Текст книги "Персия: эра войны и революции. 1900—1925"

6 июня при громадном стечении народа республиканское правительство открыто возвестило о своем существовании в торжественном манифесте, в котором, как отмечал Исрафилов, «указывало на историю захватной политики английских империалистов в Персии, на полное порабощение персидского трудового народа и уничтожение отечественной торговли. Оно призывало персидский народ сплотиться воедино без различия классов и положений, чтобы выгнать англичан из пределов Персии. Толпа народа, запрудившая громадную площадь Кар-Гузари, в ответ на декларацию правительства восторженно кричала: “Да здравствует Мирза Кучек и Советская Россия!” Однако, несмотря на обещанное Раскольникову “осуществление социализма” обнародованная правительством программа показалась большевикам слишком консервативной».

«Предположительно, что на соседних дачах Пятигорского ОО ЧК “Тургеневка” и А.И. Кабата с июня по сентябрь 1920 года проходили спецподготовку сотрудники Региструпра Полевого штаба РВСР (военная разведка) и Коминтерна, которых затем перебрасывали в Персию для ведения подрывных действий военного характера. Политическое руководство операцией по установлению советской власти в Персии осуществляли члены Кавказского бюро ЦК РКП(б) Г.К. Орджоникидзе, П.Г. Мдивани и А.И. Микоян, которые с июня по сентябрь 1920 года на штыках РККА учредили Гилянскую Советскую республику».

А.Е. Артамонов. Дома отдыха ЦИК/СНК Кавказских Минеральных Вод от Ленина до Хрущева

Настало время создания и так называемой Персидской Красной армии, во главе которой большевики не собирались ставить людей Кучек-хана.

17 июня 1920 года уже упоминавшийся куратор Гилянской республики (замнаркома по иностранным делам РСФСР) Карахан любезно сообщил Кучек-хану, что большевики в его распоряжение направляют известного революционера «тов. Блюмкина и его жену (медичку), заслуживающих полного доверия». В Гиляне появились и другие прибывшие из РСФСР и других союзных республик представители новой иранской революции и Персидской компартии, требовавшие, невзирая на сложившиеся местные условия, немедленного проведения реформ (в том числе и аграрной) на персидской земле.

Тщетно Кучек-хан в июле 1920 года отправил телеграмму Ленину, прося прислать в Гилян людей, имеющих опыт работы в русской революции, и в первую очередь Б. Мдивани, ранее жившего в Иране. Новое правительство (при участии персидских коммунистов) было сформировано без него.

Судьба Кучек-хана сложилась трагически. Оставшись без поддержки, он снова ушел в горные леса. Главой Гилянской советской республики стал Эхсанулла-хан, который провозгласил как главную задачу поход на Тегеран. В Москве на заседании Наркомата иностранных дел проблема с руководством Гилянской республики обсуждалась весьма подробно. И было принято решение ориентироваться на «более мягкий» подход к вопросам Востока. Де-факто это означало, что поддержка Гилянской республики будет свернута. Эхсанулла-хан предпринял свой отчаянный поход на Тегеран, но удачей он не увенчался.

Кучек-хан погиб в горах от холода. Его тело было найдено. Губернатор приказал отрубить голову, которая была выставлена в Реште на всеобщее обозрение.

Сейчас прах Кучек-хана покоится в Реште – в мавзолее на кладбище Сулейман Дараб. Гробница окружена старыми деревьями, что невольно напоминает о лесах, в которых Кучек-хан скрывался со своими отрядами.

Персидский купец Блюмкин

Среди деятелей Персидской Советской Республики оказался и Яков Блюмкин.

Этот весьма знаменитый деятель в 1920 году вступил в РКП(б) и был направлен на военную работу. Летом того же года он принимает участие в создании Гилянской советской республики в Северном Иране в качестве комиссара штаба Красной армии.

Он и дальше будет продолжать работать на Востоке. В 1928 году начальник ИНО ОГПУ Трилиссер поручает Блюмкину ответственное задание – организовать нелегальную резидентуру на Ближнем Востоке. Он должен был обосноваться в Стамбуле, а затем создать разведывательную сеть в Палестине и Сирии.

В сентябре 1928 года Блюмкин с паспортом на имя персидского купца Якуба Султанова выезжает из Одессы в Стамбул, где открывает магазин персидских ковров и успешно легализуется. Из Стамбула он совершает поездки в Иерусалим, Вену, Париж…

Федор Раскольников: обреченный

Личность руководителя знаменитого рейда на Энзели достойна более внимательного рассмотрения.

