Текст книги "Обручье"

Глава 18. Именем Ния!

Какое страшное событие!

Просто черт знает что! Неслыханные обстоятельства!

Козьма Прутков. Фантазия. Комедия в одном действии.

Бестиарий стаффордширской друидической традиции был удивительно многообразен, персоны, его населяющие, – могущественны и коварны, и жрец традиционно воспринимал их не только как слуг, но и как угрозу. Но и они не могли соперничать с мощью носителей вечных символов – Солнцем, Землёй и в особенности Водой.

Jean Foillard. La conception de Celtes

Сова снялась с вековой сосны, бесшумно набрала высоту над морем мохнатых крон. Ночь выдалась ясная, купол неба тонул в лунном блеске. Внизу медленно проплывала лента Матери–реки, огни в человеческих домиках погасли, самое время поохотиться на любимом месте. Седая птица уже забыла, когда мышковала в поле. Старость не радость, шустрые мыши ускользают из–под когтей, успевают юркнуть в норку.

Вон оно, заветное местечко, лысое темя кургана белеет среди хаоса ветвей. На его склонах трава, как заячья шерсть, короткая, лесные мыши ночами протаптывают в ней сотни следов–дорожек, копошатся, теряя осторожность. Тут на них и падает, распустив разбойные когти, крылатая смерть. Сова снизилась по плавной, широкой дуге, высматривая, не ворохнётся ли внизу мышь, и вдруг свечой взмыла вверх, тревожно заложила дополнительный, разведочный круг. Что–то опасное творилось в лесу. Над курганом, в двух шагах от каменной чаши, полыхнуло беззвучно. В воздухе зароилось кольцо зелёных искр, грубому человечьему зрению недоступных, но старая сова видела колючие огоньки преотлично. Искорки множились, кольцо расширялось, вращаясь, как свиток зимней метели, потом, со скоростью лосиного бега, вознеслось вверх и пало обратно на землю. Невидимое никому, кроме ветров и птиц, оно лежало теперь от одного берега Матери–реки до другого. Сова едва успела шарахнуться в сторону и торопливо полетела прочь. Об охоте сейчас и мечтать нечего – опасно в небе, опасно в лесу. На горушке, у самых мышиных мест, человек в чёрном, лица не видать. В зарослях, рядом с первым, – ещё один, в руках блеснуло что–то, то ли железка, то ли стекляшка. Третий подползает по кустам, не иначе нынче ночью люди охотятся друг на друга. Вон и ещё один, этого помню, он с коровами ходит, этот вроде неопасный, но что ему, неопасному, ночью в лесу понадобилось?

У-ух! Дикий, полный тоски и злобы вопль из–за Матери–реки сбил ночную охотницу на лету. Сова перевернулась в воздухе, забила мохнатыми крыльями, теряя серые перья, с трудом выровняла полет. Нет, ни о какой охоте сегодня и мечтать не приходится!

***

Вася проклинал свою непредусмотрительность. Как он не догадался прихватить с собой что–нибудь, хоть отдалённо напоминающее оружие! Ведь всегда с удовольствием смеялся над героями фильмов ужасов! В них главная героиня, как правило хрупкая девушка, терзаемая любопытством или пожелавшая прогуляться, обязательно попрётся в двенадцать часов ночи в чащу леса. Или полезет в подвал дома, где бесследно пропало двадцать человек. Или станет исследовать заброшенный мясокомбинат, полный страшных крюков и ржавых ножей для разделки туш. Вход там один, на двери –самозахлопывающийся английский замок, о чем девица знает заранее. Никого не предупредит, подруг хитроумно обманет, чтобы идти именно одной–одинешенькой. Она ищет след маньяка, это похвально, но днём–то пойти не судьба? Или в компании? Или хоть пистолет с собой прихватить? И вот сейчас до Васи дошло, что сам–то он поступил ничуть не умнее, чем самая голливудская из всех голливудских дурочек.

