Текст книги "Линка"

* * *

Они урчали, наслаждаясь друг другом, утопая в объятиях, лестном шепоте, уйме ни к чему не обязывающих фраз и обещаний. Я смотрела – неотрывно, желая отвернуться, но не смея этого сделать. Словно боялась, что Дикая кошка Мари прямо сейчас, испив чашу любви до конца, отрастит когти и загрызёт писателя. Одеяло ненужной тряпкой валялось на полу, следом, буквально через минуту, рухнула одна из подушек. Светильник стыдливо пытался озарить комнату тусклым сиянием – словно боясь увидеть что-то лишнее. Или желая спрятать влюбленных от ненужных глаз. Им не нужен был свет, им сейчас обоим не нужно было ничего.

Мари, – Лекса то и дело шептал её имя, а у меня, почему-то, сжималось несуществующее сердце. Девушка извивалась дикой кошкой. Как-то неправильно, неопытно и слишком искренне. Словно не зная, что надо делать и все равно стараясь ублажить своего мужчину. Груди плавно качнулись, мелькнул коричневый сосок. Стон, еще один, потом ещё.

Мне было стыдно – не за увиденное, а потому, что я завидовала. Это Я должна была быть на её месте. Это моя грудь должна лежать в теплых ладонях Лексы, я должна ощущать нежность и ласку его осторожных прикосновений, вдыхать запах его волос, видеть блеск глаз. Это я должна быть вместе рядом с ним, а не она. Почему я не могу быть живой? Почему в мире нет фей и добрых волшебниц, хоть кого-то, кто мог бы прийти и подарить мне – жизнь? Не просто заставить спрятанный внутри механизм двигаться, а тело – ощущать, а быть большой, быть человеком, настоящей девушкой!

Мне было больно. Открылась маленькая тайна, почему Юма не захотела полакомиться мной прямо там, почему решила выждать ещё один день – она знала. Знала о том, что будет сегодняшней ночью. Может быть, эта девчонка – тоже Юмина проделка? Отщипнула от себя кусочек, как сделала это с Аюстой, и заставила прийти к нему? И всё, чтобы… сейчас я готова была увидеть в девчонке, столь нагло завладевшей писателем кого угодно. Предательницу, злейшего врага, хоть саму Юму!

Их любовь касалась меня неприятной, тягучей волной, ощупывала с ног до головы, безобразно и настырно лезла под одежду. Спрятаться бы где-нибудь, забиться в самый дальний угол – и выть там белугой. Это ведь МОЙ Лекса – хотелось мне крикнуть прямо ей в лицо. Это с ним мы были здесь вместе, это мои волосы он мыл под душем, это со мной он писал книгу, управлял бойкой бригадой солдат в компьютерной игре, со мной ложился спать… это я видела его без одежды чаще, чем она за всю свою жизнь – тогда почему он достался именно ей?

Злая ирония – кукла ревнует человека, хозяина, спасителя, того, кто обратил на неё внимание. И теперь я готова рыдать от безысходности. Ловкая Юма, хитрая Юма, умная бестия – она прекрасно знала, как я буду чувствовать себя. Наверно, будь у меня такая возможность, я рвала бы волосы с своего парика, злобно оскалившись, долбилась головой о стену. Будьте прокляты – все и сразу!

А на фоне моего отчаянья они любили друг друга – уже позабыв про недавнюю нерешительность, про неловкость, смущение – теперь ими владело одно лишь желание: не поскорее закончить, а продлить эту на целую вечность. Кровать, грозя обрушится в любой момент, обиженно скрипнула от скачки груза двух тел. Всё равно. Они не тут, мне так казалось, а они вместе – и где-то одновременно далеко. Змея, наконец, доползла до своей звезды, чтобы испить её до дна, осушить. Я смотрела на него – с обидой, на неё – с ненавистью. Словно Лекса познакомился с ней только сегодня, будто не любил её – самозабвенно, на протяжении нескольких лет. Словно ей только что пришло в голову встать между ним и мной. Между ним – и тобой, не скрывая сарказма усмехнулся внутренний голос. Усмехнулся и не нашел больше чего сказать. Разве он может полюбить куклу? Но ведь если бы я была девушкой – нормальной девушкой, я была бы гораздо лучше неё! Гораздо лучше, красивей, доступней и добрее. А с чего ты взяла, ехидный вопрос вновь родился в моей голове, что ему нужна доступная? Что ему нужная лучше, красившее, добрее?

