Текст книги "Херсон Византийский"

46

Мы неторопливо скакали по степи, только покрывшейся молодой, зеленой травой. Справа от меня – Гоар, слева – Гунимунд. Я предлагал последнему остаться, послать вместо себя старшего сына, если ему так уж нужна добыча. Гот предпочел отправиться в поход сам, а сыну приказал вместо себя руководить моей лесопилкой. Хисарн, Скилур и Палак скакали позади нас, смешавшись с аланами и херсонцами. Среди жителей города набралось почти семьдесят конных воинов, желающих отомстить утигурам за захват Боспора и заодно поживиться. Или наоборот. Таких было намного больше, но я отобрал только тех, у кого имелся хороший конь. Итого в сборном отряде насчитывалось чуть более двух сотен копий. Десятую часть составляли молодые аланы, которые впервые шли в боевой поход. Они ехали сзади, четко соблюдая субординацию, и вели на поводу вьючных лошадей с припасами. На привалах салаги выполняли всю работу, начиная со сбора хвороста и розжига костров и заканчивая несением караула ночью. Пацаны не роптали. Наоборот, их лица светились от осознания того, что причислены к высшей касте человечества – касте воинов. Я выслал вперед и в стороны несколько разъездов по три всадника в каждом. В случае обнаружения противника двое должны продолжать слежку, а третий скакать к нам с известием. Пока известий не было, хотя мы уже въехали на территорию, которую не контролировали аланы, хотя и считали своей, и на которой в прошлом году случилось несколько мелких боестолкновений.

– Зиму они провели в предгорьях, у леса, и теперь движутся за скотом в нашу сторону, – высказал предположение Гоар.

Поскольку он лучше знал повадки кочевников, я согласился с ним, а затем поинтересовался:

– Какой скот они предпочитают, кроме коней?

– Овец, как и мы, – ответил Гоар.

Гуннам и аварам больше нравился крупный рогатый скот, хотя не брезговали и овцами.

Впереди показалась большая балка со склонами, поросшими деревьями и кустами. Я повернул коня, чтобы проехать по ней от начал до конца, осмотреть. Отряд молча последовали за мной. Эта была не первая балка, которую я инспектировал. При осмотре первой Гоар спросил:

– Что ты ищешь?

– Место для боя, – ответил я.

Гоар хмыкнул, не понимая меня. По его мнению, бой будет там, где встретим врага. Ему даже в голову не приходит, что встретить можно там, где надо. В этом и заключается отличие хорошего командира от плохого.

Эта балка мне понравилась. Склоны высокие и крутые, кроме одного места на южном, где весенние ручьи за несколько лет размыли его. Там не осталось ни кустов, ни деревьев, а склон стал менее крутым, легче выбраться. Это недостаток легко устранить. Главное, что дно балки широкое, с ручьем посередине, а склоны покрыты почти везде густыми зарослями вишняка. По собственному саду в деревне знаю, что вишня имеет дурную привычку растить молодняк рядом с собой. Если его не вырубать, через несколько лет получишь труднопреодолимые заросли низкорослых деревьев, более похожих на кусты и дающих мелкую и кислую ягоду. Такие и называют вишняком. Никакой конь не полезет в него, сколько не хлестай кнутом, а замаскироваться в таких густых зарослях легко и просто. В западном направлении балка сужалась и поднималась вверх.

Я приказал отряду оставаться внизу, а сам вместе с Гоаром и Гунимундом поднялся наверх. Дальше на запад, примерно километрах в трех, находилась рощица. В ней легко может спрятаться отряд намного больше нашего. Потом степь уходила вниз, в другую балку, за которой возвышался холм с широкой плоской лысой макушкой. Пожалуй, лучше места не найдем.

– Остановимся здесь на ночлег, – решил я.

Время было часа два после полудня, до вечера можно еще скакать и скакать, поэтому Гоар и Гунимунд смотрели на меня с вопросом.

– Здесь дадим бой утигурам, – объяснил им.

