Текст книги "Линка"

Оставайся, увещал её голос. Мы будем вместе. Ты останешься тут, а я – вернусь, я снова смогу! Что именно она сможет, я не знала. Ладно, ладно, раз так, значит, будем драться! Я не хочу вновь становиться чьей-то легкой добычей, я уже не та глупенькая кукла, спрятанная в глубинах душного шкафа. Теперь-то я уж знаю, как защитить саму себя.

Моё сознание не выкинуло за пределы, как я надеялась на это. Я не ощутила себя человеком, по прежнему оставшись куклой – неподвижной и очень слабой. Что ж, если паниковать, то сейчас самое время…

Трюка, догадалась я. Она наверняка закидывала сюда. Наверх не одну свою жертву. Всех тех, неугодных, что посмели посягнуть на её, как она говорит, Лексу. Каждого, кто хотел жить и хотел быть рядом с писателем.

Не нужно драться, проворковало у меня в голове. Драться – это нехорошо, это плохо, это очень некрасиво. Мы не будем драться, потому что ты хорошенькая.

Хорошенькая… Нехорошее слово, скрипучее, жалостливое. Словно на тебя смотрят через призму своих недалеких взглядов откуда-то сверху и жалеют – какая маленькая, миленькая, хорошенькая. Мне вдруг вспомнилось, что у Юмы за этим словом следовало другое – вкусненькая…

Не хочу быть ни хорошенькой, ни вкусненькой. Напрячься и – свалиться отсюда. Рухнуть с полки на пол, упасть – чтобы эта тварь не добралась до меня. А она хочет – хочет высосать из меня остаток искры. Что же она такое? Очередная аномалия? Вы все – аномалии, напомнила о себе Диана. Захотелось сплюнуть.

Моё тело не слушалось. Решило, что я вволю с ним уже наигралась и теперь можно мне не подчиняться. Неужели… неужели я тут так и останусь?

– Тебе стоило бы закрыть глаза, – внятно произнесла мышь. Спокойно и без лишней злобы.

Мне же казалось, что вурдалаки из книги Лексы ожили и медленно подбираются. А я – Элфи или даже Ланая-целительница, не могу и шага ступить от связавшего меня страха. Ещё мгновение – и они набросятся на меня, разорвут, поглотят и… и что тогда будет? Как эта игрушка тут оказалась? Может быть, она поглотит моей искры – и сможет уйти отсюда? Трюка же как-то перемещается, что мешает этой…

Я боялась моргать. Боялась, что стоит мне на одно мгновение прикрыть глаза и тогда случится страшное.

– Иди же ко мне, иди, иди, иди… – её голос дрожал от нетерпения. А моё тело, вдруг набрав силы, приподнялось. Я обрадовалась собственному успеху, может быть, не всё так уж и плохо?

Всё и в самом деле было не так уж плохо, всё было гораздо хуже, чем я могла себе только представить. Моё тело двигалось без моей на то воли. Рука дернулась, словно ведомая неким кукловодом, медленно опустилась на покрытую пылью древесину. Я ползла к ней – как жалкий раб, на коленях. Верно, захоти она и я склоню перед ней голову и паду к лапам. Разве что о пощаде молить не буду. Но ведь это только пока.

В её взгляде был неутолимый голод, терзавший на протяжении нескольких лет. Наверно, будь у неё язык, она бы облизнулась. Всё ведь возвращается на круги своя – меня хотели съесть, я спаслась, теперь меня вновь хотят пустить на ужин. Беда лишь в том, что в этот раз я ничего не могу исправить.

Стало смешно – великая и могущественная, нет, не Трюка – Юма не смогла пожрать меня, но вместо неё это сделает обыкновенная плюшевая мышь. Уверена, если где-то есть ад для аномалий, то ей будут показывать момент моей смерти целую вечность.

Я моргнула, забывшись всего на мгновение. Трюка, верно, решила увидеть мою гибель воочию, а потому уже была здесь. Выжидала, подглядывая откуда-то из-за угла, наслаждалась моментом, а сейчас не упустит возможности отпустить какой-нибудь едкий комментарий в мою сторону. Нечто противное на прощание, дабы я познала всю свою ничтожность перед смертью и отдалась во власть гибели без лишних трепыханий.

