Текст книги "Линка"

Людей не было. Не было поезда, с искореженным вагоном. Откуда-то все одно тянуло дымом, потом, страхом – и полевыми цветами. И жизнью. Тонкие нити – радужные, становились то тоньше, то толще. Словно где-то там, за непроницаемой стеной мрака люди безудержно боролись за свой существование, за право встретить завтрашний рассвет. Имею ли я такое право? Ты – человечек, улыбался писатель. Наверно, имею.

Я осторожно и бережно взялась за первую нить, тут же ощутив слабость – чужую, не свою, далекую. Человек не просто валялся без сознания, он, кажется, умирал и не собирался этому противиться, угасал. Я не стала отбирать последние крохи, коснулась ту, что была толщиной с хорошую бечевку – и меня пронзило. Не желанием жить, карабкаться наверх, расталкивая всех, а энергией. Казалось, взмахни я рукой – и смогу разогнать мглу, заставить её забиться в истерике. Прятаться под кроватью и столами. Нет, так нельзя, нужно иначе.

– Аюста? – я позвала девочку, надеясь, что она мне ответит. Черная куртка попал в хитрую ловушку, оказался в захвате Юмы, не имею возможности ускользнуть – своим привычным способом. Наклонившись прямо к его лицу, она шептала – без умолку. Нежно касаясь руками его лица. Они знакомы, кольнула меня догадка. Бились друг с дружкой – и не раз.

– Я не могу! – сквозь свои рыдания, выдавила Аюста. Она ответила – не сразу, с задержкой. Голос дрожал – так сильно, что я не могла поверить, что когда-то этот голос уверенно говорил мне о том, что мы сможем одолеть повелительницу тьмы.

Зачем я её позвала? Что я теперь ей скажу? Грозно спрошу, почему она предала меня? Или почему Юма решила создать её – такой, и заставила исполнять свою волю. Вспомнилась грусть в глазах девочки, когда она говорила со мной. Хотела сказать, но боялась. Бедная, маленькая малышка, родившаяся из чужого голода, ради чужого голода, была отравлена – страхом. Своим. Чего она боялась? Умереть? Чем она хуже меня, почему она недостойна жизни?

– Я не могу! – вновь повторила она. Её руки вздернулись, будто гигантский кукловод сверху потянул за ниточки. Ослепительно белый луч, кажется, рожденный прямо из солнца сбил с лица Черной Куртки солнечные очки.

– Сопротивляйся! Я… помогу тебе! – на лету мне удалось ухватиться за еще несколько толстых нитей, подпитываясь от них, становясь сильнее. Лишь на мгновение, на краткий миг мной овладел вопрос – вдруг, один из них, из этих шнуров жизни, жизнь Лексы? Не краду ли я у него?

Мне некогда было думать, время вопросов закончилось. Только сейчас я вдруг заметила, что я на самом деле – всего лишь кукла. Это не сон, проскочила догадка. Трещали внутренние шарниры, а мне казалось, я могу бегать, прыгать, делать что угодно. Я могу. Наверно, даже чувствовать – по настоящему, как человек. Но было некогда.

Я коснулась стопы Аюсты – в моем размере это представлялось единственно возможным. Ничего не произошло. По крайней мере, я ожидала, что что-нибудь, да случится. Что я смогу войти в Аюсту, влиться в неё – как тогда в сон Лексы. А, может быть, я что-то сделала не так? Ведь тогда я искала дверь – там, на грани чужого сна. Может быть и тут.

Искра Аюсты коснулась меня, лизнула, а я вцепилась в неё обоими руками – по крайней мере, мне так показалось.

Черные отростки – скрюченные, извивающиеся, больше похожие на щупальца охватили крохотное, почти кукольное тельце, то и дело заставляя его дергаться – в такт. Некий ужасный ритм, понятный, наверно, только Юме. Что же она за тварь такая, если умудряется разом бороться с ОНОшником – и с своим же порождением. А то, что она боролась и с Аюстой я не сомневалась. Невидимая глазам борьба, столкновение – чего-то с чем-то.