– А если они сюда не придут? – засомневался алан.

– Мы их настойчиво пригласим, – ответил я. – Как они смогут оказать таким бравым воинам?!

– Не откажут! – самодовольно улыбнувшись, произнес Гоар.

– Поставь здесь патруль человек десять, чтобы наши разъезды их увидели, – приказал алану. – А ты, Гунимунд, отбери десятка два человек и дай им пилы и топоры. Пусть едут в рощу и нарубят стволов и кольев для рогаток и загородок. Только надо заготавливать отовсюду понемногу, чтобы в роще потом еще можно было спрятаться.

Я показал, как загородить плешь на южном склоне, чтобы стала непроезжей, где поставить рогатки, где выкопать широкий ров, а где насыпать вал, покрыв его дерном, чтобы казался естественным. И работа закипела. Трудились в основном херсонцы, как более привычные к таким работам. Помогала аланская молодежь. Часть старших аланов подтаскивала из рощи срубленные деревья, а остальные отправилась на охоту.

Вечером прискакал алан из разъезда. Сперва он подъехал к Гоару, который уже встал и пошел ему навстречу, и что-то быстро сказал. Аланы признавали меня командиром, доверяли, но докладывали всегда Гоару, как бы предоставляя ему решать, достойны ли мои уши этой информации. Вождь аланов сразу пошел ко мне, приказав вестовому следовать за ним.

– Далеко отсюда? – упредил я.

– Дневной переход, – ответил Гоар.

– Стойбище в балке или на открытом месте? – спросил я.

Гоар посмотрел на вестового, разрешая ответить.

– На открытом месте, – ответил тот. – Там есть балка, но далеко, как отсюда до рощи. В ней спрятался мой разъезд.

– Иди отдыхай, – разрешил ему. – Утром покажешь дорогу.

Когда вестовой ушел, Гоар сказал:

– Неожиданно напасть не получится.

В его словах не было страха, только желание потерять как можно меньше людей. Три километра, отделяющие балку от стойбища, – это минут пять-семь рысью. За это время утигуры успеют приготовиться к обороне.

– Узнаем, чего стоят наши доспехи, – сказал я.

Вестовой вел нас кружным путем, чтобы не заметили утигуры. Последняя часть пути пролегала в низине, вдоль неширокой речушки. Там, километрах в пяти от стойбища, и остановились на ночь. Выставив усиленные караулы, легли спать. Ночь была темная, на небе лишь небольшой ломтик луны, который почти не давал света. Со всех сторон сразу послышался храп старых воинов. Молодежи не спалось. Они сидели кучкой на берегу речушки, потому что костер разжечь нельзя, и о чем-то тихо разговаривали.

И мне не спалось. Думал о том, как легко растерял все цивилизационные наслоения, которые наносили на меня в течение пятидесяти с лишним лет. Мне еще не нравилось убивать, но уже не буду возмущаться, как раньше, когда узнаю, что старушку пришили топором за пару целковых. А не наживайся на чужой беде, тогда и она не придет в твой дом! Кто мне утигуры и кто я им?! Но я иду убивать их. По вроде бы уважительной причине: нападают на моих друзей. Но ведь для любой гадости всегда есть десятки уважительных причин. А вот для благородных поступков их обычно нет. Потому что не нужны.

Разбудил меня Гоар.

– Пора, – тихо сказал он.

Остальные уже надевали броню и седлали коней.

Палак привел Буцефала и начал седлать его, а Скилур помог мне облачиться в доставшийся от гунна доспех. Всего на мне килограммов двадцать пять-тридцать всякого железа. Оно распределено по всему телу, поэтому не мешает двигаться. Не так шустро, как без доспехов, но и неуклюжим себя не становлюсь, даже пробежаться могу трусцой. Уже привык к этой тяжести, без нее чувствую себя неодетым и слишком легким, хочется передвигаться вприпрыжку.

