Текст книги "Предводитель волков"

Жена бальи посмеялась над ним.

Его первое желание стало причиной смерти бедняги Маркотта, а он сам не получил даже оленьего окорока, которого ему хотелось, и с тех пор его ждали сплошные разочарования.

Ему пришлось отдать этого оленя собакам сеньора Жана, чтобы сбить их со следа черного волка.

И потом, дьявольских волос стало чудовищно много!

Все это напоминало историю с тем ученым, что потребовал удвоенного количества пшеничных зерен за каждую следующую из шестидесяти четырех клеток шахматной доски: чтобы заполнить последнюю, понадобилась бы тысяча лет обильных урожаев!

Сколько у него еще осталось желаний? Самое большее – семь или восемь.

Несчастный не решался взглянуть на свое отражение.

Он не осмеливался смотреться ни в ручей, который тек у подножия дерева в лесу, ни в зеркало, которое висело на стене хижины.

Он боялся слишком точно узнать, как долго еще может продлиться его могущество.

Он предпочитал оставаться в ночи, лишь бы не увидеть грозную зарю, которой эта ночь сменится.

Но должно же было существовать средство все устроить так, чтобы чужое несчастье приносило ему выгоду!

Ему казалось, что, если бы он, вместо того чтобы оставаться бедным башмачником, едва умеющим читать и считать, получил хорошее образование, то сумел бы вычислить, как наверняка добиться богатства и счастья.

Несчастный безумец!

Если бы он был образованным, то знал бы легенду о докторе Фаусте.

К чему привело Фауста – мечтателя, мыслителя, ученого – дарованное ему Мефистофелем всемогущество?

К убийству Валентина! К самоубийству Маргариты! К погоне за Еленой – за тенью!

Впрочем, разве мог Тибо чего-нибудь хотеть, разве мог строить планы, когда его сердце терзала ревность, когда он видел беленькую Аньелетту, связавшую себя у алтаря на всю жизнь с другим – не с ним!

И кому она поклялась в верности?

Жалкому маленькому Ангулевану, тому самому, который обнаружил Тибо на дереве и подобрал в кустах брошенную им рогатину; это из-за него Тибо получил дюжину ударов от Маркотта!

О, если бы знать! Как бы Тибо хотелось, чтобы несчастье случилось вместо Маркотта с Ангулеваном!

Что значила физическая боль от ударов перевязью по сравнению с его сегодняшней душевной мукой!

Представьте, что у него не возникли бы честолюбивые желания, поднявшие его, словно на крыльях ястреба, над его сословием, каким он был бы счастливым, – он, умелый мастер, который мог бы зарабатывать по шести франков в день, будь у него такая милая маленькая хозяйка, как Аньелетта!

Он был уверен, что Аньелетта прежде любила его; может быть, она продолжала его любить, обвенчавшись с другим. Раздумывая обо всем этом, Тибо чувствовал, как шло время. Наступила ночь.

Какими бы бедными ни были новобрачные, какими бы скромными ни оказались желания крестьян, приглашенных на свадьбу, но в этот час все они, гости и новобрачные, сидели за праздничным столом.

Только он был одинок и несчастлив.

Некому было приготовить ему ужин.

Что у него в доме было из еды и питья?

Хлеб! Вода!

Он один; Небо не послало ему сестры, подруги, жены.

Но почему бы и ему не поужинать весело и сытно?

Ведь он мог пойти, куда ему заблагорассудится.

Разве не лежали у него в кармане деньги, вырученные за дичь, которую он только что продал хозяину «Золотого шара»?

Разве он не может потратить на себя одного столько же, сколько пошло на весь свадебный стол?

Это зависело только от него.

– Ах, черт возьми! – сказал Тибо. – Я дурак, если остаюсь здесь, чтобы изводить себя ревностью, мучить голодом, когда я могу через час с помощью хорошего ужина и двух-трех бутылок доброго вина обо всем забыть. Ну, пойдем поедим, а главное – выпьем!

