Текст книги "Спасти Цоя"

– Чувак, – преувеличенно возликовал парень и полез обниматься, стараясь не дышать зловониями в мою сторону, – вот уж не думал, что встречу тебя здесь, – а потом виновато добавил заплетающимся языком. – Прости, чувачок, что блеванул на твои шузы!

Это был… Шульц! Правда, лет на тридцать моложе того, что погиб час назад на моих глазах.

Да, это был он. Живой. Целый и невредимый. Молодой. И крепко пьяный. Сказать, что я обрадовался, значит, ничего не сказать. Я обалдел! Вот такого поворота событий я никак не ожидал. Просто фантастика какая-то!

Открыв кран холодной воды в умывальнике, Шульц сунул лохматую башку под бурлящую струю и так в полусогнутом положении простоял минуты две, точно лошадь на водопое, отфыркиваясь и отплевываясь во все стороны. Включать электрическую сушилку не удосужился, вероятнее всего, не знал, как эта штука работает. Я оторвал пару кусков от бумажного полотенца и дал ему утереться – с него текло, как из ведра. Водные процедуры пошли ему явно на пользу. Пока он вытирался, я, как мог, привел в порядок свои заблеванные джинсы и загаженные кроссовки, изведя чуть ли не весь рулон.

Мы уже собрались покинуть туалетную комнату, как в дверях, преграждая путь, встал смотритель. Намертво. При параде. Успев натянуть на тщедушное тело кургузый военный френч со споротыми погонами и ослепительно надраенными, отливающими золотом латунными пуговицами.

– Те че надо, старый хрыч? – пошатываясь из стороны в сторону, грозно спросил Шульц. – За все давно уплачено.

Старикан злобно завращал мутными слезящимися глазами и начал что-то блеять на тарабарском языке, нервно жестикулируя костлявыми ручонками, – он показывал в сторону варварски выломанной дверцы, видимо, требуя компенсации. Я обратил внимание, как мало у него зубов, да и те, что остались, казались гнилыми трухлявыми пеньками. И до чего же рожа у него мерзкая! Меня аж передернуло. Шульц перебросился с ним парой фраз на латышском, с досадой хмыкнул, потом достал из карманов клешей какие-то мятые разноцветные фантики, при виде которых работник сортира пришел в ярость.

– Чувак, – морщась, как от зубной боли, обратился ко мне Шульц, – у тебя найдется в долг немного валюты?

– Без проблем, – порывшись в карманах, я достал две пятидолларовые купюры. – Этого хватит?

– За глаза!

Этого в самом деле оказалось достаточно, старик, полностью удовлетворенный, благодушно отступил к стене, давая нам пройти. Выйдя из сортира, Шульц в сердцах враждебно прошипел, но так, чтобы старикашка не услышал:

– У-у-у, эсэсовский недобиток!

А ведь верно! Этот туалетный работник – самый натуральный фашистский прихвостень. На левом рукаве его куцего пиджачка я сразу приметил известный мне шеврон латышского легионера СС, наспех присобаченный к сукну размашистыми стежками – на живую нитку. Видно, в молодые годы старичок от души пострелял из «шмайсера», вовсю оторвавшись на Восточном фронте… Сколько наших положил, одному Богу, наверное, известно. Вот тебе и хранитель времени – с таким лучше не связываться, а то еще отправит не туда, куда надо, а потом выбирайся неведомо как.

Сообщив Шульцу о столике в ресторане, мы без промедления туда зашагали. Мой знакомый крайне нетвердо держался на ногах, и я на всякий случай подхватил его под руку – вдруг завалится. По пути он изумленно вертел головой по сторонам – думаю, привычный для него ресторанный интерьер кардинально изменился за каких-то там… всего несколько минут. Увидев китайский ресторанчик, зазывавший посетителей мигавшими лампочками, он спросил:

– Это что еще за порнография?

– Как видишь, ресторан с китайской кухней для любителей восточной экзотики. Короче, забегаловка китайская.

– Здесь же всю жизнь, сколько себя помню, всегда был «Шкаф»!