17 июля 1939 года появилось решение Верховного Суда Советского Союза об объявлении Федора Федоровича Раскольникова, бывшего советского государственного и военного деятеля, невозвращенца, вне закона. Это автоматически означало исполнение смертного приговора при попадании на советскую территорию. Еще 21 ноября 1929 года в СССР было принято постановление ЦИК «Об объявлении вне закона должностных лиц – граждан СССР за границей, перебежавших в лагерь врагов рабочего класса и крестьянства и отказывающихся вернуться в СССР», в котором указывалось о расстреле таких невозвращенцев в течение суток после удостоверения их личностей.

Роль Раскольникова в походе на Энзели и создании Гилянской республики описана выше. Его биография до этих событий во многом проясняет характерные черты его поведения на протяжении всей жизни.

Федор Раскольников был внебрачным сыном протодиакона Сергиевского собора Федора Петрова и дочери генерал-майора артиллерии Антонины Ильиной. В партию большевиков он вступил в декабре 1910 года. После революции осенью 1918 года стал членом Реввоенсовета Республики. 10 июня 1919 года был назначен командующим Астрахано-Каспийской военной флотилией, а 31 июля 1919 года – Волжско-Каспийской военной флотилией.

«Изначально в этом мире, с момента зачатия, он был сознательно нежеланен, – комментирует специально для этой книги психолог Карина Сарсенова. – Это – главный стрессирующий фактор, повлиявший на всю судьбу Федора Раскольникова. Внебрачный ребенок в те времена был клеймом и позором общества и семьи. Отринутый и осмеянный, он неистово стремился доказать всем свою состоятельность, обрести власть и завоевать любовь. Именно поэтому так остро отреагировал на события в конце жизни, впав в реактивный психоз. Изначально его личность обладала психопатическими характеристиками, возможно, переданными по наследству (чтобы решиться на внебрачную связь, его отцу и матери требовалась не столько большая любовь, сколько неразумность неадекватных, не владеющих своими чувствами и побуждениями людей). А может быть, людей, самих переживших нелюбовь собственных родителей и передавших чувство родового одиночества подспудно желанному сыну?

Сыну, который нашел бы в себе силу и смелость противостоять безумной жестокости нашего мира? И ведь он честно пытался реализовать подсознательно усвоенный семейный наказ! Воспитание в приюте всегда носит агрессивный характер. Постоянное насилие укрепило и развило психопатические тенденции и без того сложного мальчика. Из-за деструктивной доминанты Федор был слаб в разумном прогнозировании тех или иных последствий своих решений и предпочитал уходить в эмоциональную, а не рациональную реакцию.

Наверняка и раньше он страдал похожими приступами. Например, письмо Сталину явно напоминает не продуманный план, а истерическую вспышку раненого самолюбия. И участие в смерти Раскольникова НКВД вполне могло спровоцировать это письмо. Он страдал от отвержения со стороны отца и матери. Нехватка любви родителей заставляла искать любовь в “повзрослевшей” форме подтверждения своей значимости и нужности у власть имущих людей. Их предательство именно поэтому воспринималось столь остро – как повторное переживание отвержения матери и отца от рожденного ими ребенка. Но, конечно, Федор так и не повзрослел. Личности его склада, движимые глубоко бессознательными эмоциональными импульсами, остаются детьми навеки. При этом они могут разрабатывать блестящие стратегические планы и добиваться успехов, но неадекватность реакции на стрессы выдает истинную природу их проблем. Пленение и тюрьма катализировали развитие врожденной психопатии, расшатали основы относительной психологической устойчивости».

В 1934–1938 годах Раскольников являлся полномочным представителем Советского Союза в Болгарии, в апреле 1938 года с семьей по вызову руководства поехал поездом на Родину и в Берлине случайно узнал из купленной на вокзале газете о снятии себя с должности полпреда. После этого перебрался в Париж, пытался «договориться» со Сталиным, отправляя письма с просьбой о сохранении ему советского гражданства. После неудачи переговоров сначала опубликовал в местной эмигрантской газете письмо «Как меня сделали “врагом народа”», а через месяц после объявления его вне закона, 17 августа 1937 года, написал свое знаменитое «Открытое письмо Сталину».

