Текст книги "Персия: эра войны и революции. 1900—1925"

Есенин и Персия

Мечтавший побывать в Персии известный российский поэт Сергей Есенин тоже косвенно «угодил» в эту историю – он был арестован 18 октября 1920 года на квартире поэта Александра Кусикова (где якобы собирались белогвардейцы) в центре Москвы, в Большом Афанасьевском переулке, и отправлен на Лубянку. Освободили Есенина под поручительство Якова Блюмкина.

До наших дней дошел тот самый документ: «Подписка. О поручительстве за гр. Есенина Сергея Александровича, обвиняемого в контрреволюционной деятельности по делу гр. Кусиковых. 1920 года октября месяца 25го дня, я, ниже подписавшийся Блюмкин Яков Григорьевич, проживающий по гостинице «Савой» № 136, беру на поруки гр. Есенина и под личной ответственностью ручаюсь, что он от суда и следствия не скроется и явится по первому требованию следственных и судебных властей. Подпись поручителя Я. Блюмкин 25.Х.20 г. Москва. Партбилет ЦК Иранской коммунистической партии».

Кандидат филологических наук Ольга Дыдыкина отмечает, что достоверных данных о том, что Сергей Есенин побывал в Персии, до сих пор не обнаружено – общепризнано лишь его страстное стремление посетить эту страну. В апреле 1925 года он писал Г.А. Бениславской: «Я хочу проехать даже в Шираз и, думаю, проеду обязательно. Там ведь родились все лучшие персидские лирики. И недаром мусульмане говорят: если он не поет, значит, он не из Шушу, если он не пишет, значит, он не из Шираза».

Теоретически существовала возможность того, что Есенин весьма недолго – с июня по август 1920 года – был в Иране, поскольку «закрепленный» за ним чекист Я. Блюмкин не просто участвовал в Гилянской революции, а играл в ней видную роль и мог взять с собой и Есенина. Поэт, всегда интересовавшийся Персией, наверняка не отказался бы, а вернуться в Баку он вполне мог вместе с Блюмкиным, своим «куратором».

В воспоминаниях народного артиста СССР В.И. Качалова о Сергее Есенине говорится, что еще при первых его встречах с поэтом весной 1925 года в Москве Есенин «рассказывал и вспоминал о Тегеране». А в середине лета 1925 года Качалов пишет, что снова видится с Есениным в Москве и тот уже «слетал» в Тегеран и вернулся в Москву. Слово «слетал» Качалов берет в кавычки. Почему – неизвестно. Возможно, поэту запретили эту поездку либо отговорили ехать. С.М. Киров якобы сказал Есенину: «В Персии вы будете один, а это опасно», – и упомянул о трагическом конце Грибоедова.

В своих автобиографиях Есенин писал, что в 1919–1921 годах много путешествовал, и упоминал Мурманск, Соловки, Архангельск, Туркестан, киргизские степи, Кавказ, Персию, Украину и Крым. Поэт, казалось бы, не страдал топографическим непониманием и точно знал, о чем пишет. Косвенно это подтверждается статьей Льва Троцкого памяти Сергея Есенина в газете «Правда» № 15 за 1926 год: «Поездка по чужим странам, по Европе и за океан не выровняла его. Тегеран он воспринял несравненно глубже, чем Нью-Йорк. В Персии лирическая интимность на рязанских корнях нашла для себя больше сродного, чем в культурных центрах Европы и Америки». Так что Персию отнюдь не стоит считать «опиской» или поэтическим преувеличением.

Для поэта тот краткий вояж – хотелось бы верить, что реальный, а не воображаемый [ «Почему ты до сих пор не создал Есенину иллюзию Персии в Баку? – якобы упрекал С.М. Киров П.И. Чагина. – Смотри, как написал “Персидские мотивы”, как будто был в Персии! В Персию мы его не пустили<…>, боясь за его жизнь. Но ведь тебе поручили создать ему иллюзию Персии в Баку. Так создай же! Чего не хватит – он довообразит…»] – стал дверью в иной мир, удивительный, не похожий на все другие. И все это он гениально отобразил в «Персидских мотивах», созданных явно по свежим впечатлениям – либо еще в Персии, либо по дороге домой.

