Текст книги "Прутский Декамерон"

Собираясь на свадьбу и подыскивая себе пару, я вдруг подумал, что лучшего варианта, кроме как отправиться в Кишинев, разыскать там Людмилу, взять ее с собой и иметь прекрасную партнершу на этой, как я небезосновательно предполагал, шикарной свадьбе, мне не найти.

С этой мыслью я выехал в Кишинев. В знакомом уже мне общежитии на «Малой малине» я Людмилу не застал и по совету находившихся у здания студентов бросился ее искать в учебный корпус, естественно на такси – время поджимало.

Добравшись до места у нужного мне перекрестка я выскочил из машины и… пробежав несколько шагов, обнял сзади за талию идущую по тротуару девушку в расклешенном платье и с портфелем в руке. Ни у кого в мире ни могло быть такой классной фигуры и таких ножек, как у Людмилы, а это, конечно, была она.

Людмила, откровенно обрадовавшись, и все еще не веря в то, что это именно я перед ней, смеясь и теребя за руку, отвела меня в сторону, в небольшой скверик со скамеечками под деревьями и поминутно оглядываясь по сторонам, стала расспрашивать как мои дела.

Я удивленно спросил ее:

– Ты кого-нибудь ждешь или торопишься куда-то?

– Мой муж должен сейчас подъехать за мной на машине, – с некоторой досадой в голосе сообщила она.

– Муж?.. – удивленно протянул я.

– Да, не удивляйся, я уже два месяца как замужем.

– Бог мой, как у вас, женщин, все это быстро, однако… – не удержался я. – Ну, да черт с ним, с мужем, поехали вместе со мной на свадьбу в Новые Анены, а там ты ему перезвонишь, скажешь, подруга, сестра, бабушка заболела, необходимо было срочно выехать и так далее, ну, в общем, вместе придумаем и наврем что-нибудь.

– Не поймет, – сморщив носик, произнесла моя Людмилка с сожалением, глядя мне прямо в глаза, – он у меня дагестанец, сам понимаешь, Кавказ, горячая кровь.

В это самое время из группы студентов, проходивших мимо, отделился, направляясь к нам, какой-то парень, по внешности кавказец, и сказал с еле заметным красивым акцентом:

– Льюда, я тьибя везде ищу!

Она призывно махнула ему рукой, затем открыла свой портфель и достала из него какую-то папку, (молодец, не растерялась), муж подошел, я протянул ему руку, которую он автоматически пожал, а Людмиле, включаясь в игру, сказал:

– Если с курсовой не поможешь, то дашь хотя бы контрольную списать, хорошо?

Она кивнула, улыбнувшись мне одними глазами – и этим было сказано все: люблю, помню, прости, прощай, – и я, повернувшись, побежал к шоссе ловить такси.

На свадьбу к напарнику мне пришлось отправиться самому, а в сердце моем поселилась легкая печаль и грусть от расставания с одной из самых замечательных женщин в моей жизни, моей «гордой римлянкой». Всю дорогу, добираясь до ресторана, где должна была состояться свадьба, и потом еще много-много раз за эти годы я вспоминал ее и думал о ней.

Осень 1980, зима и лето 1981 гг.

«Сердитый».

Немецкий шнапс 30 мл.

Сборная настойка 30 мл.

Перечная настойка 30 мл.

Огуречный рассол 30 мл.

Все, кроме рассола, смешать в стакане, выпить залпом, запить рассолом.

Новелла девятая. Несовершеннолетний

«Учитель, воспитай ученика, чтоб было у кого потом учиться».

Е.Винокуров

Вся жизнь моя – несвязный монолог,

где смех и грех текут одновременно,

и если не заметил это Бог,

то дьявол это видит непременно.

И.Губерман

1

После целого месяца прохладной и дождливой погоды на юге Молдавии установились теплые солнечные деньки, и теперь, хотя на календаре была середина октября, можно было с уверенностью сказать, что наступило бабье лето.

