Текст книги "Обручье"
Автор книги: Александр Георгиев
Жанр: Детские детективы, Детские книги
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)
Глава 28. Сказки бабушки Татьяны
Пояснительные выражения объясняют тёмные мысли.
Из сочинений Козьмы Пруткова
Архаическое мышление выстраивает чёткую и устойчивую цепочку ассоциаций от явления к образу.
А. Мартынов. Археология
Нянечка Арина Родионовна проверила, плотно ли задвинуты шпингалеты на оконной раме, и погрозила девочкам пальцем.
– Вот я вас! Завтра Кольку–плотника позову, пускай заколотит. Это что ж такое удумали – середь ночи через окошки сигать? Сорок лет при больнице состою, сроду такого сраму не было! Ну ладно, когда ребята фулюганничают, они испокон веку все озорные, а и вы туда же? Ить тут не то что руки–ноги, как только головы свои бестолковые не посворачивали? Чего глядишь? Тихонькой притворялась, ух!
Лиска виновато потупилась. Правая рука у неё действительно висела на перевязи, как сломанная. Хотя на самом деле перелома нет, просто нянечка об этом не знает. Рука отнялась, повисла плетью, когда тяжёлый жертвенный нож расколол обручье. От кисти до плеча словно ток пропустили, от боли девочка упала ничком и едва не потеряла сознание. Но тут хлынул ливень, и боль сама собой рассосалась. Сведённые судорогой пальцы разжались – и перестали слушаться, как Лиска ни старалась, она не смогла шевельнуть даже мизинцем.
Сперва Лиска испугалась, потом до неё дошло, что она, пожалуй, легко отделалась. Несокрушимо твёрдый минуту назад, жертвенный клинок выглядел так, будто лет пятьсот пролежал в сыром подвале. Отточенное до остроты бритвы лезвие было изъедено дырами и пятнами ржавчины.
Испугаться вторично Лиска не успела – нужно было срочно оказывать помощь «тяжёлым» пострадавшим – лежавшей без памяти Марго и Мите Байкову. Участковому опалило лицо, чудом не зацепив глаза, сожгло половину кителя и расплавило пряжку ремня. Митя мужественно терпел боль. Он не издал ни стона даже тогда, когда его укладывали на спешно сооружённые под руководством профессора носилки и тряской рысью тащили через лес к шоссе.
Продолжая ворчать, нянечка удалилась. Катька немедленно выпрыгнула из кровати, выглянула в коридор.
– Ушла. Ой, вон Вася! И Ботаник с ним, надо же, его уже из палаты выпустили! Эй, идите сюда, к нам!
– К вам правда можно? Может быть, Лису ещё нельзя беспокоить? – спросил за дверью голос Ботаника. Лиска улыбнулась – бывший оборотень видел Катьку насквозь. Интересно, он всегда был такой проницательный или это последствия недавних трансформаций?
Она позвала:
– К нам можно! Заходите, я давно уж не сплю.
Вася с Ботаником чинно вошли в палату и водрузили на тумбочку между кроватями две коробки гранатового сока и великанских размеров плитку шоколада с орехами.
– Профессор велел вам передать. Говорит, доктор нам всем рекомендовал гранаты, мёд и орехи – чтоб кровь быстрей обновлялась. МВ и мёд купил бы, но Байков ему сказал, что не надо. У его родственника своя пасека, он к вечеру обещал в больницу целый баллон доставить.
Лиска покраснела. Как они теперь будут смотреть в глаза профессору, после всего? Заподозрить хорошего человека, руководителя экспедиции, в ужасном преступлении, бить костями и палками по голове, связать шлангом… а ведь он нам сделал столько доброго! Ужас!
– Ну ладно, ну ошиблись немного, не того заподозрили, с кем не бывает! – воскликнула Катька, которая уже потянулась к шоколадке. – Между прочим, участковый тоже профессора подозревал. Ты ешь шоколад, Лисенция! Соку тебе налить?
– Тогда уж всем. Лёше вон наверняка новая кровь не помешает.
– Да я уже им обпился, Михаил Вадимович мне три коробки персонально вручил. Он, кстати, просил передать, что на окончание раскопок мы вряд ли успеем, но на занятиях в колледже он нас всех осенью ожидает. И Лиска чтоб обязательно приходила, не сомневалась.
– Выходит, МВ нас простил?
– Нормально, Лис, – успокоил её Вася, – я уже за всех нас извинился.