Вопрос возможного пребывания С. Есенина в Персии исследовал современный писатель и поэт Эльдар Ахадов. У Сергея Есенина есть такие слова:

 
Мои кумиры, ваша в том вина,
Что жизнь моя навек посрамлена:
В стакане – имя доброе мое,
А честь моя за песню продана.
 

«И укор самому себе («честь моя за песню продана») может относиться именно к тому, что он [Есенин] напросился на поездку в Персию, что-то пообещав за это власть имущим. И это его мучило», – предполагает Э.А. Ахадов.

 
Золото холодное луны,
Запах олеандра и левкоя.
Хорошо бродить среди покоя
Голубой и ласковой страны.
 

<…>

 
Свет вечерний шафранного края,
Тихо розы бегут по полям.
 

<…>

 
Так спросил я, дорогая Лала,
У молчащих ночью кипарисов
 

<…>

 
Я спросил сегодня у менялы,
Что дает за полтумана по рублю…
 

«Поэт ведет речь о стране, где произрастают шафран, олеандр, левкой<…> То есть это страна сухих и полусухих субтропиков, с засухами и пересыхающими летом руслами рек. В то же время рядом находится морское побережье. Страна, где даже самой лютой зимой температура никогда не опустится ниже десяти градусов. Горы этой страны не превышают 1500 метров. Здесь много открытых, незалесенных солнечных песчаных мест (проницаемые почвы). В этой стране популярны шафрановые красители, а в пище – шафрановые пряности. В этой стране на кладбищах принято сажать кипарисы. Древним символом этой страны является бог солнца Хорс, а ее главной национальной валютой – персидский “туман”», – пишет Ахадов, делая вывод, что вся эта информация следует исключительно из стихов Есенина, что настоящие стихи никогда не лгут, и перед нами именно Персия, а никакой не Баку. «Женщины в этой стране ходят поголовно в чадре». «В Баку на пятом году советской власти – поголовно в чадре? Нонсенс! – рассуждает Ахадов. – И как это понимать? Понимать это можно так, что цикл стихов “Персидские мотивы” написан Есениным намного раньше, не в 1924–1925 годах, когда на самом деле он создал поэму о 26 бакинских комиссарах (там действительно реалии Баку), а… осенью 1920 года! “Листьев медь”, “вечерний шафранный край” – это осень!»

«Пятого сентября 1924 года Есенин прибыл в Баку, надеясь пожить здесь достаточно долго. Остановился Сергей в гостинице “Новая Европа”. Он уже собрался было навестить Чагина, как вдруг нос к носу столкнулся в ресторане со своим старым знакомым, с которым не виделся, почитай, с год, – Яковом Блюмкиным, жившим в той же гостинице под конспиративной фамилией “Исаков”. Есенин отложил свой визит к Чагину, и они с Блюмкиным завели разговор о славных и голодных годах военного коммунизма, об имажинистских похождениях, вспомнили осень 1920 года, когда под поручительство Блюмкина Есенин был выпущен из ЧК, куда попал вместе с братьями Кусиковыми…

Из беспорядочной болтовни “Исакова” Есенин понял, что он выполняет здесь какое-то секретное задание, связанное с коммунистическим движением в Иране, недаром Блюмкин уже давно подписывался как “член коммунистической партии Ирана”. В те годы, когда надежды на мировую революцию в кремлевских головах еще не повыветрилисъ, многие партийные и чекистские функционеры, пытаясь раздуть мировой пожар, побывали в качестве официальных послов и секретных уполномоченных в близлежащих странах. Иоффе какое-то время являлся послом в Австрии, Крестинский – в Германии, Раскольников – в Афганистане… А Блюмкин плел свои сети в Иране. Баку представлял собой что-то вроде его основной резиденции. Это было время международного революционного авантюризма, и такие люди, как Блюмкин, готовые на все, высоко ценились в левотроцкистских кругах кремлевско-лубянской элиты».