Пиная разноцветные – красные, желтые и коричневые листья, словно ковром устлавшие землю на радость художникам, поэтам и романтикам и в укор нерасторопным дворникам, я подхожу к родному, до немоты в сердце знакомому двухэтажному зданию, – посмотрим какой нынче климат в ресторане, почти неделю здесь не был – для меня это целая вечность. И как тут, кстати, насчет прекрасных дам – этот вопрос для меня сегодня особенно актуален: несколько ночей подряд я провел, сидя за карточным столом и, естественно, очень соскучился по дамскому обществу.

Первый этаж ресторана смотрит на меня огромными окнами-витражами, из которых два крайних левых забраны глухими красными шторами; за ними скрывается помещение бара, где сегодня работает мой напарник Саша. По центру здания сквозь окна виден ярко освещенный вестибюль со стойкой швейцара и рядами вешалок на заднем плане; направо уходит лестница, ведущая на второй этаж, в зал ресторана.

Большие двухстворчатые стеклянные двери уже заперты, но, заметив швейцара, находившегося неподалеку от входа, я негромко стучу. 22.45 – время достаточно позднее для посетителей, но я свой, и он, прищурившись и узнав меня, открывает и добродушно улыбаясь впускает внутрь. Уважительно здороваюсь с ним за руку. Нашего швейцара зовут дядя Леша, это могучий старик почти двухметрового роста. Некоторые посетители его побаиваются – за внушительный вид, наверное, а он, добрейшей души человек, всю свою сознательную жизнь, почти сорок лет, проработал стоя у плиты поваром, достиг в своем ремесле вершин мастерства, накормил за это время тысячи и тысячи людей, при этом, никогда не видя их, и лишь теперь, по выходу на пенсию, у него, наконец, появилась возможность видеть, хотя бы уже в качестве швейцара, клиентов ресторана.

Я приветливо кивнул гардеробщице, и поднялся по широким ступеням на второй этаж. Передо мной раскинулось огромное помещение, в этот час ярко освещенное – потолок его почти сплошь уставлен матовыми шарами-светильниками общим числом 640 штук! (Можете мне поверить, сам считал, будучи в тот момент абсолютно трезвым). На сверкающем паркетном полу в несколько рядов располагаются столики – 2 и 4-местные, лишь некоторые из них в этот поздний час заняты, левая стена – сплошь окна с видом на улицу, задрапированные легкими белыми занавесями, вдоль правой стены – глухой – идут кабинки 6 и 8-местные; за ними, в дальнем углу зала, видна сцена, на которой оркестранты негромко наигрывают какую-то грустную мелодию; их не видно, так как софиты, стоящие по краям сцены, в этот момент освещают лишь солистку ансамбля, томную брюнетку Светлану – артистично держа в руке микрофон, она слегка покачивается в такт мелодии.

Мелодия, как я понимаю, прощальная, понятное дело, время работы музыкантов истекает в 23.00; уже и зеркальный глобус цветомузыки, висящий под потолком и бросающий разноцветные блики по всему залу, совершил, замедляясь, последний круг, остановился и погас.

В ресторанном зале начинается обычная для этого часа суета: посудомойщица, переходя от стола к столу, собирает грязную посуду, укладывая ее в свою безразмерную тележку; засидевшиеся клиенты рассчитываются, встают и покидают зал; усталые официанты зорко следят за тем, чтобы кто-то впопыхах не позабыл заплатить по счету.

Пересекая зал по диагонали, я направлялся к эстраде, где меня должен был ожидать мой товарищ Кондрат, но внезапно, поддавшись какому-то секундному порыву, остановился перед столиком, за которым сидели две девушки.

