские путевые зарисовки». Уэстон, которому во время путешествия было всего двадцать пять лет, внимательно фиксировал все увиденное – делал зарисовки, фотографии, заносил в записную книжку услышанные истории и описание уже уходящих традиций (еще до проведенной через несколько лет Резой-шахом модернизации), позже опубликованные в «National Geographic» (Открывая миры. Авт. – составитель Марк Дженкинс. М.: Paulsen, 2015).

«По прибытии в Исфаган (называемый здесь «испаган»), выйдя наутро сфотографировать бирюзовый купол мечети Шах-Аббас, мы были напуганы трубными звуками. На узкой улочке толпился народ. Вскоре показалась группа персидских полицейских – в белых папахах. Они вели окруженного ими со всех сторон высокого и тощего чернобородого мужчину со связанными за спиной руками. Это очередного пойманного разбойника вели к центральной площади на виселицу. Накануне, как нам сообщили, были повешены семеро разбойников, а еще своей очереди ожидали почти две сотни. Это были члены банды, которая в течение десяти лет бесчинствовала на дорогах и в селениях возле Исфагана. Мы проезжали деревни, где грабили эти молодчики, – разоренные, с домами без крыш. Как говорили, сотни невинных крестьян были убиты разбойниками. Бесчисленные караваны были ограблены ими и лишились всех своих богатств. Примерно 40 000 туманов (около 80 тыс. долларов) удалось конфисковать, и персидские власти с помощью пыток и всяческого рода посулов пытались выведать тайные места, где хранилась основная часть награбленного. Нагар Алиш, четырнадцатилетний сын одного из главарей банды, был в числе немногих, кому было известно местоположение тайников. О преступлениях этого мальчика на базарах судачили даже больше, чем о деяниях взрослых членов банды, народная молва приписывала ему более 200 жестоких убийств, совершенных собственноручно. Когда губернатор Исфагана пригрозил выстрелить им из пушки, если он не скажет, где спрятаны сокровища, мальчик, как передавали, гордо ответил: “Я убивал людей разными способами. Видел, как умирают, наблюдал смерть быструю и смерть медленную. Сам же до сих пор жив. Хочу, чтоб мной выстрелили из пушки, так поскорее увидишь, что там за гробом”. Другие рассказы про этого парнишку подтверждают слухи о его абсолютном бесстрашии. Когда на помощь бактрийцам (персидское племя) с юга прибыли около 1000 вышколенных британцами персидских солдат и офицеров и основная часть банды была окружена, взята в плен или уничтожена, небольшой группе главарей банды удалось подкупить стражу и бежать. Десять дней шла охота на них в горах. В результате попали в плен или были убиты все, кроме мальчика Алиша и еще двоих. Четыре дня спустя их загнали в ловушку, зажав в углу садовой ограды. Двое мужчин собрались сдаться. “Что толку сопротивляться?” – говорили они. Повернувшись к трусам и окинув их презрительным взглядом, подросток поразил их выстрелами, потом последними тремя патронами застрелил еще троих из нападавших бактрийцев и только после этого сдался сам. Когда Алиша привели к губернатору и тот спросил, сколько мужчин, женщин и детей он убил, мальчик надменно бросил ему: “Если б я знал, что мне будет задан столь глупый вопрос, я бы дал себе труд подсчитать”. При себе у нас были рекомендательные письма, адресованные начальству по всему маршруту, и нам выделяли охрану, оберегая от нападения летучих разбойничьих отрядов…»

При этом наличие выделенных телохранителей еще ничего не гарантировало. И охрана могла оказаться ненадежной, и разминуться с ней было очень легко.

Другая путевая персидская история, рассказанная Гарольдом Е. Уэстоном, описывает двоякое отношение к чужакам-иностранцам в одной из отдаленных от столицы областей:

