Текст книги "Обручье"

Глава 21. Дубина народной войны

Кто ты? Ответь! Зачем следишь за мною

Так пристально фосфорными глазами?

Пш!.. Пш!..

Козьма Прутков. Сродство мировых сил. Мистерия в одиннадцати явлениях

Попытки применять к жрецам силу, как правило, оканчивались крахом.

Henri Rognon. De civilisation La Tene vers Allemagnes

Вместе с Лиской на остановке топтались две добродушные деревенские тётки с большими алюминиевыми бидонами. Тётки ездили продавать сметану и творог в город, на бывший «колхозный» рынок, и пропустили предпоследний автобус. Минут через сорок сделалось ясно, что общественный транспорт «прикрылся» до утра, и обе женщины куда–то сгинули. Лиска в растерянности озирала пустой пятачок площади и пыталась сообразить, что делать. То ли возвращаться в больницу ночевать (если даже не пустят, можно влезть по ветке в окно), то ли топать до лагеря пешком, рискуя вернуться к утру. В этот момент её окликнула одна из женщин:

– Эй, девочка, тебе на Бобрецы надо было?

Лиска торопливо закивала, в ней разом вспыхнула надежда.

– Автобус на Семихину Заводь щас пойдёт, на ферму, поедешь?

– Я не знаю, – Лиска растерялась. Она совершенно не представляла себе, где эта самая Семихина Заводь расположена. Вроде должна быть от лагеря недалеко, ведь это из неё приходили экскурсанты с козой, вспомнила Лиска. – А до Бобрецов оттуда далеко?

– Километра три напрямки, там тропа есть. Давай залезай живее, не ночь же тебе тут куковать! – распорядилась тётка.

Из переулка выдвинулся чумазый нос «пазика», вторая тётка уже сидела внутри вместе с бидонами. Лиска поскорей подбежала.

Она прикинула, что три километра пробежит за полчаса, а от Бобрецов дорога известная, там и подавно не заблудишься. Значит, у неё есть все шансы успеть в лагерь хотя бы часам к одиннадцати. Только бы не попасть на глаза каким–нибудь деревенским хулиганам, вроде тех рыбаков, но это придётся решать на месте. Можно просто обойти деревню сторонкой, чтобы лишний раз не нарываться.

Прижавшись носом к запылённому стеклу, Лиска смотрела, как убегают назад придорожные кусты, и в душу помаленьку вползала тревога. За стеклом как–то уж чересчур быстро темнело. Хотелось выскочить и подтолкнуть неторопливый автобус, который и не думал увеличивать скорость. Но через полчаса они свернули с шоссе на просёлок, и Лиска поняла, что была несправедлива к «пазику» – по шоссе он ехал ещё «с ветерком». Зато теперь у Лиски появилось занятие – надо было крепко держаться, чтобы не вылететь с сиденья, когда автобус резко подпрыгивал на колдобинах. При этом он дребезжал всеми частями, и Лиска начала бояться, как бы этот рыдван попросту не рассыпался. Тётки перестали болтать между собой и безуспешно старались спасти раскатившиеся от толчков бидоны. Наконец «пазик» фыркнул и затормозил возле каких–то строений, видимо, это и была Семихина Заводь.

– Во–он через поле тропка, видишь? – показала Лиске заботливая попутчица. Потом с сомнением оглядела девочку с головы до ног и добавила: – Не забоишься идти–то?

Лиска молча пожала плечами. Вопрос был по определению глупый. Конечно, идти в одиночку, в темноте, непонятно куда, невесело, но разве у неё есть альтернатива?

– Пошли ко мне, заночуешь, – продолжала тётка, – чай, места не пролежишь. Нечего зря по ночам шастать, в округе вон непонятно что за дела творятся.

– Спасибо, но мне обязательно надо сегодня вернуться, – поблагодарила Лиска. Ей страшно захотелось остаться переночевать у этой доброй женщины, поэтому она поскорее развернулась и побежала к дороге.

Тётка, осуждающе покачав головой, проводила её взглядом.

– Вот ведь молодёжь безголовая, все бы им побыстрей да сразу! И Ленка моя такая же, выше мамки вымахала, а ума ни на копейку.