Собираясь в самом деле вкусно поесть, он отправился в Ферте-Милон, где под вывеской с изображением золотого дельфина процветал трактир, хозяин которого, как уверяли, мог за пояс заткнуть метрдотеля его высочества монсеньера герцога Орлеанского.

XV. СЕНЬОР ДЕ ВОПАРФОН

В «Золотом дельфине» Тибо заказал самый лучший ужин, какой только смог вообразить.

Можно было приказать подать его в отдельный кабинет, но тогда Тибо не испытал бы наслаждения от своего превосходства над другими.

Заурядные посетители должны были видеть, как он ест цыпленка и матлот из угря по-матросски.

Он хотел, чтобы другие гуляки завидовали человеку, наливающему себе вино из трех бутылок в три стакана разной формы.

Окружающие должны были слышать, каким высокомерным тоном он отдавал распоряжения и какой серебряный звон издавали его пистоли.

Едва он сделал свое первое распоряжение, как сидевший в самом темном углу со своей бутылкой вина человек в сером повернулся, как обычно оборачиваются на звук знакомого голоса.

В самом деле, этот человек был приятелем Тибо, мы хотели сказать – собутыльником.

С тех пор как Тибо перестал быть башмачником, работающим днем, и сделался ночным вожаком волчьей стаи, у него появилось немало приятелей такого рода.

Увидев Тибо, серый быстро отвернулся к стене.

Но недостаточно быстро, потому что Тибо успел узнать метра Огюста Франсуа Левассера, камердинера сеньора Рауля де Вопарфона.

– Эй, Франсуа! – крикнул Тибо. – Что ты там сидишь в углу с надутой физиономией, словно монах в Великий пост, вместо того чтобы честно и открыто, как делаю я, ужинать на виду у всех?

Франсуа не ответил на обращение, только сделал Тибо рукой знак молчать.

– Молчать? Чтобы я молчал? – удивился Тибо. – А если я не хочу молчать? Если я хочу говорить? Если мне скучно ужинать одному? Если я желаю сказать тебе: «Друг Франсуа, подойди ко мне: я приглашаю тебя поужинать со мной…»? Ты не идешь? Нет? Что ж, тогда я сам подойду к тебе.

Тибо встал и, провожаемый взглядами всех посетителей, подошел и так хлопнул своего друга Франсуа по плечу, что чуть не покалечил его.

– Притворись, что ты обознался, Тибо, или я потеряю место из-за тебя; ты разве не видишь, что на мне не ливрея, а серый, как эта стена, сюртук? Я здесь по любовным делам моего хозяина и жду записку, которую должен ему отнести.

– Это другое дело, и я прошу тебя простить мне мою нескромность. Все-таки я очень хотел бы поужинать с тобой.

– Нет ничего проще: вели подать себе ужин в отдельный кабинет, а я скажу трактирщику, чтобы он, когда появится еще один серый, такой же как я, провел его к нам – между друзьями нет секретов.

– Хорошо! – согласился Тибо.

Он подозвал хозяина и велел отнести ужин на второй этаж, в комнату с окнами на улицу.

Франсуа устроился так, чтобы издали увидеть, как тот, кого он ждет, спустится с горы Ферте-Милон.

Тибо заказал для себя одного такой обильный ужин, что его вполне должно было хватить для двоих.

Пришлось спросить только еще одну или две бутылки вина.

Тибо взял у метра Маглуара лишь два урока, но хороших урока, и воспользовался ими.

Скажем еще, что Тибо хотел кое о чем забыть и рассчитывал на помощь вина.

Так что для него было большой удачей встретить друга, с которым можно было бы поговорить.

В том состоянии сердца и ума, в каком находился наш герой, пьянеют от разговоров не меньше, чем от вина.

Поэтому, едва закрыв дверь и усевшись, Тибо надвинул поглубже шляпу, чтобы Франсуа не заметил изменившегося цвета его волос, и завязал разговор, смело взяв быка за рога.

– Ну вот, друг Франсуа, теперь ты объяснишь мне смысл нескольких непонятных для меня слов, не так ли?