«Шкаф»! Опять я услышал это слово. Что оно означает? В правильном для данного момента нужном контексте. «Шкаф», черт его дери!.. Но спрашивать почему-то не стал – то ли побоялся, то ли не рискнул услышать туманный ответ моего прилично клюкнувшего товарища.

Мы сели за столик друг против друга, Шульц скинул бейсболку с рюкзаком, а вот из ушей желтые затычки вынимать не стал. Что же он там слушал? Что за глупый вопрос? Если у него вдобавок ко всем моим вещичкам еще и мой MP3-плеер в придачу имеется, то однозначно – ELP. Ничего другого у меня там не было. Сплошной ELP… На устах Шульца заиграла блаженная улыбка, и он в экстазе закатил глаза.

– О-о-о! – восторженно вскрикнул он. – Кайфовая вещица! – перегнувшись через стол, он сунул мне в ухо одну из «пуговок». – Зацени, чувак!

До меня донеслись задорные трели намеренно расстроенного фортепиано, будто сыгранные для ковбоев слегка поддатым тапером в салуне Дикого Запада. Эмерсон такие штуки обожал творить. Да, знакомая песенка, Jeremy Bender называется, помнится, она тоже запала мне в душу.

Тут появился расторопный официант с подносом, где дымилось жаркое из тушеной говядины с черносливом и дивно пахнущими приправами. Галантно поставив второе блюдо передо мной, вежливо поинтересовался у Шульца, что он закажет, и тот, недолго думая, выпалил:

– Кофе без сливок, пожалуйста.

Официант бесстрастно принял заказ и удалился по направлению к кухне. Буквально через минуту появился вновь с пустым подносом и сухо сообщил:

– Вы знаете, я посмотрел, сливок на кухне нет, к сожалению, закончились. Могу предложить в таком случае кофе без молока.

– Годится, – не торгуясь, согласился Шульц.

Право слово, они друг друга стоили. Я покатывался от распиравшего меня хохота, не рискуя взяться за еду.

Еще через минуту дымящаяся чашка, источающая ароматные запахи свежесваренного кофе, уже грела руки Шульца. Да, что ни говори, в его теперешнем состоянии – это то, что ему нужно, то, что, вне сомнений, поможет стать полноценным человеком. Шульц трезвел на глазах, что неудивительно – ведь последний раз он употреблял алкоголь – подумать только! – в прошлом веке! Пора, пора уж ему очухаться…

Я мысленно аплодировал Шульцу, парень он оказался с юмором, явно не промах, и язык подвешен что надо. Он мне с каждой минутой нравился все больше и больше, я и стал забывать, что он мне заблевал кроссовки. Но, вдоволь посмеявшись, снова задумался: откуда, черт побери, у него мои вещи? Как они к нему попали? И почему теперь их стало ровно по паре? Что это за футуристический выверт такой? Откуда «тараканы»? Не ошибусь, если предположу, что эти странные штучки – из той же серии, что и приснопамятная пластинка Vanilla Fudge. Впрочем, чего здесь гадать на кофейной гуще? Уж лучше спросить у самого владельца…

– Чувак! – заорал на весь ресторан взбаламученный Шульц. – Ты что, действительно ни-че-го не помнишь?!

Я сокрушенно помотал головой.

– Хмы… Ты ж мне тогда сам свои вещички всучил – и бушлат, и рюкзак, и кепочку… и эту чудесную милую хренотень, название которой, хоть тресни, не могу запомнить, – Шульц, довольный, похлопал по внутреннему карману бушлата, откуда змеился к его ушам длинный тонкий желтый проводок. – За эту хрень тебе отдельный респект, ты даже не представляешь, насколько она меня сделала счастливым… Понимаешь, чувак?! Музыку можно слушать круглые сутки, ходи где хочешь с ним, только аккумуляторы заряжай.

– Понимаю… А когда я это все сотворил? – спросил я упавшим голосом.

– Когда-когда, – передразнил Шульц, – известно когда – в семьдесят втором году, летом дело было, в самом начале августа во время каникул, вот когда… – помолчав, будто раскладывая факты в своей трезвеющей голове, он с сожалением резюмировал. – Ну ты и олух, чувачок, как можно про такое забыть?