Палка – по крайней мере это больше было похоже именно на неё, явившаяся в воздухе, заострилась с одной стороны, став напоминать иглу или зубочистку. Получившийся клин обрушился на ту нить, что связывала меня с мышью, разрубив её. Моя пожирательница, кажется, взвыла от досады и нежелания признавать, что долгожданный обед больше не принадлежит её власти. На мою спину что-то надавило – несильно, но ощутимо – не иначе как плюшевая единорожка решила оседлать меня саму. Через мгновение нас окружил вихрь, закрывая от новых нападок брошенной игрушки, чтобы выплюнуть через мгновение уже на компьютерном столе.

Хлопнула входная дверь, прозвенела связка ключей, рухнувшая на тумбочку – Лекса вернулся домой. Я его еще не увидела, но меня уже успела коснуться вся гамма его усталости и раздражения.

Трюка, спасшая меня от неминуемой гибели, стояла там же, где и оставил её писатель, а вот я валялась на столе. Интересно, почему она спасла меня? Почему в самый последний момент пришла на помощь? Или это была не помощь? Возможно, ей хотелось, чтобы в будущем за мной был должок. Возможно, она просто продемонстрировала мне то, что со мной станется в случае, если я не признаю её власти. Возможно – тысячи всяких разных возможно, так и лезущих в голову. Сегодня вечером у нас с ней состоится разговор – давно назревший, а теперь и попросту необходимый. Пришло время расставить все точки над «и».

* * *

Лекса ворочался во сне. Беспокойно, словно не мог найти подходящей позы для лежания. В комнате было душно – перед сном он, зачем-то, закрыл все окна. Словно пылавшая огнем, жарила батарея, да так, что жарко стало даже мне.

Я сидела на компьютерном столе, свесив ноги с края. В последнее время это было единственным моим ночным развлечением. Смотреть на то, как писатель мирно посапывает в две дырки, да болтать ногами из стороны в сторону. Мне нравилось ухать с головой в мир собственных фантазий и размышлений, где не было место аномалиям и Трюкам, где я была человеком и могла быть с Лексой сколько душе угодно.

Временами на меня накатывала грусть. Я видела, как нить сновидений Лексы вьется в ночи, как ловко ухватывается за неё Крок и его мелкий собрат, как вальяжно ходит в его сны Трюка. А мне туда вход был заказан. Голубая единорожка наотрез отказывалась пускать меня, вышвыривая обратно с каждым разом. Если я такая вредительница, как она говорит, почему же не делала этого, когда я была с Лексой там, в столице?

А нить, словно зная о запрете, манила меня всё больше и больше, словно мечтая увлечь в страну воображения писателя.

Я не могла уснуть, страдая от каждого своего сна, потому что в каждом было одно и тоже. Я уже не парила крохотной змейкой-искоркой, что тянется к звезде, вовсе нет. Мне виделись сны, в которых я была счастлива. В которых Лекса был мой муж – мы гуляли с ним по парку. Могли смеяться, наслаждаться жизнью, отдыхать – вместе. Там я тонула в его объятиях, ощущая кисловатый запах его пота и волос. Там мне было хорошо – до умопомрачения. А потом приходилось просыпаться. Яркость мира гасла в один миг, стоило мне встретить очередной день. С язвительной усмешкой приходило осознание того, что всё это – всего лишь грёзы. Глупые, неразумные, ни к чему не ведущие. Что есть мир, в котором я – всего лишь кукла. Ты правда думаешь, что он хочет любить куклу, пошловато усмехается Диана. С каждым разом, когда я вспоминала эту фразу, она становилась всё ядовитей и неприятней. Словно Всевеликая Художница не пожалела собственных обширных запасов искры на то, чтобы наделить свои слова достаточной долей желчи. И теперь они, слова, прокрались в самую мою суть, чтобы гнить и разлагаться – изнутри.