Невзирая на всеобщую суету вокруг, лишь они никуда, судя по всему, не торопятся. Девушки эти, возрастом в пределах двадцати, хотя и были одеты вполне обычно – одна в ситцевое платье в цветочек, другая – в джинсовое платье-комбинезон, – принадлежали, скорее всего, к славному племени советского студенчества, немалое количество представителей и представительниц которого находилось сейчас в нашем городе в связи с авральными сезонными сельхозработами. Я решил так, потому что девушки эти были мне не знакомы, а я не без основания считал, что знаю в своем городе всех без исключения местных представительниц этого возраста если не по именам, то хотя бы в лицо.

– Извините за опоздание, – сказал я, шагнув к их столику, и без приглашения уселся на свободный стул.

– Как это? – встрепенулась одна из девушек, удивленно уставившись на меня. Внешне она была довольно миленькой, с круглым озорным лицом, вздернутым носиком и прямыми темно-русыми волосами до плеч. – Мы никого не ждем!

– Как же, как же, минуточку? – удивился я в свою очередь, – швейцар внизу сказал, что меня в зале ожидают две симпатичные девушки. А других двух девушек, – я обвел широким взором все помещение, – я здесь и не вижу. – И действительно, в зале к этому времени можно было заметить лишь нескольких блуждающих туда и сюда одиночек. – Значит, это вы! – улыбнувшись, заключил я.

– Вы заблудились, наверное, – тонко улыбнувшись заметила вторая девушка, шатенка с удлиненным аристократическим лицом, одетая в фирменное джинсовое платье-комбинезон, модное в этом сезоне в молодежной среде, – да и ресторан уже закрылся, так что вы опоздали.

– Что значит закрылся, что значит опоздал? – деланно возмутился я, в негодовании даже привстав со своего места и озираясь по сторонам.

– А вот мы хотели заказать отбивные, так официантка сказала, что повара уже ушли и кроме водки она ничего не может нам предложить, – опять вступила в разговор круглолицая.

– Ай-ай-ай, какое безобразие! – сказал я, и сам уже заметив, что на столе кроме пустых тарелок, приборов и специй – соли, уксуса и черного перца с горчицей, ничего не было. – Так что же нам теперь, с голоду помирать? – Я вновь огляделся по сторонам, затем, повернувшись в сторону эстрады, прокричал: – Эй, музыканты, сыграйте-ка что-нибудь для души, только, пожалуйста, не прощально-похоронный вальс!

Оркестр прервал свою нудную мелодию, после чего мы услышали усиленный микрофоном голос:

– В чем проблема, товарищ? Дайте в руки и будут звуки.

Коллеги, конечно же, заметили меня и узнали, поэтому я ответил в том же, шуточном ключе:

– Ну давай-давай, наяривай, тальяночка моя…

Унылый блюз смолк и через несколько секунд ВИА после отсчета: раз; раз; раз-два-три, заиграл какую-то бодрую мелодию из легко узнаваемых произведений советских композиторов. А еще через минуту мы увидели рослого, хотя и совсем еще молодого парня, вразвалочку направлявшегося к нам со стороны эстрады. Он остановился у столика и предстал перед нами во весь свой прекрасный рост – под сто девяносто.

Едва он подошел, я ткнул его пальцем в живот:

– Официант?

– Нет, я музыкант, – осторожно ответил «юный барабанщик» Кондрат – он все еще не мог привыкнуть к моим неожиданным экспромтам, хотя мы с ним были дружны вот уже несколько месяцев.

– Все равно! – безапелляционным тоном прервал его я. – Поди, принеси нам три, нет, четыре отбивные, водки, и… – я поглядел на девушек, – бутылку шампанского. Скажешь буфетчице, чтоб обязательно холодного. – С этими словами я протянул ему десятку. – Это – музыкантам, остальное – потом.

Кондрат взял деньги, и, не произнеся ни слова, ушел.

– Дело в том, милые дамы, – обернулся я к совершенно растерявшимся перед моей прыткостью девушкам, – что я работаю массовиком-затейником, и кто-то заказал на это время мой визит сюда и даже оплатил аванс. Вот поэтому я сейчас здесь и с вами.

