Текст книги "Убить Кукловода"

Карательный рейд советских войск по Венгрии, как и следовало ожидать, вздыбил весь мир. Протесты сыпались отовсюду, поддержали только союзники, да и то – некоторые с оговорками. На заседании Президиума ЦК Микоян устроил скандал: «Что мы делаем? Что творим? Хотим, чтобы Союзом детей пугали?». «Детей не надо. Хватит Америки и Европы», – хмыкнул Суслов. Микоян, всегда спокойный и осторожный, хватил кулаком по столу. «Нам это ещё аукнется! – выкрикнул он. – О каком сосуществовании говорить, если чуть что – за дубину хватаемся… Кто нам поверит? А ты, Михаил Андреевич, зачем ты сгущал краски? Зачем всё время дезинформировал товарищей? Плохо там было, трудно, да, кровь пролилась – но ведь не катастрофа. Катастрофу мы сами там учинили…». «Тише, Анастас, – перебил Хрущёв, болезненно морщась. – Что ты на Михаила Андреевича собак спустил? Он высказывал собственное мнение. А решение принимали коллегиально…». Он мог бы добавить: под его, Хрущёва, сильнейшим нажимом. А вот почему он ломал членов Президиума через колено, добиваясь согласия устроить венграм кровавую баню, он сам себе не мог объяснить. То есть как бы всё понятно – помощь братской стране… защита завоеваний социализма… контрреволюции бой… Но если отбросить дежурные идеологемы, надо было признать: он пошёл на поводу у Суслова. «И правильно, что пошёл», – успокаивающе мурлыкал внутренний голос… Чей?

Венгерские события стали как бы пробой пера, первой серьёзной работой Агасфера с Хрущёвым.

Три года назад, поколебавшись, он пришёл к выводу, что пора сменить тактику. Вместо того, чтобы сесть на трон, он решил встать рядом с троном. Так уже было в разные столетия, и такое положение давало ряд преимуществ – главным образом, значительно большую свободу рук. А направлять ход событий вполне можно, влияя на первое лицо. Ну и, конечно, было по-детски интересно посмотреть, кто кого сожрёт: Хрущёв Берию, или Берия Хрущёва. В итоге Агасфер, не тронув обоих, внедрил матрицу, своё «альтер эго», в тощее тело секретаря ЦК Михаила Андреевича Суслова.

Почему именно Суслов? Прежде всего, в этом невзрачном человеке были превосходные задатки великого инквизитора: нетерпимость к любому инакомыслию, фанатичная убеждённость в правоте идей марксизма-ленинизма, и, наконец, искренняя злоба ко всем, кто этих идей не разделяет. Хорошие были задатки, подходящий рабочий материал. Во-вторых, Суслов сидел на идеологии, а идеология в социалистической обществе – штука фундаментальная, поважней даже, чем МГБ. Кроме того, Агасфера увлекла картина: великий инквизитор в роли серого кардинала… Нетривиально! В общем, подходил Михаил Андреевич по всем статьям. И покинув агонизирующую плоть Сталина, «альтер эго» ринулось в тело партийного идеолога.

Первые три года после перевоплощения матрица-Суслов прожила тихой мышью, ко всему присматриваясь и ни во что не вмешиваясь. Для неё было очевидно, что в борьбе за власть победит Хрущёв: в отличие от расслабившегося Берии он был энергичен и собран. Маленкова оттеснил и вовсе без особого труда – не боец. Прочие (Молотов, Микоян, Каганович, Булганин, Ворошилов) были просто не в счёт, на первые роли не претендовали. Таким образом, сохраняя видимость коллегиального руководства, Хрущёв де-факто получил скипетр вождя. Теперь надо было смотреть, как он им распорядится.