Вот так номер! Я ни сном ни духом еще не ведаю об этом удивительном факте своего путешествия в советское прошлое, а ему все давно известно. Как такое возможно? У Шульца, как видно, ко мне вопросов совсем не имелось, а вот у меня были – целый воз и еще маленькая тележка в придачу. А ну-ка, друг любезный, давай, колись, выкладывай по порядку, как там дело было?

Мы будто поменялись местами: я находился точно в пьяном ступоре, не понимая и не помня, а он, ясно мыслящий, вкладывал в меня недостающую информацию. Выяснилось, что я действительно побывал у него в гостях. Каких-то там несчастных… а если точно, тридцать четыре года назад это было. Завис я тогда на Элизабетес аж на целых трое суток, сам Шульц предложил остаться, когда каким-то невероятным образом поверил во все, что я поведал про чертов Клуб. Мы тогда, по его словам, крепко подружились и очень славно провели время: он с утра до вечера водил меня по Старой Риге, рассказывая ее удивительную историю, показывая средневековые достопримечательности. По вечерам мы ошивались в «Шкафу», на поверку оказавшемся обыкновенным винным баром при ресторане «Рига» И, кстати, официально безымянным, это рижские мажоры прозвали его «Шкафом» за колоритный интерьер. Я же прибыл к Шульцу с единственной целью – отвадить его на всю жизнь от опасных путешествий во времени. И что же? Вот он, живой гость из прошлого – сидит, понимаешь ли, передо мной, попивает себе кофеек, не внявший советам и с простодушной улыбкой рассуждающий о том, что нельзя упустить уникальный шанс, выпавший, быть может, единственный раз в жизни, и не попасть на концерт Кита Эмерсона. Вот уж не думал не гадал, что судьба сведет меня с истым фанатом ELP, вынырнувшим прямиком из 70-х, которому следует находится не на рок-тусовке, а скорее в натуральном дурдоме.

– Должен тебя огорчить, Шульц, – гробовым голосом заметил я по завершении его рассказа, – ты не попадешь на концерт Эмерсона.

– Почему? – переполошился он, с придыханием вопросив. – Эмерсон скончался? Говори скорее, не томи!

– Не боись, жив маэстро, – успокоил его я, – только вот концерты его уже прошли. И в Москве, и в Питере. А сам он, думаю, уже давно дома, в Санта-Монике, – я вскинул руку и посмотрел на часы (так, разница во времени, как я помнил, составляла восемь часов, значит, там наступило утро), – и сейчас… мистер Эмерсон, наверное, пьет утренний кофе.

– В Санта-Монике? Где это?

– В Америке, разумеется. Как известно, это пригород Лос-Анджелеса.

– Он же британец по рождению и по паспорту, какого лешего ему в Америке делать? – изумился Шульц.

Я не стал читать пространную лекцию о том, что практически все великие британские рокеры давным-давно покинули насиженные места, перебравшись за океан на постоянное место жительства, совершив неблизкий переезд сугубо по меркантильным причинам, спасая доходы, а просто пояснил:

– В Санта-Монике у Эмерсона дом, живет там и никакой беды не знает с начала девяностых, с тех самых пор, как развелся с женой, а в аккомпанирующем составе его группы, чтоб ты знал, Шульц, теперь одни американцы. Отличные, кстати, музыканты. Жаль, конечно, что ты их вживую не увидишь, что поделаешь – российский тур закончен, и все, включая маэстро, улетели за океан.

Он, наверное, с минуту сидел, молча насупившись, переваривая полученную информацию, а потом со всего размаху как врежет по столу кулаком – так что все приборы вместе с тарелками и бокалами подпрыгнули сантиметров на десять. Сидевшие около нас за столиками испуганно вздрогнули – неужто пьяный дебош начинается? Шульц, не обращая внимания на осуждающие взгляды, сказал, как отрезал:

– Все. Решено!

– Что решено?

– Делаю повторный заход. Я – не я, если не попаду к Эмерсону на концерт.

Тут я попытался вернуть его на землю, объясняя, что с тех пор как я, по его словам, побывал у него в гостях в Риге, много чего изменилось в мире, к примеру, Советский Союз развалился к чертям собачьим, а Латвия получила национальную независимость.