Я никогда не любила ночи, потому что ночью за мной раньше приходили разве что кошмары. Время кошмаров прошло и я теперь я скучала по ним. Кошмары были не так ужасны, они заставляли лишь бояться, страшиться собственной гибели. Сейчас я могла наслаждаться лишь обрывками счастья. Мышь, которую я видела сегодня там, на верхней полке, видимо, знала, куда следует бить. Знала и чувствовала, видела меня всю и насквозь. Я ухмыльнулась – кажется, в этом доме даже носок, набитый газетной бумагой будет обладать какими-то необычными способностями. Все, кроме меня…

Трюка стояла рядом. Ещё мгновение назад её не было, и вот теперь она столь же сосредоточенно, как и всегда, смотрела на Лексу вместе со мной. Я хотела у неё спросить, как же она это делает, но слова потонули где-то в глубине души. Я не решалась заговорить первой. Честно говоря, от того, что плюшевая волшебница была столь рядом со мной, меня бросало в дрожь. Необычная игрушка. Непросто кусок тряпки, набитый ватой, непросто безротая мордочка и выражение вышитых глаз. Интересно, чтобы сказала по её поводу Диана? Я бы многое отдала, чтобы посмотреть на их беседу. Посмотреть, потому что это будет безмолвный разговор, страшную тишину которого не осмелится разрушить ни один посторонний звук. Трюке бы Диана никогда не сказала о том, что не говорит с плюшевыми игрушками, Трюке бы она не посмела сказать много того, чего сказала мне.

Я прислушалась к самой себе, желая услышать от поселившегося голоса Дианы хоть какое-нибудь опровержение. Гневное, спокойное, хоть какое-нибудь. Внутренний голос молчал.

– Трюка, что это было? – наконец, выдавила я из себя, пытаясь начать разговор. Оказалось, мне нужно было набраться смелости только для того, чтобы задать всего один единственный вопрос. Всего один, чтобы все остальные градом высыпались на её плюшевую голову.

– Что это была за тварь? Которая там, сидела? И… почему ты меня спасла? Почему ты меня туда кинула, а потом спасла?

Трюка не торопилась. Ночь ведь только началась. Она словно давала мне выговориться, ожидала, когда мой вопросный поток иссякнет. Меня, в самом деле, хватило ненадолго. Я вдруг поймала саму себя на том, что начинаю повторяться и путаться в словах, успокоилась. Наверно, в её глазах я выгляжу сейчас самым глупым существом на свете. А меня душили любопытство и страх.

– А теперь по порядку, – наконец, произнесла Трюка. В её голосе было высокомерие – короля, позволившего холопу как следует изложить ранее рассказанный, сбивчивый рассказ. Мне захотелось вздохнуть и набрать побольше воздуха в грудь. С осознанием этого меня кольнула мысль о том, что с каждым днем я всё больше и больше становлюсь похожей на человека. На человечка, на этот раз, вместо Дианы в моей голове прозвучал Лекса. Помотать бы головой, прогнать наваждение, да что подумает Трюка?

– Что это было за существо? Ну, которое на меня напало…

– Это неразделенная любовь Лексы.

Меня словно бы иглой кольнуло пониже спины. Я уставилась на Трюку, словно ожидая, что она сейчас ухмыльнется и скажет, что это просто шутка. Глупая, некрасивая, сказанная не к месту. Шутка.

Он любил её. Два горячих тела на одной кровати, кошачья грация, мощь слона, слившиеся воедино в танце объятий, прикосновений и поцелуев. Музыкой им был скрип возмущенной подобным варварством кровати – Лекса и сам не маленький, а тут ещё такое вытворяют…

– Неразделенной любви? – я наконец осмелилась переспросить. Но ведь там, когда мы были с ним в столице…

– Давным-давно, – Трюка не слушала моих сбивчивых разъяснений. Я существовала для неё только как слушатель, но не как существо, которому позволено высказать своё мнение. Пришлось замолкнуть. Трюка покосилась в мою сторону, умолкла в ответ, о чём-то задумалась. Может быть о том, что начало нашего разговора очень похоже на начало детской сказке?