Ни с чего не взяла. Просто я сама так хочу…

* * *

– Зачем она тебя? – большие, серые глаза Мари изучали меня, почти не мигая. В ноздри бил ядреный дух пота – от обоих. Опустошенные, но в то же время, счастливые, они лежали на кровати, предаваясь обычному разговору. Лекса не выглядел уставшим. Он тяжело дышал, натянув по грудь одеяло, словно стесняясь своих рыхлых форм, стараясь их спрятать. Девушка же наоборот – была лишена всякого стеснения. Она провела рукой по моим волосам, немного поиграла с конечностями, словно её и в самом деле интересовало, как двигаются мои руки-ноги.

– Так… – Лекса словно не знал, что ответить на этот вопрос, растерялся. Светильник выдал с потрохами вдруг набежавший на его щеки румянец. Это что же, выходит, писатель боится показаться в глазах своей пассии странным? Боится показаться ребенком, нашедшим интересную игрушку?

Боится – я поняла это по его взгляду. Страшиться, словно альпинист, наконец, забравшийся на неприступную ранее, но очень скользкую вершину. Одно неверное действие, движение, стоит только поскользнутся, как камнем рухнешь вниз.

Он мой, говорил мне блеск в серых глазах, тяжелое дыхание, слипшиеся от пота волосы. Он мой мужчина – везде мой, всюду мой, понятно? Хищница, кажется, смогла разглядеть в этой комнате ещё одну женщину – меня, и теперь настырно, даже не осознавая этого, пыталась доказать, кто здесь главная. Да ты, конечно же, ты, кто ж спорит? Я бросила взгляд на массивную грудь – интересно, будь я живой, у меня была бы такая же? Навряд ли.

– Не хочешь оставить её тут? – она мурлыкнула, откинувшись на подушку, рухнув в объятия писателя. Тот моментально обнял теперь уже свою женщину. Я теперь не нужна. Красивая собеседница, нужная лишь для того, чтобы скрасить одинокие вечера. Откуда-то из недр возникло неприятное слово «френдзона». Вот же ж…

– Нет, – Лекса аккуратно забрал меня из её рук, а мне на миг стало легче.

Завтра меня не станет – ну и пусть. Я вновь смирилась с той судьбой, что была уготована мне ранее. Мной пообедает Юма, насытит свою утробу, потом пойдет искать других глупеньких кукол. Нужна ли мне жизнь, в которой я, как бы ни старалась, всегда останусь куклой? Чтобы я не делала, сколько бы не наращивала свою искру – я никогда не смогу оказаться на месте Мари. Только сейчас, через столько дней я наконец поняла, что есть некие рамки, за которые мне не выйти. Выше головы не прыгнешь, так, кажется, говорили раньше? Не важно. Я могу делать что угодно, например, пробежаться нагишом от одного угла комнаты до другого. А потом разогнать парочку настырных теней светом собственной искры – вот только насколько всё это будет смотреться нелепо? Всё это будет – кукольно, игрушечно, не по-настоящему. Я и сама не настоящая – подделка, куколка с дефектом. Всё, что я сделаю – будет ненастоящим. Ненастоящая любовь, ненастоящая жизнь, ненастоящие страдания. Интересно, Юма очень расстроится, когда поймёт свою ошибку? Что вместо натурального мяса ей подсунули синтезированный полуфабрикат? Нет, не интересно – грустно.

Она ушла, как только встало солнце. Мари не вскочила – грациозно поднялась с кровати, похлопала писателя по щеке, разбудила его поцелуем – по крайней мере, ей казалось, что именно так должна вести себя влюбленная девушка. А я чувствовала дикую фальшь, лежа на подушке на полу. Девушка неторопливо накинула на себя валявшееся поблизости на полу белье, стороной обошла свои же джинсы с огромным пятном на штанине. Ну и неряха подумала я, почему-то заметив его только сейчас.

Она шла – и неторопливыми шагами сообщала этому миру, что теперь она хозяйка. Хозяйка бедного, уставшего, мечтательного философа, писателя на пол ставки и работяги с завода. Но ведь главное что – это писателя. Наверно, не сообщи ей Лекса новость о том, что вскоре его имя засияет золотым тиснением на обложках, этой бы ночи не было. Словно ей для того, чтобы рухнуть в его объятия не хватало именно этой маленькой детали.