Я была огромной. Великан, наблюдающий со стороны. Осмотрелась вокруг, в надежде отыскать Юму или Черную Куртку. Мне показалось, что они окажутся – маленькими, совсем крохотными. Что я возьму Юму в ладошку – и раздавлю её, как перезрелую виноградину. Суну под луч света собственной жизни – и тогда она…

Как можно убить при помощи жизни то существо, которое питается жизнью? Но ведь если плотью ударить по плоти – будет больно?

Я должна была освободить Аюсту, покончить с её позорным пленом и тогда – что тогда? Где гарантии, что она не ухмыльнется, плюнет мне в лицо вместо благодарности и предаст – снова. Такого я не выдержу. Впрочем, кто сказал, что я вообще что-то выдержу? Что я вообще переживу сегодняшний день? Мне вспомнилось, как вчера Лекса был вместе с Мари – и на минутку мне стало завидно больше, чем прежде. Почему она родилась человеком, почему не я?

Я попыталась ухватиться за отростки, да вот беда – я была огромной, гигантской, вот только уже не куклой. И не человеком. Понятием, действием, формулой? Парочкой символов, начерченными на доске? Не знаю. Тогда как мне помочь малышке? На миг я представила, что обращаюсь в ножницы – и сейчас мои лезвия сомкнуться,/ откусят первый отросток, второй – словно портной режет ненужные нити.

Отростки казались плотными, толстыми, необъятными. Как пеньковый канат, хуже – как исполинский трос из пеньковых канатов. Вздрагивая, они натягивались, словно собирались сопротивляться мне и той силе, что сейчас переполняла меня.

Первая нить лопнула, разорвалась, изошла разлохмаченной веревкой, а Аюста дернула ручкой – теперь уже осознанно, теперь уже свободно. Я возликовала собственной маленькой победе! Получилось! Так, я ножницы, я ножницы, я ножницы…

Не знаю, убеждал ли в чём-то подобном себя Черная Куртка. Их с Юмой битва перешла на новый уровень. Устав играть в кошки-мышки, увиливая от ударов и выскальзывая из хитрых захватов, они бились – на этот раз уже серьёзней. С рук Юмы плетью срывались сгустки, щелкал где-то поблизости теневой хлыст. Мне вспомнилось, как она вылупила Аюсту прямо у меня на глазах. Может ли слеза ребёнка, пускай даже такого, как Аюста, стоить голода? Может ли она стоить пустого представления, фарса, игры. А, может быть, тогда всё было понарошку? Я посмотрела на черные нити, обвившиеся вокруг девочки. Нет, не понарошку.

Сгустки разбивались о красный прозрачный щит мужчины. Рассыпались, оставляя в прокисшем и застоявшемся мраке отзвуки старых проклятий. Черная Куртка отвечал Юме крохотными зелеными пузырями, что обволакивали её черную тушу, надувались, лопались, шипели. Юме, верно, было больно, по крайней мере я на это надеялась.

Второй отросток поддался легче, чем первый, третий тоже не вызвал особых усилий. Может, я наловчилась? Стоило мне об этом подумать, как меня в тот же миг постигла неудача. Щупальце, что держало левое запястье девочки вдруг оказалось прочнее, чем все остальное. И не выпрямилось, когда я принялась его резать. Скорее даже наоборот. Лезвие хрустнуло, обдав меня волной боли – на этот раз уже моей. Я взвизгнула, а, может, мне так только показалось. Иногда говорят, что у людей такое бывает – сердце пропускает один стук. А моя искра пошатнулась, моргнула, в ту же секунду обдав мерзким холодом и безразличностью смерти, меня коснулась нить. Щупальце лишь слегка оттянулось – в сторону, обвив лезвие, словно собираясь и меня сделать своей марионеткой.

Но все оказалось куда хуже, чем я могла себе представить. Я вдруг почувствовала, что слабею, теряю силы, что из меня. Словно из пакета сока, высасывают всё без остатка. Юма возликовала. Наверно, именно такого положения дел она и ожидала. Ждала, когда во мне взыграет жалость к малышке, когда я захочу её освободить, даже немного поддалась мне… Всё это опять было красивым спектаклем – для одной лишь только меня.