Похоронив Сталина, руководители страны вздохнули с облегчением и ударились в либерализм. Берия провёл амнистию. Маленков снизил налоги на крестьянские подворья, повысил закупочные цены на сельхозпродукцию и заговорил о выпуске товаров народного потребления. Но дальше всех пошёл Хрущёв, замахнувшийся на сталинский культ личности. Агасфер не реагировал: пусть; может, оно и к лучшему – время от времени пар надо спускать… А вопль ужаса и возмущения, которым разразился прозревающий народ, для Агасфера звучал музыкой. Уже давным-давно он заметил, что ему чрезвычайно приятны людские страдания. Улавливая импульсы боли, страха, горя, вечный странник испытывал почти чувственное удовольствие; он буквально купался в них; подземное болото вибрировало. Ничего, милые, то ли ещё будет…

Действуя внушением, на каждом шагу проявляя преданность и лояльность, матрица-Суслов в короткий срок стала для Хрущёва незаменимой. На заседаниях Президиума идеолог по всем вопросам поддерживал Первого, на все случаи жизни имел готовый ответ в виде цитат из классиков, которые он выписывал на карточки и классифицировал по разделам. Управлять Хрущёвым было, в общем, несложно. При всей взбалмошности и внешней непредсказуемости он был удивительно прямолинеен. Стоило направить его мысли в нужное русло, а там уж трактором не собьёшь. Бывали, конечно, и случаи, когда Хрущёва убедить не получалось. Тогда идеолог уединялся, сосредотачивался… и наутро Первый принимал решение, которое требовалось Суслову.

Именно так произошло во время венгерских событий. Ох, как не хотелось Первому решать проблему силой! Ни злым, ни жестоким по натуре он не был, и мысль о карательной акции вызывала в нём отвращение. Но акция против мятежных венгров была необходима Агасферу. На двадцатом съезде импульсивный Хрущёв сымпровизировал тезис о мирном сосуществовании капитализма и социализма, а это никак не устраивало вечного странника. Напротив: план его заключался в том, чтобы через систему локальных конфликтов довести международную ситуацию до точки кипения, когда с обеих сторон пальцы готовы нажать на пусковые кнопки ракет…

И Суслов мутил воду, как мог. Он напросился вместе с Микояном в Венгрию и настоял на самом жестоком из всех возможных решений. С его подачи Хрущёв истерически угрожал Англии и Франции во время Суэцкого кризиса. Под его влиянием Первый периодически доводил обстановку в Берлине до прямого противостояния с Америкой. В свою очередь, мир не сидел сложа руки. СССР и его союзников окольцевали военными базами. С обеих сторон лихорадочно копили ядерные боезапасы. Советских людей снова начали предупреждать о неизбежности мировой войны.

И тут как нельзя кстати грянула революция на Кубе…

Есть такой анекдот. В тысяча девятьсот пятом году разгорячённые мужики отправляются громить господскую усадьбу. Ворвались в дом, как вдруг навстречу выходит зевающий барин в шитом золотом халате. «Ну, вы чего, мужики?» – спрашивает он, хмуря брови. И толпа в страхе разбегается. Один из мужиков, прибежав домой, садится на лавку, смотрит в потолок, о чём-то напряжённо думает и неожиданно со всего размаха бьёт кулаком по столу с криком: «Чаво-чаво! Революция у нас, вот чаво!..»

Так и с Кубой… Хрущёв сначала даже не понял Суслова: какая революция? Повстанец Кастро сверг диктатора Батисту – и что? Дай срок, таким же диктатором будет. В Латинской Америке и Африке подобных переворотов не сосчитать – мы-то при чём? Какая поддержка? Какой пролетарский интернационализм? На Кубе и пролетариата-то почти нет. Сам Кастро вообще выходец из буржуазной семьи, адвокат. Не подумал ты, Михаил Андреевич…

Но матрица-Суслов отчётливо понимала: вот он, случай, которого так ждал Агасфер! И всего в ста километрах от Америки. Если поддержать Фиделя, если договориться с ним и нашпиговать остров советским оружием… А Хрущёв, что ж, надо помочь ему проникнуться…

Вскоре в советской прессе замелькали материалы о романтической борьбе острова Свободы с американским империализмом. Борьбы, собственно, особой не было, если не считать отбитой попытки контрпереворота, предпринятой кубинскими же эмигрантами. До поры до времени Штаты вообще не интересовались Кубой. Но Америка насторожилась, когда СССР предложил Фиделю дружбу и сотрудничество. На ошалевшего от неожиданности Кастро посыпались кредиты, сырьё, топливо, техника; кубинский сахар стали закупать в огромных количествах по баснословной цене. Фидель укрепился настолько, что начал грозить Америке и заговорил о своей приверженности социализму. Вот тут недавно избранный президент Кеннеди, придя в ярость, ввёл в отношении Кубы экономические санкции. Стало известно, что он также отдал приказ разработать план устранения Кастро.

