Текст книги "Обручье"
Автор книги: Александр Георгиев
Жанр: Детские детективы, Детские книги
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
– Ну да. То есть нет.
– Ух и тараторить ты, Нурмиева! Зачем так много слов, так много треска, ты мне невестка или не невестка?
– Кто невестка?
Марго заливисто расхохоталась:
– Никто. Это цитата из старого мюзикла про Али—Бабу и сорок разбойников. Там Табаков главную роль играет, я его очень люблю.
Лиска с Катькой лишились дара речи. Смеющаяся и болтающая про каких–то али–баб Марго? Так не бывает!
– Что с вами, девчонки? – строгая лаборантка совсем развеселилась. – Никогда не думали, что грымза Марго может любить мюзиклы? Смешные вы… Купайтесь себе на здоровье, я разве что говорю? Я и сама только что так классно искупнулась! Зря вы меня боитесь, я строгая, но справедливая. Вы бы лучше Михаила Вадимовича опасались. Он хоть и учёный милостью Божьей, а себе на уме. Мягко стелет, да жёстко спать.
– Это вы о чем? – наконец–то сумела закрыть и снова открыть рот Катька. – Как это Михаил Вадимович мягко стелет, кому?
– Да никому, Нурмиева. Почему вы, молодёжь, такие буквоеды, все впрямую понимаете? Просто большие учёные… – Марго замолчала, подбирая слова, вздохнула: – Большие учёные – все немножечко маньяки. Какие планы формируются в их удивительных головах, нам, простым мышкам с раскопа, лучше и не знать. Ладно, заболталась я тут с вами. Удачного купанья и загоранья! К обеду не опаздывайте!
Марго вытерла мокрые по локоть руки о брезентовые штаны, тряхнула буйной кудрявой гривой и лёгкой козочкой взбежала на откос. Наверху обернулась, рукой помахала и исчезла.
– Точно влюбилось наше очкастое величество! – резюмировала Катька. – Сто пудов – в МВ. А нам дипломатию разводила на всякий пожарный, чтоб слухи по лагерю не пошли, – «маньяк», «непонятно чего у них в голове»! Вот ведь что любовь с людьми делает, а, Лиск? Никогда бы не подумала, что наша Маргошка такая красавица! Во–первых, у неё, оказывается, целая копна кудрей. Не видели – мешал хвостик. Во–вторых, глаза разного цвета, один жёлтый, другой карий, и ей обалденно идёт. Не замечали – мешали очки. И смеётся так заразительно… Надо же, как можно себя изуродовать! Буквально проглядели человека, а, Лис? Чего ты молчишь?
– Я дорисовываю. И вообще, мне это не нравится. Зачем она нам врала?
– Я ж говорю: чтобы мы звонить по лагерю не начали, что она в сторону профессора неровно дышит.
– Да я не об этом, Катюш! Она говорит, что купалась?
– Ну?
– А почему в брезентовых штанах?
– Ну и что такого! Искупалась, да надела.
– А если она только что купалась, почему у неё руки мокрые, а волосы сухие?
– Да ну тебя, Лиска, с твоими вопросами! Может, она так плавает – с гордо поднятой головой! Сами–то купаться будем?
– Не хочу. Неуютно мне как–то. Пойдём в лагерь.
Девочки миновали заросли ракитника и молча топали в сторону лагеря. На горизонте щетинился лес, кузнечики стрекотали как одержимые, словно стараясь перешуметь друг друга.
– Эй, постойте.
Подружки вздрогнули и оглянулись.
– Тьфу на тебя, Васька, и так все на нервах! Как из–под земли появляешься. Чего ты здесь делаешь?
– Я сам у вас хотел спросить, что это вы здесь делаете, Кать.
– Вот это заявочки… Твоё–то какое дело? Отчитываться как–то не собираемся, да, Лис?
– При чем здесь «отчитываться»? Просто скажите, зачем вы сюда ходите.
– Подожди, Катюш, – остановила готовую взорваться Катьку Лиска. – Вась, я тоже не понимаю, откуда ты взялся и что ты от нас хочешь услышать. Мы здесь гуляем, потому что выходной и погода хорошая. Ты почему такой мрачный, Вась? Тебе что–то не нравится, мы тебя чем–то обидели? Я объяснила, теперь ты начинай объяснять.