Щупальце вздрогнуло, разрастаясь – и лопнула, со звоном, как гитарная струна. Никогда в жизни не слышала, как лопаются гитарный струны – сравнение пришло откуда-то извне. Аюста отмахивалась от остатков того, что некогда держало её в узде. Маленький ангел вырвался на свободу. Всем своим видом показывая, что собирается – мстить. И на этот раз она уже поддаваться не будет.

Юма взревела, как раненый зверь. Мне послышалось, что звук этого рева рикошетил от невидимых стен нашего поля боя. На мгновение мелькнула улыбка на лице Черной Куртки. Я поняла, что слабею – теперь уже резко. Словно некто могущественный вдруг решил, что с меня – хватит. И оборвали питающую нить чужой искры, которую я успела привязать к себе. Я посмотрела, на всякий случай – нет, вот она, рядом. А, может, просто людей поблизости больше нет? Все умерли?

Я не ножницы, и не огромное нечто, нависающее над остальными. Мне казалось, что я даже не кукла, какой всегда и была, а нечто крохотное. Червячок света, искринка, и где же ты, моё солнце и звезда, к которому я должна тянуться? Усталость грузом рухнула на меня, навалилась, подкосила. Стояла ли я до этого вообще? Я – поток сознания, плавающий в киселе какого-то грандиозного события. Всего лишь приправа для бульона катастрофы. Захотелось рассмеяться – над самой собой.

Потом были вспышки – много, словно кто-то решил разом подорвать десяток-другой мощных петард. Бухало над самым ухом, словно в новогоднюю ночь, разве что не рассыпаясь красивым взрывом искр. Бухало, на мгновенье повергая мир в пучину яркой и, казалось, бесконечной вспышки. Белый халат, маленькие ручки, золотистые волосы – недетский оскал на детском же личике. Треснули солнцезащитные очки, на них неосторожно наступили, хруст – слишком громкий в сонме всех остальных звуков. Хруст, от которого становиться страшно и хочется зажмуриться. Змеятся волосы Юмы, беззвучно шамкает большой клыкастый рот. Бьют – все и друг и дружку. Закрыть глаза и уснуть, поддавшись давнему приказу. Я стояла, не понимая, что со мной происходит. Недавний приток сил, чувство жизни и искры – так близко, а потом необычная слабость, сонливость, а сейчас мне кажется, что в меня кто-то впился. Юма победила и ест меня? Наверно. Всё равно, Лекса теперь в безопасности.

Всё закончилось. Я поняла это по странной повисшей тишине – плотной и густой, как сметана. Переговаривались, в основном отборной бранью, ОНОшники, гоготали в голос. Людей поблизости не было, изредка поскрипывал искореженной сталью потерпевший крушение поезд. Где-то вдалеке мерцали сигнальные огни сотни автомобилей – амбулаторной, милиции, кого-нибудь ещё. Жива, или я теперь призрак? Внутренне ухмыльнулась своим мыслям, попыталась подняться – получилось лишь с третьего раза. Плакала, кажется, Аюста – я видела, как малышка, сироткой стоя в стороне, размазывала грязь ладошками по лицу. Злые дяди в камуфляже грубо тащили её – куда? Куда-то, где избавляются от таких, как она. Черная Куртка отряхивался, бесформенной кучей валялась на земле Юма – поверженная, безжизненная, уже не опасная. А я бы все одно никогда не подошла к ней и на километр. А следом был его внимательный взгляд – новые солнцезащитные очки вновь скрывали от меня его глаза. Словно этот пижон таскал с собой запаску именно на этот случай. Холодные, липкие и грязные руки, длинные пальцы. Он смотрел, словно спрашивая у меня – ну что, допрыгалась? Попалась? Я молчала и не двигалась, застыв мышью перед близоруким удавом. Авось, примет за что-нибудь другое и не заберет. Он забрал.