Вот и повод! Суслов буквально загипнотизировал Хрущёва идеей разместить на острове советские ракеты: «Двух зайцев убьём, Никита Сергеевич. И Кубу поддержим, и Америке покажем кузькину мать». Хрущёв сомневался: «Для Кеннеди это будет оплеуха, может не стерпеть…» «Утрётся Кеннеди, никуда не денется. Американцы только на словах храбрые…» На самом деле вечный странник знал, что президент не потерпит советских ракет у себя под боком. На то и был расчёт.

В те дни матрица-Суслов чаще прежнего уединялась и мысленно зомбировала колеблющегося Хрущёва. Ах, если бы можно было нажать на спусковую кнопку самому! Но система запуска ядерных ракет была сложной, многоступенчатой, исключающей любую случайность, в том числе единоличное решение о запуске, пусть даже принятое главой государства. Но если создать обстановку психоза, истерии, обозначить преддверие войны, когда счёт времени пошёл на минуты, и решается, кто вперёд выстрелит – тогда ядерный апокалипсис имеет все шансы стать реальностью.

Давно уже Агасфер не работал так вдохновенно и много. Решение о размещении ракет на Кубе было принято, но для этого пришлось обработать и Хрущёва, и наиболее влиятельных членов Президиума, и военных. Впрочем, с этими-то проблем почти не было – сами рвались в бой, особенно министр обороны Малиновский. Через океан потянулись десятки судов с вооружением. Общее командование экспедицией Хрущёв возложил на генерала Плиева, хотя окружение недоумевало: бывший кавалерист… и ракеты… Однако Агасфер знал, что делает. Плиев слепо предан Первому, решителен, храбр, весьма недалёк, и, получив роковой приказ, выпалит по Вашингтону без колебаний.

Американцы вели себя так, словно президентом Кеннеди руководил сам вечный странник. Установку ракет на Кубе они, разумеется, засекли. Кеннеди ультимативно потребовал немедленно убрать их. Хрущёв заносчиво ответил, что СССР вправе защищать союзников любыми доступными средствами: не будет нападения на Кубу – и ракеты не понадобятся. Ему вторил Фидель, настроенный крайне агрессивно. В ответ Кеннеди объявил военно-морскую блокаду острова. Обстановка накалялась день ото дня.

Изредка Хрущёв словно приходил в себя и ужасался. Что он делает? Какую авантюру затеял? Сгорим же, все сгорим – и мы, и американцы. Проповедуй потом марксизм-ленинизм на ядерном пепелище… Матрица-Суслов, ежечасно отслеживающая настроение Первого, в такие момент усиливала внушение. Хрущёв вдруг вспоминал про американские базы, разбросанные по всей Европе, про полёты самолётов-разведчиков США над советской территорией, про осуждение в ООН разгрома венгерского восстания… Правильно, очень правильно сказал Суслов, что империализм понимает лишь один язык – язык силы. Стало быть, всё делается как надо.

Плиев не подвёл. Ракеты были смонтированы и установлены на боевое дежурство в рекордные сроки. Со своей стороны, Штаты концентрировали вокруг Кубы корабли десанта, морским пехотинцам раздавали боевые патроны. Вот-вот могло начаться вторжение на остров. Не исключалась и бомбардировка советских зенитно-ракетных комплексов, развёрнутых на Кубе. Американский генералитет брал Кеннеди за горло, требуя, наконец, наказать «красных». В эти дни Агасфер отчётливо видел, как над Америкой клубится аура истерической ярости, густо замешенной на страхе. То же самое наблюдалось и в Союзе, но только над Кремлём: информацию о Карибском кризисе скрывали так тщательно, что люди оставались в неведении о близкой угрозе войны.