– Я вас… я… короче, я видел ночью, как вы со Светкой возвращались. Она все утро ходит как пристукнутая и шарахается от каждого шороха. Вы отсюда возвращались?
– Ну ты свинья, Васька! – вспыхнула Катя. – За голыми девчонками подглядываешь? Вернёшься в город – купи кассету и любуйся сколько влезет! Пошли, Лис!
– Кать, Лис, подождите!! – На Васю было жалко смотреть. Он покраснел как свёкла, но отступать не собирался. – Я не подглядывал, я водички попить вышел. Понимаешь, я за тебя… то есть за вас, Кать, ужасно беспокоюсь. Я пошёл за вами сейчас на всякий случай: если что случится – помочь, а тут… пойдём, я вам покажу. Пойдём, сама увидишь. Лис, скажи ей, а?
Они вернулись к дороге. Вася шагал широко и сосредоточенно, словно его притягивал невидимый магнит, и девочки невольно заразились этим стремлением и молча поспешали за неожиданным проводником. Глядя на Лиску, Катька тоже примолкла, не фыркала. Прошли метров восемьсот, удаляясь от обрыва в поле, и Вася остановился.
– Вот.
– Что «вот»? Что ты хо… Ой.
Неподалёку от обочины лежало мотоциклетное колесо. Вася поднял его и, словно угощая хлебом–солью, протянул оторопевшим подружкам.
– Видали?
Покрышка колеса была располосована глубокими разрезищами и усеяна рваными дырами. Обод погнут, местами полуразорван, словно сделан был из картона, а не из железа.
– Тут авария была? – подала голос Катя. – Или что?
– «Или что», – голос Лисы был выцветшим, как знойное небо. – Именно «или что», Кать. Видишь, вот здесь он прокусил колесо насквозь, три раза подряд. Мамочка, какая же у него пасть… Он же тому парню, наверное, голову откусил…
– Откусил – вряд ли. Маловероятно.
От неожиданности Вася уронил колесо, чуть не отбив ноги Лиске, а милиционер продолжал:
– Маловероятно, что в наше время ещё сохранились существа, способные откусить человеку голову одним махом и не подавиться. Мог бы африканский лев, но они на территории моего участка не водятся. Будем разбираться.
– Вы так бесшумно подошли… Как привидение, – опомнилась Катька. – Детей так пугать, между прочим, нельзя, товарищ капитан.
– Ну, вообще–то я не капитан, а лейтенант, а вы уже не дети, а полновесные подростки. Если не повезёт в жизни – вполне полноценные завтрашние преступники.
– А кто вам разрешил нас оскорблять? – возмутилась Лиска. – Какие мы вам преступники? Мы тут…
– Вы тут, уважаемые юные археологи, рассматривали колесо со следами повреждений. При этом так волновались, что вам показалось, что я подкрался совершенно бесшумно, в то время как я подъехал на мотоцикле. Это, конечно, не повод для подозрений, но факт по меньшей мере странный, согласитесь? Кроме того, вы высказали догадку, что данное колесо повреждено чудовищными зубами неизвестного существа, то есть опасного для жизни законопослушных… извините, зарапортовался. Просто – для всех опасного монстра. Никаких монстров, естественно, не существует, однако совершён целый ряд загадочных преступлений. В вашем лагере разгромлен склад. Именно разгромлен, а не разграблен. Предполагаемый преступник обладал феноменальной, нечеловеческой… вот этот термин мне представляется особо интересным – «нечеловеческой» – силой. Все разломал, ничего не взял. И кое на каких вещах оставил следы, почти идентичные тем, что мы видим на этом колесе. Поэтому отныне это не колесо, а вещественное доказательство, и я его изымаю. Заметьте, что в деревне… впрочем, это тайна следствия.
– Что в деревне?
– Тайна следствия в деревне, молодой человек. Много будешь знать, скоро состаришься. Лучше–ка вот что…
Милиционер покопался в болтающейся на плече бесформенной сумке, выудил металлическую коробочку и кисточку.
– Дайте, пожалуйста, вашу руку, юный искатель приключений. А вы, девушка, уверенная в том, что на колесе не что иное, как следы гигантских клыков, готовьтесь – вслед за вашим другом настанет и ваша очередь подвергнуться дактилоскопической процедуре.
– Вы что, всерьёз собираетесь у нас брать отпечатки пальцев?