– Это видно, что затейником, – отозвалась шатенка и подтолкнув свою круглолицую подругу под локоть, негромко засмеялась. Черты ее интеллигентного лица были приятными, но нечеткими, как будто несколько смазанными. Такие лица требуют хорошей косметики, которая их совершенно меняет, преображает к лучшему.

– Итак, не кажется ли вам, милые дамы, что пришло время познакомиться? – вновь обратился я к девушкам. – Меня зовут Савва, а вас?

– Елена, – с готовностью отозвалась круглолицая.

– А вашу подругу? – тут же спросил я.

– Ирина, – ответила Елена.

Шатенка, поглядев на подругу, удивленно приподняла брови (ей, видимо, не хотелось открывать свое имя первому же встречному незнакомцу).

В это время к столику с огромным круглым подносом в руках подошла официантка Татьяна, которая тут же расставила перед нами на столе четыре тарелки с отбивными – с пылу, с жару, – а также салаты и лимонад; следом за ней явился и сам музыкант-«официант», в одной руке он держал бутылку водки, в другой – запотевшую бутылку шампанского.

– Ну, как, девушки, – спросил я, забирая из его рук шампанское и начиная раскручивать проволоку, стягивающую пробку, – заслужил музыкант, чтобы присесть к нам за столик?

– Пусть сидит, – смутилась Елена, и, оглянувшись на подругу, добавила: – Да, Ира?

– Ну конечно! Он же тут хозяин, – ответила Ирина, откидываясь на стуле и внимательно по очереди оглядывая нас. Затем указала рукой на накрытый стол и спросила:

– А в чей счет это все?

– Это – в счет наших будущих хороших отношений! – сказал я и мысленно поцеловал себе ручку – обожаю красивый экспромт, да еще в собственном исполнении. Затем, обращаясь уже к Кондрату, добавил: – Присаживайтесь, товарищ музыкант, прошу вас.

Кондрат сел и взяв в руки бутылку с водкой, наполнил наши рюмки, а я тем временем наполнил бокалы девушек шампанским, поднял свою рюмку и предложил тост:

– Предлагаю, милые девушки, выпить за знакомство; то есть, мы с вами уже познакомились, а вот этого молодого человека зовут Кондрат.

Кондрат слегка поклонился, после чего все выпили.

В эту минуту ансамбль вновь заиграл прощальный вальс, на мои 10 рублей они, видимо, уже наиграли; мы же, почти сразу выпив по второму разу, налегли на отбивные, не очень обращая внимание на музыку. Минут через десять, когда мы слегка утолили голод и вновь выпили, на этот раз «за милых дам», я встал и увлек Елену танцевать, так как «прощальный» вальс еще не закончился.

Елена была среднего роста и среднего сложения, ее ситцевое в цветочек приталенное платье с короткими рукавами очень мило подчеркивало великолепный рельеф ее тела, – такие девушки, несомненно, уже при одном взгляде на них пробуждают в мужчинах самые смелые сексуальные фантазии.

Неторопливо скользя по паркету, мы поболтали с Еленой о том о сем, и в ходе разговора выяснилось, что девушки – студентки (как я уже и сам догадался), живут в студенческом городке и решили сегодня после первой смены, – а работали они, как и большинство студентов, на консервном заводе, посменно, – прогуляться по городу, отдохнуть, а заодно поужинать в ресторане – им уже очень приелись безвкусные столовские харчи. А в ресторан пришли попозже из-за того, что до десяти вечера сюда заходят их преподаватели, которые выискивают и вылавливают здесь своих подопечных – ведь гордое звание советского студента несовместимо с посещением ресторанов.