– Нет ничего удивительного в том, что ты их не понял, – самодовольно откинувшись на спинку стула, ответил Франсуа. – Мы, слуги знатных господ, говорим на придворном языке, которым владеют не все.

– Нет, но если нам объяснить, мы поймем.

– Превосходно! Спрашивай, я отвечу тебе.

– Я тем более на это надеюсь, что беру на себя обязанность смачивать твои ответы – им будет легче выходить. Во-первых, что значит «серый»? До сих пор я считал, что это попросту осел.

– Сам ты осел, друг Тибо, – Франсуа рассмешило невежество башмачника. – Нет, «серый»– это ливрейный лакей, временно переодетый в серый сюртук, чтобы не узнали ливрею, пока он караулит за колонной или сторожит у дверей.

– Значит, сейчас ты в карауле, бедняга Франсуа? И кто должен тебя сменить?

– Шампань – тот, который служит у графини де Мон-Гобер.

– Так, понятно. Твой хозяин, сеньор де Вопарфон, влюблен в графиню де Мон-Гобер. Ты ждешь письма от дамы, и его принесет тебе Шампань.

– Optime! 22
  Превосходно! (лат.)


[Закрыть] – как говорит учитель младшего брата господина Рауля.

– Счастливчик этот сеньор Рауль!

– Еще бы! – выпятив грудь, подтвердил Франсуа.

– Черт возьми! Графиня – такая красотка!

– Ты ее знаешь?

– Я видел ее на охоте вместе с его высочеством герцогом Орлеанским и госпожой де Монтессон.

– Друг мой, знай, что надо говорить не «охота», а «облава».

– О, – отозвался Тибо, – я не вникаю в такие тонкости. За здоровье сеньора Рауля!

Едва поставив свой стакан на стол, Франсуа увидел Шампаня, и у него вырвалось восклицание.

Открыв окно, он окликнул третьего собутыльника.

Шампань обладал быстротой соображения лакея из хорошего дома: он сразу же поднялся наверх.

Как и его товарищ, он был одет в серый сюртук.

Шампань принес письмо.

– Ну, что? – спросил Франсуа, увидев письмо от графини де Мон-Гобер в руках Шампаня. – Свидание состоится сегодня вечером?

– Да, – радостно ответил Шампань.

– Тем лучше, – весело откликнулся Франсуа. Это общее счастье господ и слуг удивило Тибо.

– Вы так радуетесь любовным победам хозяина? – спросил он у Франсуа.

– Дело не в этом; когда господин барон Рауль де Вопарфон занят – я свободен!

– И ты пользуешься своей свободой?

– Еще бы! – Франсуа приосанился. – Пусть я камердинер, но и у меня есть свои делишки, и я умею провести время.

– А вы, Шампань?

– Я? – новоприбывший рассматривал на свет рубиновую жидкость в своем стакане. – Я тоже надеюсь своего не упустить…

– Ну, за вашу любовь! – произнес Тибо. – Раз у каждого есть своя любовь.

– За вашу! – хором ответили оба лакея.

– О, я, – проговорил башмачник с выражением глубокой ненависти ко всему роду человеческому, – я единственный, кто сам никого не любит и кого не любит никто.

Два человека с удивлением уставились на Тибо.

– О, значит, правда то, – спросил Франсуа, – что поговаривают о вас в наших краях?

– Обо мне?

– Да, о вас, – подтвердил Шампань.

– Значит, в Мон-Гобере говорят то же, что и в Вопарфоне?

Шампань кивнул.

– Ну, и что же говорят? – поинтересовался Тибо.

– Что вы оборотень, – ответил Франсуа. Тибо расхохотался.

– Что ж, есть у меня хвост? И когти? И морда у меня волчья?

– Так мы же только повторили, что о вас рассказывают, – возразил Шампань, – мы не говорим, что это так и есть.

– Во всяком случае, – продолжал Тибо, – признайте, что оборотни пьют хорошее вино.

– Ей-Богу, да! – согласились лакеи.

– За здоровье дьявола, который посылает его, господа! Оба гостя, державшие стаканы в руке, опустили их на стол.

– Ну, в чем дело? – спросил Тибо.