24 августа 1939 года, находясь в Ницце, узнав из публикаций во французской прессе о заключении накануне в Москве советско-германского договора о ненападении («Пакт Молотова – Риббентропа»), Раскольников испытал сильнейший шок. Он впал в реактивный психоз, был госпитализирован в местную психиатрическую клинику, где 12 сентября 1939 года погиб при не до конца выясненных обстоятельствах. Согласно наиболее распространенной версии – покончил с собой, выбросившись из окна.

Психолог Карина Сарсенова отмечает: «Развитие реактивной психопатической реакции на публикацию пакта о ненападении – это выплеск накопившихся эмоций. Нужен был финальный повод для нервного срыва. Не сам повод послужил причиной тому, но предательство (так он воспринял решение Сталина) со стороны советского правительства. Вновь пережитое ощущение отвержения родной матерью. Вполне мог покончить с собой, дважды обессиленный отказом от него матери. Федор будто дважды получил запрет на собственную жизнь. Он уже перестал жить задолго до вероятного самоубийства. Суицид лишь проявил факт его психической смерти на материальном плане. Младший брат, законный сын общей матери, также повлиял на его судьбу. Он был объектом вечной зависти, недостижимым идеалом (по причине законности своего рождения). Вполне вероятно, карьера брата повлияла на выбор жизненного пути и ценностей Федора.

Старший брат следовал по стопам младшего, более успешного и уверенного в себе благодаря поддержке социума и родителей. Унизительная доля для мужского самолюбия. Почва для ненависти. Обострение поиска любви от замещающих родителей лиц. Письмо Сталину, как и активная вовлеченность в революционную деятельность, – это бунт против реальности, попытка изменить мир, доставляющий боль еще до рождения, это открытая претензия отцу, обвинение его в растлении матери, в безответственности, в предательстве рода (Сталин и государство бессознательно воспринимались фигурой, замещающей отца, а идея единения пролетариата – попытка создать семью если не на кровном, то на идейном начале). Трагичность – лейтмотив жизни Раскольникова.

Рожденный и воспитанный в эпицентре противостояния общественных стереотипов и личной свободы воли, он стал заложником успешно усвоенной боли. Война и сопротивление – вот форма его бытия. Война с внешним (общество, обозначенные в нем групповые или личностные враги, например, Сталин), но больше с внутренним (бессознательное непринятие своей жизни) противником».

Впрочем, вдова Раскольникова утверждала, что ее муж умер от воспаления легких. Существует и широко распространенная конспирологическая версия гибели Раскольникова – от рук агентов НКВД.

Поэты в Гиляне

В Гилянской советской республике побывали многие известные российские поэты и деятели искусства, например, Велимир Хлебников. Или Сергей Городецкий, который вместе с другими сотрудниками КавРОСТА участвовал в выпуске газеты «Красный Иран». В марте 1921 года Городецкий закончил драматические сцены «Красного Ирана», в которых действовали четыре героя – «красноармеец, перс, шах, англичанин». Эту одноактную пьесу несколько раз сыграли перед воинами Персидской Красной армии.

Поэт и филолог Моисей Семенович Альтман в своей «Автобиографической прозе» описал, как он прибыл в Персию, командированный от РОСТА «в качестве редактора газеты. И я в Энзели стал издавать газеты, даже две: “Красный Иран” и (на персидском языке) с помощью переводчика – “Иран Сорх” (“Красный Иран”). Выходила “моя” газета с вещательными, мной же сочиняемыми аншлагами вроде: “Шах и мат дадим мы шаху. С каждым днем он ближе к краху”. Помещал я в газете и свои стишки…» Один из номеров «Красного Ирана» был выпущен в честь Кучек-хана и образования Гилянской советской республики.

Далее Альтман описывает, что хотя по прибытии в Энзели многие местные жители приветствовали их возгласами «Болшевик, болшевик», ударяя себя руками в грудь и вроде радуясь приходу чужеземцев, то уже спустя три месяца, когда чужаки покидали Энзели, по ним стреляли из окон…

Велимир Хлебников написал в 1921 году стихотворение «Ночь в Персии», упоминавшее в аллегорической форме те гилянские события:

 
Морской берег.
Небо. Звезды. Я спокоен. Я лежу.
А подушка не камень, не перья —
Дырявый сапог моряка.
В них Самородов в красные дни
На море поднял восстанье
И белых суда увел в Красноводск,
В красные воды.
Темнеет. Темно.
«Товарищ, иди, помогай!» —
Иранец зовет, черный, чугунный,
Подымая хворост с земли.
Я ремень затянул
И помог взвалить.
«Саул!» («Спасибо» по-русски.)
Исчез в темноте.
Я же шептал в темноте
Имя Мехди.
 