– Конечно. И фамилии ваши запишу, если не возражаете. Впрочем, если возражаете, наверное, тоже запишу, извиняюсь, служба такая.
– Да нет, мы–то не против, даже прикольно. А вам не кажется, товарищ лейтенант, что для преступников мы как–то маловаты?
– Естественно, кажется. Но в одной интересной книге есть герой ростом гораздо меньше любого из вас, и тем не менее от его действий зависит – выживет мир или погибнет.
– Это вы о ком?
– Я о гражданине Бэггинсе. «Властелина колец» не читали? Вернётесь в город – обязательно прочтите. Причём именно прочтите – фильм не даёт полной картины расследования. Честь имею.
Когда шлейф пыли, поднятый мотоциклом странного милиционера, растаял в горячем воздухе, Лиска молча стянула футболку и протянула Васе.
– Смотри. Да не на меня, а на рисунок. Это его след. Я боюсь, Вась. Давай вместе бояться, все как–то веселее.
***
Костромонь жила на отшибе, в четырёх полётах стрелы от северной окраины селища, у самой опушки Чёрного ельника. У кузнеца по пути к старой ведунье было время поразмыслить. Думы в голове роились все невесёлые, мрачные, как надвигавшийся ельник.
Некстати помутился разум у дочки, ох, не ко времени! То, что Позвид тайком на мимоезжих охотится, само по себе дело тяжёлое, непростое. Есть лихие людишки на белом свете, скорого богатства на чужой крови слепить хотят, путников сторожат, бывает, и на селище налетят – это всем ведомо, и немало таких. Как гнилые зубы сами во рту заводятся, так и эти, дело известное. Их доля простая – гуляй, пока сердитей себя не встретил, а как встретишь – спи без погребения. Сами себе выбрали, сами себе пусть и хлебают полной чашкой. Налетят – найдём, чем встретить, не налетят – смрада меньше. Кому о них жалеть? Людишки бросовые.
Но тому, кто за весь род перед Велесом предстоит, разбоем заниматься – худого хуже! А ну Хозяин леса за его непотребства заставит весь род отвечать, тогда как? Так что за тайком полоненного чужанина с Позвида нашего спросить бы надо. Опять же, если волхв не по корысти, а для требы пленника готовил, кровь его хотел на дым богам пустить – и того хуже. Не должен волхв, пусть и пришлый, обычаи рода, которому служит, нарушать. Хочешь глотки на жертвеннике резать – иди вон в Биармию или ещё куда посевернее, там, сказывают, привыкли. Наши пращуры без людских треб ладно жили и нам заповедали. Неужто же Позвид иным богам, кроме Велеса, тайком служит? Тогда и вовсе беда. Хозяин леса такого не прощает, нравный он, глядишь, сейчас весь род и осудит, и под корень изведёт. Тяжкое дело. Придётся ответа у Позвида стребовать, а волхв на гнев скор, да и горд – куда там иному князю. Мирно потолковать, может, и не выйдет… Дед сказывал, что его прадед спорил с волхвом, до поединка дошло. Чуть весь род не погубил – сам сгинул и на братьев беду да порчу на двадцать лет вперёд призвал. Нехорошо, а по–иному и не получится. Кто за род вступится, как не кузнец – первый после волхва да князя человек? Обратит меня волхв в камень либо кровь в жилах в воду перекинет – все одно, род не сгинет. Вон у одной Купавы пятеро сестёр, здоровые, что лосихи. Сьву с Линьком только жаль. Не ко времени у дочки разум помутился, как брата поднимать станет, случись худое? Это ж надо такому привидеться – волхв в тварь чернобогову перекидывается! Хотя, спросить у Костромони, от крепкой застуды такое, сказывают, бывало, вода в Мать–реке студёная, кому хочешь разум отобьёт, такой сон среди дня покажет, что хоть песню складывай. Костромонь матера–стара, глядишь, и про дочкин морок присоветует, и про то, как Позвиду руки укоротить, а самому живым…
– Заходи, Будимир.
Все селище знало, что ведунья, когда захочет, да слово заветное скажет, сквозь стены видит, но кузнец все равно вздрогнул. Он стоял в пяти шагах от вросшей в землю избушки. Малое окошко под самой крышей смотрело огненным глазом, тонкие струйки подсвеченного багровыми сполохами дымка выплывали наружу и не таяли – исчезали, как стёртые невидимой рукой. В оконце Костромонь его увидать не могла, не под потолком же она у себя сидит. Дверь закрыта. Словно услышав его мысли, дверь распахнулась, за ней никого не было.