– Шульц, дурья твоя голова, да известно ли тебе, что теперь для въезда на территорию Российской Федерации необходима виза, вклеиваемая в загранпаспорт. Как ты ее получишь, если у тебя даже паспорта никакого нет и, кстати, денег тоже нет, чтобы купить билет и добраться до Питера?

– У тебя в долг возьму.

Я отрицательно помотал головой, мол, в этом предприятии участия не принимаю.

– Что ж… что-нибудь да придумаю… автостопом доберусь, – беспечно заявил Шульц.

– А границу как пересекать будешь?

– Ерунда какая – нелегально перейду.

– Да ты точно, Шульц, на всю голову больной, за это ж положена уголовная статья! Упекут тебя в тюрягу… Я тебя оттуда вызволять не собираюсь.

Шульц никак не мог смириться с мыслью, что его планы «накрылись медным тазом», я же старался ему втолковать, что наивное желание увидеть живьем своего кумира – с самого начала полная авантюра, не сулившая ничего хорошего: без загранпаспорта, без российской визы, наконец, без денег – куда он вообще собрался? Я попытался его утешить, осознавая собственную вину: ведь это я сам растравил ему душу в «прошлом», растрезвонив в подробностях о концерте Эмерсона. Бедняга, к моему великому удивлению, даже выучил назубок мою неопубликованную статью, записанную с моих слов, чем не преминул похвастать, она стала для него чем-то вроде фетиша, который потрогать или понюхать-то невозможно, только и можно декламировать вслух… В общем, мои увещевания оказались тщетными.

Он настолько расчувствовался, что у него на глаза навернулись слезы. Надо сказать, что его настроение сильно скакало, видно, под воздействием еще не выветрившихся до конца алкогольных паров. Он часто-часто заморгал длинными, как у девушки, ресницами, нижняя губа нервно задрожала, еще секунда – и он, наверное, разревелся бы… Я даже и не предполагал, что такой бравый малый, как Шульц, мог оказаться сентиментальным плаксой, и все же тот усилием воли взял себя в руки, только и сказал сокрушенно дрожащим, как студень, голосом:

– Как же я мог так облажаться? Я же все просчитал.

– Ты устав Клуба знаешь? – ледяным тоном спросил я. – Четвертую статью читал?

Он кивнул лохматой шевелюрой и нервно сглотнул слюну.

– И о чем она гласит? – как на допросе пытал я.

– О том, что вся ответственность за перемещения во времени целиком и полностью лежит на самом путешественнике.

– Именно – на путешественнике! Так что не распускай нюни, как кисейная барышня, и благодари судьбу, что попал на встречу со мной.

Мне было жалко Шульца. Как же его взбодрить? И тут меня осенило – как же я мог забыть, вот осел! Дело в том, что Кит Эмерсон, прощаясь со мной, всучил мне номер мобильника – так, на всякий пожарный случай, сказав: «Вдруг окажешься в Лос-Анджелесе, звони, с удовольствием уделю тебе часок-другой свободного времени, сходим куда-нибудь» (он ведь заядлый тусовщик – всем известно), так прямо и сказал, на полном серьезе.

– Шульц, – торжественным голосом сказал я, достав из кармана телефон, – хочешь поговорить с Китом Эмерсоном?

Честно говоря, я таких глаз, какие стали у Шульца – круглые, огромные, как блюдца, ошарашенные, в пол-лица глазищи, – никогда в жизни ни у кого не видел. В его голове, не до конца протрезвевшей, не укладывалось – как такое возможно? Конечно же, он согласен и нервно закивал.

Я быстро пролистал записную книжку, нашел нужный номер и вызвал маэстро, он долго не отвечал, потом в трубке что-то щелкнуло, звякнуло, раздались странные булькающие звуки и затем сквозь них донесся зевающий голос – неужто я его разбудил?

– Мистер Эмерсон?

– Да… кто это?

– Добрый вечер, вернее сказать – доброе утро, мистер Эмерсон, это говорит журналист из Петербурга, – затараторил я, – мы с вами пообщались в баре перед концертом… Помните меня?