Побывал в Персии и Эдуард Багрицкий, но еще раньше, как участник Персидской военной экспедиции. Поэт занимает должность делопроизводителя врачебно-питательного отряда, который оказывал помощь больным и раненым. Валентин Катаев напечатал в одесском сатирическом журнале «Бомба» шутливое пожелание «Визитная карточка»:

Э. Багрицкому (Персия)

 
Ты уезжал. Сильней других
Я на вокзале плакал.
– Хоть там уйми
Свой громкий стих,
А то посадят на кол.
 

Отряд передвигался в Персии на верблюдах, и поэтому через пять лет, вспоминая свою персидскую эпопею, Багрицкий назвал его «Верблюжьим походом». В 1922 году поэт написал стихотворение «Голуби», в котором были следующие строчки:

 
…Через Ростов, через станицы,
Через Баку, в чаду, в пыли —
Навстречу Каспий, и дымится
За черной солью Энзели.
 
 
И мы на вражеские части
Верблюжий повели поход.
Навыворот летело счастье,
Навыворот, наоборот!..
 

Багрицкий в Персии научился ездить на верблюде, познакомился с местными традициями и испытывал трудности со своей работой делопроизводителя, порой запутываясь в документации. Когда начался вывод русских войск с персидских земель, то с ними в Россию отправился и Багрицкий, вернувшийся осенью 1918 года в Одессу.

В журнале «Наше наследие» (№ 118, 2016) к 150-летию со дня рождения Вячеслава Иванова была опубликована статья Владимира Енишерлова «Мой милый Солнцеверт», в которой были строки, посвященные событиям 1921 года в Персии. «Зная увлечение Вячеслава Иванова Востоком, С. Городецкий, отправляясь в Персию, предложил ему ехать с ним. Но Вяч. Иванов уже преподавал в университете и вынужден был отказаться. “Милый Сергей, – писал он 14 ноября 1921 года, – ты забыл, что в понедельник, с 7.50 до 9 час., я читаю курс о Достоевском, привлекающий столько слушателей, что шутки с этим шутить нельзя. Итак, к величайшему сожалению, ехать не могу. Кланяйся С.Я. Богдатьеву. Если едешь в Персию, счастливый путь и счастливый возврат. Если будет возможность, привези кишмишу… Целую. Вячеслав». В письме упоминается С.Я. Богдатьев, руководитель ЗакавРОСТА. Так Вячеслав Иванов, будучи в Баку, и не побывал в Персии, если не считать короткой поездки в приграничную Ленкорань.

Давнюю мечту Вячеслава Иванова о Персии воплотил на бумаге Сергей Городецкий, нарисовав и «выпустив» в дни 55-летия Иванова последний, «экстраординарный» номер журнала «Les Puces de Gamin», посвященный юбилею друга. На нескольких его страницах он нарисовал Вяч. Иванова, облаченного в длинную, черную кавказскую бурку, подаренную ему в день рождения, гуляющего по персидскому городу Решт, столице Гилянской Советской республики, и общающегося с жителями, удивленно взирающими на внезапно появившегося на жарких, сонных улицах Решта удивительного среброволосого старца, с любопытством рассматривающего окрестности. Почти все шутливые подписи к рисункам Городецкий сделал на французском языке. И как в “башенных” рукописных журналах, где было много автошаржей, на последнем рисунке изобразил Городецкий себя рядом с юбиляром. Конечно, создавая эти дружеские, добрые рисунки-шутки, не мог не вспоминать Сергей Митрофанович далекие уже времена “Башни”, “сред”, интимный кружок Гафиза, пряная атмосфера которого будила интерес к Востоку, и прежде всего к Персии, те времена, когда пришла к молодому поэту настоящая поэтическая слава. Этим журналом Городецкий отдал дань памяти своему и Вяч. Иванова давнему уже прошлому».