– Что встал, как на торгу?
Сухой кулачок ткнул в спину. Будимир едва сдержал руку – воинская привычка велит сначала вдарить тому, кто со спины подкрался, а потом уж спрашивать, кто таков да чего хотел. Но Костромонь после кузнецова удара, пожалуй, и не встала бы, у неё и голова–то с его кулак.
– Уф. Что ж шутить–то так? А задел бы тебя?
– Смотри–ка ты, обходительный, уважает старуху… Небось не такие задевали, да сами кто куда задевались. И кто те сказал, что я шучу? Грибы тут собирала себе, смотрю – большой человек советоваться идёт, вот и поспешила к избе–то…
– Что ж ты, Костромонь, ровно сова, дня тебе мало – грибы собирать?
Кузнец пригнулся, чтобы войти в низенькую дверь. Раз уж сама перед ним распахнулась, значит, можно, баушка не осерчает.
– Грибы – они всякие бывают, какие–то только ночью и сподручно собирать.
Ведунья закрыла дверь, указала кузнецу на лавку у печи, черпнула ковшом из дубового бочонка…
– Выпей вон. Сказывать будешь долго, пересохнет в глотке–то.
Говорить пришлось и впрямь долго. Костромонь притулилась в углу. В полутьме старуха походила на кучу палых листьев, только остро сверкавшие в глубоких, чёрных провалах глазниц искорки выдавали – жива.
Выслушав про Сьву, про отпущенного Позвидова пленника, помолчала, что–то пошамкала про себя и выдала, как ворона каркнула:
– А шёл бы ты себе, Будимир, откуда явился!
– С чего это? Я к тебе за советом, а ты…
– А коли за советом, так все и рассказывай. Ты, когда железо куёшь, горн наполовину разогреваешь или как? Что ещё? Что тебе ещё дочка говорила, а?
– Вон ты о чем… прости, не знал, что и об этом надо. По моему разумению, это к делу не прикладывается, ну ин ладно. Перестудилась Сьва, вот и чудится ей невесть чего. Догнала она меня у околицы, как я к тебе шёл, и стала рассказывать, будто Позвид…
Угли в печи разом погасли. Засов пополз вдоль стены, скрежетнул, дверь распахнулась. Тёмная фигура степенно шагнула через порог, засов сам собой взлетел в воздух и улёгся в скобы, надёжно запирая избу изнутри. Костромонь проворней ласки метнулась за печь и отскочила как ошпаренная. Будимир не успел и с лавки встать. Страшен был лик незваного волхва. Спутанные волосы и борода светились, будто гнилушки на болотах, глаза горели лютой злобой.
– Ты, Яндова, сиди, не скачи. Супротив меня – не в подмогу твои запечные хитрости. Тем более я не казнить пришёл, а окоротить.
– Что ж ты творишь, кабанье отродье?! – зашипела бабка. – Да как твой змеиный язык повернулся прилюдно моё ведовское имя трепать?! Мне ж его внучкам втайне передавать, выродок ты болотный!
– Молчи, жабоедка! Тебе и жить–то, много – до первого снега, а перечить станешь – и того меньше!
– Ты как со старухой–ведухой говоришь, телепень?! – вскочил кузнец. – Не рабыня она тебе!
Позвид выставил ладонь, и медведем прущий кузнец словно наткнулся на невидимую стену.
– Ты, Будимир, решил, что много силы у тебя. За то и поплатишься. Не пошёл бы ты к ведьме совета просить – может, и обошлось бы. А теперь не обойдётся. Никто Позвиду не перечил, а кто перечил – не жил больше. Дочь твоя порченая…
Кузнец взревел и ломанул всем телом сквозь невидимую преграду, ударился лицом, из разбитого носа хлынула кровь. Ладонь волхва дрогнула, напряглась и скрючилась, схваченная судорогой. Будимир упал вперёд, облапил колдуна, сдавил плечи. Кузнец забавы ради мог сломать берёзу со свою ногу толщиной, а в бою случалось – опрокидывал всадника. Землистый лик Позвида скривился от боли, но боль прошла по нему, как лёгкая тень от летнего облака, и исчезла. Будимир почувствовал, как каменеет под его руками уже полураздавленная плоть. Ненароком взглянул в лицо волхва и отшатнулся, выпустил, ударился о стену под испепеляющим взглядом белых глаз без зрачков. Из–под искривлённой гневом сизой губы медленно выползал острый жёлтый клык. Через средину лба змеилась дорожка жёсткой бурой шерсти. Острые кончики ушей весело выскочили над гривой волос. Старуха Костромонь завизжала, звонко, как молодая, а Позвид глухо расхохотался.