Я достал большой сухарь, обильно пропитал его вином из фляги и дал коню. Буцефал осторожно, губами, забрал сухарь из моей руки, громко им захрустел. Конь быстро пьянеет и становится заметно храбрее. Я взобрался в седло, взял поданное Скилуром копье и щит. Он у меня новый, металлический, миндалевидный и небольшой, а потому и не тяжелый. Четыре части щита соединены двумя полосами, которые пересекаются крестом – дань местной моде. Поле черное, а крест покрыт позолотой. Смотрится красиво. Посмотрим, как покажет себя в деле.

Гоар и Гунимунд уже были готовы к бою.

Подъехав к ним, сказал:

– Представляю, какими сердитыми будут спросонья утигуры.

Юмор мой не поняли и не оценили.

Построились «клином», когда выехали из балки. Я стал один в первом ряду. Во втором ряду трое: Гоар справа, Гунимунд слева, а в середине, за моей спиной, алан в кольчуге. В третьем ряду было пятеро, в четвертом – семеро и так далее до девятого ряда. Дальше не хватало хорошо защищенных всадников на края, поэтому задние ряды были одинаковой ширины, равной девятому. Построились быстро, потому что провели несколько тренировок в начале похода. Я достал флягу с вином, отхлебнул от души и передал ее Гоару. Тот приложился и дал соседу слева. Потом она перешла к Гунимунду и дальше, чтобы вскоре вернуться ко мне пустой. Вряд ли хватило многим, но это уже становилось традицией.

Спрятав флягу в седельную сумку, я посмотрел на сереющее небо и молвил Гоару:

– Пожалуй, пора?

Алан утвердительно кивнул головой.

И мы поехали шагом, чтобы поменьше шуметь.

Вскоре стали видны шатры утигурского стойбища. Они были похожи на стога сена, которые крестьянин расставил слишком близко. Ни людей, ни животных различить пока не удавалось. А вот нас увидели, или услышали, или почуяли. Гавкнула одна собака, затем другая, третья – и вскоре вся собачья рать залилась в тревожном лае. Я ударил коня шпорами, разгоняя его, переводя на рысь. Такой аллюр медленнее галопа, зато легче держать строй. Да и конь не выдохнется раньше времени. Груз ведь у него не легкий. За стуком копыт теперь не слышен был собачий лай. А может, у меня, как обычно в бою, отключилась большая часть звуков. Еще я слышал звяканье щита о наколенник левой ноги, да кольчужная бармица с тихим скрежетом терлась о чешую на груди, плечах и спине. Она закрывала мое лицо почти до глаз. Зато, высунув язык, мог попробовать ее холодный металлический вкус. Первое время меня прямо черт дергал лизнуть ее.

Вскоре стали различимы и люди. Они выбегали из шатров с оружием в руках. Кто-то вскочил на седло, кто-то натягивал лук. Я пригнулся к холке коня и закрылся щитом, наклонив немного назад его верхний край, чтобы стрелы рикошетили вверх. Только правым глазом выглядывал из-за него. Скакал прямо на утигура, который стоял с натянутым луком между двумя шатрами. Когда он выстрелил, я спрятал и правую часть лица за щит. По нему звонко ударила стрела, но срикошетила. Пусть стреляет в меня. На мне три доспеха: стеганный, кольчужный и чешуйчатый. Плюс шелковая рубаха и щит. А вот на Буцефале всего один. Если он упадет, то и я не выживу: свои затопчут. И я подгоняю коня, переводя в галоп. Теперь уже строй не важен. Задние ряды сейчас выдвинутся вперед и в стороны, охватят стойбище с флангов.