Машина урчала, как пантера, около полутора-часа пути – уснуть бы тогда хоть на мгновенье, да не получилось. Я чувствовала себя опустошенной, словно некто выпил из меня все соки. Усталость подсказывала мне, что стоит только закрыть глаза и рухну в объятия отдыха. И в тут же миг по голове било ужасной болью, от которой хотелось месить ногами воздух, схватится за макушку обоими руками и застонать. Терпела. Городские вывески отражались размытым маревом разноцветных огней. А потом он нёс меня – я думала, что на казнь. А, может быть, у них есть суд? Суд для аномалий… Судья в белокудром парике, большущий молоток, тысяча и один присяжный, в свидетели притащат Лексу, а, может быть, недобитую Аюсту. Мне было жаль малышку, несмотря на её предательство.

Телевизор всё так же молчал, считая что слова – излишни. Что тут сказать – аномалия! Репортаж о случившемся сменился интервью. Вновь явился толстомордый. Ему что-то доказывал упитанный, больше Лексы мужчина в сером свитере, изредка теребя густую бороду. Стучали по столу кулаки, плескалась вода из стаканов, осмеливался вставить вопрос – а может и фразу растерянный ведущий. Прошло всего лишь пять минут, а новости уже застыли на кадре, где уважаемые люди – политик и профессор современной науки, если верить надписям внизу экрана, плеснули друг в дружку водой. Застыл в смешной позе взволнованный и вскочивший с места ведущий. Быстро побежали титры по экрану. Сейчас будет еще один выпуск новостей – я знаю. Сейчас нам покажут людей, что стали жертвами моей жизни. Обмотанных, изломанных, покрытых застывшей коркой крови. Или уже не покрытых – вымоют, наверно. Я вдруг осознала, что мне абсолютно всё равно. Не спокойно и умиротворенно, как это бывало раньше, а всё равно. Я пуста, как только что опорожненный кувшин, и теперь уже ничего не хочу. Словно недавняя воля к жизни всего лишь казалась мне, всего лишь привиделась в благостной дрёме, а всё это время, на самом деле, я была равнодушна. Равнодушна, когда в ролике из фильма гусеницы трака выдавливали красное месиво из солдат. Всё равно, когда мобиль, сбивший девочку, ожил, обратился новым кошмаром. Всё равно – когда Лекса сказал, что заберет меня с собой, домой. Всё равно – когда они спали вместе с Мари. Это не пустяки, просто… события, а я всего лишь безвольный свидетель. Равнодушный свидетель – раньше, наверно, я бы осознала это с ужасом. Сейчас – нет.

Черная куртка то и дело посматривал на часы, словно боясь куда-то опоздать. Экран телевизора в миг исказился, а потом картинка на нем сжалась, «схлопнулась», словно умирающий мир, погасла. Отряхнув крошки, мой пленитель поднялся, прихватив меня – за талию. Мне было удивительно – я почему-то ждала. Что схватит сейчас за волосы, потащит, размахивая из стороны в сторону. Что, мне уже вынесли приговор? Или у них тут и правда есть суд для таких как я?

Длинный коридор всё никак не хотел заканчиваться. Бесчисленные картины, двери, обитые медью ручки, изредка блеснет затемненное окно. Гулом отзывался лифт, меня трясло, и я толком ничего не видела – зрение успевало выхватить лишь редкую картину происходящего. Кулер с водой, женщина в юбке набирает воду в зеленый эмалированный стакан, напиток исходит дымом. Мужчины в белых халатах. Девочка верхом на гусе – не в реальности, это на картине. Блестит позолоченная рамка…

Дверь не скрипела. Раскрылась, словно того и ждала, как мы придём с Черной курткой. Повсюду – темнота, но с улицы проникает лунный свет. Вижу – очертания – кресла, канцелярских принадлежностей, надкушенного яблока, непонятного устройства для пыток чуть дальше от стола. Щурю глаза с непривычки, словно это поможет увидеть мне чуточку больше.

Лампа накаливания вспыхнула, озарила комнату светом – мне почему-то казалось, что сейчас тут будут жечь свечи, явиться суровый инквизитор – в красной мантии, а потом ОНОшники устроят жертвенное сожжение куклы. Прямо посреди комнаты. Представила – и стало смешно от собственной глупости.