– Когда-то, – наконец, отыскав подходящее слово, поправилась единорожка: – он любил девушку. Не знаю какую. Красивую или нет. Страстно любил, готов был отдать всего себя – ей. Ещё даже не подумывал о том, что когда-нибудь захочет стать писателем. Это грустная история – и очень похожая на тысячу других. В мире на каждое «я тебя люблю», ты мне нужна» и «будь со мной», всегда останутся свои «а я тебя нет», ты «мне не нужен», и «отстань». А он любил – по-настоящему. Знаешь ли ты, что такое любить по настоящему?

Я чуть не ляпнула в ответ, что, конечно же, знаю. На миг я призадумалась – а люблю ли я Лексу? Или это всего лишь мимолетный порыв? Он – единственный человек, заговоривший со мной, сумевший найти меня, решивший меня оставить себе. А если бы таких, как он была сотня? Да что там – хотя бы десяток? Смогла бы из всех них я выбрать одного его?

– Она не хотела его мучить, и говорила ему в лицо своё мнение. Называла другом, не желая переходить черту. Это правильно, она молодец.

– А то существо? Как это связано… – перебила я и тут же пожалела об этом. Трюка наградила меня взглядом, исполненного столь неистовым презрением за то, что я посмела прервать её, что следующее моё слово могло положить бесповоротную кончину нашей беседе. Вечную обиду.

– Они встречались – как друзья, конечно же. А он теплил надежду. Каждая встреча. Разговор с ней в сети, любое незначительное действие – он готов был уцепиться за всё, желая обратить это в намек. В намёк на нечто большее. Ему казалось, что будь он чуточку настойчивее – и он сможет её завоевать. Это обострилось, когда она подарила ему плюшевую мышь. Он был на седьмом небе от счастья, приняв её не просто за намек – за знамение. И, верно, он был прав – это оказалось знамением развала их отношений, даже как друзей. Он любил эту мышь почти так же, как саму девушку, искренне веря, что вся эта любовь передастся на расстоянии.

Твой Лекса немножечко дурачок. А может, даже, и не немножечко, – хихикнула откуда-то из закоулков памяти Диана. Прогнать бы настырную, поселившуюся в моей голове художницу, но только сейчас я начала осознавать, насколько же она была права. Мне казалось, что она хочет оскорбить писателя, принизить его – а оказалось, что нет. Лекса и в самом деле чуточку сумасшедший. Ты правда веришь, что не будучи сумасшедшим, можно написать что-то не пресное, что-то новое и востребованное? Извращения, странности, девиации – вот что привлекает людей в творчестве. Изюминка, за которую так хочет уцепиться сознание, заноза, впивающаяся в душу, искривленный шаблон. Гении, понимаешь ли, брак-с в этом мире. Они нарушают целостность мира, они – клеймо, белое пятно на черной простыне мироздания – кто же такое потерпит?

Я не верила Диане, отрицательно качая головой. Сейчас мне не хотелось верить Трюке. Последнюю это мало волновало, потому что она продолжала – самозабвенно, словно давным-давно мечтала кому-нибудь поведать эту историю.

– Он любил ту девушку даже после окончательного разрыва. Искал пути наладить с ней отношения – вновь. Не желал признавать поражения, не желал отступить и, в конце концов, однажды создал маленького монстра.

– Значит, та мышь… она тоже хранитель, да?

Трюке показалось, что этот вопрос риторический и ответа не требует, потому промолчала.

– Но ведь… как такое возможно? Искра же… – я судорожно пыталась вспомнить о том, что вешала мне на уши Диана. На этот раз голов ОНОшницы решил предательски молчать. Мечтала избавиться? Получите и распишитесь!

– Могу предположить, что тебе наговорили, будто мы – идеи, образы, нерожденные книги, да?

Плюшевая волшебница, кажется, читала мои мысли. Меня бросило в дрожь при одной только мысли об этом – ничего хорошего эта её способность мне не сулила. Трюка, кажется, поняла свою ошибку, поторопилась исправиться.

– Ты была в ОНО. Это не такой уж секрет, как тебе кажется.

– Откуда ты…

– Всё, что знает Лекса, знаю и я. И ты тоже.

Многое после этого объяснения встало на свои места. Вот, значит, откуда у меня все присказки, поговорки, прибаутки? Но если всё так, как сказала Трюка, почему же тогда…

– Почему же тогда я ничего не знала ни о тебе, ни о этой истории? Если верить тебе, я должна была бы вспомнить. И то, что лазить в его сны нельзя – тоже бы знала!