– Уже уезжаешь? – Лекса даже не потрудился одеться, когда встал. Вчерашняя ночь, казалось, была не так давно, ещё не так давно он тонул в её ласках и не мог поверить, что всё кончилось. Что теперь ему придется ждать, сколько – неизвестно. Словно его поманили только что надкушенным бутербродом и поспешно спрятали обратно в холодильник. Он чуть не наступил на меня, босая нога лишь в паре сантиметров от меня опустилась на подушку. Меня подбросило, а я перевернулась на другую сторону.

Может, мне рассказать ему обо всём? О Юме – в конце концов, вдруг он придумает что-то? Мне представилось, что он, спохватившись и поняв, какую беду я навлекла на его голову, постарается поскорей избавиться от меня. Или отдаст в службу ОНО. Пристальный взгляд Черной Куртки до сих пор пугал меня гораздо больше, чем все Повелительницы Тьмы вместе взятые. Одна лишь мысль о том, что я попаду в застенки к тем, кто уничтожает аномалии повергала меня в ужас. Сбитая девочка, слетевшая туфелька, широкая пасть ожившего автомобиля – и он, черной тенью прыгающий вокруг монстра. Всё это будто пронеслось у меня в голове. Тише, сказала я самой себе, тише. Ни к чему вспоминать, ни к чему жить. Пусть сдает, пусть выбрасывает.

Они говорили о чём-то – вместе. Минута, другая, третья. Казалось, их прощание будет бесконечным. Я не слышала, старалась не слышать. Сегодня? В семь вечера? Ну, договорились? Он спрашивал и спрашивал, а она, кажется, не желала тратить на него лишних слов. Мол, и так провела с тобой ночь, какого ж тебе еще рожна? Радуйся и тому, что уже получил. И Лекса готов был радоваться, прыгать до потолка и бесконечно витать в облаках. Только сейчас мне вдруг стало понятно, насколько глупы и тщетны мои размышления. Чтобы я не рассказала Лексе, для него сейчас всё это будет неважно.

Хлопнула дверь за девушкой, гулом отдавались её шаги. Кажется, у меня заболела голова.

– Лекса? – наконец, позвала я его. Обнаженный, некрасивый, толстый, он смотрел на дверь, даже не обернувшись в мою сторону, словно от него только что ушла Богиня. Ушла, но обещала вернуться. Сегодня, в семь вечера. Или о чём они там договорились?

– Лекса, – немного погодя и дав писателю прийти в себя. Он тут же обернулся – участливо, хлопнул себя по лбу, бережно поднял меня с пола, положив на стол. Кажется, он что-то бормотал себе под нос, то и дело посматривая на часы, а я боялась – боялась сказать то, что должна.

– Мы скоро поедем домой, да? – успокаивал он меня, пристыжено, словно не я всю ночь видела его без одежды, искал свои трусы. – Тебе там будет хорошо, вот увидишь.

Он словно успокаивал меня. Подготавливал, а может быть, чувствовал свою вину, но не мог понять за что именно, и потому готов был лебезить? Лебезить – перед куклой? Бред? Сумасшествие? Он приедет домой вместе со мной, покажет родным и друзьям и скажет, что я, Линка, и со мной он говорил целых десять дней в номере. Найденыш, говорящий кусок пластика и просто очень хорошая, хм, личность. Я представила, как на него посмотрят, вспомнила давешний страх перед девушкой. Страх за то, что она поймет, догадается, назовёт его больным ублюдком, обдав запахом духов и звонкой пощечиной на прощание.

– Оставь меня, – во рту было горько. Сказанные слова саднили горло, царапали, словно песок.

– Мы… я положу тебя вот сюда и… что? – словно не поняв или издеваясь, переспросил он у меня. Удивленные глаза, чуть приоткрытый рот. Кажется, он не ожидал подобного поворота событий.

– Оставь меня тут. В гостинице. Пожалуйста, – я говорила отрывисто. Четко взвешивая каждое слово, стараясь не разрыдаться прямо сейчас. Мой голос дрогнул, я знаю. Интересно, а как он звучит в голове у Лексы? Может ли он слышать оттенки чувств, эмоций, или до него доходит лишь общий смысл фразы?