Тётка со вздохом подхватила свои бидоны и поволокла в сторону дома.

Метров через сто Лиска остановилась и огляделась вокруг. Несмотря на открытое поле, было очень темно, только песчаная дорога смутно белела у ног. На густо–синем, чернильном небе высыпали частые крошки звёзд, но света они практически не давали. Позади, в той стороне, где осталась Семихина Заводь, над самой землёй тускло светилась пара огоньков. Изо рта Лиски белым парком вырывалось дыхание, было довольно прохладно. Как это они с Катькой не подумали прихватить с собой ветровки, ведь знали, что вечером возвращаться придётся? Счастливая Катька, сидит себе в больнице, с Васей болтает. Небось её там ещё и накормят… Лиска сглотнула. Из лагеря они убежали до ужина, и есть с каждой минутой хотелось сильнее. А впереди ещё проклятые Бобрецы, которые, хочешь не хочешь, надо как–то миновать.

Она сделала над собой усилие и пошла вперёд, быстро, но осторожно, стараясь первой заметить любое движение в поле. Глаза от напряжения слезились, но никаких шевелений впереди не просматривалось. Вдобавок стояла странная, совершенно полная тишина, Лиска услышала её внезапно, и теперь ей казалось, что она не идёт, а бесшумно парит в пустоте. Раньше Лиска не догадывалась, что бывает такая тишь, в лагере на берегу Волги ночи всегда полны разными звуками. То, пыхтя, проползала невидимая во мраке баржа, то выплёскивались обрывки музыки с палубы очередного «тюленевоза», то в селе, на том берегу, начинал работать движок генератора.

Дорожка никак не кончалась, и Лиска начала беспокоиться – по её расчётам, три километра давно должны были остаться позади. И где же эти дурацкие Бобрецы? Она ещё раз всмотрелась и различила впереди нечто вроде слабого зарева. Наверняка это деревня. Но точно такое же зарево, только посильнее, начинало разгораться совсем с другой стороны горизонта, и Лиска сперва растерялась. Куда ей идти? Спросить совершенно не у кого. Со стороны первого зарева долетел слабый звук двигателя, получается, деревня все–таки там. А слева тогда чего?

Но дороге заметно посветлело, Лиска увидела свои руки и внезапно сообразила. Это же встаёт луна, когда она поднимется над горизонтом, в поле станет совсем светло.

Лиска опять побежала, на этот раз напрямик по траве, она старалась обогнуть деревню по большой дуге и выскочить на дорогу. Там она сориентируется, оттуда до лагеря можно пройти кромкой леса, никем не замеченной. Где–то далеко вновь ожили моторы, сволочи рыбаки, неужели опять катаются? Лиска припустила во всю прыть, как на соревнованиях, она перелетала куртины душистых трав, вспугивая десятки бесцветных ночных мотыльков, и наконец выскочила на дорогу. Не тормозя, Лиска перепрыгнула придорожную колею и едва успела отшатнуться – мимо её носа на бреющем полёте пронеслась крылатая тень.

– Мама!

Шарахнувшись, Лиска запнулась о корень и рыбкой нырнула в траву. Она не ушиблась – только проехалась на пузе и носом воткнулась в кочку.

Когда Лиска подняла голову, никакой тени в небе не было. Низко над горизонтом стоял заметно уменьшившийся в размерах, но по–прежнему яркий сегмент луны.

– Ботаник, – подумала Лиска, чувствуя, как по спине протёк холодок озноба. – Если луна встала, он мог перекинуться! Я опоздала! Нет, мы же напоили его валерьянкой, он так крепко заснул, может, я ещё успею… Тем более ведь полнолуние явно кончилось, по идее, он вообще больше не должен превращаться!

Она вскочила, чтобы бежать дальше, и только тут, впервые, её осенила мысль: а что она будет делать, если Ботаник и впрямь перекинулся? Или если начнёт перекидываться прямо при ней, тогда что?

Сверху захлопали мягкие крылья, какие–то существа с пронзительным писком зигзагом метнулись над Лискиной головой и исчезли, она даже не успела их разглядеть. Кажется, летучие мыши?