Настал момент, когда ракеты, казалось, вот-вот взлетят – хватит одного-единственного неосторожного шага с любой стороны. И тут судьба решила подыграть Агасферу. Фидель, разъярённый постоянными полётами разведывательных самолётов «У-2» над островом, приказал советским ракетчикам сбивать их. А те, загипнотизированные харизмой Фиделя, сами донельзя озлобленные на долбаных янки, забыли, что подчиняются лишь приказам собственного командования. Ну и сбили очередной самолёт к едрене фене. Пилот, естественно, погиб… Узнав о происшествии, американский министр обороны Макнамара истерически закричал:

– Это война с Советским Союзом!

Но он поторопился. К изумлению Агасфера, Кеннеди всё ещё каким-то чудом сдерживал своих военных, хотя ситуация выходила из-под контроля, и обвинение президента в трусости уже готово было сорваться с генеральских уст.

Ну что ж, добавим с другого конца. Надо подстегнуть Хрущёва. Пусть отдаст приказ, чтобы советские корабли шли на лобовое столкновение с кораблями штатовских ВМС, блокирующих Кубу. Очень кстати Фидель прислал ему личное письмо, в котором предлагал, ни много ни мало – нанести по Америке превентивный удар. Дурашка имеет крайне смутное представление о ядерном оружии, и не понимает, что даже одной боеголовки для Кубы хватит с лихвой…

Суслов отпустил помощника, устроился в кресле поудобнее, снял очки и сосредоточился, закрыв глаза. Сторонний наблюдатель, окажись он рядом, заинтересовался бы этой картиной: вот губы его беззвучно зашевелились, вот руки совершили несколько замысловатых движений…

И вдруг брови над плотно зажмуренными веками озадаченно полезли вверх. Суслов широко открыл глаза и жутким в своей бессмысленности взглядом уставился в потолок. Нахмурился. Снова закрыл глаза. На виске бешено запульсировала жилка. Идеолог даже замычал от внутреннего напряжения. Лицо его посинело. Не открывая глаз, трясясь и раскачиваясь, он вскочил на ноги. Скороговоркой, в полный голос, произнёс древнее заклинание. Замолчал и с минуту словно к чему-то прислушивался.

Бесполезно.

В сознании Хрущёва, заслоняя всё, разрасталась паническая мысль: немедленно связываться с Кеннеди и убирать ракеты с Кубы к чёртовой матери. Немедленно! Или конец всему… За считанные часы настроение Первого претерпело абсолютную метаморфозу: из решительного бойца он стал дрожащим трусом.

Но это полбеды.

Беда в том, что попытки матрицы-Суслова изменить мысли Хрущёва не удались. Лысая голова Первого была наглухо закрыта для ментальных импульсов «альтер эго». Складывалось ощущение, что он попал под влияние воли более сильной, чем Агасферова. Вот сейчас, в этот момент, лидер диктует стенографистке обращение к Кеннеди для передачи его открытым текстом по радио (уже некогда использовать обычные посольские каналы), а он, вечный странник, ничего не может сделать, изменить, поправить…

Идеолог безумным взглядом обвёл кабинет, и, чтобы не сорваться, не завыть от бессилия, заткнул себе рот кулаком.

Итак, величайший шанс Агасфером был упущен. Ядерная война отступила. Мир не перевернулся. Вечный странник остался вечным…

На первом же после Карибского кризиса заседании Президиума ЦК Суслову изменила привычная осторожность – он резко критиковал Хрущёва за решение убрать с Кубы ракеты. Уступка американскому империализму, непростительная слабость, предательство союзника по социалистическому лагерю… Члены Президиума в недоумении разглядывали идеолога. «Да ты, Михаил Андреевич, ястреб», – неприязненно произнёс Микоян. «Но позвольте, – вскинулся Суслов, – Ленин учил, что в борьбе за мир…» Хрущёв грохнул кулаком по столу. «Цыц! – непротокольно взвизгнул он. – Где это у Ленина сказано, что в борьбе за мир надо полмира спалить в ядерной топке?» Суслова дезавуировали по всем статьям. А вот Хрущёва, напротив, превозносили за политическое мужество, за государственную мудрость, за ликвидацию угрозы войны…

И лишь матрица-Суслов знала, что дифирамбы-то не по адресу. Если на то пошло, комплименты следовало адресовать тому, кто в последний момент смог перехватить управление Хрущёвым и направить его мысли в мирное русло.