– К-как? – его удивлению не было предела. Я ежедневно доставала его одним и тем же вопросом, в памяти еще была свежа моя радость от того, что он заберет меня. – Почему? Что случилось? Ты… ты обиделась, что ли?

– Нет… да! – выкрикнула я, понимая, что не в силах сдерживать рвущиеся из меня слезы. Интересно, увлажнятся ли у меня щеки? Как-то Лекса заметил за мной такой недостаток. – Ты… просто оставь меня, хорошо? Положи туда, где взял и уезжай. Забудь про меня, пожалуйста.

Он стоял, в одном носке и трусах, не в силах поверить тому, что услышал. Еще мгновение, казалось мне, и он отрицательно покачает головой, обзовёт меня сволочью и, наверно, будет прав. Но он промолчал.

* * *

Иногда кажется, что к темноте невозможно привыкнуть. Каждый раз она как будто новая. Обманчиво безопасная, пугающая, страшная, таящая в себе тысячу и одну опасность. Только коснись её, войди в объятия – и сразу познаешь всю её прелесть. Пахло грязью и старой пылью. Мой старый добрый шкаф, в котором я провела неизвестно сколько ночей. Интересно, сейчас день или ночь? Не знаю. Лекса аккуратно положил меня, заботливо постелив какую-то тряпку. Словно я могла и в самом деле почувствовать дискомфорт и неудобство от лежания на жестком. Добрый, застенчивый, бескорыстный Лекса. Маленькая звезда, из источника которой я пила все эти десять дней. Жрала, а в самом конце ещё и вцепилась. Сон, так явственно вспомнившийся мне, заставил меня вздрогнуть. Было тепло, словно меня повсюду окружали какие-то тряпки. Кто я для тебя – человечек? Нет, Лекса, ты слукавил, когда отвечал так. Я не человечек. Не маленький, крошечный выродок, порождение аномалии или что-то в этом духе. Я для тебя самый настоящий человек – и именно потому ты был так удивлен, когда я попросила оставить меня тут. Если бы я сказала. Что это для твоего же блага – ты бы не понял. Мне так хотелось, чтобы он оказался рядом. Открыл дверцу, а те скрипнули в ответ, вновь извлек меня на свет. Усадил за стол, или на клавиатуру компьютера. Чтобы мы вместе напечатали ещё страничку-другую, поговорили – неважно о чём. О том, почему воюют люди, о том, как писать книги. Наверно, я готова отдаться прямо сейчас Юме только лишь за то, чтобы услышать твой голос. Мне вспомнилось, как я дрожала от страха – тогда, когда увидела аномалию. Боялась, что где-то с тобой может случиться нечто подобное. Что из-за угла на тебя внезапно выскочит пьяный автолюбитель, что кто-то опрометчиво забудет поставить канализационный люк на место, что вывеска, столько лет висевшая на ниточке, решит сорваться прямо тебе на голову. И что, даже если ты избежишь всех этих каждодневных ужасов, пред тобой могут возникнуть аномалии – неконтролируемая нечисть этого мира, случающаяся – как ты тогда сказал. Аномалии – случаются, и по доброму улыбнулся. А потом мы смотрели, как доблестные ОНОшники при помощи огнестрельного оружия и новейших научных разработок умело справляются с каждой из них. Словно заранее знают, с чем им придется иметь дело.

Я слышала голоса, целуй уйму голосов. Они кричали, верещали, ворковали. Бибикали сигналами мобилей, зазывали пищащими мелодиями. О чём-то сообщил строгий женский голос. Это с улицы, тут же поняла я. С улицы, наверно, пока я спала, уборщица чистила освободившийся номер и раскрыла окно пошире – проветрить.

Я боялась подняться, сделать хотя бы шаг, приложить хоть чуточку своих сил, чтобы раскрыть легкую, как казалось, дверцу шкафа. Боялась, что открою и увижу пред собой лишь опустевшую, осиротевшую навек комнату. Где-то здесь все ещё витает его запах, кровать всё ещё помнит следы вчерашней любви, на стуле, кажется, отпечаталось массивное седалище. Все следы на месте, а самого его – нет. Словно он умер, ушел навсегда, а я не в силах в это поверить. Я умру? Теперь уже нет никакой разницы. Где ты, Юма?