– Это видел? – На раскрытой ладони лежала берегиня–рожаница, кусочек рваного шнурка свисал меж костлявых пальцев. – Это – одно, больше у дуры твоей такого за всю её коротенькую жизнь не будет! Каждый шаг через него вижу, каждое слово слышу, ничего не скроете! Сидеть бы вам тишком – может, и не тронул бы. А теперь – заплатите. Завтра утром, на сходе, скажу – чем.
Будимир зачарованно смотрел, как осыпается со лба Позвида щетинистая дорожка, как вползает обратно в пасть клык. Рука искала что–нибудь тяжёлое, но пальцы впустую скребли пол.
– И ты, Яндова, думай. Прогонишь его – может, и доживёшь свой срок. Дальше слушать будешь – с ними вместе и сгинешь. Приятной беседы. Посидел бы с вами, да некогда, утром увидимся, на сходе.
Волхв ткнул пальцем в засов, и тот рассыпался мелкой чёрной трухой. Крылом мелькнул в дверном проёме подбитый волчьим мехом плащ, и стало тихо.
– Не застудилась ты, доченька. Умная ты у меня, – сипло сказал кузнец. – Что ж, Костромонь, дальше говорить станем или прогонишь?
– Дальше станем. Когда б ты меня иначе сейчас назвал, я б тебе горло перегрызла, а так – отчего не поговорить. Не люб он мне. Окоротить его надо. Может, чего и успеем надумать, до утра ещё далеко…
Глава 13. Как завещал великий Шерлок
Искать моську… Легко сказать! А где её найти? Разве объявить в полиции? Ну, да бог знает, найдут ли?
Козьма Прутков. Фантазия. Комедия в одном действии
Тема определённого зверя фиксировалась путём экспонирования и накопления в особых комплексах наиболее очевидных атрибутов добытой туши, чаще всего головы, иногда конечностей.
Richard Schehte. Эмбриональные формы первобытного анимализма
Участкового звали Митей Байковым, и выражение лица у него было недоуменное. Со стороны могло показаться, что Митю в недобрый час стукнули из–за угла подушкой неизвестные злодеи и он никак не оправится от удара.
Но тот, кто так думал, очень серьёзно ошибался. В вихрастой голове молодого участкового, под запылённой фуражкой с красным околышем, копошились идеи далеко не ординарные.
Митя Байков со школьных лет увлекался сыскным делом, учебник по дактилоскопии и пухлый томик рассказов о Шерлоке Холмсе были его настольными книгами. Его не влекла ни карьера механизатора, ни лёгкие городские заработки. После армии Митя вернулся в родную деревню участковым. Он пешком обходил доверенный его попечению район, равный по площади половине Швейцарской Конфедерации, и знал наперечёт всех возможных фигурантов всех возможных преступлений. Когда у бабки Томилихи из Новоперстовки пропала коза, Митя опросил две деревни и безошибочно вышел на след похитителя. Бывший колхозный сторож Зубилин, ныне нигде не работающий алкоголик, был взят с поличным прямо на месте свежевания козьей тушки. Когда во время танцев в Семихиной Заводи пырнули ножом в живот заезжего москвича–дачника, Митя вышел на убийцу через полтора часа. Но вершиной успеха молодого участкового стала поимка группы, промышляющей кражей икон. Гастролёры действовали по привычному сценарию: попросив попить, оглушили хозяйку и загрузили в неприметный уазик три десятка «дониконовских» икон – в бабкином доме с тридцатых годов прошлого века находилась молельня старообрядцев. Задержанные по горячим следам похитители искренне удивлялись – они «работали» по деревням не первый год по всей области и сроду не имели неприятностей с законом.