– Вот и поужинаем, а заодно и отдохнем вместе, – сказал я подытоживая наш разговор, когда мы возвратились к столику. А тут примерно такую же тему развивал сидевший напротив Ирины Кондрат:

– Я, например, готов такой чудный вечер провести в хорошей компании, не расставаясь, хоть до утра!

– И что же мы будем делать вместе до утра? – едко спросила Ирина, красиво приподнимая бровки (это движение бровями, следует признать, у нее было отработано великолепно).

– Наслаждаться общением, – вступил в разговор я, опускаясь на свое место. – Я где-то читал, что общение – это самое ценное, что есть у людей. (Если я не ошибаюсь, что-то подобное сказал Экзюпери).

В зале ресторана в это время стали гасить свет, терпение официантов, торопившихся домой, кончилось, значит, настало время и нам собираться.

Я рассчитался с нашей официанткой, затем под звуки прощального вальса, восьмого, а может быть уже десятого за этот вечер (музыканты, не в пример официантам, до последней минуты надеются на фартового клиента, который в состоянии заказать музыку), мы спустились в фойе и покинули заведение.

Направляясь к центру города, мы миновали комплекс зданий ДОСААФ, непринужденно болтая прошли еще полтора квартала, сплошь застроенных небольшими частными домиками, затем я толкнул еле приметную калитку в заборе и шагнул во дворик, ничего не подозревающие девушки последовали за мной, и мы оказались… прямо на пороге дома, в котором жил Кондрат. Тут, пожалуй, следует отметить, что уже неоднократно, начиная с середины лета, мы с Кондратом, знакомясь в баре или ресторане с девушками, приводили их затем к нему домой. У нас этот дом даже имел свое кодовое название: «хата № 1» – квартиры, на которых мы базировались и куда приводили девушек, для удобства классифицировались у нас по мере их удаленности от ресторана, и эта, естественно, была первой, то есть ближайшей к нему.

Кондрат отпер дверь ключом и вошел внутрь, я шагнул за ним и включил свет в прихожей, девушки в легком замешательстве последовали за нами. Не успели мы войти и разуться, – квартира располагается в доме на земле, – как дверь, которую мы еще не успели запереть, вновь открылась и в дом вошла… кондратова мама.

Я, признаюсь, увидев ее, слегка струхнул: во время последней нашей с ней встречи мама – Ивонна Ульяновна – пообещала Кондрату, что при следующей встрече обязательно обольет меня кислотой за то, что я втягиваю его, совсем еще ребенка (по ее словам), в омут взрослых безобразий.

Мама была еще моложавой и красивой женщиной. Она поздоровалась, мы ответили, затем внимательно всех нас по очереди оглядела: спокойно – девушек, с улыбкой – Кондрата, затем меня – взгляд ее в этот момент стал строгим и жестким, но минутой позже лицо ее все же несколько смягчилась, подобрело, и мама взяла с нас слово (ни к кому, впрочем, конкретно не обращаясь) вести себя прилично, затем прошла на кухню, поснимала с полки кухонного шкафа какие-то кульки и пакеты, сложила их к себе в сумку, после чего, толкнув дверь, вышла во двор и, не прощаясь, по-английски ушла, растворилась в ночи.

Мы с Кондратом удивленно переглянувшись не обмолвились даже словом, затем он задумчиво наполнил под краном и поставил чайник на плиту, и Ирина, наблюдая за его манипуляциями, тоже молчавшая все это время, сказала, ни к кому не обращаясь:

– Сейчас попьем кофе, а потом пойдем в студгородок, а то время уже позднее.

Кондрат, пытаясь уловить мою реакцию на слова девушки, посмотрел вопросительно, но я прикрыл на секунду глаза и улыбнулся уголками губ, что означало: не беспокойся, все будет в порядке.

Я был почти уверен в том, что этот вечер закончится как и все предыдущие: еще немного и мы разобьемся на пары, после чего мирно, как бывало уже не раз, только с другими девушками, уляжемся в постельки. Но никто из нас и предположить не мог, что через несколько минут все мы окажемся в неординарной, хотя и с несколько комическим оттенком, ситуации.