***

Тяжёлая дверь отлетела в сторону с треском. На пороге выросли раскоряченные грозные тени. Так входили в дома подозрительных элементов лихие вояки эсэсовских зондеркоманд. Крепкие ноги расставлены, рукава закатаны по локоть, ладони ласкают приклад. Беда, коли хозяева дома, беда, коли не успели уйти огородами.

– Ну здравствуй, Офигеновна! Никак не ждала гостей–то, а? – весело спросил первый гость. Сзади охотно гоготнули – за спиной первого, в сенях, ворочалось ещё двое. Четвёртому места не хватило, и он топтался, радостно похрюкивая, на крылечке.

Жалобно застонали половицы, косолапо ступая, первый протопал к лежанке, где тёмным комом под одеялом сжалась старуха.

– Молчишь, старая ведьма? Ванюха, Серый, да она никак голос потеряла? Ниче, сейчас ты у нас петь будешь! Все скажешь, как лапочка!

Лоскутное одеяло отлетело в сторону, лунный свет лизнул косматую морду, красными искрами сверкнул в глазах.

Гость отшатнулся, уронил обрез и сам едва не грохнулся.

– Тоха, че там? – испуганно спросили с порога.

– А, бляха муха! – первый злобно выругался. – Кобель бабкин. В постели дрыхнет!

– Че?!

– Че–че! Свет зажги, вот че! Старуха, поди, в подпол нырнула! Негде больше ей прятаться!

Ванюха пошарил по стенке у двери, с мушиным треском под потолком ожила тусклая лампочка. В комнате, ещё носившей следы недавнего разгрома, хозяйки не было. На полу у печки громоздилась груда щепок – все, что осталось от старухиной мебели, на сорванном со стены ковре с оленями были в порядке разложены связки корешков и сушёных трав.

– Ла–адно! – со значением протянул Тоха. – Серый, стань к окошку. Ванюха, ты светёлку смотрел?

– Нету её там, – буркнул Ванюха. – Точно в подпол спустилась. Мы ж с Толяном её только что в окошко видали.

Тоха сунул обрез под мышку, удобней ухватил за кольцо погреба. В горле лежащего Гарнизона заклокотало.

– Заткнись, вражина, убью! – Тоха, пыхтя, отбросил крышку.

– Тох, может, ну её, Офигеновну? На что тебе старуха сдалась? – с опаской спросил Серый. – Пустим красного петуха, да и хрен с ней. Чать, и без нас сгорит, никуда не денется.

Рычание Гарнизона стало громче. Пошатываясь, пёс вставал на лежанке.

Ухмылка Тохи сделалась шире, он передёрнул затвор.

– Эй, Офигеновна! Вылазь мухой, не то я твоему кобелю зараз мозги вышибу. Слышь, кому говорю!

– Слышу, милок, слышу.

Налётчики онемели. Рядом с грудой щепы у печки, в белой рубахе до полу, стояла хозяйка избы. Непонятно, откуда взялась, секунду назад её не было. Тоха вскинул обрез, но сзади врезалось тяжёлое тело. Падая, Тоха нажал на курок, сверху звенькнуло, и обрушилась тьма.

– И о чем же ты со мной говорить хотел, касатик?

Тоха попробовал вскочить, но, к его ужасу, тело не слушалось. Он мог только вращать глазами и говорить. Он лежал на полу, рядом с открытым погребом, в пузыре голубого болотного света, за полупрозрачной гранью лягушками растопырились Ванюха и Серый. Было видно, как шевелятся их губы.

– Совсем ты, Антоха, оскотинился. Гальку каждый день лупишь, хоть и дура баба, а жалко… На тарахтелке своей ночами гоняешь, спокою от тебя нету. Пёсика мово пришить грозился… – задумчиво произнесла старуха, похлопывая себя по ладони пучком прутьев. – А ведь я тебя шкетом сопливым помню, и мамку твою, Гавриловну, помню, душевная была женщина. Чего ж делать–то с тобой, а? Ить добром–то тебя не уймёшь, нет. Ну, варнак, чего тебе в моей избе надо?

– Н-не варнак я. Это все ты… ты сама на нас варнака натравила.

– Варнак, говоришь? И когда Он на вас бросился? – заинтересовалась старуха.