Хлебников: мечта о Востоке

Велимир Хлебников (настоящие имя и фамилия – Виктор Владимирович Хлебников), один из идеологов отечественного футуризма, увидел свет 9 ноября 1885 года под Астраханью в семье орнитолога и лесовода. Получил прекрасное домашнее образование, ездил с отцом в научные экспедиции. Затем окончил гимназию и стал студентом физико-математического факультета Казанского университета. В это же время начал сочинять стихи и прозу. После окончания Русско-японской войны и Первой русской революции отправился в Санкт-Петербург и стал студентом университета, но курса не закончил, так как решил посвятить себя литературе. Хлебников посещал разнообразные литературные вечера, общался с поэтами – символистами и футуристами, в двадцать три года опубликовал свое первое стихотворение «Искушение грешника». Через год вышел первый сборник футуристов, «Садок судей», в котором были и стихи Хлебникова. За несколько месяцев до начала Первой мировой войны вышла первая книга поэта. Хлебников много ездил по России, печатался во многих изданиях, но многие его стихи в период Гражданской войны пропали. Объявил себя Председателем Земного Шара (поэтический футуристический титул).

Подробные рассказы об иранской земле Хлебников услышал еще в Баку, где, подобно многим, искал спасения от ужасов Гражданской войны. Неприкаянный литератор – недаром его называли не только одним из самых талантливых поэтов всего ХХ века, но и едва ли не самым недооцененным при жизни, – после многих скитаний нашел пристанище в семье художника Евгения Самородова. Брат Евгения – Борис – раньше был моряком на Каспии, и Хлебников часами слушал его рассказы о Персии, о прекрасном острове Ашур-Аде, расположенном в юго-восточной части Каспийского моря. На этом острове, как повествовал Борис, даже в декабре земля покрыта цветами.

Хлебников в те первые послереволюционные годы мечтал об общечеловеческом единении, которое, как ему казалось, непременно должно прийти на смену братоубийственной войне. Он даже пытался воплотить его символический прообраз в сообществе Председателей Земного Шара. И, конечно, цветущий остров показался поэту идеальным местом для их резиденции. В то время происходили события, связанные с возникновением Гилянской республики и походом красной Персармии. Хлебников сумел присоединиться к этому походу ради исполнения мечты попасть в Персию. «Видите, персы, вот я иду / По Синвату к вам. / Мост ветров подо мной…» – писал он.

Однако революционные дела волновали поэта намного меньше, нежели возможность приобщиться к местной неторопливой жизни и древней мудрости. В мае 1921 года, пытаясь соединить местные восточные традиции и новые революционные веяния, Хлебников написал «Новруз труда» («…Трубачи идут в поход»). Спустя пару месяцев поэт сочинил «Дуб Персии», в котором были следующие строки: «Под скатертью запутанных корней / Пустым кувшином / Поднимает дуб столетние цветы / С пещерой для отшельников».

Но сразу по прибытии, еще в апреле, Хлебникова поразили чистые краски пейзажа и сохранившиеся на ветвях с осени подсохшие, но яркие яблоки. «Серебряные видения гор голубым призраком стояли выше облаков, вознося свои снежные венцы, – писал Хлебников родственникам. – …Узкие улицы Энзели, бани в зеленых изразцах, мечети, круглые башни прежних столетий в зеленом мху и золотые сморщенные яблоки в голубой листве. Осень золотыми каплями выступила на коже этих золотых солнышек Персии… Это многоокое золотыми солнцами небо садов подымается над каменной стеной каждого сада, а рядом бродят чадры с черными глубокими глазами».

Хлебников начал учить персидский язык. Местные жители отнеслись к чудаковатому, бедно одетому страннику-поэту как к русскому дервишу, именовали его Гуль-мулла, звали в гости, угощали чаем и делились пищей. Однажды вечером его пригласил к себе местный дервиш, и они просидели почти всю ночь – дервиш читал вслух Коран, а Хлебников внимательно слушал. Дервиш подарил поэту традиционный посох и шапку. Хлебников в одном из персидских стихотворений впоследствии написал: «Ты пройдешь в чалме зеленой / Из засохнувшего сена – / Мой учитель опаленный, / Черный, как костра полено…»

Вокруг разворачивались военные действия, правительственные войска начали теснить гилянских повстанцев, главком революционных частей предал своих соратников и перешел на сторону шаха. Но поэта удивительным образом это почти не затронуло. «Хлебников один ушел в Решт, и никто – ни ханы, ни офицеры Реза-хана – не посмели задержать “русского дервиша”, – вспоминал участник тех событий. – Его охраняло всенародное почтение и уважение. Босой, лохматый, в рваной рубахе и штанах с оторванной штаниной до колена, он спокойно шествовал по берегу моря от деревни к деревне. И крестьяне охотно оказывали ему гостеприимство».