Кто же этот умелец? Кто этот мастер, одолевший магическое влияние вечного странника? Кто посмел разрушить блестящую многоходовую комбинацию, которую Агасфер разыгрывал со дня смерти Сталина?

Собственно, вопросы были риторические. Ясно, что действовал или сам Иисус, или кто-то из Христовых адептов. Но Агасфер проследил место, откуда исходили импульсы, блокировавшие его влияние на Хрущёва. Кем бы ни был враг, находился он совсем рядом, в Москве, в доме номер семь по улице Второй Механической. Стало быть, адепт. С помощниками Иисуса Агасфер воевал не раз и всех рано или поздно уничтожал: Нессельроде, Распутина, смотрителя энергетической тюрьмы Ивана Семёновича… Кто на этот раз?

Каково же было удивление «альтер эго», когда, наведя справки, он выяснил, что по этому адресу проживает женщина, некто Марфа Ивановна Рябухина. Пенсионерка… так… переехала в Москву из Сибири… подрабатывает гаданием и предсказаниями… интересно, куда смотрит милиция? Да никуда не смотрит – старуха наверняка отвела участковому глаза, это она может… А что она вообще может? Чего от неё ждать?

Глубокой ноябрьской ночью матрица, покинув тело спящего Суслова, устремилась на окраину Москвы. Агасфер не питал иллюзий: застать Рябухину врасплох, конечно, не удастся. Да и не собирался он на неё нападать. Пока. Им овладело острое, почти болезненное желание посмотреть на неё въяве, заглянуть в глаза. Не Христу, так Христовой сподвижнице…

Когда часы пробили полночь, матрица проникла в маленькую, просто обставленную квартиру номер четырнадцать, и повисла в воздухе, оглядываясь. Посреди комнаты, за столом, сидела пожилая дородная женщина в чёрном платье. Некрасивое лицо её с крупными чертами поражало суровым, властным выражением. На столе горели три свечи, расставленные треугольником. Грамотная старушка… Тройка вообще сакральное число… а уж если сделать из свечей ритуальный треугольник и нараспев прочесть заклинание Заратуштры, то вообще становишься практически неуязвимым…

– Я тебя вижу, – неожиданно сказала Рябухина. Голос у неё был низкий, звучный, грудной. Глаза её пристально вглядывались в пространство, где незримо колыхалась матрица. – Прими человеческий облик. Нам надо поговорить.

«Альтер эго» не сомневалось, что старуха в состоянии разглядеть его и в бестелесной ипостаси. Но этот командный тон…

– В каком же облике ты хотела бы меня видеть? – иронически осведомилась матрица.

– Пусть это будет твой первозданный облик. Если ты его ещё не забыл.

Матрица хмыкнула. Через мгновение перед Рябухиной возник и слабо засветился бесплотный силуэт старика с шапкой густых волос и неопрятной длинной бородой.

– Так-то лучше, – проворчала старуха. – И не виси в воздухе, вон стул. Чтоб всё по-людски.

Призрак опустился на стул и демонстративно вытянул ноги. Ситуация начала его забавлять.

– Я, собственно, пролётом, – сказал он, зевая. – Дай, думаю, залечу, гляну, кто это мне палки в колёса ставит. А тут, оказывается, почтенная пожилая женщина. И не лень ей… Что, Распятый не мог найти кого-нибудь помоложе?

– Не юродствуй, – оборвала его Рябухина. – Не для того я вызвала тебя в полночь, чтобы ты тут балагурил.

Призрак искренне удивился.

– Ты меня вызвала? Ты – меня?

– А то ты по своей воле решил в гости заглянуть… к почтенной пожилой женщине, – с усмешкой сказала Рябухина.

Матрица вдруг вспомнила, что желание увидеть старуху возникло неожиданно, всего несколько часов назад, и было непреодолимо сильным. Вот, значит, почему… Стало не по себе.