– Конечно, сынок, помню… Ты что, в Лос-Анджелесе, следом за мной вылетел?

– Нет-нет, я в Риге…

– Хмы, в какой-такой Риге?!

– Да в столице Латвии. Это – Восточная Европа, рядом с Россией… Здесь уже скоро ночь будет.

– А-а… Так что ты хочешь, мой юный друг?

– Понимаете, я познакомился в Риге с вашим фанатом… хмы… старым вашим фанатом, который с восторгом слушает вашу музыку с самых семидесятых… Он просто обожает ELP. Вы не могли бы поговорить с ним пару минут? Для него это очень важно.

– Да-да, понимаю, о чем ты, – легко согласился Эмерсон, – пожалуй, могу… Вот только отхлебну пару раз кофе… Я тут завтракаю.

Пока он пил кофе, я прикрыл трубку и быстро спросил Шульца:

– Ты по-английски шаришь?

Шульц сокрушенно замотал головой, и вид у него стал при этом, как у провинившегося школьника, получившего двойку.

– Мистер Эмерсон… алло… вы слушаете меня?

– Да.

– Только, знаете, он английским не владеет.

– Как же мы с ним тогда поговорим?

– Да, без проблем, я переведу, – успокоил я и врубил на телефоне громкую связь, а потом представил маэстро окончательно обомлевшего Шульца.

– Итак, внимательно вас слушаю, мистер Шульц – очень доброжелательно прозвучала трубка слегка надтреснутым голосом Эмерсона.

Но Шульц почему-то молчал – тупо таращил на меня глаза и молчал, точно парализованный. Я стал пихать его локтем под ребра – все без толку, а на том конце провода и сам маэстро с пониманием подбадривал:

– Ну, смелее, мистер Шульц, смелее, я весь внимание…

И тут Шульц очнулся и погнал такую пургу, что я обалдел, только успевал переводить и вовремя его останавливать. Суть душераздирающего повествования заключалась в том, что музыка ELP, ни много ни мало, спасла Шульцу жизнь! Как это случилось? Ему разбила сердце молодая особа, по которой Шульц сох с первого класса, девица ему отвечала взаимностью, собирались даже пожениться и уже подали заявление в загс, но та в последний момент передумала: встретила другого – зрелого мужчину, от которого, как утверждала, совсем потеряла голову, и, разумеется, уже ни о какой свадьбе с Шульцем не помышляла. От невозможности справиться с сердечной болью он пошел топиться в Даугаву, выбрав для себя простой и не особо страшный способ сведения счетов с жизнью. Уже и пару кирпичей на шею прицепил, и на парапет взобрался, готовый сигануть вниз, как внезапно вспомнил, что еще не слышал нового альбома ELP – Trilogy, недавно вышедшего в Англии и наконец добравшегося до советской Латвии с помощью одного знакомого, выезжающего за границу. А за пластинку Trilogy он уже отдал аванс – кровные сорок рублей! Мысль, что он сейчас шагнет в вечность и никогда, никогда больше не услышит нового альбома, вернула его к жизни, за что Шульц бесконечно благодарен маэстро.

В эфире между Ригой и Санта-Моникой повисла тишина, потом музыкант сказал:

– Ничего подобного в жизни еще не слышал ни от одного из своих фанов! Как я понимаю, эта история случилась в 1972 году? Бог мой, как летит время…

Чувствуя себя обязанным откликнуться на подобное откровение своим трагическим эпизодом, так сказать, отплатить той же монетой, Эмерсон поведал о своем:

– А я в том 72-м поменял мотоцикл!.. «Нортон 750», скажу я вам, – то что надо – вместо «Хонды». Спросите: почему? Отвечу коротко: скорость. Ведь тогда я купил дом в сельской местности – в Суссексе. До Лондона – два часа. Вот и гонял! Представляете, носился без шлема – молодость плюс безрассудство! За что и поплатился: поскользнулся на льду, въехал в витрину магазина, пробил башку… В больнице доктор зашивает рану над правым глазом, а я еще и шутить пытаюсь: «На что мой шрам похож?» – «Буква “К”, вроде…» – «Хорошо бы над другим глазом букву “Е” прифигачить». Тот, видно, решил, что от наркоза заговариваюсь… Да я в ту пору и без наркоза ляпал, что в голову взбредет. Приятно вспомнить!