Мой пленитель развернулся и, не говоря ни слова, лишь поводя плечами будто на прощанье, удалился. Чуть хлопнув дверью. Я встала на ноги – они гудели от долгого сидения и были не прочь чуточку размяться. По мне что-то уже решили? Не знаю, но зачем тогда принесли в абсолютно пустой кабинет? Я думала, что в большом кресле, стоит только зажечься свету, окажется большой начальник, который вынесет мне вердикт. А в темноте он, поддакнул мне едкий сарказм, для усиления эффекта сидел, как же.

То, что показалось мне устройством для пыток, оказалось, на самом деле, самым обыкновенным мольбертом. Деревянный, изукрашенный и покрытый красным лаком штатив, подставка для палитры, желтеет грязная тряпка, о которую, кажется, недавно вытирали кисти. В воздухе витает запах масла и акварели, у книжного шкафа – стоило мне обернуться, стояла очередная золотистая рамка. Местный начальник – художник? Его картины были видны в коридоре? Девочка верхом на гусе, какая же всё-таки нелепица…

Ко мне медленно возвращается жизнь. Проходит былая усталость, а на её место возвращается страх, восторг, желания. Я жива – по праву! По праву ли? Дверь хлопает у меня за спиной, словно пытаясь дать ответ на замысловатый вопрос.

Боюсь оборачиваться. Боюсь даже пошевелить хоть рукой, так и застываю в не самой удачной позе. Цокают каблучки по полу. Высокая женщина, лицо покрыто редкой сетью морщин, на виске черной точкой крупная родинка. Скидывает шарф, куртка в миг накидывается на мольберт с незаконченной картиной, словно в надежде скрыть от меня нарисованное. Женщина устало опускается, оправляя юбку, в кресло.

– Поговорим? – спрашивает она у меня, впрочем, вряд ли ей интересно моё мнение. Хочется развернуться – прямо на носках своих пластиковых ботинок, чтобы посмотреть ей в глаза. Слышу скрип раскрываемого ящика, надо мной тенью нависает её рука. Легкий хруст и на мою голову, словно пыльца феи, рухнули мириады крохотных осколков. Я не сразу смогла понять, что за этим последовало.

Легкие, казалось, готовы были взорваться, а я с жадностью вдохнула – первый раз в жизни. Колени отозвались слабостью и я кулем рухнула на столешницу, закашлялась, часто моргая глазами. Желудок обиженно заурчал, пульсировала где-то под светлой кожей кровь – настоящая! Я стала живой – осознание этого почему-то не принесло мне особой радости. Свершилось чудо, древня сказка воплотилась в жизнь, мне казалось, что я должна в тот же миг вскочить на непослушные ноги и осыпать свою благодетельницу, свою добрую фею неловкими словами благодарности. Не торопись, подсказал уже успевший набить шишек, рассудок. Не торопись и не забывай – за всё приходится платить.

– Я не разговариваю с куклами, – словно оправдываясь, проговорила женщина – небрежно, словно каждый день на своем столе принимает кукол…

– Вот оно значит как… – я сидела, поджав ноги. Быть живой оказалось не так просто, как казалось поначалу. И не так, как во сне… – Вот оно, значит, как…

Часы уже успели отбить полтретьего ночи, а часовая стрелка торопилась преодолеть и этот рубеж, скакнуть на следующую цифру. Два часа беседы не прошли для меня даром. Диана, глава службы ОНО всей страны, не таясь, но без особого энтузиазма рассказывала – обо всём. О аномалиях, столь часто посещающих этот мир, обо мне, чуточку о Лексе. Женщина не скрывала своего пренебрежительного отношения ко мне; и в её тоне часто проскакивала непонятная мне гадливость. Захотелось забиться под тетрадь. Укрыться ею с головой, как одеялом, спрятаться от правды, столь усердно вливающейся мне в уши.

– Что же касается твоего разлюбимого Лексы, то он, немножечко дурачок.

Я гневно посмотрела на женщину, её это, кажется. Изрядно позабавило. Да как она вообще смеет?

– Видишь ли, кроме всего прочего, что я сказал о нём и… его умениях, он в самом деле дурачок. Ни один здравый человек не стал бы говорить с куклой, а этому, видишь ли, приспичило. Впрочем, удивительного мало: все относительно талантливые люди в некотором роде имеют психические отклонения. Потому что иначе они не смогут творить. Этакая неидеальность, трещинка в кувшине. Потому что совершенство не приемлет нового. Скажем так, это побочный эффект искры. Знаешь что такое искра?