Кофе мы пили в «моей», большей проходной комнате, расположенной следом за кухней, а следующей и последней в «амфиладе» комнат была спальня Кондрата. Обстановка моей комнаты была проста: сразу возле входа по правую сторону около окна стоял черно-белый телевизор на четырех ножках, поверх него, опершись челюстью на вязаную салфетку, и взирая на окружающих пустыми глазницами стоял человеческий череп, посреди комнаты располагался обеденный стол, по одну сторону от которого стояла пара стульев, левой своей стороной стол примыкал к разложенному дивану. Рядом с диваном, у двери, которая вела в следующую комнату, стояла впечатляющих размеров радиола с проигрывателем, рядом с ней торшер.

Мы с Еленой, усевшись на диван, то и дело соприкасались то плечами, то коленками – с самой первой минуты знакомства между нами возникла взаимная симпатия, и теперь нас буквально притягивало друг к другу. Кондрат с Ириной устроились по другую сторону стола на стульях и сидели скромно, словно ученики за партой. Разговаривая о всяких незначительных вещах, мы пили кофе, закусывая печеньем, так как девушки отказались от любых алкогольных напитков, даже от шампанского – поистине девичьего напитка.

На допотопной и громоздкой радиоле, опиравшейся на четыре ножки, крутилась пластинка, из динамиков лилась легкая танцевальная музыка. Елена, демонстрируя мне свое особое расположение, легко наступила мне на ногу, в ответ я нежно ей улыбнулся; тогда она, нащупав под столом мою руку, прижала ее к своему бедру и стала поглаживать сверху своей ладошкой.

Ощущая ее молчаливую поддержку, я смел надеяться, что «нашего полку прибыло» – Елена на нашей стороне, а это значит, что она тоже за продолжение вечера, за интим. Кондрат, заметив, что мы с Еленой достигли полного взаимопонимания, решил ускорить события, встал из-за стола, не дожидаясь даже, пока Ирина допьет свой кофе, подхватил девушку под руку, и без слов увлек ее в спальню, дверь за ними тихо затворилась.

– Может, лучше бы ты занялся ею? – игриво шепнула Елена, вставая со своего места и потягиваясь, затем, уловив мой удивленный взгляд, добавила: – Я это к тому, что Кондрат еще очень молод, а Ирка – капризная девушка.

– Он справится, – сказал я уверенно. – А ты, Леночек, значит, девушка не капризная?

Вместо ответа в меня полетело мгновенно снятое ею через голову платье, за ним последовали колготки. Затем девушка улеглась на диван и, потянув на себя одеяло, сложенное здесь же, укрылась им с головой, а я, на ходу сбрасывая с себя вещи, щелкнул по дороге выключателем верхнего света, – лишь торшер у проигрывателя оставался включенным – и тут же ринулся под одеяло на поиски Елены. Минут через пятнадцать-двадцать, после непродолжительной, но бурной схватки в постели, когда мы с Еленой, с переплетенными под одеялом ногами, мирно-любовно беседовали, сидя лицом друг к другу и попивали шампусик (теперь, когда подруги рядом не было, Елена потребовала шампанского), дверь спальни неожиданно распахнулась и оттуда выскочила Ирина: девушка была все еще одета, а в руках она почему-то держала утюг.

Мы с Еленой удивленно на нее уставились, Ирина же, лицо ее было перекошено от злости, остановилась посреди комнаты, при этом, ожесточенно теребя руками шнур утюга, она получила из него в итоге некое подобие петли.

Не успел я предположить, что это ей среди ночи так приспичило гладить, как начали происходить совсем уж невероятные вещи.