Утигур успел выстрелить еще два раза. Наверное, от волнения или малого опыта он пытался подстрелить именно меня. За что и поплатился. Удар моего копья пробил его насквозь и отшвырнул на шатер. Из-за большой скорости я не удержал копье. Но на этот раз не растерялся, быстро выхватил палаш и поскакал, замедляя ход, на другого утигура, который, стоя ко мне боком, выстрелил из лука в кого-то из наших. Ударил по луку, разрубив его, а затем – по смуглому скуластому лицу с раскосыми глазами. Лезвие рассекло мясо, на мгновение открыв сломанную белую кость, которая моментально покрылась кровью. Я поскакал дальше и рубанул кого-то в темном кожухе, убегающего от меня. Кажется, бабу. А не попадай под руку! Возле дальнего шатра успел красиво разрубить от плеча вниз и вправо до позвоночника еще одного утигура в кожаном доспехе, который ударил меня копьем в правый бок. Острие копья соскользнуло и ушло вверх и вправо, под мою руку, занесенную для удара. Наверное, от испуга так удачно рубанул утигура. Погнался еще за одним, который вскочил на коня и поскакал в степь, но быстро понял, что шансов у меня нет, и вернулся в стойбище.

Там уже шел сбор трофеев. Я не суетился, потому что моя десятая часть никуда не денется. Договорились, что соберем всё в одну кучу, а потом поделим. Шатры утигуров были больше и не круглой, а прямоугольной формы. Внутри, впрочем, ничем не отличались, включая смесь запахов дыма, лошади и прокисшего молока. Обратил внимание, что очень много «городских» предметов, особенно стеклянных изделий. Кочевники редко покупают стекло: быстро бьется при их образе жизни. Разве что достались при захвате Боспора.

Возле меня появился Гарри. Он уже что-то жевал. В начале боя Гарик находился в последнем ряду. Пса держал на поводу один из молодых аланов, отпустив только тогда, когда подскакали к стойбищу. Иначе бы он пытался бежать рядом с Буцефалом и имел шанс угодить под копыта других коней.

Гоар и Гунимунд тоже не суетились, сидели на конях в центре стойбища, куда сносили захваченное. Первому полагалось пять долей, второму – три, как командиру херсонцев. Трофеи раскладывали на несколько куч. В одной, самой маленькой, лежали золотые и серебряные предметы; в другой – бронзовые, латунные, медные; в третьей – оружие; в четвертой – доспехи; в пятой, самой большой, – разные тряпки; в шестой – съестные припасы. Женщин и детей согнали в кучу за территорией стойбища, держали там под охраной десятка всадников. Мужчин в плен не брали, чтобы не помешали нашим дальнейшим планам. Утигурки, в отличие от гуннок, громко голосили.

– За лошадьми и овцами послал людей? – спросил я Гоара.

– Да, – ответил он не очень радостно.

– Много погибших? – поинтересовался я.

– Девять и еще раненые, – ответил алан. Считать он мог только до десяти, значит, раненых больше.

– Сыновья целы? – спросил я.

– Да, – ответил Гоар и гордо добавил: – Старший убил одного врага.

– Скоро станет настоящим рубакой! – похвалил я, зная, что у аланов признание их доблести – слабое место, ведутся на самый грубый комплимент.

– Он – алан! – важно произнес Гоар, позабыв о потерях.

– А у тебя сколько? – спросил я Гунимунда.

– Четыре и два тяжелораненых, а нескольких, – небрежно махнул он рукой, – зацепило легко.

Положили мы сотни полторы утигуров. Видимо, аланы настолько привыкли побеждать со мной почти без крови, что счет один к десяти считают не очень хорошим.

47

Я лежал на попоне на опушке рощи, смотрел, как какой-то крылатый хищник, то ли ястреб, то ли орел, кружил в небе, высматривая добычу. Плавность его полета завораживала. Рядом дремал пес. Изредка он дергал лапами, будто бежал, или жалобно, совсем по-щенячьи, скулил. От него сильно воняло псиной. Вокруг нас отдыхала половина херсонцев и треть отряда аланов. Остальные бойцы были или в дозорах, или в балке, охраняя трофеи и пленных. Отара овец, голов около тысячи, паслась между рощей и балкой. Предстояла вторая часть операции, более сложная. Наверняка утигуры пошлют погоню. Было бы неплохо встретить ее здесь. Мы вместе с овцами и были живцом, который должен заманить утигуров в ловушку. По моим подсчетам пора им уже появиться. Всё-таки налегке скачут.