Станислав Куняев, Сергей Куняев. Сергей Есенин

«И все-таки, – делает вывод Ахадов, – если, несмотря на все приведенные аргументы и предположения, в действительности поэту так и не удалось побывать в Персии, уровень его духовного проникновения в реалии персидской поэзии таков, каким он может быть либо у человека, реально жившего на Востоке, либо у гения. И если первое как бы под вопросом, то второе очевидно».

Гумилев: несостоявшееся спасение

Николай Гумилев, известный поэт Серебряного века и лидер творческого движения акмеистов, обвиненный большевиками в причастности к так называемом «заговору Таганцева» и расстрелянный в августе 1921 года, мог оказаться в Персии. Еще во время Первой мировой войны. И возможно, случись так, его судьба сложилась бы иначе. Но когда речь зашла о переводе Гумилева на Персидский фронт, возникли проблемы с финансированием этой дальней поездки.

Ольга Дыдыкина отмечает: «Побывать в Персии, на земле великих поэтов и философов: Хафиза, Саади, Хайяма, Хосрова, чьим творчеством Гумилев страстно увлекался, – было не просто мечтой. Гумилев стремился сделать ее явью и при первом же удобном случае бросился воплощать с решимостью и напором военного человека. Едва генерал М.И. Занкевич узнал от Н.С. Ермолова, что генералу Л.Ф. Бичерахову на Персидском фронте требуются двадцать шесть русских офицеров: кавалеристов, артиллеристов и пехотинцев, соответствующим образом обмундированных, и сообщил о вакансиях Гумилеву, как тот незамедлительно подал сразу два рапорта. Первый, официальный – представителю Временного правительства при Французской Главной Квартире полковнику Бобрикову: “Согласно телеграмме генерала Ермолова ходатайствую о назначении меня на Персидский фронт. Прапорщик 5-го Гусарского Александрийского полка Гумилев. 8 января 1918 года”.

На рапорте рукой Занкевича наложена резолюция: “Согласен”. Второй “рапорт”, стихотворный, также был подан Бобрикову и говорит сам за себя:

 
Вдали от бранного огня
Вы видите, как я тоскую.
Мне надобно судьбу иную —
Пустите в Персию меня!
 
 
Наш комиссариат закрылся,
Я таю, сохну день от дня,
Взгляните, как я истомился, —
Пустите в Персию меня!
 

Занкевич поддержал просьбу Гумилева и телеграфировал Ермолову: “Усиленно ходатайствую о зачислении на вакансию, а если таковые уже разобраны, то об исходатайствовании таковой перед Английским правительством для прапорщика Гумилева <…> для направления его в качестве кавалериста в Персию в ближайшем будущем. Прапорщик Гумилев – отличный офицер, награжден двумя Георгиевскими крестами и с начала войны служит в строю. Знает английский язык. О результатах телеграфируйте, обеспечьте ему проезд в Англию”.

Через три дня пришел ответ: “Прапорщик Гумилев может быть командирован с нашими офицерами в Месопотамию в распоряжение генерала Бичерахова. Для сего подлежит его немедленно командировать в Лондон без всякой задержки, так как 16-го или 17-го января офицеры уже должны выехать отсюда. Мы удовлетворяем здесь отправляющихся офицеров следующим <…> довольствием: двухмесячный оклад содержания <…>, подъемные деньги 150 рублей, на приобретение верховой лошади 500 рублей, на приобретение конского снаряжения 175 рублей, на приобретение теплого платья 150 рублей, путевое довольствие – стоимость билета первого класса на пароходе до Багдада <…> Если прапорщик Гумилев будет Вами командирован, то все указанное выше довольствие он должен получить от Вас, ибо я не имею возможности выдать ему эти деньги. Генерал Ермолов”.