Засада у дома подозрительной старухи оказалась гораздо результативнее, чем храбрый Вася мог себе представить. В девять вечера добровольный шпион забрался на придорожный тополь, с которого бабкин двор и сад–огород были как на ладони. Более того, просматривалась даже часть убогой жилой комнаты! Приглядевшись к обстановочке в доме, Вася сильно укрепился в худших своих подозрениях. Во–первых, на топчанчике перед телевизором спит здоровенный кобель–полукавказец. С каких это пор в деревнях держат таких зверюг не в будках, а в домах? Зачем? Что охраняет псина? Во–вторых, в комнате словно Мамай прошёл. Телевизор разбит, в углу обломки мебели, стены и пол испещрены глубокими царапинами и дырами, подозрительно напоминающими те следы, что Вася лично видел на искорёженном мотоциклетном колесе. Федя–пастух говорил, будто бабка одинока, как Робинзон Крузо. Что же это за Пятница устроил в доме такой разгром? Не успел наблюдатель осмыслить увиденное, как началось вовсе невероятное.

В комнату вошла хозяйка с дымящейся кастрюлей. Она вылила варево ядовито–зеленого цвета в таз, минут пять что–то над ним говорила, делая страшные глаза и водя руками, как гипнотизерша. Потом разделась догола. Здесь Вася чуть не упал с дерева – смотреть дальше было неприлично, а отвернуться – значит пропустить самое главное, может быть, ключ к разгадке. К разгадке чего, Вася и сам не знал, но то, что старуха готовилась к чему–то ужасному, было очевидно. Пересилив себя, Вася продолжал наблюдать.

Старая фурия натёрла морщинистое тело отваром из таза и принялась чем–то густо дымить, на время сведя видимость к нулю. Когда дым рассеялся, Вася чуть не упал с дерева вторично. Старуху подменили. Плечи её распрямились, как у манекенщицы, глаза сверкали. На всех пальцах тускло отсвечивали когтевидные серебряные кольца. Оделась она в чёрный комбинезон, из множества карманов торчали пучки трав и верёвок, а на широком кожаном поясе висел нож, с каким впору на мамонта ходить. Видоизменённая бабка взглянула на наручные часы, закуталась в какое–то рваньё, нарочито ссутулилась и вышла из дома. Выглянула в дыру в заборе, убедилась, что свидетелей нет, и не разбирая дороги, быстрее чёрной кошки, метнулась мимо покосившегося указателя «дер. Бобрецы», к заросшему овражку, за которым начинались кусты, плавно переходящие в опушку леса.

Вася, чуть не сломав ноги, прыгнул с высокой ветки и кинулся вслед. В быстро наступавших сумерках он несколько раз едва не потерял старуху, но все–таки повезло – вышли на открытое место, к Волге. «Врёшь, не уйдёшь», – приговаривал Вася, подползая поближе к камышам, сокращая дистанцию до предела, чтобы быть готовым к любым финтам врага.

А враг не дремал, предлагая новые трудности. Старуха ещё раз огляделась, заставив своего преследователя вжаться в землю так, что набился полный рот песка, а потом козой скакнула в неизвестно откуда взявшийся лёгкий челночок и споро заработала веслом. Пометавшись по берегу, Вася отыскал бревно, быстро разделся, привязал узел одежды к корням своего корабля и продолжил погоню. На широкой волжской глади лодочку с ведьмой было видно издалека, удалось точно отметить место высадки чёрной бабушки и даже самому добраться довольно быстро, течение помогло.

И вот теперь Вася сидит в кустах, в ста метрах юго–западнее зловещей бабки. В лесу темно, хоть в морду бей, из оружия у него только фонарик, а от берега ползёт–ломится что–то, все ближе, ближе… Медведь? Кабан? Эх и дурак ты, Вася! Решив защищаться до последнего, он ощупал землю вокруг себя. Обломок здоровенного сука отыскался как по заказу. Вася, затаив дыхание, крепко сжимая дубину, ждал встречи с неведомым. Вот уже различимо ворочается в ближайших кустах чьё–то тёмное тело. Н-на! Вложив в удар все что можно и, кажется, даже попав, Вася снова размахнулся, но страшный ответный удар погасил его сознание.

Очнулся он от льющейся по щекам холодной воды.

– Ну и дурак ты, студент! Чуть не порешил было… Недели две теперь будешь всю округу освещать, вон какой фонарина–то. Полфляжки на тебя извёл, думал, вообще не очухаешься.

– Ф-федя?

– Тихо ты! Услышит…

– Ты зачем за мной следил?