– А он?
– А он мне руку пожал и сказал так серьёзно, что при подобных обстоятельствах от ошибки никто не застрахован. Обстоятельства дела слишком фантастичные, да и Магистр, как мог, старался, отводил от себя подозрения.
Сделавшая глоток Катька поперхнулась соком, подруги быстро переглянулись. Магистр… обеим одновременно представилась танцующая на камне Марго с распущенной гривой волос…
– Вась, а как… с ней? Ты не в курсе? – Катька не уточнила, кто такая «она».
Вася кивнул.
– Доктор говорит, плохо. Её сильнее всех зацепило, а как лечить – непонятно.
Ребята помолчали. Лиска рассеянно наматывала на палец здоровой руки прядку волос. Она вспомнила – там, у холма, Магистр поминал ту славянскую девушку. Может, Марго тоже видела «сны»? Только другие.
Лиска тряхнула головой.
– Пошли!
– Куда?
– Навестим её. Ну да, да, и нечего смотреть на меня как на идиотку, Кать! Я хочу навестить Марго!
– Она права, Кать, – внезапно сказал Вася, – пошли.
– А если в палату не пустят?
– Пустят. Мы объясним доктору.
***
Тёмные от пота волосы Марго разметались по подушке, лицо, в котором не осталось ни кровинки, казалось выточенным из мрамора и смертельно прекрасным. У Лиски даже дыхание перехватило. Неужели это Марго, похожая на засушенную воблу в очках придирчивая мэнээска?
Ребята в растерянности стояли у обвитой разноцветными проводами кровати, пластмассовые датчики десятками облепили руки и грудь Марго.
– Неужели это она? – прошептала Катька. – Глазам не верится. И чего ей надо было?
– Чего надо, чего надо? Того, чего всем людям нужно, да не каждому в руки даётся!
Вздрогнув, все обернулись. На пороге стояла знакомая высокая старуха в тёмной одежде, в лиловом платке.
– Ведьма! – ахнула Катька.
Ботаник застыл, зато Вася резко шагнул вперёд, загораживая собой девчонок.
– А и что за печаль, коли ведьма? – спокойно отозвалась бабка, никак не реагируя на воинственный Васин вид. – Ведьма – оно от слова «ведать». Вы–то сами, поди, студенты? Тоже – побольше ведать хотите, все науки превзойти.
– Но это нормальные, добрые науки! Мы чёрной магии не обучаемся! – возмутилась Лиска.
– Наука, девонька, ни злой, ни доброй не бывает. Знание – оно ведь как топор либо молоток: можно им дом построить, а можно чужую голову проломить. А можно и свою. В чьи руки попало, тем и обернётся.
Бабка прошла в палату, опираясь на клюку, внимательно оглядела распростёртую Марго.
– Простите! – Вася наконец опомнился. – А что вы здесь, собственно, делаете? Или вы считаете, что то, чем пыталась заниматься она, у вас получится лучше? С большей пользой для человечества?
– Я‑то? Да вот, племяшку непутёвую навестить пришла. Доктора–то в её хвори сами нипочём не разберутся, а деревенскую баушку слушать им учёность не позволяет.
Бабка сокрушённо покачала головой, а у ребят от изумления языки отнялись. Марго – племянница этой старухи?
– А что касаемо пользы, – невозмутимо продолжала бабка, – так я ведь ведовство своё не в канаве подобрала, не украла – мне его моя бабка заповедала. А ей – её бабка… И обручье то, которым племяшка моя, от великого ума, колдуна поднять вздумала, мне от бабок–прабабок передано. С незапамятных времён хранилось, не во вред людям – оберегом от чёрного морока, оно и заговорам, и отварам целебным лишнюю силу давало. Теперича все, я уж Митьку–участкового пытала–пытала, нельзя ли мне его назад возвернуть – нельзя, говорит. Вещдоки, мол, частным лицам не возвращают.
– Постойте, бабушка. При чем тут вы? – вскинулась Катька. – Обручье Лёша из реки вытащил! Ботаник, чего стоишь – подтверди!
– Это другая половинка, Кать.
– Верно догадался.
– Так вы хранили вторую половинку магического обручья? И отдали его ей? Значит, мы из–за ваших родственных вась–вась все чуть не погибли?! Да как вы… – Катька готова была лопнуть от возмущения.