«Мулы были нагружены поклажей и готовы с закатом двинуться в путь. Мы вышли чуть раньше, впереди каравана, велев нашей охране последовать за нами с багажом. Мы шли по унылой равнине, пересеченной двумя параллельно идущими милях в пяти от нас горными грядами по обеим сторонам дороги. Дорога была еле различима: на нее указывали лишь смутные белые полосы – следы, оставленные бесчисленными караванами, проходившими здесь год от года. Через несколько часов половинка луны ушла за горизонт. Мы остались в одиночестве – видимо, что-то задержало караван и наших охранников. Мы медленно продолжали путь, пока около 2 часов ночи, заметив, что следы караванов на дороге исчезли, не поняли, что заблудились. Мы попытались найти дорогу назад и некоторое время бесцельно и безрезультатно кружили между безмолвными холмами, пока вначале глухо, а затем все отчетливее с дальнего плато не послышался стук копыт. Мы понимали, что охрана ищет нас, и я уже хотел привлечь ее внимание выстрелом, но сообразил, что ответом тоже могут быть выстрелы. По счастью, у меня был с собой карманный фонарик. Я просигналил с его помощью. Стук копыт замер, когда мы неверными шагами брели на него по высохшему руслу ручья. Внезапно раздался окрик – нам по-персидски было приказано остановиться. Момент был жуткий. В колеблющемся свете фонарика мы увидели направленные на нас ружья предполагаемых охранников. Мы со страхом подумали, уж не разбойники-бактрийцы ли это – потому что вид у этих людей был самый устрашающий. Мы принялись объяснять, кто мы такие, к каким вождям направляемся, говорили, что заблудились, что вот-вот прибудет наша охрана, которая, несомненно, ищет нас. Некоторые члены банды явно были намерены ограбить нас и бросить на произвол судьбы. Других останавливало почтительное удивление, вызванное моим фонариком, который я то зажигал, то вновь гасил. Наверное, они опасались взрыва этого неведомого оружия, который отправил бы их в сады Эдема. К счастью, страхи этих последних оказались сильнее, и, махнув нам рукой в сторону дороги, бандиты поспешили молча скрыться под покровом ночи. К рассвету мы наткнулись на наших охранников, бешеным галопом рыскавших по долине, и нашего несчастного слугу, который, задыхаясь, поспешал за ними пешком. Было много жестикуляции и попыток объясниться на ставшей уже привычной нам смеси арабского и хинди с вкраплениями английских слов, когда не хватало персидских. Мы взяли у них лошадей и верхом отправились к нужному нам пункту Кумишаху. Выехав еще до восхода солнца на возделанные поля, мы увидели там и тут то появлявшиеся, то исчезающие облака – так попыхивает дымом в морозное утро буксирный катер где-нибудь в гавани. Это была пыль от молотьбы, развеиваемая легким ветерком. Мы подъехали ближе. Внезапно лошадь моя вздыбилась – это один из охранников, схватив ружье, сделал несколько выстрелов в сторону земледельцев.

– Что вы делаете! – в ужасе вскричал мой спутник, хватая за руку стрелявшего и не давая ему перезарядить ружье.

– Надо убить одного. Оскорбил вас, – последовал ответ по-персидски, и мужчина вновь сделал решительную попытку выстрелить.

– Почему? Что такое? – недоумевал мой друг, опять хватая его за руку.

– Вышли на них рано утром, когда вы потерялись. Спросили, где фирамжи-сахиб (иностранцы). Они сказали: «Не знаем. Мы хлеб молотим, а фирамжи-сахиб зачем сюда, к нам в Персию, пожаловали?» Это оскорбление вам. Надо убивать. Мы стреляли. Было темно. Плохо попали. Вернулись. Надо убить одного».

Уэстон вспоминал, что ему и его товарищу стоило большого труда отговорить охранника от исполнения такого намерения.

Первая мировая на всем Востоке

Во время пребывания на персидской земле в период Первой мировой войны английские солдаты и офицеры столкнулись с новой непривычной обстановкой и порой так и всегда отмененными войной восточными традициями, которые европейцы обычно считали условностями. Так отмечает в своей книге один из участников боев, сержант Лонг (П. Лонг «Другие чины»), рядом с лагерем для английских военнопленных в Багдаде размещался «целый батальон алжирцев», которые заявляли пленным британцам, что раньше служили во французской армии. Затем эти алжирцы были отправлены в Персию, где, как утверждается, «воевали с русскими во имя турок».

На некоторых участках фронта траншеи противников находились так близко друг к другу, что воины могли слушать разговоры врага. Беспощадные бои сменялись затишьем и порой совершались благородные поступки – в основном по праздникам, когда солдаты перебрасывали из траншей друг другу угощения. Как отмечали потом ветераны, в таких случаях не бросали испорченные угощения и редко сопровождали брошенный противнику подарок ручной гранатой.

Корпус генерала Баратова

4 марта 1916 г. было заключено англо-франко-русское соглашение о «целях войны России в Малой Азии», по которому после победы над Германией, Австро-Венгрией и Турцией Российская империя получала район Константинополя (Стамбула), Проливную зону между Черным и Средиземным морями, а также северную часть Турецкой Армении. Британская империя – при согласии Российской – могла занять своими войсками нейтральную (центральную) часть Персии, получала под свой контроль Палестину, отобранную у Османской империи.