Выждав, пока я переведу последние фразы и Шульц пробормочет что-то вроде слов благодарности, он вдруг с подозрением спросил:

– Что-то голос у вас слишком молодо звучит, мистер Шульц. Сколько же вам лет?

Вопрос я переводить не стал, да и зажимать рот Шульцу тоже не счел необходимым, ведь Эмерсон русским языком не владел, сразу ответил за Шульца – мол, на десяток лет моложе вас. Маэстро подивился, что так хорошо сохранился голос, потом повторил, что очень-очень растроган, даже ошеломлен услышанным от Шульца, посетовав, что нет возможности что-нибудь подарить на память, и тут же нашел выход, предложив скинуть адрес эсэмэской на его телефон, чтобы отправить подарок с дарственной надписью. Домашний адрес Шульца в моей памяти зарубцевался навеки, я тут же набрал его, указав подлинные имя и фамилию.

Шульц ошалело глядел на мои ловкие манипуляции, а потом вдруг заметил, косясь на широкую светящуюся панель мобильника:

– Вот уж не думал, чувак, что в двадцать первом веке телефоны будут как лопаты!

Проследив за тем, как ушло сообщение, я удовлетворенно произнес:

– Ну, Шульц, жди теперь посылочку из Америки.

– Чувак, это сколько ж мне будет лет, когда посылка дойдет? – озадаченно спросил Шульц, пытаясь в уме высчитать свой теперешний возраст. Его вопрос так и повис в воздухе…

Теперь следовало отправляться в дорогу. И тут я подумал: не взять ли мне с собой Шульца? Вдвоем всяко будет веселее, терять мне его нельзя – надо разбираться с его «темным будущим», и с ходу предложил отправиться в 1990-й год.

– Что – Цоя спасать? – весело подмигнул он, ничуть не удивившись.

Я же поначалу ошарашенно уставился на Шульца, но спрашивать его: «А ты откуда знаешь?» – не стал, сообразив, что я сам, видно, хорошо поработал в прошлом времени, просто отлично поработал, раз он в курсе многих событий, про Виктора Цоя в том числе.

– Да я с тобой, чувак, теперь… – с жаром выпалил Шульц, едва не разорвав на себе рубаху от переполнивших его эмоций. – Теперь, чувак, с тобой хоть на край света готов, за такое должен буду тебе по гроб жизни!

Осталось немногое – согласно известному регламенту перехода следовало заказать горячительный коктейль под названием «Кристапс» – адскую смесь рижского бальзама и русской водки, смешанных в равных пропорциях. Для совершения перехода необходимо было выпить этой гадости ровно по сто грамм на брата, можно, конечно, и больше – это не возбранялось, главное, не меньше.

Жестом я подозвал официанта, тот с готовностью, но с возрастающим недоумением слушал произнесенное мною слово. «Простите, что? Кристапс? К сожалению…» Он был явно в замешательстве. Я не сразу сообразил, что в лабиринте временных пертурбаций молодой официант нашего времени мог и слыхом не слыхивать о популярном напитке советских времен. Неувязочка вышла! В другой раз следует быть внимательней. Я как можно более мягко принялся объяснять, что нам следует приготовить и в каком количестве. Смятение официанта постепенно сменялось привычным «чего изволите?» и уже через несколько минут перед нами стоял графинчик с подозрительной жидкостью, по внешнему виду своему более всего напоминавшей… обычную нефть. Щульц, находившийся в состоянии эйфории после общения с кумиром, похоже, и не понял недоразумения, мечтательно глядя на наполняемые емкости.

Я выпил свою порцию залпом, чтобы не растягивать неприятных ощущений при заглатывании редкостной дряни, и сказать по правде, меня все равно чуть не вырвало, настолько омерзительно на вкус то пойло. Шульц наоборот – заправски маханул бокалом – привычное дело, – занюхал хлебушком и даже прослезился от удовольствия. Я попросил официанта подать два счета непременно с записью о заказанном коктейле.