Хлебников говорил знакомым о своей мечте остаться в Персии навсегда, но в конце концов все же отплыл обратно в Баку вместе с остатками революционных отрядов. По его признанию, величие персидской традиции произвело на него столь сильное впечатление, что требовалось отдохнуть и осмыслить. А потом поэт надеялся вернуться в полюбившийся край.

Кандидат филологических наук Ольга Дыдыкина анализирует специально для этой книги, различные аспекты персидского периода его творчества и жизни. «Еще в “Азах из Узы” и “Ладомире” Велимир Хлебников развил концепцию движения революции на Восток, и события в Гиляне он воспринял как часть этого движения.

13 апреля 1921 года на пароходе “Курск” Председатель Земного Шара отправился из Баку в Энзели в качестве лектора Персидской Красной армии, но никаких конкретных обязанностей у него фактически не было – он видел в этой поездке чисто духовную миссию. Хлебников проделал в длинном мешке отверстия для головы и рук и, обросший до плеч волосами, с вдохновенным блеском в глазах бродил по Персии, заслужив прозвище “Гуль-мулла”, Священник Цветов, странствующий пророк. “Нету почетнее в Персии – быть Гуль-муллой, – с гордостью писал он. – Гуль-мулла – желанный гость в любом доме, с него не берут денег”. “Лодка есть, товарищ Гуль-мулла! Садись, повезем! Денег нет? Ничего. Так повезем, садись!” – наперебой предлагали ему киржимы.

Дервиш урус ощущал себя пророком, потому что на древней персидской земле, в отличие от Советской России, в мгновение ока ставшей атеистической страной, было живо религиозное чувство. Здесь можно было ощутить себя сродни Заратустре – пророку и творцу биографии человечества, в основе которой лежат исторические катаклизмы, подъемы и падения народов и империй. Странствующий Гуль-мулла искал в Персии некий “новый код”, который привел бы в систему сцепление случайностей, именуемое “историей”. С персами, с трудом понимавшими по-русски, он вел беседы о ключевых фигурах двух культур – Запада и Востока, – а именно о Льве Толстом и пророке Зардеште (Заратустре), основателе зороастризма, как о “первом Жреце, Воителе и Пахаре”, мудрейшем из всех людей. По свидетельству очевидцев, еще в Баку Хлебников посетил храм огнепоклонников Атешгях, чтобы приобщиться к древнеарийским заветам. В Иране он почувствовал себя присутствующим в момент сотворения мира, как в “первые дни человечества”. “В зеленых водах Ирана, – писал он, – плавают красные до огня золотые рыбы”, там “золотые леса Заратустры и золотоокие всюду сады”, там “Адам за Адамом проходят толпой”. Духовной миссии пророка в Персии посвящена и его поэма “Труба Гуль-муллы”, где Иран предстает как перекрестье культур, некий “нулевой меридиан” движения цивилизаций. Так Хлебников осмысливал роль этой страны, занимавшей, по его мнению, ключевую позицию в кросс-культурном диалоге Запада и Востока.

«…Орджоникидзе в свою очередь “заявил [послу] в категорической форме, что никаких наших войск в Персии нет и посему о перемирии между Россией и Персией не приходится говорить, [но] указал, что мы готовы принять на себя посредничество между персидским правительством и правительством Азербайджана”.

Посол, разумеется, не стал опровергать версию непричастности правительства РСФСР к интервенции, тем более что разоблачение ее еще в сентябре 1920 г. стало широко известно.

Тогда нарком Чичерин получил из Лондона от иранского посланника в Англии Гафар-хана ноту, датированную 7 сентября 1920 г.

В ней “с прискорбием” сообщалось, что войска персидского правительства, направленные в Гилян, “чтобы подавить восстание”, захватили в плен группу солдат, среди которых обнаружили бойца 244 полка 28 дивизии Красной армии Михаила Шутова из Ставрополья.

При допросе он сообщил, что “его полк, состоящий из 800 русских, пришел из Баку на судах и был высажен в Энзели. Комсостав весь русский”, командир полка Шонин. <…>

Чичерин написал в Баку, Нариманову: “Каким образом получился такой скандал?”