Меня качало из стороны в сторону, словно несло по волнам. Не знаю, когда я уже успела побывать в волнах, но… необычное, приятное ощущение. Захотелось улыбнуться. Не тем фальшивым оскалом, что плюнули краской на моём лице, а настоящей, доброй, приятной. А Лексы рядом нет.

А, может, он еще не уехал? Спасительная мысль билась где-то в глубине души. Что вот сейчас я вскочу, постучусь в дверцу шкафа, позову его – и он откроет, придёт мне на помощь и… и что тогда? Смогу ли я протащить писателя туда, в мир Юмы? И если она питается той искрой, которую я всё время заимствовала у него – не сделаю ли я только хуже? Я представила, как тело Лексы становится холодным, руки деревенеют, а сам он превращается – в куклу. Безвольную марионетку, не способную даже думать, мыслить, слышать… я вздрогнула, а по телу прошелся озноб. Нет, не надо так. Он хороший, я его люблю, он женится на Мари, у них будет куча Лекс-младших, счастливых, круглых и талантливых.

Иногда мне казалось, что я поднимаюсь и опускаюсь. Тело подрагивало от небольших толчков – может быть, случилось землетрясение? Я раскрыла глаза, заставив себя вырваться из пучины сна, сморгнула. Я попыталась сесть, поднять руку – не получилось. Словно на меня в тот же миг свалился здоровенный булыжник. Парализовало, искра уходит из меня – одновременно с восторгом и испугом подумала я. Мне уже виделась разочарование на лице Повелительницы Тьмы, её злость, ярость – не удалось взять крупную добычу. Ещё вчера она умела ходить, а теперь…

Я услышала голос Лексы. Показалось, тут же отмахнулась я – улица и стены умело искажают чужие крики – иногда кого только не услышишь. Лишь через миг я осознала весь ужас случившегося – меня не оставили в шкафу. Презрев моё мнение, писатель дождался, когда я перестану откликаться на его голос, упаковал меня в какую-то тряпку, а затем пихнул в сумку.

Я не знала. Что мне делать. Радоваться, что меня не бросили? Вопить от ужаса, пытаясь докричаться до Лексы – может быть, он сумеет оставить меня где-нибудь в укромном уголке? Нет, он не послушал меня, сделал по своему, и сейчас даже не захочет слышать. Ни про Юму, ни про то, что ему грозит опасность и… а грозит ли ему опасность вообще? Мысль, столь долгое время таившаяся в недрах сознания, наконец, явилась на свет. С чего я взяла? Почему Повелительница Тьмы не может высосать его сразу? Почему ей для этого нужна я? Он привезет меня, а я окажусь всего лишь приятным сувениром из Столицы. Может быть, он даже подарит мою бездушную тушку какой-нибудь маленькой девочке. Мысль об этом окончательно успокоила меня.

* * *

Колеса стучали на стыках рельс. Откуда знаю? Звук очень похожий, а я почему-то уверенна, что именно так стучат колеса на стыках рельс. Кто-то топтал – прямо рядом с сумкой, словно целая вереница ног выстроилась в очередь – пробежаться рядом с пакетами издавшегося писателя. Вокруг – умиротворенное спокойствие и быт. Кричат о чём-то дети, верно, подравшись из-за игрушки, что-то бессвязно бормочет в телефон женщина. Ваши билеты? Проверяем билеты, – спокойно идет контролер. Я поморгала. Женщина в синем комбинезоне, шмыгая носом, обращалась ко мне. Чего она хочет от меня? Еще одна проекцию Юмы? Теперь-то уж зачем?

Руки сами протягивают к ней какой-то ворох резанных листов, прямоугольник карточки. На столике, за которым я сижу – прозрачная бутыль с водой. Слева – большущее окно, за которым медленно пробегают угловатые в ночной тиши деревья, тусклые фонари, запоздавшие мобили. Прямоугольник карточки ложится на стол, гулко бухает штемпель, оставляя сиреневый круг с россыпью аббревиатур. Слышу визг – это в самом деле дети – мальчик и девочка, дерутся из-за плюшевого медведя, вырывая его из рук друг друга. Мене нетерпеливо и раздраженно окликивают. Ну, чего вам ещё, недоуменно озираюсь я по сторонам? А, билеты забрать…

Сон, очередное наваждение. Жмет ремень брюк, надо перестать есть на ночь черный хлеб. Так не бывает. Сходить в туалет сейчас или потом? А, вдруг, сумки украдут?