– Ты – чужая. Ты рождена не его искрой, ты ею лишь подпитана. Тебе ведь об этом говорили?

Говорили, говорили и не раз. Доктора, кажется, была на седьмом небе от счастья, только и видя во снах то, как бы облепить меня куда большим количеством датчиков. Ибо тех не всегда хватало и не всегда они, де, улавливали какие-то там волны.

Ты аномалия – необычная, двойная. Питалась от двух искр, двойной хранитель, слуга двух господ. Диана говорила это так, будто бы я должна была в тот же миг раскраснеться от гордости за представившуюся мне честь.

– А что же случилось потом? – я решила вернуться к истории.

– Он принял её отказ. Время, говорят, лечит. Ему нужно было нечто новое – занятие, в которое он мог бы направить свою энергию, свою искру. И он решил овладеть словом.

– Просто вот так сидел на диване и вдруг стукнул себя по лбу – а не стать ли мне писателем? Так, что ли?

Трюка вновь оценивающе посмотрела на меня. Моя наглость, кажется, была ей не по вкусу, а я сделала себе заметку на будущее – держать язык за зубами, спрашивать более учтиво. Гордость гордостью, но уж пусть лучше Трюка смотрит на меня нейтрально, чем как на врага. Быть её врагом – я это осознала, крайне опасно.

– Нет, конечно же. У него уже были задатки. – моя собеседница снизошла до ответа, видимо, решив пока не оскорбляться. – Он любил читать, сочинять истории. Даже начинал что-то писать мальчишкой. Ему было до жути интересно наблюдать, как мысль, долго томившаяся в закоулках сознания становиться словом. А потом оживает перед читателями в воображении. Его бывшая хранительница – он звал её Ирой, начала сдавать и терять свои силы. Когда-то она умела задавать тон его жизни, наполняла его – надеждой, сама же подпитывала её, избрав любовь к девушке своей подпиткой. Разлад отравил её душу – и оставил в самом Лексе долго не заживавшую рану. Крок очень долго старался и ему удалось справиться.

Крок, вспомнила я. Почему же он мне ничего подобного не рассказал? А, может быть, просто забыл? Старость ведь. Или, история рассказанная Трюкой – вымысел от начала до конца? Тогда кто же там, на самой верхней книжной полке? Диана почему-то предпочла умолчать, что эмоции могут обращаться в хранителей? А если верить моей плюшевой выскочке – она родилась именно из этой, обреченной любви…

– Если тебе показалось, что Великая и Могущественная изменила своё мнение о твоей жалкой персоне, советую подумать ещё раз. Я спасла тебя лишь по той причине, что она могла съесть твою искру – и тогда погребенное, забытое чувство вспыхнуло бы в нём с новой силой. Он забыл бы Мари, точнее, поставил бы её на планку ниже, а свою бывшую любовь – превознес. И, боюсь, от этого нет лекарства.

– Почему же тогда вы держите её наверху? Это ты её туда посадила?

– Нет. Лекса сам, однажды, зачем-то положил её туда, а потом забыл. Словно перерос свою былую страсть, вышел на новый уровень понимания, оторвался от старого. Я не хочу, чтобы Лекса страдал.

– Тогда почему не избавитесь от неё? – переформулировала я свой первый вопрос. В который раз мне стоило прикусить язык. Однажды моя болтливость меня и погубит, впрочем, однажды с Юмой и так чуть не погубила…

Трюка не ответила. Не пожелала зря сотрясать воздух словами, верно, решив, что я просто не смогу понять всей важности. А, может быть, хотела, чтобы я догадалась до этого сама? В конце концов, она не обязана рассказывать мне абсолютно обо всём.

– Трюка… можно я буду обращаться к тебе так?

– Великая и Могущественная Трюка, – незамедлила вставить моя собеседница, обидевшись на мою невнимательность.

– Великая и Могущественная Трюка, – покорно повторила я, – а ты тоже – эмоция? Часть эмоции? А Крок? Ведь если верить ему и тебе – Лекса тогда ещё не был тем писателем, каким стал сейчас.