Ну, вот, про волка промолвка, а волк и в хату. Ко мне скакал алан из дозора.

Не дожидаясь его доклада, я встал и скомандовал:

– По коням!

– Едут! – выдохнул подскакавший дозорный.

На его лице играла чумовая ухмылка, будто накурился конопли. Все кочевники балуются ею. Сядут в юрте, насыплют конопли на горячие камни, надышатся – и устраивают местный вариант передачи «Вокруг смеха». Однако в походе такого себе не позволяют. Да и кончились, скорее всего, прошлогодние запасы, а новый урожай не скоро будет.

Поскольку на вопрос «сколько их?» обязательно получу максимально точный ответ «много», громко спрашиваю по-другому:

– Их больше нас?

– Больше, – отвечает авар и смотрит на меня так, будто ждет остроумную шутку.

– Тем больше добычи нам привезут, – отвечаю громко, чтобы подбодрить бойцов.

Оказывается, именно такую шутку от меня и ждали – все начинают ржать.

– Поехали! – отдаю приказ и первым трогаюсь в сторону овец.

Авары ловко объезжают отару с боков, чтобы овцы не разбегались, а херсонцы подгоняют ее сзади. Всем приказано не оглядываться, но изредка то тот, то другой боец посмотрит через плечо, не настигают ли утигуры. Не должны. Они в пути с утра. Кони уже притомились, так что скачки устраивать утигуры не будут. Хотя месть многих лишала разума.

Мы добрались до балки без происшествий.

Я, подождав, когда всех овец сгонят вниз и проедет последний всадник, спросил засевших в кустах двух аланов:

– Видели их?

– Да, – подтвердил один. – Дозор из пяти человек появился, но, заметив вас, сразу спрятались.

– Переходите на дальнюю точку, – приказал я им.

Пусть разведка утигуров подкрадется с этой стороны и оценит ситуацию. Или пусть всем отрядом без разведки нападут сходу, о чем с дальней точки и предупредят нас дозорные. Впрочем, я сомневаюсь, что утигуры сразу ломанутся в атаку.

Внизу в балке суетились у костров аланы, херсонцы и несколько пленных женщин, помогавших им готовить ужин. Остальные женщины и дети находились внутри приготовленной заранее загородки у южного склона. Стреноженные лошади, наши и трофейные, паслись у нижнего выхода из балки. Туда же отогнали и овец. Животных там стало так много, что занимали все пространство от склона до склона, внезапно с той стороны не нападешь.

Я отдал Буцефала молодому алану, чтобы отвел на пастбище и стреножил там, и сел у костра рядом с Гоаром и Гунимундом, на всякий случай натянув тетиву арбалета и положив под руку колчан с болтами. Остальные бойцы тоже делали вид, что не ждут нападения, но не отходили далеко от назначенного им «номера» в засаде на склонах. Если утигуры все-таки нападут прямо сейчас, наш отряд мгновенно скроется в вишняке и начнет оттуда вести обстрел.

Командирский бронзовый котел был самый большой, литров на двадцать. В него влезает целый баран. Я привез котел Гоару из Константинополя. На боках барельеф в виде сражающихся всадников. Четыре сюжета, четыре фазы боя: скачут друг на друга, замахиваются мечами, подняв коней на дыбы, один пронзает другого, а потом уводит на поводу трофейного коня. Котел снизу закоптился, и кажется, что кони по брюхо в черной воде. Бойцы терпеливо ждут, когда сварится баранина. Кроме Гарика. Каждый раз, когда молодая, лет тринадцати, и довольно симпатичная утигурка с волосами, заплетенными в несколько тонких косичек, помешивает мясо большой деревянной ложкой с длинной рукояткой, пес встает и внимательно следит за ее действиями, а когда она отходит, опять ложится. И Гоар внимательно следит за девушкой, но интерес у него другого плана.