За эту блестящую операцию Мите вынесли благодарность в приказе и дали премию. Ушлая бабка–старообрядка выведала у скромного участкового её размер, плюнула и уехала аж в областной центр, к митрополиту Варахасию. Назавтра у Митиной калитки стоял новый мотоцикл. Байков любую мзду отвергал с презрением, но тут не устоял. Теперь он колесил по району на «железном коне».
Окрестные мужики его не любили, но уважали, начальство ставило коллегам в пример. Однако никто, даже непосредственное руководство лейтенанта Байкова, не знал, какие мысли бродят в его вихрастой голове под запылённой фуражкой. Митя мечтал о настоящем преступлении, о деле с большой буквы! Он начал мечтать о нем с тех самых пор, как в пятом классе прочитал поразившее его рассуждение великого сыщика Шерлока Холмса в истории про «Медные буки».
«Я уверен, Ватсон, что в самых отвратительных трущобах Лондона не свершается столько страшных преступлений, сколько в этой восхитительной и весёлой сельской местности… Взгляните на эти уединённые дома – каждый из них отстоит от другого на добрую милю, они населены в большинстве своём невежественными бедняками, которые мало что смыслят в законодательстве. Представьте, какие дьявольски жестокие помыслы и безнравственность тайком процветают здесь из года в год. Если бы дама, что обратилась к нам за помощью, поселилась в Винчестере, я не боялся бы за неё. Расстояние в пять миль от города – вот где опасность!»
Когда Митя забросил в коляску конфискованное у городских подростков колесо, план действий в его голове уже сложился. Он точно знал, куда сейчас направиться и кого будет опрашивать на предмет показаний. Всемирно знаменитый Шерлок Холмс навскидку определял по горке пепла сорт выкуренной сигары, а по клочку газеты её название и номер. Митя Байков в жизни не видел настоящей сигары, а газета в районе имелась только одна – бывший «Красный пахарь», ныне – «Уездный селянин». Но рисунок протектора любого транспортного средства любого автовладельца, от райцентра Трефильевска до Семихиной Заводи, Митя определял безошибочно. Шерлок Холмс, безусловно, мог им гордиться.
***
– Лиса, мне поговорить с тобой надо.
Подруги удивлённо подняли головы. Перед ними переминался стоптанными тапочками Лёша Ботаник, недавний герой археологического сезона. Правда, в результате последних событий его скоропостижная слава заметно померкла, взбудораженные разгромом камералки и сегодняшним визитом участкового раскопщики и думать забыли про какое–то там обручье. Даже мэнээс Игорь, бледный от рухнувшей на его плечи ответственности, даже Марго, поначалу так потрясённая, о Лешиной находке больше не вспоминали. Может, именно этим и объяснялся потухший взор и растерянный вид Ботаника?
– Ну и чего тебе? – мрачно поинтересовалась Катька, прижимая пальцем страницу учебника. Вернувшись после встречи с участковым в лагерь, подруги промаялись до обеда, все у них валилось из рук, мучила духота, а о купании даже думать было тошно. Наконец Лиска вытащила из рюкзака учебник английского, и подругам, на удивление, сразу сделалось легче. Ну какая нелёгкая принесла Ботаника, у девочек не было сейчас сил разбираться со снами и могильными надписями. Хватит уже с них ужасов, накушались.
– Ну! – повторила Катька грозно.
Ботаник вздохнул, закивал, сделавшись похожим на криво написанный вопросительный знак, но с места не двинулся.
– Мне с Лисой поговорить надо. Пожалуйста. Извини, Катя, но… – Он покраснел, набрал побольше воздуха и выдохнул: – Это личное!
Катька разинула рот и промолчала. Лиска взглянула на страдальческое лицо Ботаника, на Катьку и кивнула:
– Конечно. Кать, ты не сердись, может, у человека и вправду что–то важное. У нас свои проблемы, почему у него не может быть своих? Понимаешь?
Катька вздрогнула и кивнула.
– Да я чего, секретничайте. Мне уйти?
– Не надо. Я только на два слова. На чуть–чуть.
Лёша беспомощно оглянулся, но лагерь, как назло, просто кишел народом. Несмотря на выходной день и давящую жару, никто не валялся на пляже, несколько человек скучало в тени палаток, напротив кухни стайка девочек пыталась играть в «картошку».
– Пойдём в лес, – предложила Лиска.