– Третьего дня, у заводи. Некому его больше выпустить, кроме тебя. А вчера ночью Федька пропал. Куда девался? Ты знаешь!

Старуха вытащила из–под лежанки миску с водой, провела поверху ладонью, дунула.

– Живой твой Федька. Оклемается да вперёд умней будет – куда не просят, лазить не вздумает.

Откуда ни возьмись, в её руках оказались ножницы, старуха наклонилась и срезала у Тохи со лба основательный пук волос.

– Вот оно будет и ладно. Ежели в башку твою взбрендит ещё разок ко мне на огонёк зайти, самому либо дружков натравить, – лежать тебе колодой до самой смерти, как сейчас лежишь. А проживёшь ты, Антон Заворыгин, в таком разе ой как долго, это тебе не сбербанк, это тебе бабушка Афиногеновна, словом своим крепким да бел–горюч–алатырь–камнем, гарантирует… А теперь дружков забирай и ступайте, откуда пришли. Варнака я на вас не спускала, нету у меня такой власти. Хошь – верь, не хошь – в рот положь.

Она с силой хлестнула его поперёк лица прутьями, как плетью ожгла.

Тоха завопил от боли и вдруг почувствовал, что может сесть. Голубой ведьмин пузырь лопнул, лунный свет вольно раскатился по половицам до самого выхода. Тоха нащупал рядом с собой обрез, вскочил на ноги.

– Проводи–ка гостей, Гарнизонушка, – сказала бабка Татьяна, подстегнув прутиком пса. По шерсти Гарнизона пробежало голубое пламя. Глухо рыча, упругой походкой пёс медленно двинулся на парней. Тоха услышал панический топот, это рванули в дверь Серый с Ванюхой, прыжком вылетел следом.

– И помни, Антоха, твои–то волосики в дело пущены! – это было последнее, что услышал, вынося напрочь калитку, Антон Заворыгин.

***

– …А дядя Петя Вовке–инвалиду так и сказал: ещё встрянешь, сразу в рыло! Вовке чо, у него организм испорченный. Стакан накатил, и все – башкой не варит. А инвалид…

– Стопку не задерживай! – рявкнул Тоха. – Не в одно рыло жрёшь, люди хряпнуть ждут!

Серый вздрогнул, подавившись словами. Покосился на Заворыгина, шумно выдохнул и опрокинул в рот стопку. Сглотнул подкатившую под горло рвоту, вытер губы.

– Пошла, зараза.

– Тьфу, мать твою через жопу тормоза!.. – Заворыгин, матюгнувшись, вырвал у Серого стаканчик, набулькал и одним махом сглотнул. Ни на кого не глядя, набулькал ещё раз, смерил ногтем – поровну ли – и протянул спирт Ванюхе.

Мужики сидели в чапыжах, у старого трактора. Его ободранный ржавый остов торчал на околице Бобрецов, среди бурьяна и чертополоха, лет то ли семь, то ли десять. Протоптанная алкоголиками сквозь заросли кривая тропинка не зарастала, народ привык. Земля на пять метров вокруг служившего скамьёй серого бревна была усеяна всякой дрянью – мятыми пивными «полторашками», битым стеклом, сальными тряпками. Заворыгин и трое его боевых друзей сидели на бревне рядком. Восходящая луна превратила мужиков в троллей, играла на горлышке почти допитой бутылки. Все уже слегка потеплели, отошли, кошмар бабкиной избы казался подсмотренным где–то дурным кино.

– И чо инвалид? – мрачно буркнул Тоха.

– В очо, через плечо – не горячо? Сам сбил с разговора, сам спрашиваешь! – огрызнулся Серёга. – Я, когда меня сбивают, не могу два раза одно и то же, не помню, чо сперва говорил. Короче, дядя Петя видел того варнака после вчера, как участковый к тебе приходил. Дядя Петя – не Вовка–инвалид, трындеть не станет. Это Вовка тебе чо хошь наплетёт, только наливай…

– Ты про Вовку или про варнака?

– Обратно сбиваешь?!

– Я те вот щас перепечатаю в хавальник, дак перестанешь сбиваться! Перепечатать?

– Не бесись, Тоха, – дёрнул за рукав уже начавшего привставать Заворыгина Толик. – Дай досказать, в хавальник всегда успеешь.