Занкевич так и не обеспечил Гумилева деньгами, хотя несколько раз письменно обращался в разные инстанции, в том числе к начальнику Тылового управления: “Еще раз прошу выхлопотать требуемые деньги у Английского правительства”. Дело затягивалось, и Ермолов в раздражении телеграфировал Занкевичу: “Неудовлетворение Вами прапорщика Гумилева проездными и подъемными деньгами, к сожалению, признаны англичанами как отсутствие Вашей рекомендации, почему командирование Гумилева в Месопотамию они отклонили. За невозможностью откомандирования его обратно во Францию отправляю его первым пароходом в Россию”.

Еще в Париже, в предвкушении встречи с Персией, Гумилев написал три стихотворения: “Персидская миниатюра”, “Подражание персидскому” и “Пьяный дервиш”, снабдив их собственными рисунками. Увы, мечта поэта о Персии не сбылась, а в России его ждала трагическая гибель. Несостоявшийся персидский эпизод в жизни Гумилева объясняет, почему многие его персидские образы овеяны грустью, например, в стихотворении “Лес”, 1919, посвященном И. Одоевцевой:

 
Я придумал это, глядя на твои
Косы – кольца огневеющей змеи,
На твои зеленоватые глаза,
Как персидская больная бирюза.
 

В феврале 1920 года Николай Гумилев составил сборник стихов “Персия”, где были не только его переводы с персидского, но и такие стихотворения, как “Персидская миниатюра”, “Пьяный дервиш” и “Подражание персидскому”. Гумилев в переписке с Ларисой Рейснер писал под именем Хафиза.

22 января 1917 года Николай Степанович писал Ларисе Рейснер: “Пример Кортеса меня взволновал, и я начал сильно подумывать о Персии. Почему бы мне на самом деле не заняться усмиреньем бахтиаров? Переведусь в Кавказскую армию, закажу себе малиновую черкеску, стану резидентом при дворе какого-нибудь беспокойного хана, и к концу войны кроме славы у меня будет еще дивная коллекция персидских миниатюр. А ведь вы знаете, что моя главная слабость – экзотическая живопись”.

В рукописном сборнике “Персия”, датированном 1921 годом – годом трагической гибели поэта, Гумилев написал: “Когда я кончу наконец / Игру в cache-cache со смертью хмурой, / То сделает меня Творец / Персидскою миниатюрой…”. Она символизировала для него идеальный мир совершенного искусства и познания».

«Надуть англичан»

В отечественных архивах хранится один любопытный документ, из которого можно узнать о планах Ленина (В.И. Ленин. Неизвестные документы. 1891–1922) и его ближайших соратников по поводу Персии и попытке использовать англичан, вытеснив («надув») их с Востока (и в том числе – из Персии).

«ПРОЕКТ ПОСТАНОВЛЕНИЯ ПЛЕНУМА ЦК РКП(б)

О ТОРГОВОМ ДОГОВОРЕ С АНГЛИЕЙ

26 января 1921 г.

1) Заключить договор на основах, защищаемых Красиным.

2) Послать тотчас ноту с довольно наглым и подробнейшим опровержением всех обвинений Керзона.

3) Обязать Сокольникова к весне создать нечаянно Хорас[анскую] сов[етскую] республику.

4) Послать специальных послов в Баку и в Ташкент, дабы объяснить им, что надо продолжать еще сильнее нападать на брит[анский] импер[иали]зм, но не от нашего имени, а от Азерб[айджана] и от Бухары, никогда в нотах и в письмах не говорить об этом.

5) Обязать Оргбюро в недельный срок усилить аппарат Н[ародного] к[омиссариата] и[ностранных] дел еще 2–3 очень вышколенными и конспират[ивными] партработниками.

6) В каждой ноте подтверждать, тайно и открыто, что послы обязаны следить за тем, ч[то]бы ничего не делалось против Англии.