– Пейте за его здоровье с кем-нибудь другим, – ответил Франсуа, – только не со мной.

– И не со мной, – добавил Шампань.

– Что ж, – сказал Тибо, – тогда я один выпью все три стакана.

Он так и поступил.

– Друг Тибо, – сказал лакей барона, – нам пора.

– Что, уже? – спросил Тибо.

– Мой хозяин ждет меня, и я уверен – с нетерпением… Где твое письмо, Шампань?

– Вот оно.

– Простимся с нашим другом и пойдем каждый по своим делам или к своим удовольствиям, а Тибо оставим развлекаться или заниматься делом.

С этими словами Франсуа подмигнул приятелю, который в ответ тоже подмигнул.

– Но мы же не разойдемся, не выпив по последней? – сказал Тибо.

– Только не из этих стаканов! – Франсуа указал на те, из которых Тибо пил за здоровье врага рода человеческого.

– Уж очень вы брезгливы; позовите ризничего и велите ополоснуть их святой водой.

– Нет; но чтобы не отказывать другу, мы позовем слугу и велим принести другие стаканы.

– Так, значит, эти, – Тибо начинал пьянеть, – годятся только на то, чтобы кинуть их в окно? Иди к черту! – пожелал он.

Стакан, посланный по такому адресу, прочертил в воздухе светящийся след, который погас, как гаснет молния.

Вслед за первым Тибо запустил в окно второй стакан.

За вторым последовал третий.

Полет третьего сопровождался сильным раскатом грома.

Тибо закрыл окно и сел на свое место, пытаясь придумать, как объяснить это чудо своим приятелям.

Но его приятели исчезли.

– Трусы! – проворчал Тибо.

И стал искать на столе стакан, чтобы выпить. Стаканов больше не было.

– Ну и что, – сказал Тибо, – подумаешь беда! Буду пить прямо из бутылки, только и всего!

Сказано – сделано: Тибо закончил свой ужин, запивая его вином прямо из бутылки, что отнюдь не способствовало равновесию его и так уже изрядно пошатнувшегося рассудка.

В девять часов Тибо позвал хозяина, расплатился и вышел.

Он был настроен против всего человечества.

Мысль, от которой он хотел отделаться, преследовала его.

Чем больше проходило времени, тем дальше была от него Аньелетта.

Значит, у каждого была нежная подруга – жена или любовница.

Этот день, полный для него ярости и отчаяния, для всех остальных был днем счастья и радости.

В этот час каждый – сеньор Рауль, Франсуа и Шампань, два жалких лакея, – шел за сияющей звездой счастья.

Только он один брел, спотыкаясь, во тьме ночи.

На нем лежит проклятие.

Но, раз он проклят, у него остаются радости осужденного, и он решил заявить о своем праве на эти удовольствия.

Вот какие мысли вертелись в голове Тибо; громко богохульствуя и угрожая Небу кулаком, он шел по лесной дороге, ведущей прямо к его хижине; до нее оставалось не более ста шагов, когда сзади послышался стук копыт.

– А, вот сеньор де Вопарфон отправился на свидание, – сказал Тибо. – Я от души посмеялся бы, господин Рауль, если бы сеньор де Мон-Гобер застал вас у своей жены! Это прошло бы не так, как с метром Маглуаром, и вам пришлось бы обменяться ударами шпаг.

Занятый мыслями о том, что произойдет, если граф де Мон-Гобер застанет у своей жены барона де Вопарфона, Тибо, шедший посреди дороги, недостаточно быстро отскочил в сторону, и всадник, которому этот мужлан мешал проехать, вытянул его плеткой, крикнув при этом:

– Посторонись, мерзавец, если не хочешь, чтобы я раздавил тебя!

Еще не протрезвевший Тибо почувствовал одновременно ожог удара плеткой и холод грязной воды, в которую он упал, сбитый с ног конем.

Всадник ускакал.

Тибо, разъярившись, привстал на одно колено и показал кулак удалявшейся тени.