«Показательно, что Российская империя делала самые разные шаги для утверждения своих позиций в соседней стране. Среди них было и создание еще до начала Первой мировой войны личной гвардии шаха Мохаммеда-Али в лице Персидской казачьей бригады. Хотя она и состояла из персов, но ими командовали русские офицеры и казачьи урядники. Командиром бригады являлся полковник Генерального штаба В.П. Ляхов. Такое настойчивое “вхождение” российской стороны во внутренние дела шахской Персии вызывало естественное неудовольствие не только со стороны некоторых союзников по Антанте, но и противников».

В.М. Хрусталев, В.М. Осин. Из предисловия к книге А.Г. Емельянова «Казаки на Персидском фронте»

25 ноября 1915 года состоялось тайное заседание Совета министров Персии, на котором симпатизирующий немцам Мирза Хасан-хан Мустовфи аль-Мемалик, уже третий раз занимавший пост премьер-министра (с 18 августа 1915 по 25 декабря 1915 года), заявил: «Мы вынуждены прервать переговоры с англо-русской дипломатией, ведущиеся в Тегеране, Петербурге и Лондоне о заключении союза с Россией и Англией, ввиду полной безнадежности и невозможности успеха. Общественное мнение Тегерана, его политических кругов, меджелиса, и настроения персидского народа крайне враждебны России и Англии, ведущим войну с единоверной Турцией и защитницей ислама, Германией. Это было бы безумие – противодействовать народному движению, принявшему стихийные размеры. Я отказываюсь от всякого участия в этой беспочвенной и фантастической дипломатической комбинации». Большинство министров проголосовали за это предложение, и на следующей день об этом все стали говорить в Тегеране.

В ответ из столицы Российской империи в Тифлис поступила депеша: «Поднять великодержавное имя России в Персии на подобающую высоту. Послать для “активной политики” достаточные вооруженные силы. Незамедлительно». Для посылки в Персию начальником российских войск был выбран генерал Николай Николаевич Баратов.

Баратов, выступая перед казаками на персидской территории, напомнил им о былой славе дедов и отцов кубанского войска, о лихих недавних делах казаков в Турции, о новом фронте, созданном нашими врагами, – персидском и о той славе, которая ждет прибывших в Персию на новых полях сражений. «Казаки, задача ваша трудна тем, что, прежде чем пустить в ход оружие и дать волю воинской доблести вашей, вы должны убедиться, точно ли враг перед вами. Помните, что с Персией мы не воюем, мы воюем с жандармами, желающими вовлечь Персию в войну с нами. Но старания подкупленных немецким золотом жандармов напрасны, и Персия с нами не воюет. Мирным жителям не причиняйте обид. Помните завет Суворова:

– Мирного жителя не обижай, он нас поит, кормит и дает приют.

– Русские невинные мирные люди и союзники англичане, прогнанные с насиженных мест, ждут от вас защиты, а Россия ждет вашего нового подвига».

Несмотря на противодействие разрозненных отрядов германо-турецких наемников, пытавшихся препятствовать движению русских частей к Керманшаху, отряды под командованием передвигались быстро («совершали пятидесятиверстные переходы при перегруппировках») и тем обеспечили успех кампании начального периода персидского похода, не обижая при этом местное население.

События этой кампании подробно описаны в книге воспоминаний А.Г. Емельянова «Казаки на персидском фронте». Автор, непосредственный участник событий, запечатлел множество характерных деталей: «На Востоке люди очень доверчивы и охотно верят тем, кто умеет говорить настойчиво и убедительно. И в Персии верили силе и могуществу Германии и Турции, которые обещали ей свою помощь и говорили о разгроме России. Но на Востоке умеют считаться и с фактами. Падение Хамадана показало, что не все справедливо в словах германо-турок. Престижу германо-турецкого могущества был нанесен жестокий удар, но ни немцы, ни турки не пали духом. Сильные отряды их повели в свою очередь наступление по дороге между Хамаданом и Тегераном, пытаясь отрезать Хамадан от столицы. Силы противника настолько превосходили русский отряд, что сначала мы только оборонялись. Отбив удар, русские войска не дали времени германо-туркам собраться с новыми силами и возобновить наступление. Русский отряд стремительным и неожиданным нападением разбил германо-турецкие части и подошел к Куму…