Просвеченный солнцем сосновый бор возле лагеря ей всегда нравился, а теперь почему–то вызывал дополнительное ощущение уюта и безопасности. Здесь, на плотном ковре опавшей хвои, россыпью лежали растопыренные шишки, зеленели островки брусничника с недоспевшими пока ягодами, выставляли глянцевые шляпки семейки маслят.
– Ну, рассказывай, что у тебя стряслось? – сказала Лиска, отойдя шагов на сорок и присаживаясь на удобно выгнутый корень сосны. Палаток отсюда видно не было, вокруг старых деревьев тесно сгрудились молоденькие сосны–детки, ростом чуть повыше самой Лиски.
Ботаник облизнул губы, тоскливо пошарил глазами по чешуйчатым стволам.
– Понимаешь, Лиса. Ты только не сердись. Дело в том, что… Мне показалось… Словом… Тебе этой ночью ничего не снилось?
Лиска непонимающе уставилась на Ботаника. Проблемы собственных снов казались сейчас абсолютно детскими и ничего не стоящими. Да она попросту о них забыла. А Лешка, оказывается, помнит, переживает… Лиска даже почувствовала, как к ней пришло угрызение совести.
– Извини, сегодня мне ничего не снилось. (Ночная явь была покруче любого кошмара, но Лёше об этом знать не положено.)
– А… ну тогда… тогда хорошо. – Ботаник сглотнул. – А то я было подумал…
У него явно отлегло от сердца, и Лиску кольнуло смутное подозрение. Она быстро спросила:
– Что ты подумал? О чем? Ну? Говори, Лёша, слышишь?!
– Дело в том, что я тоже… вижу…
– А-а. Ну и как тебе? Как там арабы? Или ты славян видел?
– Нет! – Ботаник нервно вскочил. – Там было другое. Мне снилось, что я сам… что я не человек, понимаешь?! Я видел свои руки, они были лапами! С когтями! И это вторую ночь уже, понимаешь?!
– А кроме… своих лап ты больше ничего не видел? – поинтересовалась Лиска мёртвым голосом. У неё было такое чувство, словно она заново окунулась в ночной кошмар и блуждает в каком–то бесконечном лабиринте. Она не удивилась, когда Ботаник уныло кивнул и, пряча глаза, пробормотал:
– Видел… вас с Катей. И Свету. Там ещё какие–то гоблины были, на мотоцикле…
Несколько минут оба молчали. Лиска машинально крутила в пальцах венчик брусники. Ботаник, втянув голову в плечи, уныло сидел в шортах посреди вороха шишек и, кажется, даже не чувствовал неудобства.
– Я тебе, дурак, завидовал, – признался наконец Ботаник, – а теперь и сам. Но постой… откуда ты знаешь, что я видел? Значит, тебе все–таки снилось?
– Что? – Лиска вздрогнула. – Нет. Не знаю.
Она решительно вскочила.
– Извини, Лёш, но нам нужно рассказать Кате. И Васе тоже. Тут такие события, что… эй, ты чего?
– Тише! Смотри!
За деревьями двигалась сутулая тёмная фигура.
Лиска моментально облилась холодным потом, но фигура мелькнула ближе, и у девочки отлегло от сердца. Это оказалась всего–навсего бабка, одетая по деревенски, в длинной чёрной юбке и вязаной кофте, с суковатой палкой в руках. Из–под низко повязанного синего платка торчали космы седых волос и крючковатый нос. Старуха прошаркала совсем рядом, не замечая ребят за частоколом сосенок, обернулась и злобно погрозила в сторону лагеря клюкой. Ни дать ни взять Баба–яга в самом классическом варианте.
– Странная бабка. Чего это она, а? – шёпотом спросила Лиска, когда старуха скрылась из виду, и только тут заметила, что Ботаник белый как мел. – Что с тобой?
– Эту бабку я тоже сегодня ночью видел. Я её чуть не загрыз, понимаешь? Я помню, – непослушными губами выговорил Ботаник.
***
Митя вытряс из конфискованных орудий незаконного лова обратно в речку запутавшуюся рыбу, оседлал мотоцикл и покатил, распугивая разморённых жарой кузнечиков, в сторону ближайшей деревни.
В клубах пыли он промчался по главной и единственной улице Бобрецов и тормознул у знакомой калитки.
– Ну, здравствуй, гражданин Заворыгин.