Я – Лекса. Хочется глубоко вдохнуть, словно не хватает воздуха. Мне хочется, а Лексе нет. Я вижу его глазами. Что я опять натворила? – паническая мысль в тот же миг родилась, и умерла под напором мыслей писателя. Я слышала их так, будто бы он общался со мной, как обычно. Не читала, не видела, не представляла образами, а просто слышала их. Как будто он говорил вслух. Хочется почесать пониже спины, а ещё не все спят. Увидят, неправильно поймут. И в носу поковыряться охота…

Иллюзия, мне так хотелось, чтобы это было всего лишь иллюзией. Мне только кажется, на самом деле у меня просто разыгралось воображение. Бывает такое – всю жизнь оно молчало, а тут вдруг…

Вагон опасливо шатнулся, замерцала, угрожая потухнуть, лампа, кто-то свалился с верхней полки, огласил проход медвежьим ревом. Из моих рук – то есть из рук Лексы, выскользнул телефон, заскакал по полу. Наступят, почему-то подумала я, увидев в панике просыпающихся людей. Босые, они спрыгивали на пол, не зная, что и думать. Террористы! – громко, протяжно и, наверно, запоздало заголосила толстая тетка с выжженными рыжими волосами. Поезд заскрежетал тормозами по рельсам, а вагон настиг новый удар неведомой силы. Началось, угрюмо подумала я, без лишних эмоций. Казалось, что сейчас мне все равно. Лекса был взбудоражен, но спокоен, готовый действовать. Бросился к какой-то старушке, помог ей подняться. Один человек настырно проталкивался вперед, сверкая в тусклом мерцании лампочки стеклами солнцезащитных очков. Вагон качнуло еще раз – на этот раз уже гораздо сильней. Засбоила проводка, прежде чем погрузить людей в всепоглощающую тьму. Мне казалось, что еще секунда – и я услышу громогласный и победный гогот Юмы. Неужели это всё – ради одной меня? Точнее сказать – из-за одной меня? Неужели она погубит столько людей только для того, чтобы поесть?

Я попыталась встать, но не вышло – я сейчас где-то в мозгу Лексы. Моё тело упрятано глубоко под ворохом пакетов с сувенирами и сумок. Мелькнула мысль о том, что если моё тело лопнет – я уже никогда не смогу вернуться в него обратно, так и застряну – тут. Или не застряну – растворюсь.

Третий толчок был самым мощным. Скрежет метала, вопли, ор и крики, просьбы о помощи, бесконечный поток брани то и дело перемежающийся с славословиями и молитвами Белому Лису. Вагон накренился, застыл, на мгновение – а потом рухнул. Очки надо было снять, подумала я…

* * *

Я не знала, что телевизор может столь красноречиво молчать. Сидела на чем-то твердом, обхватив колени руками, и смотрела перед собой – прямо в монитор. На диване, изредка поправляя солнцезащитные очки, восседал Черная куртка, лениво копошась рукой в вазе с конфетами. Камера репортера умело выхватывала кадры – огнеборец, смело сбивающий пожар струей воды, машину амбулаторной, толпы медиков, ворох раскрытых чемоданов, изодранных сумок, копошащихся на ветру пакетов. Какого-то человека накрыли простыней…

Мне не хотелось верить, что всё это – из-за меня. Молча проходили люди – в форменных синих спецовках, реже – в серых камуфлированных комбинезонах с бронежилетом. Изредка мимо пробегала совсем ещё юная девчонка. У всех гордым знаменем на рукаве пылала нашивка «Служба ОНО». На мониторе возникла корреспондентка, судорожно сжимая в руках микрофон. Она что-то говорила – возможно о жертвах, о катастрофе, о смелости сотрудников службы по борьбе с аномалиями. А может просто передавала кому-то приветы. Мне очень хотелось, чтобы она просто передавала приветы. Хотелось думать, что жертв – нет, что не Лекса сейчас лежит в больничном боксе, обклеенный сотней сенсоров. На грани жизни и смерти. И причиной всему этому – я.