– Черт возьми! Хоть бы раз в жизни двадцать четыре часа побыть знатным сеньором, как вы, господин Рауль де Вопарфон, а не башмачником Тибо, как я; иметь доброго коня, а не ходить пешком; стегать попавшегося на дороге простолюдина; волочиться за прекрасными дамами, обманывающими своих мужей, как делает графиня де Мон-Гобер!

Едва Тибо договорил, как конь барона Рауля споткнулся, всадник вылетел из седла и откатился на десять шагов.

XVI. СУБРЕТКА ЗНАТНОЙ ДАМЫ

Увидев, какая неприятность произошла с драчливым молодым сеньором, за несколько секунд до того наградившим его ударом хлыста, от которого еще вздрагивали плечи Тибо, этот последний со всех ног побежал взглянуть на сеньора Рауля де Вопарфона.

Неподвижное тело лежало поперек дороги, рядом с фыркающей лошадью.

Тибо оно показалось не тем, что проехало мимо пять минут назад и стегнуло его плеткой, и это было самым удивительным.

Во-первых, одежда на этом теле была крестьянская, а не дворянская.

Кроме того, Тибо показалось, что эта самая одежда только что была на нем самом.

Его изумление продолжало возрастать и дошло до предела, когда он заметил, что не только одежда, но и голова, венчавшая это совершенно бесчувственное тело, прежде принадлежала ему, Тибо.

Естественно, удивленный башмачник перевел глаза со своего двойника на себя самого и обнаружил, что его костюм претерпел существенные изменения.

Его ноги вместо башмаков с гетрами оказались обутыми в пару изящных высоких французских сапог, мягких, словно шелковые чулки, собранных на подъеме и украшенных тонкими серебряными шпорами.

Его кюлоты были не из плиса, но из самой лучшей темно-коричневой замши, какую только можно найти, и подвязки стягивались маленькими золотыми пряжками.

Его оливкового цвета редингот грубого сукна из Лувье превратился в изысканный зеленый охотничий костюм с золотыми бранденбурами, под которым виднелся тонкий белый пикейный жилет, а между его отворотами, поверх искусно плиссированной рубашки, струился батистовый галстук.

Даже его мужицкая шапка превратилась в элегантную треуголку, украшенную галуном, таким же самым, из какого были сделаны бранденбуры на рединготе.

Кроме того, вместо длинной палки (так мастеровые называют свое боевое оружие), которую минуту назад Тибо держал в руке то ли для опоры, то ли для защиты, он помахивал легким хлыстом и, слушая его свист, испытывал истинно аристократическое наслаждение.

Наконец, тонкую талию нового тела стягивал пояс, на котором висел длинный охотничий нож – нечто среднее между прямым тесаком и мечом.

Тибо рад был чувствовать на себе такой изысканный костюм, и естественное в подобных обстоятельствах кокетство вызвало у него желание немедленно увидеть, к лицу ли ему этот костюм.

Но где он мог посмотреть на себя среди ночи, темной, словно нутро печи?

Оглядевшись, Тибо понял, что стоит в десяти шагах от собственной хижины.

– Ах, черт возьми, нет ничего проще, – сказал он. – Разве у меня нет зеркала?

И Тибо кинулся бежать к дому, собираясь, подобно Нарциссу, насладиться собственной красотой.

Но дверь хижины оказалась запертой.

Напрасно Тибо искал ключ.

В его карманах были лишь туго набитый кошелек, коробочка ароматных пастилок и маленький перочинный ножик с золотой, отделанной перламутром рукояткой.

Куда он мог деть ключ от своей двери?

В его голове сверкнула догадка: ключ мог лежать в кармане у другого Тибо, того, что остался лежать на дороге.

Вернувшись, он порылся в кармане штанов двойника и извлек оттуда ключ вместе с несколькими двойными су.

Тибо взял грубое орудие кончиками пальцев и вернулся к своей двери.

Однако в доме было еще темнее, чем снаружи.

Тибо ощупью нашел огниво, трут и кремень и стал высекать огонь.

Через несколько секунд воткнутый в пустую бутылку огарок уже освещал комнату.

Но, зажигая свечу, Тибо не мог не коснуться ее пальцами.