Ведь Гилянские части должны были числиться добровольческими или находящимися на персидской службе! “Надо принять меры!”

М.А. Персиц. Застенчивая интервенция. О советском вторжении в Иран и Бухару в 1920–1921 гг.

Сквозь ту же призму Хлебников воспринимал революционные события в Иране в целом. Для него это была не победа и не поражение, не вторжение в чужое государство и не братская помощь восставшим кардашам, а виток мирового исторического процесса, закономерность судьбы. Поражение революции и отплытие обратно в Баку не лишило Председателя Земного Шара уверенности, что общий ход истории вернется на круги своя, что революция обязательно придет в Иран и Персия будет советской страной. Во всех произведениях, написанных в Энзели и Реште и опубликованных в газете «Красный Иран» в мае – июле 1921 года, сохранено убеждение в том, что революция, даже экспортируемая извне, и есть тот самый мир Справедливости и Добра, который предвещал Заратустра.

До 1960-х годов персидский период творчества Хлебникова был табуирован, поскольку почти все участники похода Красной армии в Персию оказались репрессированы, а материалы по истории Гилянской республики, находившиеся в государственных архивах, были недоступны. Огромную роль в разработку темы «Хлебников и революционный Гилян» внес востоковед Р.П. Абих (1901–1940), близко знавший поэта в 1921 году в Персии. Абиху адресовано стихотворение Хлебникова «С утробой медною…» (1921):

 
<…>Люди открытий,
Люди отплытий,
Режьте в Реште
Нити событий <…>
 

Кроме того, Абих упоминается в одном из последних писем поэта из Москвы к матери: «Здесь же Абих». Среди бумаг Хлебникова сохранился карандашный портрет адресата стихотворения, нарисованный поэтом.

С 1926 года Абих собирал материалы для книги «Хлебников в Персии. Урус-дервиш» и заранее заключил договор с Госиздатом на ее издание, а предисловие к этой книге должен был написать В. Маяковский. В марте 1930 года Абих сделал доклад о творчестве поэта на тему «Хлебников и Восток». Однако работу над книгой Абих не закончил: в 1936 году он был арестован и впоследствии погиб в лагере. Уже находясь в заключении, он написал жене Н.Л. Левиковой письмо с просьбой спасти собранные им материалы, и та успела до своего ареста отправить к родственникам мужа в Баку несколько ящиков с рукописными данными о Хлебникове и документами о Гилянской революции. Архив этот частично уцелел, пролежав под дровами много лет.

Благодаря Абиху в распоряжении исследователей оказались уникальные материалы, в частности автограф стихотворения «С утробой медною…», черновик стихотворения «Навруз труда», рисунки поэта, несколько персидских пейзажей художника Доброковского, воспоминания о русском дервише разных лиц, в том числе поэта-революционера А. Хесаби, написанные на персидском языке. Основываясь на этих данных, литературоведы подготовили большой корпус статей, посвященных теме Персии в творчестве поэта, а автором первой монографии о Хлебникове стал славист-эмигрант В.Ф. Марков, еще в 1954 году написавший: «Персидская эпопея Хлебникова должна быть интереснейшей главой в будущем романе его жизни».

Исследователи единодушно отмечают, что после поездки в Персию Хлебников испытал мощнейший приток энергии и новых творческих идей. «Теперь я окреп, скоро стану силен, могуч и буду потрясать вселенную», – писал он родным, высказывая намечающиеся планы. Персидские впечатления нашли свое отражение в стихах «Пасха в Энзели», «Навруз труда», «Кавэ-кузнец», «Иранская песня», «Дуб Персии». В поэме «Дети Выдры», утверждающей кардинальную идею Хлебникова о единстве Востока и Запада, Персия рассматривается как «угол русской и македонской прямых». Он пишет о походах варяжских и славянских дружин, русов, на волжских булгар, хозар и страну Бердая на Каспийском море. Изображая сражение между русами и войском Бердаи, Хлебников опирается на тексты из «Искандер-наме» персидского поэта Низами. Хлебников заимствует у Низами элементы исторической фабулы и грани характеров героев, способствующие утверждению основных проблем его поэмы. Александр в «Искандер-наме» выступает в роли не только освободителя страны Бердая, но и носителя идеи мира между Востоком и Западом. Сын Выдры, главный герой поэмы, проводит в жизнь те же идеи единения народов, которые движут героями Низами.