Я не ответила.

Мне на миг показалось, что Диана вздохнула. Вспомнив о чём-то хорошем – первый раз за весь сегодняшний день. За эти три часа нашей беседы то и дело звонил телефон, трезвонил, подпрыгивая красной загнутой трубкой. Где-то там, очень далеко отсюда рождались новые аномалии. Клубились черным дымом, словно не к ночи помянутая Юма, желая… желая чего?

Диана отвечала – почти всегда, словно зная, кто сейчас по ту сторону звонка и какой важности его дело. Всевеликая Богиня, решающая, кому помочь сегодня, а чьи молитвы оставить безответными. Я боялась сдвинуться с места, не решаясь встать на ноги. Меня то и дело подмывало дикое желание встать на ноги – и пробежаться. Бежать, пока не выдохнусь, заливаясь звонким смехом. Я с удивлением смотрела на свои пальцы, на прожилки, на морщинки, на тоненькие, крохотные волоски, осознавая, что я живая – теперь на самом деле. Ладони чувствовали под мягкой грудью сердце – настоящее, прямо как тогда во сне. Время от времени немилосердно урчало в животе, странное чувство – чувство голода посетило меня впервые. Изматывающее, ноющее, неприятное.

– Теперь давай поговорим о кое-чем другом. Видишь ли, я не привыкла тратить своё время на таких как ты. Честно сказать, я бы предпочла от тебя избавиться, как от самой обыкновенной аномалии, но отдам должное таланту Лексы. Вдохнуть жизнь в твоё умирающее тело могла разве что твоя предыдущая хозяйка, или же очень талантливый человек. Человек-искра, человек-звезда. – она ухмыльнулась.

– Только не говорите… не говорите, что оставляете меня в живых ради Лексы, – мне казалось, что я кричу – прямо в это большое, овальное, покрытое сетью морщин лицо. В наглые глаза, в идеальные ямочки на щеках, в мешки под глазами. В этот огромный комок усталости, хамства и вседозволенности.

– Нет, почему же, напротив. Как ты поняла, для блага твоего писателя было бы лучше избавить его от твоего присутствия. Но так вышло, что ты мне нужна. Не подумай ничего лишнего, если решишь отказаться – утилизатор тебя заждался.

– Я слушаю, – решив не сопротивляться, ответила я. Мне вспомнилась моя недавняя апатия – там, перед безмолвным экраном телевизора. От неё не осталось и следа. Я хочу жить – как сейчас. Я хочу быть – живой. Хочу видеть Лексу, любить, чувствовать, страдать. Жить.

– Как я уже сказала ранее, Лекса чрезвычайно талантлив. И не менее опасен. Каждый писатель – обманщик. Обманщик, что обещает рассказать красивую сказку – и делает это, вот только сказка оказывается наполнена не только приключениями, а ещё и скрытым смыслом. Код, шифр, ребус, который можно разгадать только в том случае, если прочитаешь до финала. Потаённый смысл, идея, способная изменить мировоззрение.

– Это плохо? – шепнув, не выдержала я. Несмотря на то, что по идее мой голос должен был быть чуть слышимым, если вообще различимым, Диана прекрасно понимала меня. Читает мои мысли, как и Лекса? Или она тоже – не совсем человек? Тоже чрезвычайно талантлива, тоже немного дурачок? При мысли о последнем я прыснула в кулак. Диана не заметила.

– Плохо. Никто не может с определенностью сказать, во что это выльется. Никто не знает, какая идея может стукнуть в голову нашему гениальному дурачку. Вдруг он решит, что нынешний устрой правительства – есть плохо? Вдруг ему покажется, что женщины – всемирное зло? Вдруг он вздумает, что сам он Бог и третье явление Белого Лиса?

– Люди же не глупые, – вдруг отозвалась я. – Неужели прочитав какую-то книгу, в которой будет даже такая идея, хоть сколь угодно привлекательная – неужели они поверят в неё? Неужели им хватит нескольких строк для того, чтобы изменить – всё?