Первые известия об успешных боях русских войск на Султан-Булахском перевале были получены в Тегеране двадцать пятого ноября, в день исторического заседания кабинета министров. Последующие известия, в особенности взятие Хамадана, произвели в столице большое смятение. Еще двадцать пятого ноября Мустафиоль-Мамалека посетила депутация от тегеранского купечества и потребовала от него объявления войны России и Англии. Падение Хамадана произвело переворот в умах. Купечество выбрало новую депутацию к шаху и уполномочило ее просить повелителя Ирана соблюдать в отношении воюющих держав полный нейтралитет. Уполномоченные заявили шаху, что народ не хочет войны с кем бы то ни было. Переговоры с Россией и Англией о заключении союза также должны быть прерваны, ибо никто в Персии не желает войны с единоверной Турцией. Шах обещал. Мустафиоль-Мамалек был потрясен. Он ошибся только в одном дне. Он поторопился. Карьера его испорчена…»

Турция – Османская империя – была союзницей Германии. Договор между ними был заключен 2 августа 1914 года. Германия предоставила Турции крупный заем, эквивалентный 100 миллиардам франков. Турция имела большие виды на сопредельные территории, прежде всего – земли Российской империи. Кайзер Вильгельм по этому поводу сообщал султану, что поддерживает его намерения, которые заключались в том, чтобы захватить Кавказ и Крым, а в идеале – и территории на берегах Волги, населенные татарами.

Россия со своей стороны тоже имела к Турции претензии – по поводу контроля над черноморскими проливами и превращения Стамбула обратно в Константинополь. А это все означает, что боевые действия никак не могли обойти стороной Центральную Азию. Хотя Персия заявила о своем нейтралитете. И Англия, и Россия, отнеслись к этому с уважением. Однако ход событий становился все более напряженным. Ходили слухи о тайном союзе Персии с Германией, Австро-Венгрией и Турцией. Источником их стал впавший в немилость персидский вельможа, бывший доверенным лицом шаха.

Емельянов писал об этом: «У шаха был приближенный, церемониймейстер Эхтесаболь-Мольк. Лицо очень важное и влиятельное. По мотивам личного характера шах уволил вельможу, но обиженный слишком много знал, и скоро в дипломатических кругах Тегерана заговорили, что шах и правительство заключили тайный союз с Германией, Австро-Венгрией и Турцией. Эхтесаболь-Мольк – это знали все – пользовался большим доверием шаха и благосклонностью посланников этих трех держав. Его утверждениям придали веру. Знали, что некоторые приближенные шаха еще летом получили от германского посланника взятки, сопоставили эти факты, сдобрили сплетнями и, зашифровав телеграммы, отправили в Петербург и Лондон».

Новость взволновала страны Антанты. В Лондоне персидскому посланнику было сообщено, что если дело обстоит так, то Англия оставит за собой свободу действий вместо уважения нейтралитета Персии. Министр иностранных дел Российской империи пригрозил, что в случае такого тайного соглашения Персию после войны Англия и Российская империя просто поделят между собой. Но это в высоких сферах. А казакам из корпуса генерала Баратова приходилось воевать не только с турками, но иной раз конфликтовать и с местными повстанцами.

А.Г. Емельянов свидетельствовал: «Нападения, убийства русских и английских граждан, грабежи, выдворение консульств, стычки жандармов с персидскими казаками – правительство объявило мятежом персидских подданных против шаха и поставленных им властей. Персидская жандармерия, во главе которой стоят германские, шведские и турецкие офицеры, якобы восстала против своего законного правительства. Отряды муштехидов – якобы против власти шаха. Мятежники якобы не слушают правительства. Кабинет Мустафиоль-Мамалека шел еще дальше. Он посылал отряды “казаков” на борьбу с мятежниками, но эти отряды или разбегались, или садились в “бест”. Правительство делало вид, что жандармы и муштехиды восстали против него. Оно делало вид, что борется с этим движением, при его участии созданном.

Что же получалось?

Когда правительство посылало свои войска против “мятежников”, во главе которых стояли германские и турецкие офицеры, признававшие над собой одну власть в Персии, власть своих послов, выходило, что оно ведет войну с германцами и турками. Когда принц Рейс посылал созданные им отряды “мятежников” на борьбу с правительственными войсками, выходило, что он ведет войну с правительством шаха. Германия воевала с Персией. Турция воевала с Персией. Посланники же этих держав жили в Тегеране и находились в самых дружелюбных отношениях с персидскими властями. Выходило: Персия, не объявляя ни нам, ни Англии войны, уже вела эту войну и против нас, и против Англии. Положение становилось невыносимым. Нужен был разряд.