7) Сообщать впредь все враждебное Англии только особым шифром, который послы не вправе давать расшифровывать ни одному секретарю, а обязательно расшифровывать лично.

8) Восточным народам сообщить всем, но только устно через послов, без единой бумажки, что мы надуем Англию.

9) Помянуть, в числе нас заинтересовывающих стран, Кавказ, Армению и, если можно, западные государства».

Внесенный Ленином на заседании пленума ЦК РКП(б) 26 января 1921 г. проект постановления был обсужден, и пленум принял следующее постановление: «а) Заключить торговое соглашение с Англией на основах, защищаемых Красиным, б) Включить в число стран, специально нас интересующих, как все страны Кавказа, в том числе Армению, так все западные государства, входившие в состав прежней Российской империи, со специальной мотивировкой о защите независимости и самоопределения и т. д. в) Постараться внести специальные оговорки о признании независимости трех из упомянутых Англией четырех государств, т. е. Афганистана, Персии и Малой Азии, г) Для определения некоторых деталей внешней политики Туркестана и сопредельных стран создать комиссию в составе тт. Сокольникова, Чичерина и Сталина».

Выполняя предложения Ленина («опровержения всех обвинений Керзона»), через 9 дней английскому правительству была отправлена нота правительства РСФСР. 16 марта 1921 г. в английской столице было подписано торговое соглашение между РСФСР и Великобританией.

Ходоу-хан

Еще одна попытка революционизировать Персию была совершена в мае – июле 1920 года командующим Туркестанским фронтом Михаилом Фрунзе, попробовавшим поднять местное население восточной провинции Хорасан против правительства Каджаров и англичан. Для этого Фрунзе и его советники (получив, по видимости, согласие Москвы) пригласили на переговоры одного из мятежных вождей провинции, давнего врага шахской администрации, Ходоу-Верды хана (родившегося в 1890 г. в местечке Атта Кура и принадлежащего к курдам племени зафаранлу). Прибывший 13 мая 1920 года в город Полторацк (в 1919 году город Асхабад – современный Ашхабад – был переименован в Полторацк в честь революционного деятеля и председателя Совнархоза Туркестанской республики П.Г. Полторацкого) конспиративно, с семью спутниками Ходоу-Верды хан провел там три дня. Помимо переговоров с Реввоенсоветом 1-й армии Ходоу продемонстрировали стрельбу из пулеметов, орудий и даже полеты на аэроплане (в одном из которых он не побоялся принять личное участие).

Как пишет в своей монографии профессор, доктор исторических наук Ольга Ивановна Жигалина (О.И. Жигалина. Курдское движение в иранском Хорасане под предводительством Ходоу. Вестник Новосибирского государственного университета. 2013. Т. 12. Вып. 4), «Реввоенсовет принял решение выделить из состава красноармейских частей бойцов-персидскоподданных и передать их в распоряжение Ходоу. Кроме того, Реввоенсоветом временно было передано Ходоу три пулемета системы “Луйс” с запасными частями, 2 тыс. патронов к ним, 200 английских 11-зарядных винтовок с 30 тыс. патронов. Для отправки всего этого снаряжения были задействованы 15 верблюдов и 1 лошадь. Ходоу-хана с его людьми провожал через границу тов. Г. Калаков с 20 вооруженными всадниками. Этот отряд охранял его и на иранской стороне от нападения английских частей. Все это было сделано конспиративно, как на российской, так и на иранской стороне. Ходоу-хан был весьма доволен поддержкой, которую оказал ему Реввоенсовет Туркестана, и рассчитывал на расширение этой помощи.