Расплатившись с официантом и щедро оставив ему «на чай» мы еще посидели за столом, размышляя, какое точное время указать на обороте счета, означавшее время нашей хронопортации. Посовещавшись, решили: самое раннее, чтобы по времени была фора, мы же должны успеть добраться до Юрмалы. Написали: девять утра, тогда обычно открывался ресторан, чтобы накормить завтраком гостей отеля. С датой не возникло никаких вопросов: тот самый день, когда мы с отцом встретили Виктора Цоя у ювелирного магазина… Поэтому должно быть только и только…

13 августа 1990-года

Вольготно развалившись на жесткой деревянной скамье электрички, я с интересом вертел в руках советские деньги, подсунутые мне Шульцем для ознакомления. Ага, вот она характерная примета времени – смутно знакомый ленинский профиль на банковском билете… По-моему, я подобные банкноты видел впервые в жизни, может, в младенчестве они и попадались мне на глаза, но я этого не помню. Давеча в туалете я даже принял их за цветные бумажки, не сразу разобрался, что это – «тугрики» из советского прошлого… А теперь я их мял, сгибал, ощупывал пальцами, переворачивал туда-сюда, только не обнюхивал – короче, знакомился с ними воочию, удивляясь тому, какие они все-таки несуразные. Небольшие по размеру, явно не новые, блеклые по расцветке, пусть и с водяными знаками, но по внешнему виду они скорее смахивали на непрезентабельные фантики от дешевых конфет, чем на солидные денежные купюры. Ассигнации были разного цвета и разного номинала, и, как разъяснил Шульц на советском жаргоне, в народе каждая банкнота ходила под своим именем: голубая – «пятерка», красная – «чирик», фиолетовая – «четвертной», зеленая – «трешка» и, наконец, бежевая (рубль) – в просторечии просто «рваный». Для пущей внушительности на лицевой стороне самых крупных – 10 и 25 рублей – были отпечатаны ленинские портреты.

Я подсчитал деньги. Три «четвертных», один «чирик», «пятерка», «трояк» и пара «рваных» до кучи… Всего около ста рублей. Просто смешно – куда это Шульц собрался с таким анекдотично несерьезным кэшем? Ну в самом деле, что такое сто рублей в наше время? Пару раз на метро прокатиться или чашку кофе выпить. Но я ошибался – в то время, из которого прибыл Шульц, то есть тридцать с гаком лет назад, это была вполне приличная сумма: семья из двух человек, по свидетельству Шульца, могла на них запросто прожить целый месяц, беды не зная… Тут нечем крыть – его правда, ведь Шульц за нашу поездку в Майори на электричке в оба конца заплатил сущие копейки: сунул в кассу «рваный» (в буквальном смысле), сам был тому свидетель, так ему вместе с бумажными билетиками еще и отсыпали пригоршню сдачи мелочью – это меня, конечно, поразило.

Обилие впечатлений переполняло меня, но, главное, я все еще не мог очухаться от перехода во времени, прошедшего, с одной стороны, вроде вполне буднично – ну подумаешь, справили малую нужду в две струи (Шульц-придурок и тут отличился – чуть не обоссал мне правую штанину, благо, я вовремя увернулся, но, честно говоря, в кабинке вдвоем, да еще с рюкзаками за плечами, не протолкнуться), потом, само собой, спустили воду в унитазе, в общем, ничего особенного… Но, с другой стороны, одновременно произошли удивительные метаморфозы, и они разом перекроили существовавшую до того реальность. Внезапно зыбко задрожали стены туалетной кабинки, а вместе с ней сам унитаз – то ли фарфоровый, то ли фаянсовый, точно уж не знаю какой, я в сантехнике не шибко разбираюсь, одним словом, задрожал вместе с массивным бачком – точно это была искаженная картина Фата-Морганы только с той разницей, что все происходило не где-то в отдалении, а перед самым нашим носом. Внезапно изменилась сама конструкция «толчка» – сливной бак был одним, и – раз! – уже стал другим, значительно больше… Но главное потрясение нас ожидало на улице – такое вообще невозможно представить наяву, разве что во сне: только что была ночь, вокруг темным-темно, повсюду в парке ярко светили фонари (из окна ресторана видел) – и вдруг, будто по мановению волшебной палочки, моментально рассвело, наступило утро… День, правда, выдался пасмурный, солнце затерялось в многочисленных серых дождевых облаках – ни одного просвета, и было довольно прохладно; поначалу, пока шли к вокзалу, я озяб, да и Шульц тоже стучал от холода зубами и елозил ладонями по предплечьям, но, надо отдать должное качественному флотскому сукну бушлатов – оно вскоре нас согрело, можно сказать, даже спасло от пронизывающего сырого северного ветра.