– Как есть дурак. Тебя мамка в детстве не роняла? На кой ты мне сдался по ночам за тобой шарахаться?

– А что ты здесь тогда делаешь?

– Да уж не за тобой слежу. За ней вон. – Пастух ткнул рукой в темноту. – Одна она у нас такая, одна на весь район. Она одна может такое безобразие устроить. Тоху с корефанами на рыбалке чуть варнак не сожрал, теперь вся деревня по домам сидит, за порог ступить люди боятся. На вас грешат, что накопали вы чего–то там не того, вот варнак и объявился. Нечего копать чужие могилы–то, мало ли там чего?

– Какие могилы, Федя? Нет там никаких могил!

– Тихо ты, говорю! Чо мне–то объясняешь? Ты вон Тохе объясни или баушкам нашим. Доиграетесь, студенты, сожгут вас на хрен в ваших палатках–то. Варнак объявился – шуточки это вам?

– Это кто варнак? Который Тоху вашего чуть не загрыз? Так правильно, нечего на девушек нападать!

– О-о, студент, вон ты как. Я как раз хотел поинтересоваться, какого лешего ты сам–то здесь делаешь? Я – понятно, у меня стадо в поле народ гонять боится, не сегодня завтра коровы хворать–дохнуть начнут – и к бабкам не ходи. А корова – она чем виноватая, что люди – дураки непропеченные? Мне и надо поглядеть, что от нашей Афиногеновны произойти может. Ведьмы да варнаки – как ниточка с иголочкой, не обошлось тут без Афиногеновны–то. А ты, значит, больше меня про варнака знаешь, от девок ваших. И вы, выходит, тоже помогли, прав Тоха–то. Ох ты-ы. Молчи, студент, после договорим. Началось, кажись…

***

Магистр почуял Яндову от самого берега. Вот она, сила обручья! С ним, зажатым в руке до боли в побелевших пальцах, можно и с ней потягаться. Главное – скрытно добраться до могилы, а там посмотрим, кто кого. Магистр пошёл в обход, медленно–медленно, замирая перед каждым следующим шагом, плавно перенося тяжесть тела с опорной ноги на ходовую, нежно отводя ветки с дороги. Ни хруста, ни шороха. Старуха застыла чуть справа, слившись с громадным, в человечий рост, пнём. Серьёзный противник, опытная гадина. Волк её бы не учуял, чуткая рысь не заметила бы, а я вижу, сила обручья со мной. Даже чувствую, как она узелки на заговорённой верёвке перебирает. И меня не слышит, это радует. Идти становилось все тяжелее, плечи, руки, ноги налились свинцовой тяжестью. Магистр пошатнулся, опустился на четвереньки. Ползти пока получалось. По склону, испещрённому пятнами лунного света, пришлось ползти уже на брюхе. Казалось, что с тех пор, как обнаружилось присутствие супротивницы, прошло Ний знает сколько времени, в какие–то моменты Магистр удивлялся, что ночь все ещё не кончается. На самом деле он полз быстро, по–ящеричьи, но помутившееся зрение показывало одно и то же – голубые пятна лунного света, тёмные лапы елей, мшистый, старый бурелом. В ушах нарастал звон, и далёкий голос запевал назойливый заговор, гвоздями вбивал в мозг каких–то золотых коров и птиц летавых, помнится, было что–то такое в докторской Смирнова по верованиям угрских племён… Сволочь бабка! Неужели остановит, мерзкая, неужели не доползу? Яндова увидела Магистра, отделилась от пня и неровными кикиморьими шажками, паучком–паучком, побежала к распластанному у самого могильного камня, пригвождённому к сырой земле телу. В руке приближавшейся колдуньи истерически ярким бликом сверкнул нож. Ох, если она сейчас добудет каплю моей крови, прощай все! Велес!!!! Силы!!!! Дай силы дотянуть дрожащую руку до камня. Ний!!! Ний и Чернобог!!! Подземным царством заклинаю, силы мне, каплю одну, а потом хоть все заберите!!! Старуха в чёрном комбинезоне не добежала до бессильного тела под скомканным чёрным плащом каких–то десяти шагов. Рука лежащего вынырнула из широкого рукава, сжатый кулак упал на могильный камень и распластался ладонью. Из–под пальцев полыхнуло. Магистр сел, откинул со лба насквозь мокрые от пота волосы. Визгливый хохот вырвался из искривлённого в бешеной гримасе рта и резко оборвался. Над лесом пронёсся громкий, как товарный поезд, порыв верхового ветра, посыпались с деревьев сучья. Над ноздреватой поверхностью могильного камня возникла качающаяся, как от боли, фигура. Старуха, наткнувшись на невидимую стену, остановилась, начала суетливо ощупывать преграду руками, торопливо принюхиваться, разыскивая щель, в глазах её плясало безумие, с прикушенной губы ползла чёрная капля.