– Слушай меня, Агасфер. Я знаю, что сейчас разговариваю не с тобой, а с твоей копией, но ты меня видишь и слышишь… А ты можешь считать, что моими устами с тобой говорит Христос, – начала старуха.

Она сделала паузу и посмотрела на призрак сквозь пламя свечей.

– И вот именем Христа, который призвал меня, и которому я служу, я говорю тебе сегодня: остановись, Агасфер! – продолжала она, возвысив голос. – Ты из века в век терзаешь огромную страну, калечишь её судьбу и жизнь здешних людей. Она могла бы стать счастливейшей страной в мире, а ты сделал её самой несчастной. Но этого тебе мало! Твои козни едва не погубили весь мир. Две тысячи лет назад ты был проклят за неизмеримо меньшее. Наказание, которого ты заслуживаешь теперь, неописуемо. Ты тяготишься вечной жизнью, но что ты скажешь о вечных муках?

Призрак невольно вздрогнул. Заметив это, старуха заговорила с удвоенной энергией:

– Я знаю, чего ты добиваешься. Ты устал от бессмертия и копишь злодеяния в надежде, что, спасая людей, Иисус тебя уничтожит. Да разве так надо было поступать? Ты должен был смириться, вести праведный образ жизни, замаливать свой грех. Уму непостижимо, сколько знаний ты накопил, странствуя по свету. Что мешало употребить их во благо? Защищать слабых, помогать бедным, исцелять больных… И тогда Христос простил бы тебя и подарил вечный покой. Но ты выбрал иной путь. Все деспоты мира не принесли столько зла, сколько ты. Так больше продолжаться не может. И хотя ты вечный, будущего у тебя нет. Приговор уже вынесен. Только от тебя зависит, когда он будет исполнен.

– Что ты имеешь в виду? – сквозь зубы спросил призрак.

Старуха наклонилась к нему.

– Повторяю тебе: остановись! – жёстко сказала она. – Оставь свои попытки разрушить мир – Христос этого не допустит. Предоставь несчастной стране идти дорогой, с которой ты её то и дело сталкиваешь. Всего несколько десятилетий, и она выправится, всё наверстает. Никто не требует, чтобы ты начал творить добро – это, наверно, уже невозможно. Хотя бы прекрати делать зло, перестань вмешиваться в людские дела, и тогда у тебя вновь появится возможность заслужить Христово прощение. Не сразу, не скоро, но появится… Это твой последний шанс, Агасфер.

Призрак опустил голову на грудь и задумался.

– А если я откажусь? – наконец спросил он.

– Тогда, – сурово произнесла Рябухина, – Христос вознесёт тебя туда, где обитают души загубленных тобой людей. Им несть числа, Агасфер. Этого я не желаю даже тебе.

– Ты грозишь мне, старая ведьма, – тихо и грустно, с оттенком иронии сказал призрак.

Рябухина коротко засмеялась.

– Называй меня, как хочешь, – откликнулась она. – Главное же запомни: отныне я – твоя смирительная рубашка. Однажды я уже остановила тебя. Так будет и впредь, всякий раз, когда ты станешь предпринимать что-то по-настоящему опасное.

– Пафоса, пафоса-то сколько! – простонал призрак.

Он ярко засветился, взмыл вверх и приблизился к Рябухиной, не рискуя, впрочем, пересечь невидимую черту, обозначенную треугольником свечей.

– А теперь я скажу! – зарычал он, глядя на старуху сверху вниз (она ответила ему бесстрастным взглядом). – И ты, и Распятый – вы оба послушайте старого сапожника Агасфера… вам интересно будет…

Неожиданно он сменил облик, и Рябухина невольно отшатнулась: в воздухе повис призрак высокого, худого человека, наготу которого едва скрывала набедренная повязка. Терновый венец на голове, израненный шипами лоб, лицо и бородка в каплях крови…

– Две тысячи лет назад я был такой же, как все, – загремел призрак, дико гримасничая и делая непристойные жесты руками. – Жил, работал, шил новые и чинил старые сандалии, оплодотворял жену и растил детей. Собой некрасив, характером плох; никто меня не любил, не жалел… да и мне никто не был нужен. Бедность душила, это да, но ведь как-то жил и никому не мешал. Да, я не подал вот этому воду (призрак ткнул себя пальцем в грудь) – и что? Ну, не понравился он мне. За что карать-то?