Русский отряд в Казвине получил приказание продвинуться к Тегерану, но самый город не занимать. Выступление должно было носить характер демонстрации. Тегеран кипел. Кто пустил слух – неизвестно. В городе упорно стали говорить, что из Тифлиса отдан приказ о наступлении на Тегеран, что русские займут столицу, что в Персию посылают из России целый корпус».

Но постепенно враждебность и недоверие к русским рассеивались. Не в последнюю очередь благодаря тому, что Баратов категорически запрещал обижать мирных жителей: «Конному корпусу нужно было много припасов, и хотя за них войска немедленно расплачивались персидским серебром, продукты не всегда можно было приобрести. Сторонники германо-турок при приближении русских войск прятали зерно, зарывая его в землю. Иногда войска производили обыски и спрятанный корм находили в погребах или потайных закромах. Приказами командира корпуса под страхом военно-полевого суда войскам было вменено в обязанность воздерживаться от всяких насилий и принудительных действий по отношению к мирному населению. Отобрание имущества и реквизиции воспрещались и строго наказывались. Эти приказы имели большое значение. Лояльное поведение войск быстро сказалось. Безразличие и враждебность со стороны населения исчезли. Мы стали замечать радушие и предупредительность. “Кардаш”, т. е. брат, – слово, которое чаще всего можно было слышать при обращении персов к казакам и солдатам», – вспоминал Емельянов.

И вот уже Баратов в своем приказе провозглашал: «Мирная жизнь персидского населения, нарушенная боевыми действиями, вошла в свою колею… Великодержавное имя России и нашей союзницы Англии были силой нашего оружия и успехов снова восстановлены и подняты на подобающую высоту. Движение же наших войск до Керманшаха с выдвижением передовых отрядов до самого Керинда не могло не отозваться благоприятным образом на положении дел у наших союзников под Кут-Эль-Амаром…»

«Англо-русский кабинет Фермана-Фермы иллюминировал город, устраивал парады и банкеты. Послы союзных держав кормили обедами, говорили речи, посылали телеграммы… Персидская казачья бригада блистала смотрами, гимнастическими упражнениями и джигитовкой. Шах был милостив и доволен. Кажется, кончились распри. Нет больше двусмысленной игры. Можно отдохнуть и повеселиться. В торжественных аудиенциях, обставленных с восточной пышностью, при большом стечении двора и нотаблей, шах благодарил Баратова за образцовое поведение русских войск и за их дружелюбное отношение к населению. В знак особого благоволения к гостю шах пожаловал ему высшую награду – “темсал”, т. е. свой портрет, осыпанный бриллиантами, для ношения на шее…

Забавляли молодого повелителя Ирана. Казачий конвой Баратова состоит из лучших танцоров и певцов кавказской армии. В Фараг-Абаде, в залах охотничьего замка, в присутствии двора и многочисленных гостей, плясали казаки лихую лезгинку и пели свои буйные песни…»

А.Г. Емельянов. Казаки на Персидском фронте

В итоге оказалось, что для обычных жителей Персии мощь Российской империи и, что немаловажно, ее платежеспособность, оказалась накрепко связана с именем генерала Баратова. «Он действовал не только уговорами и угрозами; он умело использовал свойства вождей воинственных племен, – отмечал Емельянов. – Иногда он мирил закоренелых врагов, создавая у них общий интерес, или, наоборот, – соседи или друзья должны были поссориться. Администраторы на местах из персидских чиновников получали русские ордена и с гордостью носили ленту Станислава. Зато войска наши у такого администратора имели хлеб, мясо и фураж.

Персы любили Баратова. В городах за ним бежала толпа, а при объездах необъятного фронта, в деревнях, на дорогах, прохожие снимали шапки, кланялись и приветливо улыбались. Это – за мудрость мирной политики. Когда стало известно о революции в России и в Персии появились думские деньги – “керенки” с изображением Таврического дворца – здания Государственной думы, персы неохотно принимали при расчетах эти деньги.

– Караван-сарай, нехорошо, не нужно, – говорили они, – давай портрет Баратова.

И они выразительно показывали место на кредитке, где должен быть портрет генерала…»

Но вслед за Февральской революцией надвигались еще более масштабные потрясения, которые неминуемо должны были затронуть и Персию.