– Где здесь можно повеситься? – ужасным голосом вскричала Ирина. Пересекая комнату, она накинула петлю шнура себе на шею. – Меня в этом доме хотят изнасиловать, а я сказала, что этому не бывать. А ты, подруга, значит так, да? – взвизгнула она, вперив свой взгляд в Елену, сидевшую голой в постели. – Нет, чем это, лучше смерть!

– Ирочка, в своем ли ты уме? – воскликнул я, сбрасывая с себя одеяло. И жутким шепотом, ни на йоту не веря в реальность происходящего, добавил: – Ты можешь, конечно, повеситься, только не здесь же, не в этой комнате! – Мне показалось, что перед нами разыгрывается какой-то нелепый фарс, и я продолжал, еще надеясь превратить этот инцидент в шутку: – Меня лично, например, раздражают запахи мертвых. Иди вон туда. – Я махнул неопределенно рукой. – В кухню, в прихожую, там где-нибудь пристроишься.

– Ах, так! – завопила Ирина, останавливаясь на пороге между комнатой и кухней. Раздумав, видимо, вешаться, она размахнулась и запустила в мою сторону тяжелым утюгом. Тот, описав над нашими головами дугу – мы с Ленкой еле успели пригнуться, – тяжело рухнул на радиолу с проигрывателем, у которой от удара подломились ножки и вся наша «музыка», которая была, пожалуй, постарше Кондрата, шумно грохнулась на пол и развалилась на куски.

В это мгновение из спальни выскочил полуголый Кондрат (и вовремя, а то меня уже всерьез начинало беспокоить его отсутствие на месте событий). Он, сделав два гигантских шага, подлетел к Ирине, и с ходу без слов влепил ей размашистую оплеуху. Ирина от удара медленно повалилась навзничь на пол, голова ее, издав глухой стук, оказалась под телевизором, как раз между четырьмя его ножками. На ходу натягивая трусы, я побежал на кухню, вернулся обратно со стаканом воды, и стал, обмакивая пальцы в воду, брызгать на лицо Ирине, но Кондрат, выхватив у меня стакан, с размаху выплеснул все его содержимое ей в лицо. Ирина дернулась, закашлялась и открыла глаза.

– Встань, стерва! – заорал Кондрат, – встань, а не то я тебя в стойло поставлю, сучка, мать твою…

Ирина, медленно перевернувшись на живот и встав на карачки, задом полезла из-под телевизора, затем, цепляясь руками за стол, медленно поднялась на ноги, – от слабости ее покачивало. Кондрат рывком за плечо развернул девушку к себе лицом, схватился обеими руками за модное джинсовое платье-комбинезон с рядом пуговиц по всей длине, и рванул его у ней на груди. Пуговицы с печальным дробным стуком осыпались на пол, комбез медленно сполз почти до колен, и Ирина осталась стоять перед нами в одной коротенькой белой рубашечке и трусиках.

– В этой квартире – милом гнездышке любви – позволены лишь слезы восторга, – сказал Кондрат, – а не сопли и вопли, поняла ты, овца? А теперь – шагом марш в койку! – Он указал рукой на дверь спальни. Ирина качнулась и, безвольной рукой придерживая сползшее платье, побрела в комнату; я тем временем ужом скользнул в свою постель. Взявшись за руки, мы с Леной сидели и молчали, ошарашенные увиденным.

Еще несколько минут в соседней комнате были слышны Иркины всхлипывания и голос Кондрата, читавшего ей нотацию, потом все стихло. Вскоре мы Еленой, почувствовав озноб, полезли под одеяло. Она прижалась ко мне всем телом, слегка подрагивая при этом то ли холода, то ли от страха, то ли от возбуждения, а может, от всего сразу вместе. Я обнял девушку, она всем своим гибким телом мягко потянулась мне навстречу, и я чуть не заурчал от удовольствия – девушка была ласковой и податливой, и потому, наверное, ужасно желанной. Ко всему прочему она оказалась чертовски любвеобильной и еще долго, до середины ночи, не выпускала меня из своих объятиях.