– Фу! – сказал он. – Что за свиньи эти крестьяне! Как могут они жить в такой грязи!

Впрочем, свечка горела, а это было самым главным.

Тибо снял со стены зеркало, поднес его к свечке и посмотрел на себя.

Едва встретившись взглядом со своим отражением, он изумленно вскрикнул.

Это был не он; вернее, его душа была в чужом теле.

Его дух вселился в тело красивого молодого человека двадцати пяти-двадцати шести лет, голубоглазого, со свежими яркими щеками, пурпурными губами, белыми зубами.

Одним словом, это было тело барона Рауля де Вопарфона.

Только теперь Тибо вспомнил о своем желании, вырвавшемся у него в минуту гнева, после того как его ударили хлыстом и сбили с ног.

Он захотел на двадцать четыре часа стать бароном де Вопарфоном, а барон де Вопарфон на тот же срок должен был стать Тибо.

Теперь он понял то, что прежде казалось ему необъяснимым: почему бесчувственное тело, лежавшее посреди дороги, было одето в его платье и имело его лицо.

– Черт! – сказал он. – Надо в этом разобраться: кажется, что я здесь, а на самом деле я там. Примем меры, чтобы за те двадцать четыре часа, на которые я так неосторожно себя покинул, со мной не случилось бы непоправимого несчастья. Ну-ну, умерьте свое отвращение, господин де Вопарфон; перенесем сюда беднягу Тибо и устроим его поудобнее на постели.

И в самом деле, хоть эта работа и оскорбляла аристократические чувства г-на де Вопарфона, Тибо подобрал себя с дороги и на руках отнес в постель.

Уложив себя, Тибо задул свечу, боясь, как бы с ним не случилось беды, пока он лежит без сознания; затем он тщательно запер дверь и спрятал ключ в дупле, как делал всякий раз, когда не хотел носить его с собой.

После этого он поймал коня, схватив его за повод, и сел в седло.

Вначале он слегка беспокоился: Тибо гораздо чаще передвигался пешком, чем верхом, и не был опытным всадником.

Он боялся, что, если лошадь сдвинется с места, он не сможет сохранить равновесие.

Но похоже было на то, что вместе с телом Рауля он унаследовал его навыки: как только умное животное попыталось воспользоваться минутной неловкостью седока и сбросить его, Тибо инстинктивно подобрал поводья, сжал колени, вонзил шпоры в бока коню и два или три раза огрел его хлыстом, призвав непокорного к порядку.

Сам не зная как, Тибо оказался умелым наездником.

Эта победа над лошадью помогла ему осознать свою двойственность.

По внешности он с головы до ног был бароном Раулем де Вопарфоном.

Душой он остался Тибо.

Не было сомнений в том, что в бесчувственном теле Тибо, лежавшем в хижине, дремала душа молодого дворянина, одолжившего ему свое тело.

При этом обмене телами у Тибо осталось весьма смутное представление о том, что он должен был делать.

Он прекрасно знал, что графиня письмом пригласила его в Мон-Гобер.

Но что говорилось в этом письме?

В котором часу его ждали?

Как ему проникнуть в замок?

Это оставалось совершенно неизвестным, следовательно, это предстояло точно выяснить.

Тогда у Тибо возникла мысль.

Рауль, несомненно, держал письмо графини при себе.

Ощупав себя со всех сторон, Тибо и в самом деле почувствовал в боковом кармане куртки что-то напоминавшее формой тот предмет, который он искал.

Остановив коня, он порылся в кармане и вытащил маленький бумажник из надушенной кожи, на белой атласной подкладке.

В одном из отделений этого маленького бумажника лежало несколько писем, в другом – всего одно.

Скорее всего, из этого письма он и узнает все, что ему надо знать.

Оставалось только прочесть его.

Тибо был всего в трех или четырех сотнях шагов от деревни Флёри.

Он пустил лошадь галопом, надеясь застать свет в каком-нибудь доме.

Но в деревне спать ложатся рано, а в те времена ложились еще раньше, чем теперь.