Лучше бы я тогда так и осталась в шкафу. Лучше бы я вообще никогда не появлялась на свет. Лучше бы в тот день станок, собравший меня на фабрике, был сломан, работник пьян, а материал бракован. Лучше бы… в голове крутились сотни таких «лучше бы.

Черная куртка не обращал на меня внимания. Делал вид, что не замечает, как я повернула голову в его сторону, как подобрала колени. Закрыть бы глаза, провалиться во мглу, хоть к Юме. Не хочу больше жить. Посматривая иногда на край стола – спрыгнуть оттуда? И что? Я не смогу совершить суицид, честно говоря, даже не подозреваю, возможно ли это?

Я посмотрела на своего пленителя. Черная куртка как раз закинул в рот очередную конфету, медленно разжевал, словно боясь нарушить тишину. Оно и верно – тишину сейчас нарушать грешно. Я хотела у него что-нибудь спросить, вспомнив, как мне это удалось тогда, во время его боя с Юмой, но не знала о чём. Я боялась, сама не зная чего – что он может сделать со мной страшнее смерти? Юма уничтожена, аннигилирована, или как там правильно это слово? Аюста – она тоже там была – наверняка её ждёт та же самая участь. А меня? Что сделают со мной? Черная Куртка, стоило ему оказаться на ногах, пошёл искать – меня. Словно ему страсть как понадобился одушевленный кусок пластика. Стало прохладно – кто-то приоткрыл форточку. Молча, бессловно, лишь загремели чьи-то каблуки по полу. Цок-цок-цок, отзываясь стуком в ушах, погружая в сон. Мне хотелось уснуть, но не получалось. Глаза упорно не желали закрываться, словно некто решил посмеяться надо мной – смотри, мол, смотри, что ты натворила!

Перевернутый на бок вагон сверкал вскрытым брюхом. Вы слышали когда-нибудь, как рвётся сталь? А я теперь уже никогда не забуду. Вы видели когда-нибудь, как ночь, окружает повсюду – темным мраком, облипая по всему телу, как тина, и утягивая, утягивая вниз, на глубину. Ещё мгновенье – и нечем будет дышать.

Юма вломилась в вагон – по крайней мере, мне так кажется. Обратилась какой-нибудь тварью, женщиной великаншей, для которой весь поезд – игрушка. Помню лишь мощный толчок – будто кто-то отвесил хорошего пинка. Грохот от падения, дикая тряска, а потом – скрежет тысячи когтей по металлу, звук, который, наверно, невозможно забыть и повторить. Метал рвался, обнажая перед теми, кто выжил, не потерял сознания и не закрыл глаза от ужаса небесную синь, с огоньками далеких звезд. Перепуганные люди визжали и кричали – на их глазах обшивка вагона – толстая, прочная, стальная, казавшаяся до этого момента такой надежной, складывалась, как туалетная бумага под пальцами могучей Повелительницы Тьмы. На колени, ничтожества, её величество пришло закусить!

Меня вырвали из сумки – я не помню как именно, помню лишь то, что очнулась в руках Юмы. Наверно, этим бы всё и закончилось. Хищница утащила бы свою добычу, оставив людей с ужасом наблюдать, как в их жизнь ворвалась очередная аномалия, а потом по телевизору крутили бы этот сюжет. В каком-нибудь городе даже поставили бы памятник, а про меня бы никто и не вспомнил. Каково это – узнать, что столько людей умерло лишь из-за того, что ей вдруг понадобилась кукла? Никто и не вспомнил бы, кроме Лексы. Наверно, он пытался за меня заступиться. Наверно, он вскочил, мужественно и отважно, желая броситься на помощь – мне и людям. Маленький, отважный и забавный толстячок, пишущий книги по ночам и разговаривающий с девчачьими игрушками, лишь недавно познавший прелести любви. Бородатый берсеркер, готовый бросаться на любого, кто посмеет встать между ним и теми, кто ему дорог. А еще он просто мой Лекса. Кто я для тебя? – человечек. Наверно, он пытался, я не знаю. Увидела лишь то, что он лежит на земле, как и несколько других людей. Неистово визжала какая-то тётка. Или не тетка, а девушка, а может и вовсе девочка – я не видела. Я застыла, как застывает мышь перед громадой и мощью поймавшей её кошки, оставалось только ждать – когда она решит закончить кошмарную игру в гляделки. Желтые, мерцающие в ночи круглые, злые глаза, зубы Юмы удлинились, обратившись страшными клыками. Засунет в рот? Мне было всё равно.