По прибытии в свою вотчину Ходоу-хан обещал послать несколько своих способных людей в Туркестан для обучения военной технике. Он также обязался каждые три дня присылать курьера с донесениями. Кроме того, он обещал восстановить связь с Кучек-ханом и о его работе доносить Реввоенсовету… командующий Туркфронтом М.В. Фрунзе уведомил 6 июня главкома С.С. Каменева о том, что “в связи с готовящимся революционным выступлением в Хорасане требуется в возможно короткий срок доформировать Персидский интернациональный отряд, перебрасываемый из Ташкента в Полторацк”. Ходоу умолял большевиков не медлить, поскольку все пограничные ханы, жандармы и даже наемные войска англичан ожидали его выступления и были готовы присоединиться к нему».

Ходоу заявил, что под его командованием находятся три тысячи вооруженных и лично преданных его бойцов. Англичан и шахского правительство не устраивало сотрудничество Ходоу-хана с большевиками, опасались интервенции. Поэтому приехавший к Ходоу на переговоры британский офицер предложил ему не сотрудничать с Москвой, обещая взамен помощь и оружие. Ходоу отказался, сообщив, что не имеет с большевиками дел. Правительство шахской провинции Хорасан предложило ему должность. Но Ходоу и в этот раз отказался.

Прибыв 28 июня 1920 года в Полторацк, Ходоу стал поторопить своих новых «тайных» союзников с выступлением против шаха, но в ходе переговоров выяснилось, что обещавший помощь Реввоенсовет 1-й армии решил отложить эту операцию. Не получив обещанной помощи, Ходоу выступил сам, и к июлю 1920 года поднятое им восстание курдов достигло своего максимума. Но силы были не равны – опасаясь расширения территории восстания, командование английских войск в Персии, губернатор провинции Хорасан Кавам-эс-Салтане (ранее являвшийся личным секретарем Мозафереддин-шаха, а в последствии – премьер-министром Персии) стянули войска и боевую технику (пулеметы и горное орудие). Также использовали против восставших отряды, укомплектованные индийцами, – чтобы, как решили английские инструктора, солдаты не переходили на сторону чужака Ходоу. Под натиском превосходящих сил неприятеля Ходоу с остатками восставших двинулся к границе и 10 августа оказался в Полторацке, где была получена официальная депеша от персидского правительства, требовавшая выдачи Ходоу-хана в Тегеран «как разбойника и убийцу».

Через две недели Ходоу был отправлен в Ташкент «для личного доклада командующему Туркфронтом», и товарищ Фрунзе должен был решить, что с ним делать и какой ответ дать официальному Тегерану на депешу о его выдаче.

13 августа 1920 года Кавам эс-Салтане – будущий премьер-министр Ирана в период кризиса в Южном Азербайджане после окончания Второй мировой войны – сообщил в персидскую столицу о полном подавлении восстания, но из-за того, что в ряде округов опасались новых мятежей и возвращения Ходоу, там были усилены жандармские гарнизоны и увеличено количество караульных постов.

Прибывший в Ташкент 11 сентября Ходоу к Фрунзе уже опоздал – тот получил назначение командующим Южным фронтом и отравился бить Врангеля. Новым командующим Туркестанским фронтом (и председателем Туркестанской комиссии ВЦИК и СНК и председателем Туркбюро ЦК ВКП(б)) стал Григорий Яковлевич Сокольников, который (по постановлению Реввоенсовета) решил отправить Ходоу к самому Троцкому в Москву. Здесь Ходоу, как не проникшийся коммунистическим духом и не имевший революционной ценности, не получил никакой помощи для дальнейшей борьбы против шахского правительства и был отправлен обратно в Туркестан.

Там – ни в Ташкенте, ни в Полторацке – Ходоу тоже был никому не нужен, и он решил вернуться на родину, перейдя ночью 27 марта 1921 года туркестано-персидскую границу. Ходоу сопровождали всего три десятка человек, вооруженных (на всех!) шестью револьверами и четырьмя винтовками. Вскоре немногочисленный отряд был окружен персидскими правительственными войсками. Схваченный мятежник Ходоу был казнен. Попытка революционизировать Персию в очередной раз провалилась.