– Хороший вопрос, куколка, очень хороший вопрос. Лекса всё-таки сумел даровать тебе своё умение задавать правильные вопросы. Беда не в том, что он хорошо пишет и даже не в том, сколько глупцов переиначат его изначальный смысл идеи. Беда в том, что искра у Лексы слишком большая. Слишком уже щедро он плещет ей во все стороны. Ему вполне хватит умения заставить людей поверить во что угодно.

– Но почему? В мире… я не знаю точно, но уверена – в мире есть тысячи, нет… миллионы! Миллионы книг! Их издали, их читают, и во многих из них пишут про то, что нужно быть хорошими, что нужно слушаться маму и папу, что не нужно стрелять друг в дружку. Но ведь не получается? – улыбка генерала Метель царапнула мне душу, тут же всплыв вместе с воспоминанием того выпуска новостей. Остроносые ракеты, кажется, завывая, уносились, дабы донести до людей смертельный груз.

– Забавно, что ты подумала об этом. Видишь ли, писателей в мире много, а вот талантливых, тех, кто не обеден искрой – слишком мало. Единицы. Ты, наверно, не знаешь, но была пара человек, написавших политический трактат о том, как людям надо жить и как идти к великой цели – литературная ценность крайне низка, а вот искры они туда вложили сверхмеры. И на людей действовало, словно эпидемия. Стоило им прочитать – до конца, и они уже были уверены в том, каким жизненным путём идти дальше. Предупреждая твой вопрос, что же такое есть искра – это нечто вроде энергии, которая есть у каждого человека. У кого-то больше – и он может взять карандаш и нарисовать картину, лучше чем фотографию. А у кого-то совсем чуть-чуть – и любое написанное им сочинение обращается графоманией.

– Искра – это что-то вроде волшебства? Пыльца фей? – я не знаю, откуда взяла это сравнение, оно само легло мне на язык. Диане, впрочем, это не показалось странным.

– Можно сказать и так, – женщина кивнула головой. – В некотором роде, искра – это возможность потревожить мир. Царапнуть его, поранить, сделать ему больно. Потому что всё, что порождено искрой – порождено ненормальностью, если можно так выразиться. Только повредив мир, можно сделать то, чего в нём не было задумано. Ружье, которое не стреляет.

Последней аллюзии я не поняла. Причём здесь ружье?

– Вы отслеживаете всех, у кого… уровень искры высокий?

– Неважно, малыш, неважно. Однако, мы принимаем некоторые меры. Лекса сильно радовался, когда ему прислали письмо от издательства?

– Так это было по вашему приказу! – я не заметила, как вскочила на ноги. Те не выдержали такой неожиданности, подкосились, собираясь уронить меня обратно, на столешницу. Диана даже не предприняла попытки поймать меня. В её руке появилась тоненькая сигарета, чиркнула искрой зажигалка.

– Да. Лекса стал слишком опасен. Я долгое время держала его на карандаше, надеясь, что всё обойдется, что мне всего лишь показалось, что я ошибаюсь. Но с недавних пор мне стало понятно, что нет.

Я вспомнила, как Лекса рассказывал мне о том, что Черная Куртка задал ему парочку вопросов, прежде чем пропустить к гостинице. Ещё тогда, когда был случай с ожившим автомобилем.

– Твой писатель – звезда. Не звездочка, не искра, впрочем, не будем вдаваться в крайности классификации – он звезда. Слишком ярко светит. Может упасть, может разразиться сверхновой. А может стать чем-то большим.

– А вы помогли издать ему книгу и теперь это его остановит?

– Как бы то ни было странно, да, малыш. – женщина пустила мне в лицо тугую струю дыма, словно насмехаясь надо мной. У меня закружилась голова от одного только табачного духа и я закашлялась. На миг показалось, что вот-вот бухнусь, потеряв сознание. – Видишь ли, теперь издатель будет требовать от него новых и новых книг, я уж позабочусь об этом. Для того чтобы написать нечто стоящее – нужно время. Очень много времени.