– Крок родился из страха.

– Из страха? – сегодня, верно, была ночь моего удивления.

– Мальчишку по ночам мучили кошмары. Плюшевый крокодил сестры оказался как нельзя кстати. Его было приятно обхватить обоими руками, прижаться к нему, согреться – и надеяться, что он защитит от кошмаров.

– Хочешь сказать, у каждого ребенка так? Что каждая игрушка, на самом-то деле, живая, достаточно лишь очень сильно её полюбить, или очень сильно бояться по ночам?

– Нет. Не каждая. Тебе ведь говорили, что каждый человек, наполненный искрой чуточку больше, чем обычно, создаёт себе хранителей. Так вот, как ты понимаешь, Лекса мог сделать из крокодила сестры хранителя. А вот сама его сестра была на это неспособна.

Ещё один ответ на некоторые вопросы рухнул в копилку моих знаний. Мир раскрывался передо мной с новой стороны, становился щепотку вопросов меньше, на чуточку проблем тоньше и на уйму новых задач толще. И интересней.

Может быть, жизнь – это интерес? Странное понятие – жизнь. Прячется в самых простых, обывательских вещах, а ты пробуй найди-отыщи. Докумекай-догадайся. Если бы мне было не интересно говорить с Трюкой, если бы изнутри меня не снедало любопытство, если бы мне не хотелось посмотреть на мир снов Лексы – воочию, смогла бы я жить? Была бы эта жизнь хоть на капельку такой же яркой, как сейчас? Позабытая мной цепь определений – что же такое жизнь, казалось, вот-вот пополнится новым звеном. Зазвенит, зазвучит, пробьет колокольным звоном у меня в ушах – и тогда я вновь коснусь жизни. Стану к ней на полшажочка, но ближе. Что ждёт в конце пути? Не знаю.

Мне вдруг стало интересно – а сама Трюка? Задумывалась ли она когда-нибудь, почему она – живая? Задумывалась хоть раз над тем, почему может перемещаться? Откуда она знает ответы на многие из вопросов, которые я задавала? Придумала на них ответ сама? Узнала от Лексы? Но что-то я сомневаюсь, что писатель подозревает, из чего рождаются его собеседники. Кем он сам-то нас считает. Порождениями собственного больного разума, скрытыми личностями, возжелавшими выйти на свет хоть в каком виде и заговорить с ним при помощи окружающих предметов?

– Откуда ты столько знаешь про искру? Я тебе ведь ничего не говорила о ней и…

– Только не думай, что только ты одна смотрела телевизор и читала новости в сети. Люди не видят изнанку мироздания и сотни сетей – любви, ненависти, жадности, счастья – всего спектра эмоций, что окружает их. А я вижу. Я вижу, как он творит, вижу, что при этом уходит из него. Думаешь, тебе одной снилось, как ты червем ползешь к огромной звезде, желая – вкусить, желая познать?

Мне нечего было ей ответить. Мне про искру рассказала Аюста, точнее дала определение тому, что я видела и ощущала – в писателе и вокруг себя самой. И лишь потом я начала думать и предполагать самостоятельно…

– А ты…

– Довольно вопросов. Я пришла лишь поговорить с тобой, а не участвовать в допросе.

Мы помолчали – вместе. Трюка теперь уже не казалось мне такой страшной. Однако, мне казалось, что плюшевая единорожка и в самом деле здесь не только для того, чтобы пояснить мне чуточку больше о устройстве мира. Молчание в тот же миг стало каким-то нехорошим, звенящим. Мир норовил с головой нырнуть в молочную, густую тишину и потонуть в ней, оставив нас с ней двоих – наедине. Лекса перевернулся на другой бок – слишком беспокойно. Трюка оторвала свой взгляд от меня и направила его в сторону писателя.

А она ведь любит его. Любит, точно так же, как и я. Пытается увидеть в нём не только источник своей жизни – человека. Интересно, а наша любовь к нему – тоже запрограммирована? Память, характеры, чувства – Диана, кажется, говорила мне что-то об этом, но этот кусок нашего диалога выветрился из моей головы – полностью. Я вспомнила о нём только в тот момент, когда Трюка намекнула, что она и все мы обладаем некоторой частью памяти нашего драгоценного писателя. Она любит его, может быть, гораздо больше, чем я, вот только её с Лексой связывает нечто другое, чем меня. Мои чувства к нему родились из одиночества, из внезапного спасения, из внимания с его стороны. Интересно, как дело обстояло тут?