…Я огляделся по сторонам: город ожил, людей на улицах стало гораздо больше, все куда-то спешили: должно быть, на работу, весело трезвонили трамваи, битком забитые пассажирами, нещадно чадили выхлопными газами неповоротливые спаренные «Икарусы», на дороге заметно поубавилось легковых машин. И – о чудо! – я не увидел ни одной иномарки! Да, это был гимн отечественному автопрому – сплошные «Волги», «Жигули», «Москвичи», даже повстречалась на нашем пути одна жутко тарахтящая «консервная банка» – кто не в курсе, это я про «Запорожец».

По дороге Шульц, согревшись и заметно повеселев, успел рассказать еще одну любовную историю из своего бурного прошлого, в очередной раз поразив меня. Вроде бы мы с ним – ровесники (во всяком случае, в нынешних обстоятельствах), я же подобным опытом похвастать не мог, к своему стыду, оставаясь до сих пор нецелованным девственником. По сути, его очередная история стала продолжением душераздирающего рассказа, поведанного Эмерсону, когда Шульц из-за неразделенной любви пошел топиться и от намеченного суицида его удивительным образом спас непрослушанный альбом ELP. Музыка музыкой, но взбунтовавшиеся юношеские гормоны не давали покоя – он продолжал сохнуть по любимой, что было вдвойне глупо, если учесть, что та давно выскочила замуж и по слухам была вполне довольна выбором. С этим обстоятельством Шульц никак не мог смириться, искал с ней встреч, днем и ночью бродил около ее дома, таскался за ней по пятам, и наконец ее терпение лопнуло. Экс-невеста Шульца пригрозила его матери, что заявит в милицию, если он не образумится. Мамочка сразу взяла инициативу в свои руки и очень оперативно, пока единственный и горячо любимый сын окончательно не рехнулся от неразделенной любви, свела его со знакомой воспитательницей детского сада. Обаятельная «разведенка» оказалась старше Шульца лет на десять, что не помешало ей утешить отпрыска старой приятельницы. Сказано – сделано! Шульц тут же позабыл прежнюю зазнобу, и неудивительно: партнерша оказалась той еще штучкой, знающей толк в постельных утехах. Между прочим, познакомила Шульца с древнеиндийским трактатом о любви «Камасутра», ставшим для него настольной книгой. Про себя он называл сочинение пособием по технике занятиями сексом, в чем воспитательнице не было равных. (И что от нее муж удрал? Видно, не выдержал натиска…) Новая пассия обожала фотографироваться. Разумеется, голой. Шульц, к ее радости, оказался заядлым фотолюбителем, и за время их недолгого знакомства весьма преуспел в этом деле, по его словам, хоть в профессиональном эротическом фотоконкурсе принимай участие. Жаль, что в то время таковых не имелось…

– А фотки-то сами где? Сохранились?

– Спрашиваешь! В укромном месте спрятаны.

– Чтоб мамаша не нашла?

И Шульц раскололся, где именно схоронил фотографии секс-училки в стиле «ню». Действительно, в таком укромном месте – матушке в жизнь не отыскать.

Мы вышли на привокзальную площадь. Что за чудеса? Вокзал предстал перед нами в первозданном виде – без многочисленных пристроек и современной облицовки, а на сорокаметровой башне, что высилась у главного входа, вместо часов со стрелками, которые я видел еще «вчера», оказались электронные – они показывали четверть десятого.