Слова и строки стройными рядами всплывали на белом покрывале документа, и тут же гибли под беспощадной клавишей «делит». Кнопка бомба, кнопка – геноцид для букв, готовая пожрать безвозвратно любой текст. Почему ты стираешь, написано же хорошо? – спрашивала я. А мне не нравится, мрачно отвечал Лекса. И вновь извлекал из собственного гения, искры кусочек жизни, усердно обрабатывая напильником, заворачивая в фантики слов…

– Он будет писать продолжение за продолжением, превращая свой текст – в жвачку, – Диана грустно вздохнула. Словно заранее похоронив тысячу и одну гениальную книгу Лексы.

– Нет! Так не должно быть! И не будет! Я… Он никогда не опустится до такого!

– Лекса не богат, малыш. Не богат, беден и не очень-то любим остальными. Потому что дурачков сложно любить, понимаешь ли? А ему хочется. Ему хочется, чтобы его любили, хочется общения – живого, настоящего. И потому он создаёт таких, как ты. – Диана посмотрела в мою сторону с нескрываемым укором, будто я была повинна в собственном рождении. Я опустила голову.

– Искра делает написанный текст – живым. Нет-нет, не как тебя, хуже. Представь себе понятие, способное саморазвиваться. Экономику, которая управляет сама собой – заставляет людей заключать друг с дружкой выгодные сделки, обогащает одних, банкротит других. Этакая масса, неподдающаяся контролю. Пока она захочет жить – люди будут торговать. Так, собственно говоря, и появились некоторые Боги.

– А… Белый Лис существует? – тут же вспомнив о нём, вдруг спросила я. Женщина вновь одарила меня укоряющим взглядом и не посчитала нужным ответить. Была нужда, говорить с куклой – о вечном? Но ведь зачем-то же она мне всё это поясняет? Есть же какая-то цель? Почему начальника ОНО ходит вокруг да около и всё никак не перейдет к сути? Словно пытается заранее влить в меня мысль о том, что Лекса – опасней, чем тысяча катастроф.

– Собственно говоря, ты мне нужна за тем, чтобы контролировать его. Я пыталась через других, но это оказалось невозможным. Ты же подходишь на эту роль, учитывая, что он возьмёт тебя с собой. Ты должна будешь следить за тем, что он пишет и в случае чего – рассказать мне.

– Как?

– Я найду способ связаться с тобой, можешь быть покойна.

– Почему вы… – рой вопросов кружился в моей голове, требуя вылиться на голову хамоватой женщине. На голову гигантской женщине, что пышет мне сигаретным дымом в лицо, нависает надо мной всей громадой своей тушей, всячески даёт мне понять, что она – просто больше, сильнее, могущественнее. А потому ей простительно по сравнению со мной – всё. Диана чуть приподняла подбородок, словно подбадривая меня озвучить всё. Что накопилось. Ну-ка, ну-ка, читалось в её глазах, что тебе еще непонятно?

– Почему вы не возьмете его под своё крыло? Не запрете в том месте, где нет ни бумаги, ни карандаша. Ни компьютера? В том месте, где он никогда не сможет ничего творить? – мне на миг представились белые стены сумасшедшего дома, кремовая смирительная рубашка, безумный взгляд некогда умного человека, застывшую навек улыбку идиота. Представила и меня в тот же миг передернуло, чуть не стошнило – было бы только чем.

– Он звезда, малыш, сильная звезда. Звезда талантлива не только в одном направлении – почти в каждом, стоит только освоить искусство в должной мере. Вложить азы, научить паре правильных штрихов – и вот уже две незамысловатые линии выйдут в великолепный рисунок. Научть писать и дать правильную литературу – и смотреть, как его собственный стиль перемешивается с стилями других авторов, создавая этакий гибрид гениальности. Научи его лепить – та сама сможешь продолжить эту линейку. Мы не сможем оградить его от любой возможности творчества. И я отвечу на тот вопрос, который ты не задашь – если мы убьём его сами – до того, как искра выйдет сама, мы можем спровоцировать её выброс. И потому-то за мальчишкой следили сразу же, как только он начал подавать признаки своих умений. Его оберегали – от хулиганов, забияк, задир, разве что пылинки не сдували.