Призрак уставился на Рябухину, словно ожидая ответа. Не дождавшись, продолжал:

– Ладно. Пусть. Предположим даже, что виноват и заслуживаю наказания. Но какого? За неподанный стакан воды приговорить к бессмертию? Добрый же он, твой Христос… Человек устроен так, что рано или поздно должен умереть. Его мозг, его душа, его тело, устают от жизни. И он не должен пережить своих детей, внуков, тем более правнуков. Я всё это испытал, старуха. Христос мучался на кресте несколько часов, а я страдал столетиями. Я просил смерти, как величайшей милости. Разве он меня услышал? Разве он сказал мне: «Брат мой, я прощаю тебя?» Где там… Он Бог, он на небесах, а я… я человек маленький.

Призрак снова трансформировался. Теперь это был уродливый карлик с плаксивым выражением лица.

– Когда мои страдания стали невыносимыми, когда я понял, что просто забыт, я восстал. Я решил мстить! – гневно выкрикнул карлик. – Да, я много веков скитался по Земле, я искал древние тайные знания, я учился у шаманов, друидов, волхвов, йогов. И если Распятый вспомнил обо мне и соблаговолил вступить со мной в борьбу, то только потому, что сила моя почти сравнялась с его силой. Он меня боится. Из всех его ловушек я ускользал, и своего всегда добивался. Добьюсь и теперь, старуха, можешь не сомневаться. Что ты мне можешь противопоставить? Я уже всё про тебя знаю, ты у меня как на ладони. Я знаю, что ты была ученицей Блаватской и Гурджиева. Серьёзно, не спорю. За тобой – поддержка Христа. Ещё серьёзнее. Но превосходство твоё временное, ведь я всё равно что-нибудь придумаю и сведу его на «нет». Так было и так будет.

Карлик перевёл дух и безжалостно закончил:

– В сущности, ты – Христова смертница. Рано или поздно я тебя прикончу, какими бы оберегами ты ни пользовалась.

Рябухина легко поднялась. Миг – и она преобразилась. Перед призраком стояла высокая стройная светловолосая девушка в белом платье, с лицом прекрасным и суровым.

– Трижды несчастное создание, – произнесла она звонким голосом. – Если бы я и сомневалась, по заслугам ли ты наказан, теперь сомнений нет. За две тысячи лет ты так и не понял всей низости своего поступка – ты, отказавший в глотке воды идущему на крестную муку и плюнувший ему в лицо. И другого не понял ты: бессмертие – это не кара. Это испытание и возможность искупить свой грех, чтобы в положенный срок получить заслуженное прощение. И, наконец, третьего ты не понял: угрозы твои бессмысленны. Даже если ты меня одолеешь, что изменится? Вся твоя мощь против Христа – ничто. Твоя жизнь и твоя смерть – всё в его руках. И время твоё сочтено. Подумай об этом, Агасфер, пока не поздно.

Карлик осклабился – и превратился в златокудрого юношу, одетого по моде XVII века: камзол, ботфорты, шпага на боку.

– Красавица, правильно ли я вас понял, что ради одного меня, грешного, Христос готов поспешить со вторым пришествием и учинить Страшный суд над моей скромной персоной? – елейным тоном осведомился кавалер.

– Неправильно, – холодно ответила девушка. – Много чести, да и нет необходимости. Чтобы покарать тебя, найдётся другой способ. Твоя подземная нора не защитит, не надейся.

Юноша в деланном изумлении развёл руками.

– Так почему же вы не прибегли к этому способу раньше? – журчаще спросил он. – Что мешает?

Девушка печально посмотрела на него.

– Боюсь, этого тебе не понять, – негромко сказала она. – В милосердии своём Христос готов терпеливо ждать, пока грешник раскается. Правда, ждать столетиями ему пока не приходилось. Так ведь и бессмертных на Земле ещё не было – и не будет. Но любому терпению есть предел, – закончила она, повысив голос.