– Здравствуй, коли не шутишь. – Хозяин неприветливо оглядел участкового и мрачно буркнул: – Чего надо, начальник?
– Поговорить с тобой надо.
Митя покопался в планшете, извлёк видавший виды блокнот, щёлкнул авторучкой. Хозяин наблюдал хмуро, за оконным стеклом мелькнул и спрятался чей–то испуганный глаз.
– Изложите–ка мне, гражданин Заворыгин, чем вы занимались прошлой ночью, с двадцати четырёх ноль–ноль 20 июня до пяти ноль–ноль 21 июня?
– Чо–то не пойму я, куда ты клонишь, Митрий Петрович. Дело какое мне пришить, что ль, хочешь, а? У вас, ментов, с этим просто. – Хозяин угрожающе качнулся могучим торсом вперёд, выпятил челюсть. – Не на такого напал, начальник. Дома я был, понятно?
– Очень хорошо, так и запишем. – Митя указательным пальцем отодвинул в сторону нависающий в опасной близости от своего носа небритый подбородок хозяина и покалякал в блокноте. – А следующей ночью вы где были?
Хозяин отшатнулся, в маленьких глазках метнулся страх.
– А не пошёл бы ты, Митюха, знаешь куда? Дома я был! Дома! Мы с Ванюхой пузырь раздавили, получку обмывали. И Галька подтвердит!
– Я ведь вас, гражданин Заворыгин, предупреждал насчёт браконьерского лова рыбы в охраняемом законом водоёме. Свежие следы вашего мотоцикла обнаружены мной в непосредственной близости от Саревой заводи. Кстати, сети оттуда я забрал… Так что попрошу не увиливать и следствие с пути не сбивать! Как вы объясните наличие на вашем колесе следов погрызания? Вот этих.
Заворыгин громко сглотнул и посерел, не в силах оторвать взгляд от чудовищных вмятин.
– Н-не знаю я ничего. Колесо это ещё давеча потерял. Не знаю, не видал ничего. Дома был. Кого хошь спроси – Тоха не при делах.
Хлопнула дверь, на крыльцо выскочила простоволосая Галька и с ходу заголосила:
– Ты чего к человеку лепишься, варнак проклятый, думаешь, ментом заделался, так управы на тебя нету? Думаешь, не знаю, чего ты на него взъелся? У человека сердце больное, а он, ишь, следствием стращает! Я ведь на погоны не погляжу, я твоему начальству жалобу накатаю! У, чтоб зенки твои поганые полопались!
У самой Гальки под правым глазом красовался свежий сине–лиловый фингал, и Митя нисколько не сомневался в его происхождении. Любовь, как известно, зла, мудрую поговорку явно сочинили в российской глубинке. Митя убрал блокнот.
– С вами, Галина Ефремовна, мы побеседуем попозже. В частности, на предмет уголовной ответственности за дачу ложных показаний и препятствования ведению оперативно–разыскных действий. А на вашем месте, гражданин Заворыгин, я бы серьёзно задумался. Вообще, о жизни.
Мотоцикл участкового пылил уже в дальнем конце деревни, когда Галька подала голос:
– Тош, а Тош?
– Отвянь, без тебя башка трещит! – рявкнул Тоха с явным облегчением. Наконец можно было отвлечься от скверных воспоминаний и заняться чем–нибудь привычным и успокаивающим. К примеру, побить Гальку, чтоб не в своё дело, коза этакая, не лезла.
– Тош, а ведь участковый–то не иначе как к Офигеновне завернул.
– Чего? – Тоха повернулся, едва не своротив забор. – Где? Ах, чтоб меня!
Любящие супруги переглянулись.
– Вона чего!.. – со значением протянул Тоха. – Бабка Офигеновна, значит? Ладно, это мы обмозгуем…
***
В избе бабы Тани пряно пахло травами. Острый запах щекотал ноздри, так что Мите сразу захотелось чихнуть – полынь не полынь, а слышно, что что–то едучее. Опять бабка закон о лицензировании частной трудовой деятельности нарушает, опять какое–то зелье сварила. Мите, как образцовому участковому, давно бы следовало знахарку окоротить, да все как–то руки не доходили. Да и, если разобраться, от зелий Татьяниных людям вреда никакого, а польза ощутимая, аптека–то ближняя аж в райцентре, едва за полдня доберёшься.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