– Бери ее в жены, – тихо говорю ему. – У отважного воина должно быть много жен и детей.

Гоар смущается. Аланы очень деликатны в вопросах секса, семейных отношений. Моя раскованность в первый год нашего знакомства шокировала его, но со временем привык, начал относиться проще и ко мне, и к деликатным вопросам.

– Сначала надо победить утигуров, – произносит он.

Как говорят одесситы, кто-то бы стал спорить, а я разве буду?!

Утигурка перекладывает куски сварившегося мясо в трофейное большое и глубокое деревянное блюдо, наполнив его с горкой. Ставит так, чтобы лучшие куски были перед Гоаром. Она уже поняла, что ее ждет, и приняла правильное решение. Лучше быть младшей женой вождя, чем первой простого воина. К нам подсаживаются Хисарн, Скилур, Палак и трое аланов, приближенные Гоара. Все они начинают есть мясо, вгрызаясь зубами в горячие куски и отрезая их перед губами. Я наколол один ножом, давая понять, что принял участие в трапезе, но жду, когда мясо остынет. До сих пор не научился есть горячее. Гарри сидит позади меня, провожает взглядом каждый кусочек, исчезающий в человеческих ртах, но не скулит, не попрошайничает. Кто-то кидает ему кость. Пес на лету ловит ее и разгрызает с таким хрустом, что мне становится жалко его зубов. Кстати, почти у всех не старых местных, как аланов, так и херсонцев, зубы целы и, если не считать камней, в хорошем состоянии. Что значит отсутствие сахара и химии в продуктах!

Мы спокойно поужинали, поболтал ни о чем. Вели себя так, будто приехали сюда на пикник. Когда стемнело, ко мне подошел один из дозорных и тихо доложил, что двое утигуров, оставив коней в роще, подкрадывались к балке, разведывали.

– Никто их не вспугнул? – спросил я.

– Нет, – ответил дозорный. – Они уходили, не прячась.

Значит, решили, что мы опьянены успехом, не ждем нападения. Ночью утигуры не нападут. Балка – это не открытая степь. Запросто коням ноги переломаешь. Тем более, что скоро новолуние, ночи темные.

– Ложимся спать, – говорю я своим сотрапезникам.

Как ни странно, засыпаю быстро. И просыпаюсь сам. Еще темно, в трех шагах ничего не видно, однако чувствую движение в лагере. Встаю за пару минут до того, как подходят будить меня. Степняки без всяких часов знают, что минут через пятнадцать начнет светать, и умеют без всяких будильников просыпаться в это время. И я вроде бы научился этому, причем не прикладывая никаких усилий. Натягиваю тетиву на лук арбалета, а потом начинаю облачаться в доспех. Стеганку и кольчугу на ночь не снимал. Уже привык к ним, не мешают спать. На мою попону и седло, на которых я спал, молодой алан кладет куль из тряпок и травы, которые будут изображать человека. Остальные бесшумно расходятся по «номерам» в вишняке.

Я тоже занимаю выбранное и подготовленное заранее место. Оно примерно посередине склона в обоих его измерениях. Я срубил несколько деревцев ниже этого места, которые закрывали обзор, но передо мной еще осталось несколько метров зарослей – надежная защита. Пес улегся позади меня. Как и все собаки, Гарри умеет быстро засыпать. Слева кряхтит Гунимунд. Он моложе меня, того, из двадцать первого века, не этого, из шестого, который ему ровесник, но кажется мне более старым. Живут в шестом веке мало, особенно мужчины, редко встретишь старше пятидесяти лет. Справа устроился Гоар. Этот сидит на пятках в полной неподвижности. Наверное, мечтает о молодой утигурке. Счастливый: от мечты его отделяет всего один бой.

Небо медленно светлеет. Мы в это время уже начали скакать к стойбищу. Скорее всего, и утигуры сейчас подъезжают, не торопясь, к роще. Им спешить ни к чему, потому что из балки их не увидишь и не услышишь, пока не будут близко. Да и шума при такой езде производят меньше.