– Здравствуйте, Татьяна Афиногеновна, – сухо произнёс Магистр. – В такой час ведьмы вашего возраста должны отдыхать… Позвид, именем Ния!!! Убери эту тварь!!!

Фигура над камнем наливалась кровавым цветом, проступили чёрные ямы на лице, в глубине их вспыхнули зеленые огни глаз. С юркостью ползущих змей выросли хрящеватые, крупные уши, из головы полезли пряди сиво–бурых волос, зазмеились по плечам, упали на почти покрывшуюся мышцами грудь. В воздухе разлился сладкий трупный запашок, за миг превратившийся в тяжёлый смрад. Позвид был красив, даже проломленный лоб и тревожное пламя, плясавшее вокруг висков, его не портили.

– Убери её! – во всю силу лёгких заорал Магистр и вскинул руку. Из сжатого кулака ударил сноп зелёных лучей, потекли струи дыма. – Именем Ния!!!

– Именем Ния… – голос Позвида пересыпался кусочками костей. Призрак протянул набухшую чудовищными мыщцами руку, когтем откинул капюшон Магистра. Пальцы вздрогнули и отдёрнулись.

– Больно мне, – выдохнул.

От этого вздоха ели у подножья могильного холма покрылись инеем, а далеко–далеко за рекой взвыл в свирепой тоске какой–то одинокий волчище.

– Ох, больно, – выдохнул ещё раз, и кольцо инея, расширяясь, поползло захватывать лес. Бабка в комбинезоне, шатаясь как пьяная, спотыкаясь о корни, брела прочь, в заиндевелую чащу. В воздухе хрустнуло, словно сломали кость, и Позвид исчез, как не было. Магистр усмехнулся вслед бабке Яндове, провёл ногтем чёрточку на обледеневшем камне. И достал из заплечной сумки кошку…

***

Даже домовые, которые видят восемь тысяч четыреста тридцать один оттенок серого цвета, завидуют зрению волколаков – такое оно удивительное. И кикиморы, способные водить хороводы вокруг охотящегося за ними колдуна и при этом оставаться незамеченными, при виде оборотня не прячутся – бесполезно, будь что будет. Варнак видит все.

Звёздное небо смотрело на землю. Ночь таяла и кружилась, сны плясали, как бабочки, над недвижными людьми и животными. Он спал, как все, и видел что–то очень людское – кажется, девушку, снимающую туфли, чтобы сполоснуть ноги в ручье, как вдруг прозвучало: «Аренгха!!! Аре–е–енгха!» Издалека, еле слышно, но и этого было достаточно. Во всей Вселенной только Хозяин знал его тайное, сокровенное имя, и он звал. Издалека, с тоскливой слабостью разбуженного тяжелобольного, но звал. И не было уже времени, чтобы хоть зубы стиснуть покрепче перед ослепительной болью превращения. Зов прозвучал ближе, оглушительно терзал быстро заостряющиеся уши, тупой болью пульсировал в вытягивающихся когтях.

Он вымахнул из окна, не таясь, промчался по деревенской улице. Зов бился в голове, но уже можно было понять, откуда он прилетел. Оборотень стрелой мчался по ровной, как тетива, прямой, то снося, то перескакивая какие–то, совсем не важные сейчас, препятствия. «Арееееенгха-а!!!» Метнулась из–под лап, истошно взвизгнула насмерть перепуганная шавка. Не скосив глаз, он увидел, как внутри неё судорожно сжимается сердце. Кровь, пылая рубиновым светом, бежала по тысячам сосудиков, он видел их все. Собака была похожа на ярко–алый куст. А ещё на рисунок в анатомическом атласе на стене кабинета биологии, он любил рассматривать рисунок, потому что Тамара Павловна вела очень скучно. Кровеносный узор побольше, обведённый лиловым, насквозь прозрачным контуром тела, спал на сене, в тракторной тележке у обочины. Сердце было крупнее собачьего и билось медленнее – человек не чуял, кто рядом.