– Великая и Могущественная должна извиниться перед тобой.

Наверно, будь у моих глаз такая возможность, они бы полезли на лоб. Сама Великая и Могущественная Трюка извиняется передо мной – вот это номер, вот это представление, вот это неожиданность! Мне такое не могло и привидеться в мечтах. Заметив моё смущение, удивление и растерянность, Трюка поторопилась пояснить.

– Трюка упомянула твою прошлую хозяйку. Наверно, не стоило этого делать.

Я почему-то припомнила, как назвала Лексу хозяином и как он жутко на это рассердился. Интересно, а как сама Трюка зовёт писателя?

– Мы очень связаны с теми, кто подарил нам жизнь – хотя бы капельку, хотя бы искорку, хотя бы маленький намёк. Люди бы назвали эту тему личной, святой, тем, до чего нельзя касаться грязными руками. Некое вето, табу, если хочешь.

– Поэтому я так разозлилась?

– Да. Это рефлекс, которым обладают все такие, как мы. Впрочем, если ты думаешь, что я спасла тебя только ради того, чтобы извиниться перед тобой, то ты глубоко заблуждаешься. Великая и Могущественная хочет говорить с тобой о… сотрудничестве.

* * *

Я думала. Времени для того, чтобы подумать у меня было больше, чем предостаточно. Вчерашний вечер закончился тем, что моё любопытство урчало от удовольствия. Трюка рассказала мне о многом, не забыв при этом насыпать ворох новых вопросов.

Она спасла меня для того, чтобы сотрудничать со мной и для того, чтобы спасти Лексу от старой, заскорузлой, неразделенной любви. Допустим, Диана недоговорила мне, чуточку приврала, но почему я должна верить голубой единорожке? Плюшевая волшебница, насколько я помнила, с самого моего появления в этом доме меня на дух не переносила, сейчас же поспешила изменить мнение. Сменила гнев на милость, переведя меня в разряд чуть выше комнатной пыли. Присматривать она за мной, конечно же, будет, но без былого рвения, усердия и фанатизма. Из врагов – её личных, из существа, которого она пыталась утопить во мраке, я вдруг обратилась в пустой, не заслуживающий внимания предмет обстановки. Я пожелала Трюке доброго утра, как только проснулась, но Великая и Могущественная не удостоила меня ответом. Интересно, а что она сделала бы со мной за подобную наглость раньше? Боюсь, уже никогда не узнаю.

Сотрудничество. Я проговорила слово несколько раз, будто пробуя его на вкус. Вам часто предлагают сотрудничество те, с кем вы меньше всего хотите иметь дело? Не очень? А мне, думаю, пора открывать целое бюро и принимать заявки. Сначала Диана, теперь моя плюшевая соперница, а дальше кто? Какая-нибудь аномалия расщедрится на разговор со мной и предложит взаимовыгодную сделку?

Трюка лишь намекнула мне вчера о том, что Лексе просто необходима помощь – наша. Она нажала именно на то, что «наша» помощь, впрочем, не уточняя – только наша с ней, или вообще всех хранителей, что есть в этой комнате?

Ладно, начнём с простейшего – Трюка до сих пор не обращалась ко мне, а сейчас ей вдруг понадобилась дополнительная сила. Я заметила, что лошадка уж дюже сомневалась, когда делала мне предложение. Сомневалась, говорила будто нехотя и, верно, испустила бы облегченный вздох, если бы я отказалась. Я не отказалась, я попросила времени подумать.

Могли ли случиться с Лексой что-нибудь страшное? Он менялся с каждым днём и это уже не было для меня тайной. Это может быть как-то связано с Чернышом, которого я по глупости сумела поселить в Лексе? Скорее всего, да. Мог ли он вырасти там в нечто большее, чем просто страх? Ты поселила в нём страх, обвиняла меня Трюка, её слова громом рокотали у меня в голове, словно в надежде расколоть её трещинками молний.