Проехав улицу из конца в конец, Тибо не увидел ни одного огонька.

Наконец ему показалось, что он слышит шум из конюшни трактира.

Он крикнул; вышел слуга с фонарем.

– Друг мой, – сказал Тибо, совершенно забывший, что на время он стал знатным дворянином. – Не могли бы вы посветить мне минутку? Вы оказали бы мне услугу.

– И для этого вы вытащили меня из постели? – грубо ответил конюх. – Ну и болван же вы!

Он повернулся к Тибо спиной и собрался уйти. Тибо понял свою ошибку.

– Эй, мерзавец! – сказал он, повысив голос. – Неси фонарь и свети мне, не то получишь двадцать пять ударов плеткой!

– Ой, простите меня, монсеньер, – ответил конюх, – я не знал, с кем говорю.

И, встав на цыпочки, он поднял фонарь повыше, чтобы Тибо мог читать.

Тибо развернул письмо и прочел:

«Мой милый Рауль,

решительно, богиня Венера покровительствует нам. Не знаю, что за большая охота готовится завтра у Тюри, но знаю, что он уезжает сегодня вечером.

Выезжайте в девять, и Вы будете здесь в половине одиннадцатого.

Вы знаете, где войти; Вас встретит известная Вам особа и проводит в известное Вам место.

Мне показалось – нее упрек Вам, – что в прошлый раз Вы очень задержались в коридорах.

Джейн».

– Ах, черт! – выругался Тибо.

– Что угодно, монсеньер? – спросил конюх.

– Ничего, мужлан, кроме того, что больше ты мне не нужен и можешь убираться.

– Счастливого пути, монсеньер! – низко кланяясь, пожелал слуга.

И ушел.

– Черт! – повторил Тибо. – Немного же я узнал из этого письма – богиня Венера покровительствует нам, «он» уезжает сегодня в Тюри, графиня де Мон-Гобер ждет меня в половине одиннадцатого, и графиню зовут Джейн. Что касается остального, я знаю, где войти, знаю, кто меня встретит и куда меня проводят.

Тибо почесал за ухом; этот жест в любой стране свойствен людям, оказавшимся в крайне затруднительном положении.

Ему захотелось разбудить сеньора де Вопарфона, спавшего на его постели в оболочке Тибо.

Но, кроме того, что это означало бы потерять время, у этого средства были и другие неудобства.

Дух барона Рауля, увидев свое тело так близко, мог пожелать вернуться в него.

Но тогда – борьба, в которой Тибо сможет защищаться лишь с риском причинить вред себе самому.

Надо было найти другой способ.

Тибо не раз приходилось слышать похвалы мудрости животных, и сам он не раз в продолжение своей деревенской жизни имел возможность восхищаться их инстинктом.

Он решил довериться коню.

Тибо вывел коня на дорогу, повернул его головой в сторону Мон-Гобера и отпустил поводья.

Конь понесся галопом.

Конечно, он понял, что от него требуется.

Тибо больше не о чем было беспокоиться: за него все сделает конь.

У поворота ограды парка конь встал, но не потому, что не был уверен в дороге: он насторожил уши и казался встревоженным.

Тибо показалось, что он видит две тени; наверное, это и в самом деле были тени, потому что, сколько он ни поднимался в стременах, желая стать повыше, сколько ни оглядывался, ровно ничего не увидел.

Он подумал, что это браконьеры, которые хотят проникнуть в парк, чтобы составить конкуренцию прежнему Тибо в поисках дичи.

Никто не пытался преградить ему путь, и Тибо оставалось лишь предоставить коню свободу действий.

Он снова отпустил поводья.

Конь скакал крупной рысью вдоль ограды парка, ступая по вспаханной земле, и ни разу не заржал, как будто догадывался, что должен двигаться как можно тише.

Пробежав таким образом вдоль одной стороны ограды, конь свернул за угол и остановился у пролома.

– Несомненно, мы пройдем здесь, – сказал Тибо. Конь принюхался и поскреб землю копытом.

Это был утвердительный ответ.