Высоко–высоко в небе мигает ещё одно сердечко, видно, как ритмично пульсируют вены внутри машущих крыльев.

«Аре–нгха!!!» Лапы рвут землю, летят комья грядок, клочья ботвы, ночь летит навстречу… Скользнул над фиолетовым от яда крупным грибом бес из небольших. Летел недолго рядом, улыбался сухим личиком, отхлёбывал из козьего рога. Волколак походя откусил голову зазевавшейся гадюке – медленно прянула с дороги, реакция плохая… По переулкам и оврагам разлетались десятки перепуганных сердец и тел – спасались, почуяв смерть, мелкие звери. Отскакивали с дороги какие–то мелкие свиномордые, без крови внутри, невидимые для всех, кроме него. На темно–зеленом небосводе антрацитовым светом горели чёрные звезды, отражаясь в кроваво–бурой реке, кишащей жёлтой рыбой.

«Аренгха!!!!» Когти вспахали берег, он едва успел затормозить передними лапами, фонтан песка осыпался в реку. Отвратительный, душный запах воды ворвался в ноздри, заворочался в глотке. Перед ним колыхалась, катилась куда–то невыносимая вода. Река не обращала на него внимания. Река не даст ему пройти.

«Аре–е–нгха!» Он взвыл, взвыл в ледяном отчаянии. Потом решил, что обманулся. Новая волна зова накатила и распластала его как лягушку. Зрение померкло, небо на миг стало бархатно–синим, а звезды – белыми. Случилось невозможное. Хозяин звал с дальнего, недосягаемого берега. Из чёрного водоворота давних времён всплыло: люди в кольчугах крутят лапы ремнями, привязывают к согнутому дугой до земли дереву. Он рвётся, он на секунду высвободил пасть и оторвал кому–то кисть руки, но его бьют и бьют, крутят и вяжут. Он примотан к вершинам двух согнутых стволов, люди отпускают деревья. И сразу – вспышка, и они с Хозяином уходят в лес, переступая через разбитые в щепу стволы, оставив неприбранными трупы. «Аренгха», – говорит Хозяин холодным голосом и уходит в свою людскую деревню. Даже от этих распрямляющихся деревьев не было так больно. Река должна пропустить его! Ему надо успеть на зов!

Зеленые искры водопадом осыпали шкуру, язвили, как злые пчелы, и Зов звучал все сильнее, обжигая, сводя с ума.

Он метнулся к воде и отпрыгнул, будто ошпарили, стальным суровым блеском сверкнула волна. Мать–река караулит, Мать–река легла неприступною гранью, так всегда было, и так будет. В смертной тоске он заметался по берегу, мокрый песок кусал лапы. «Что делать, что делать, Хозяин?!»

В людских логовищах – ни огонька, спит мёртвым сном селище, дворовые псы одни только не спят, притихли, чуют близкую гибель. Вонючая бочка брошена у воды, пустые челны качаются на привязи.

Доски мостков затрещали под ним и просели, удар лапы, как бечеву, порвал железную цепь. Носом толкнул тяжёлую посудину от мостков, на быстрину. И прыгнул. Мать–река закачала «казанку», как прежде качала славянские лёгкие челноки. Где–то далеко, выше по течению, рукотворное море спускало воду, и оживающее течение с каждой минутой набирало силу, волокло лодку с воющим пассажиром прочь от берега, на корабельный фарватер. Иду, Хозяин, иду–у–у!

Он что–то сделал, но никогда не вспомнит – что, потому что очень кружится голова… Кажется, куда–то нужно нести сахар. Открыв глаза, он увидел, что опасный прыжок удался. Звезды снова стали такими, как были от века, – чёрными. Чёрные звезды кружились в удушливой сырости, его несло, несло, несло. Он стоял, упираясь скошенным лбом в вонючий металлический борт, за которым в опасной близости плескалась вода, и страшней этого звука не было ничего.

«Аре–е–енгха!»

– Я иду, Хозяин!