– Чо сразу в хавальник? – оскорбился Серёга. – Давай лучше за второй, я не понял, то ли выпил, то ли нет. После таких шуток, как Офигеновна намутила, психом на всю жизнь останешься. У меня пять, значит, к Кобылихе не я бегу. Оба–на, у Ваньки только два рубля! Ему и бежать, он как раз и самый молодой. Давай, керя, накати на дорожку… Вспомнил, чо говорил! Дядя Петя видел варнака после вчера, как к тебе участковый приходил. У моста. Кобылихина сеструха чуть заикой не осталась – видела его же издалека, в тальнике, на берегу, где у нас дом свиданий. За три дня до дяди Пети, прикинь. Назавтра после неё Федька–пастух набрёл на следы – тоже от моста меньше километра. На нас эта бельдюга где кинулась? У заводи. Сечёте масть?

– Дак не дурее тебя. – Толик смачно харкнул, красный глаз окурка в чахлой траве погас. – Не один ты профессор кислых щей, Серый. Ты к тому, что варнака видали уже четыре раза, считай, в одном и том же месте?

– Ясен ствол!

– У слона ствол, а у нас стволишки! Зуб даю, что варнак из–за того появился, что студенты копать стали! Отвечаю!

– И чо? Вломить студентам?

– Точно, профессор – мозгов ни грамма. Откондехать городских не мешало бы, только ты прикинь своей башкой. Байков у Тохи был? Ты чо, его не знаешь? Был у Тохи, значит и у студентов весь лагерь перешерстил. Седня ты им вломишь, завтра они настучат, и мы же виноватые окажемся. Ментам, им чо – хоть варнак, хоть хренак, им только дело пришить кому–нибудь. Я на зону особо не тороплюсь.

– И чо с варнаком тогда делать? Так пусть и бегает, падла?

– Хватить лохматить! – оборвал спорщиков задумчиво кусавший травинку Заворыгин. – Все правильно, все по делу. Варнак к нам бегает откуда–то со стороны лагеря городских. Причём бегает каждую ночь, значит, прибежит и сегодня. Где тут бегать–то? Тропинок в поле с гулькин хрен. Если он в реку не полезет, тут места всего километра с два по квадрату. Вот в этом квадрате эту тварину и надо подстеречь и замочить. Вчетвером справимся. В тот раз он неожиданно напал, конечно, малость перебздели, а если зараньше знать будем, мы ещё посмотрим. Варнак там или жопа с ручкой, а против лома нет приёма.

– Тох, е-моё, с чем ты на варнака собрался? Обрез–то у Офигеновны остался! Может, сходим? По–хорошему перебазарим, отдаст, поди, вещь дорогая!

Заворыгин сгрёб Серёгу за грудки и свирепо притянул к себе. Посиневшие в лунном свете толстые щеки Тохи тряслись, губы изгибались как черви.

– Я тебе перебазарю по–хорошему! Если кто к дому Офигеновны ближе ста метров подойдёт – ноги на хрен повыдергаю и другим концом в жопу вставлю! – С усилием разжав судорожно скрюченные сосиски–пальцы, Заворыгин оттолкнул перепуганного Серёгу. С полминуты сидел, уставившись в землю и сердито сопя. – Ума нет – считай, калека. К Офигеновне – ни ногой. Забудьте. А с варнаком разберёмся. Только обрез тут без надобности. Дорогая вещь, едрена мать, да ладно, не дороже себя. Обрез, мужики, против варнака без пользы. Его дрыном надо. Дрыном!!! А это мы как раз умеем. Вон, Ванюха возвращается. Щас накатим ещё по сто семьдесят для храбрости и по коням. Я, кажется, врубаюсь, через какое место удобнее всего от лагеря городских к нашему мосту бегать. За десять минут на двух мотоциклах на боку докатимся.

– А Ванюха–то не в курсах. Второй мотоцикл его, вдруг постремается?

– Куда он на хрен денется!

– Серёга взглянул на Тоху и закрыл рот, ничего не сказав. Блиновидное лицо Заворыгина нехорошо застыло и сильно походило на занявший треть неба рыжий череп луны. Спорить ещё с отморозком… Себе дороже.