Тибо снова отпустил повод, и конь, из-под копыт которого посыпались камни, перепрыгнул через пролом.

Они оказались в парке.

Одно из трех затруднений счастливо разрешилось.

Тибо прошел внутрь, зная, «где войти».

Оставалось найти «известную особу».

Через пять минут конь встал в сотне шагов от замка, перед дверью одной из тех хижин, которые выстроены из неотесанных бревен и глины и украшают пейзажи парков, изображая развалины.

Дверь приоткрылась: внутри услышали стук копыт.

Вышла хорошенькая горничная.

– Это вы, господин Рауль? – шепотом спросила она.

– Да, дитя мое, это я, – спешившись, ответил Тибо.

– Госпожа ужасно боялась, что этот пьяница Шампань не передал вам письмо…

– Напрасно боялась: Шампань очень исполнителен.

– Оставьте коня здесь и идите за мной.

– А кто о нем позаботится?

– Как всегда, метр Крамуази.

– Верно, – сказал Тибо, словно о чем-то ему известном, – Крамуази займется им.

– Ну, скорее, – поторопила служанка, – а не то госпожа снова скажет, что мы задерживаемся в коридорах.

После этих слов, напомнивших Тибо фразу из адресованного Раулю письма, горничная засмеялась, показав жемчужные зубки.

Тибо захотелось остановиться – на этот раз в парке, а не в коридорах.

Но горничная замерла, прислушиваясь.

– Что случилось? – спросил Тибо

– Мне кажется, у кого-то под ногой хрустнула ветка.

– Ну и что! – сказал Тибо. – Это была нога Крамуази.

– Для вас это лишний повод быть умником, господин Рауль… по крайней мере, здесь.

– Не понимаю.

– Разве Крамуази не жених мне?

– Ах да! Но каждый раз, как я остаюсь с тобой наедине, малютка Роза, я об этом забываю.

– Теперь меня зовут Роза! Господин барон, я в жизни не встречала более забывчивого человека, чем вы.

– Я тебя называю Розой, прелестное дитя, потому что Роза – царица цветов, а ты царица служанок.

– Право же, господин барон, я всегда находила вас остроумным, но сегодня вечером вы особенно в ударе.

Тибо приосанился.

Адресованная барону похвала досталась башмачнику.

– Надеюсь, твоя госпожа такого же мнения обо мне, – сказал он.

– О, со знатными дамами всегда есть способ казаться самым умным человеком в мире: молчать.

– Я запомню этот рецепт.

– Тише! – прошептала субретка. – Видите, там госпожа графиня смотрит из-за занавески своей туалетной комнаты. Так что скромно следуйте за мной.

В самом деле, им предстояло пересечь открытое пространство между деревьями парка и входом в замок. Тибо ступил на лестницу.

– Несчастный, что вы делаете? – субретка удержала его за руку.

– Что я делаю? Право же, Сюзетта, признаюсь тебе, что не имею об этом ни малейшего понятия.

– Теперь я стала Сюзеттой! Господин барон оказывает мне честь, награждая именами всех своих возлюбленных. Идите сюда!.. Вы же не пойдете через парадные комнаты? Оставим этот путь для господина графа.

И горничная провела Тибо через маленькую дверь, справа от которой начиналась винтовая лестница.

На середине лестницы Тибо обвил рукой гибкую, словно уж, талию служанки.

– Мы уже в коридорах? – спросил он, ища губами щеку прелестной девушки.

– Нет еще, – ответила та, – но это все равно.

– Клянусь, – сказал Тибо, – если бы в этот вечер я звался Тибо вместо того, чтобы быть Раулем, клянусь, милая Мартон, я поднялся бы в мансарду вместо того, чтобы остаться во втором этаже.

Послышался скрип открывающейся двери.

– Ну, скорее! – сказала служанка. – Господин барон, госпожа уже беспокоится.

Потянув за собой Тибо, она вошла в коридор, открыла дверь, втолкнула Тибо в комнату и закрыла дверь за башмачником, совершенно уверенная в том, что впустила барона Рауля де Вопарфона, по ее словам самого забывчивого человека в мире.