Стало уже совсем светло, когда Гарик проснулся и, подрагивая ушами, прислушался. Я положил руку ему на холку, давая понять, что всё в порядке, так и должно быть, гавкать не надо. Звуки он слышит со стороны рощи. Было бы немного хуже, но не смертельно, если бы утигуры напали с двух сторон. Видимо, побоялись застрять среди овец и стреноженных коней, упустить эффект неожиданности.

Утигуры влетели в балку сверху плотным, насколько возможно было в том месте, строем. Тихо, без типичных воинственных криков. Их было очень много, не меньше шести сотен. Выдержит ли западня такое количество? Всех, наверное, нет, но это не так и важно. Главное – выбить побольше их. Завопили утигуры, когда до первых чучел оставалось несколько метров. Наверное, от удивления. Тут в них и полетели стрелы с двух сторон.

Я сразу сшиб переднего, который ударил копьем чучело и повернул коня, чтобы удостовериться, что его надули. На нем был ламеллярный, ромейский доспех, который не спас. Рычаг-тетива-болт-выстрел – и так несколько раз. Действовал механически, не думая. Ловил в прицеле спину утигурского всадника и всаживал в нее болт. Утигуры сперва растерялись, затоптались на месте. Потом передние завопили истошно и развернули коней. Но на них напирали задние, которые еще не поняли, во что вляпались, продолжали скакать в атаку. Некоторые помчались к плешине на южном склоне, откуда их звали на помощь на родном языке. Кто-то там свалился в ров, кто-то напоролся на рогатки, кого-то остановила загородка. Лишь несколько человек сразу рванули к восточному выходу из балки – туда, где паслись кони и овцы. Разогнав животных в стороны, двое оставшихся в живых из той группы утигуров смогли уйти. Увидев это, за ними ломанулось сразу десятка три всадников. Среди них скакал утигур, за спиной которого, обхватив отца руками за пояс, сидел мальчишка лет семи-восьми. Видимо, из наших пленников. Я не стал в него стрелять. И остальные тоже. Почти всю их группу перебили, даже тех, кто скакал впереди, а его не тронули.

По балке носились растревоженные запахом крови кони без седоков. Много коней. Их хозяева, убитые и раненые утигуры, лежали по всему дну балки от ее западного конца до восточного. Некоторые еще стонали. Спаслось не больше сотни.

Аланы и херсонцы молчали и не шевелились. Такое впечатление, что никак не могут поверить, что все кончилось, что победили противника, в два с лишним раза превосходившего их по численности, и понесли минимальные потери. Это было похоже на чудо. И пленные, женщины и дети, тоже молчали, хотя во время боя истошно звали на помощь. Больше звать некого.

Я первым спустился вниз. На душе было пусто: ни радости, ни горечи. Отстрелялись на «отлично», в ближайшие годы утигуры вряд ли сунутся на территорию аланов, но меня почему-то больше это не волновало. Наверное, подействовал мальчишка на крупе коня позади отца. У большинства погибших остались дети… С другой стороны, у аланов тоже есть дети, которым будет также плохо, если станут сиротами.

Поперек моей попоны лежал утигур с одной стрелой в спине и второй в голове. Кровь из раны в спине стекала прямо на чучело. Я столкнул труп ногой, перевернув его лицом кверху. Молодой, не старше двадцати. Красивые брови, тонкие и изогнутые, как у модниц двадцать первого века, а нос приплюснутый, как у боксера-профессионала. Скуластое лицо чистое, только на подбородке несколько черных волосков. Ниже их, по шее у кадыка, уже бегала темная вошь, искала новую кормовую базу.

Мы потеряли всего двух человек убитыми. В одного, старого и опытного херсонца, попала стрела, а второго, салагу алана, зарубили мечом. Поди угадай, зачем он выскочил из зарослей. Наверное, захотел больше славы. Но мертвым она не нужна.