Знаешь, как-то говорил мне Лекса во время просмотра детективного сериала, когда помощь приходит внезапно и в последний момент, когда уже нет никаких шансов на спасение – это называют роялем в кустах. Плохая, вообщем-то, задумка, неумение придумать что-нибудь оригинальное. Мой рояль был одет в черную куртку, а глаза скрывал за солнцезащитными очками.

Камера выхватила валявшийся в кювете детский ботиночек и я отвернулась. В голове вновь был слышен визг тормозов, потом – чудовище. Мы – аномалии. Почему мы существуем, для чего мы существуем? Я отвернулась, пытаясь не смотреть. Не хочу больше. Не хочу жить, не хочу убивать, ничего не хочу.

Они бились друг с дружкой. Черная куртка перетекал, обращался дымом, плотной струей врывался в черную мглу Повелительницы Тьмы, заставляя её отчаянно реветь. Или это ревел кто-то другой? Не помню. Было пару часов назад, а, кажется, прошла целая вечность. Аюста поначалу пряталась за своей создательницей, неуверенно переводя взгляд с неё на противника. Мне на миг вспомнился монстр из мобиля, как от него гулко отскакивали пули. Здесь никто не стрелял, явно зная, что это бесполезно. Я сидела у Лексы, умоляя его подняться – массивная туша писателя не подавала признаков жизни. Меня грубо отшвырнул в сторону какой-то солдат-ОНОшник. Крякнул от натуги, потащил Лексу в сторону, оставляя меня совершенно одну.

Чужая воля вонзилась в голову, чуть не сбив меня с ног. Острой головной болью отдался приказ – лечь на землю и не двигаться. Ещё недавно кричавшие люди, умолкали, бесчувственно валясь с ног. Солдаты специальной службы утаскивали людей подальше – от развернувшейся битвы. Юма, ожесточенная, обескураженная и азартная, билась без жалости. Каждый удар – смертельный. Змеей извивался юркий человечек. Спа-ать, протянул голос у меня в голове, навалившись со спины вместе с непосильной слабостью. Над головой всё так же бесчисленно звезд. Дерутся. Я хлопнула глазами – по крайней мере, мне так показалось, упала на колени. Лекса теперь в безопасности? Наверно. При мысли об этом стало гораздо теплей; теперь можно и умирать. А в воздухе пахло – не знаю чем. Необычно, слишком свежо и слишком… жизненно? Чем пахнет жизнь? Не знаю, но она была повсюду – стоило мне лишь пошевелиться, коснуться её, потянуть за приветливо неторопливую нить искры.

А потом был туман – сначала я приняла его за то, что я просто засыпаю. Ухожу в небытие. Проваливаюсь в пучину сна, вот-вот забудусь – может быть навсегда? А туман полз, иногда словно пробуя людей на вкус, лизнув их буквально краешком, огибал, уходил в сторону, пока не наткнулся на меня. Стало страшно – всего на миг. Вдруг сейчас навалиться удушливость, вдруг сейчас меня утащит – в пучины мрака, теперь уже навсегда. Лексу утащили, я здесь одна, а жизнь… жизнь повсюду.

Черная куртка проигрывал. Верно, не рассчитав своих сил, он перетекал из одного состояния в другое – уже не здесь, совершенно в другом мире. Мрак, навалившийся на нас, окутал облаком, перенес куда-то в другое место. Словно я опять была во сне. А может быть и была?

Аюста пятилась, изредка из её маленьких ладошек вырывался стройный луч света, норовя попасть в моего нежданного спасителя. Не раз и не два ей это удавалось, а мужчина, казалось, даже не замечал этих комариных укусов. На лице малышки – слезы. Она боролась сама с собой, с нежеланием помогать своей повелительнице, и всё же подчинялась. Стоило Юме хоть раз её окрикнуть – и она обращалась в послушную куклу. Марионеткой, неестественно вытягивала руки, силясь сопротивляться чужой воле, в конце концов, сдаваясь.