Могло, всё что угодно могло случиться. Я сунулась в ту область, куда не следовало лезть с грязными руками. Знать бы мне это раньше, быть может тогда…

Ладно, возможно, это откроется передо мной, как только я дам согласие на сотрудничество. Если дам, конечно же.

Такие как Трюка и Диана никогда не говорят что-то просто так, никогда просто так ничего не предлагают. За каждым словом стоит интрига, за каждым предложением – авантюра, за каждым договором – смертельная опасность. Трюка коварна и я это знала. Вчера она швырнула меня на съедение Неразделенной Любви – и явно не для того, чтобы попросту спасти. А, может быть, она просто разозлилась на меня? Разозлилась, забылась, а потому и отправила меня…

Жесткие копыта швырнули меня из мира снов – в реальность. Умело, Трюка знала, куда следует бить – будто часами тренировалась или проделывала подобное не один раз. Как там мне говорила Диана? Если вещь не подпитывается искрой слишком долго – она умирает. Я чудом была жива, да и неизвестно, сколько ночей мне удалось провести в ящике шкафа? Быть может, это была неделя, быть может, месяц… Но, если верить Лексе, со своей девушкой он уже встречается несколько лет, а, значит, Неразделенная Любовь провела на высшей книжной полке, по крайней мере, не меньше года. Могла ли её искра за такое время потухнуть? Могла. Может ли мышь забирать у Лексы искру так же, как раньше? А вот на этот вопрос у меня ответа не было. С одной стороны, он уехал из дома, оставив здесь всех своих хранителей – и они живы, даже, уверена, прекрасно себя чувствуют. С другой стороны – о них он, наверняка, помнил и просто не говорил мне о их существовании…

Это что же выходит: главное, чтобы тебя просто помнили? Но писатель наверняка ни на секунду не забывал о том, что с ним когда-то было. Точно сказать не могу, но что-то мне подсказывает, что подобные вещи никогда не забываются. Обязательно должен кто-то постараться.

И что, если этот кто-то – Трюка? На миг мне стало смешно. Великая и Могущественная плюшевая лошадь в колдовском колпаке и запыленном темно-синем плаще, с шитыми звездочками не просто игрушка, мирно стоящая на компьютерном столе, но криминальный авторитет игрушечного мира. Крестный отец и Аль Капоне в одном лице, гроза и ужас приблудившихся в её доме кукол. Как тут можно удержаться от улыбки?

С другой стороны – Трюка вытащила меня оттуда. Утащила с самой верхней полки при помощи своего умения к перемещению, так почему она не могла проделать что-то подобное и с другими? Например, появилась, зашвырнула мышь куда повыше, а Лекса погоревал денек-другой, да и позабыл о ней. Или не мог просто так позабыть? Трюка, кажется, говорила, что он изливал на неё потоки самой нежной любви и…

Любовь, мм… почему я никогда не задумывалась над тем, что она является одним из аспектов жизни? Важным аспектом, стоит сказать. Мои размышления в тот же миг прервались, перескочив на другую тему. Словно все проблемы были уже решены и осталось додумать, какое же отношение любовь может иметь к жизни. Мать любит ребенка, когда он ещё сидит в чреве, школьник дергает за косичку понравившуюся ему девочку, трепещет от смущения – и страсти, молодой юноша, стесняющийся вручить букет цветов, стискиваемый в руках. Боится услышать отказ, млеет при мысли о поцелуе…

Разве я не такая же? Разве не мне самой хотелось остаться с Лексой наедине? Мне хотелось быть с ним – любым. Толстым, худым, сильным, слабым, здоровым или больным – есть ли разница? Это мой Лекса, тот самый писатель, который ставил меня к окну когда уходил – чтобы мне не было скучно. Он меня любил? Наверно, в какой-то мере. Но самое главное, верил, что я живая, что мне может быть скучно. Может ли быть скучно карандашу или набору носовых платков? Интересно, а если попытаться придать им жизнь, поверить в их жизнь – смогут ли они хоть на мгновение, но ощутить прикосновение жизни? И возможно ли вера во что-то без любви?