С минуту они сверлили друг друга взглядами. Матрица попыталась проникнуть в мозг Рябухиной – и не смогла: импульсы гасли, теряли силу, не достигнув прелестной девичьей головки. В свою очередь матрица вдруг почувствовала, что её сжимают невидимые тиски. Они мяли, комкали, деформировали… Призрак юноши, заколебавшись, начал расплываться, изменять свои очертания и постепенно превратился в прежнего старика, сидевшего напротив Рябухиной с довольно ошарашенным видом.

– Так-то лучше, – проворчала Рябухина, принимая настоящий вид. – А то устроил тут… театр теней…

Она хлопнула по столу рукой и властно добавила:

– Я всё сказала, Агасфер. Будущее твоё зависит только от тебя. Вечный покой или вечные муки – выбирай. Подумай об этом, крепко подумай. И знай, что отныне я буду следить за каждым твоим шагом. А теперь – уходи…

Прежде чем матрица успела что-либо сказать, её подхватило каким-то мощным вихрем и буквально вышвырнуло на улицу. Словно нашкодившему щенку дали пинка под зад.

Десять лет… и ещё десять лет… и снова десять лет… Годы-капли сливались, образуя неудержимый поток времени.

Затаившись в тишине и мраке подземелья, Агасфер мучительно обдумывал новую ситуацию. Хотя – почему новую? Биться с Иисусом и его гвардией ему приходилось многократно. И всё-таки были два обстоятельства, с которыми вечный странник сталкивался впервые.

Прежде всего, поражала мощь старухи. Из всех Христовых сподвижников, с которыми когда-либо имел дело Агасфер, она была явно сильнейшей. Рябухина излучала поток энергии феноменальной плотности, и вечный странник даже не пытался её атаковать. Лёгкость, с которой старуха выкинула из квартиры матрицу, впечатляла, а ведь это было «альтер эго», почти что сам Агасфер. Неужели придётся признать, что этот противник (ну, пусть противница) ему не по плечу? Причём, как он успел заметить, никакой целенаправленной подпитки извне не было. Либо организм старухи каким-то непонятным образом интенсивно вырабатывал энергию сам по себе, либо брал прямо из окружающего пространства. В обоих случаях, прежде чем тягаться с ней, надо было ослабить её энергетику, в противном случае нечего и затеваться.

Если крепость нельзя взять штурмом, её берут осадой. И сделать это можно только с помощью магии. А вот здесь Агасфер себе равных не имел, хотя и старуха явно была человеком опытным, да к тому же предельно осторожным. Во время разговора с вечным странником, при всём своём превосходстве, она подстраховалась дважды: выставив перед собой треугольник свечей и положив по правую руку меч – невидимый (только не для Агасфера, конечно), однако от этого не менее грозный.

Это был короткий, грубо кованый, безмерно древний меч из кельтского металла с широким и тяжёлым клинком. Агасфер знал о нём только понаслышке, но сразу понял, чем вооружилась Рябухина… Когда слуги первосвященника Киафы пришли за Христом, апостол Пётр кинулся защищать Учителя. В завязавшейся драке именно этим мечом он отсёк ухо одному из стражников, хотя Христа это и не спасло… А потом, когда Иисус умер, и тело его сняли с креста, обезумевший от горя Пётр смочил клинок кровью Учителя, поклявшись при этом мстить. Но кому – Киафе? Понтию Пилату? Римским легионерам, распявшим Иисуса? Этого Пётр не знал, и порыв угас, но меч, обагрённый Христовой кровью, обрёл сакральные свойства. Держать его могли только праведные руки, на людей он не поднимался, зато любую нечисть – земную ли, астральную – разил без промаха. Бог весть, сколько хозяев сменил он за две тысячи лет и как попал к старухе, но, тускло блестя клинком во время разговора, меч грозно предупреждал, что ультиматум Рябухиной – не пустые слова.

Да, ультиматум… «Вечный покой или вечные муки – выбирай…» А что такое вечный покой и вечные муки? Очень смахивает на сказки про ад и рай. Но это же сказки…