– Остынь, егоза. – Старуха притопнула. – А ты, Алиса, утихомирь подругу, ты–то, чать, поумней будешь! Своей головой смекните – неуж отдала бы я силу такую, да в неверные руки? Скрала у меня его Ритка, вот как со студенками тогда приходила, так и скрала. Я‑то, старая, сразу не сметила, поздно хватилась, когда уж не остановить её было. Хоть и пробовала, ох, пробовала…
Старуха опустила тёмную от загара ладонь на мраморный лоб Марго, что–то пробормотала, и горячечное дыхание мэнээски успокоилось, грудь стала подниматься ровней, плотно сомкнутые ресницы дрогнули.
– Ой. В себя приходит… – изумилась Катька.
– Ш–ш–ш! Говорить стану – не шуми, спугнёшь. Любо – присядь, слушай да молчи. Не любо – вон те дверь.
Все сделали вид, что про дверь не расслышали.
– В некотором царстве, в некотором государстве жил царь, и была у него дочка–краса, и вышла она на возраст. Да только стал царь примечать: занедужила что–то царевна, с подругами по саду царскому не гуляет, на женихов не заглядывается, золотые яблочки не рвёт. Допоздна в своей горнице свечу жгет, поутру встаёт бледнёхонька, солнцу ясному не рада. Царь это дело сметил, выставил сторожей вокруг дворца, день и ночь караулили, так что и птица мимо не пролетела. Восемь воронов да воробьёв без счёту подбили, ан боле никого не заметили. А царевна пуще невесела.
Кликнул царь клич: кто вызнает, что за хворь точит царевну, да вылечить её сможет – тому награду дадут богатую. А кто объявится, да не совладает – казнят того лютой смертью. Однако никто охотником не объявился, и затужил царь. Вот раз приходит во дворец солдат, я, говорит, берусь исцелить царевну. Перво–наперво надо мне у её покоев на часах ночь простоять.
Царь согласился. Встал солдат под окошком на карауле. Ночь настала чёрная, звезды высыпали частые, солдат и давай со скуки их считать. Считал, считал – сам не приметил, как заснул.
Что тут делать? Царь поутру сильно осерчал, однако дал солдату второй раз попробовать.
Вот стал солдат под царевнины окна, стоит, крепится, не присядет, на звезды и не глядит. А ночь тихая настала, только где–то сверчок цвиркает. Стал солдат со скуки сверчка слушать – да и сам не заметил, как заснул.
Тут уж царь и вовсе разгневался. Ежели, говорит, и на третью ночь попусту простоишь – быть тебе на плахе!
Затужил солдат, закручинился, да и пошёл на село, к бабке–знахарке совета спрашивать.
Дала ему бабка две горошины. «Ты одну горошину за пазуху положи, а вторую, как придёт время, глотай разом да бейся о сыру землю».
Подивился солдат, ан другого совета не даёт знахарка–то. Вот встал он в третий раз под царевнины окна. А ночь настала чёрная, начал солдата сон донимать пуще прежнего. Вспомнил он про бабкин совет, сунул первую горошину за пазуху. Начала его та горошина печь – хоть стой, хоть пляши, жжёт – не унимается. О полночь полыхнули в небе зарницы небесные, и слышит солдат скрип. Глянул – отворила царевна окошко, обернулась серой совой и прочь полетела. Смекнул солдат, быстрей проглотил горошину, грянулся оземь и стал бурым филином, за царевной вслед полетел.
– Не врубаюсь, о чем это она? – шепнула Катька Лиске на ухо. – Я думала, она заговоры читать будет, а тут?
– Тихо ты. На Марго глянь!
Взгляд широко раскрытых глаз Маргариты на секунду скользнул по лицам девочек и, как притянутый магнитом, вернулся к бабке.
– Долго ли, коротко ли летел солдат, низко ли, высоко – про то мне не ведомо. А только видит – посередь леса дремучего гора, а под горой – погреб железный.
Сова обернулась царевной и в погреб спустилась. Ударился филин оземь, обернулся солдатом и за ней следом пошёл. Видит – на столбе каменном, на семи цепях чугунных, на семи затворах железных, висит Кощей.
Говорит Кощей царевне: «Помоги мне, красна девица. Отвори затворы чугунные, отопри цепи железные. Ключ–то у твоего батюшки за изголовьем висит. А я тебя за то царски пожалую. Прежде сулил я тебе казну несметную. Были во дворце моем каменном семижды семь сундуков с каменьями самоцветными – кабы ты меня ослобонила, все твоё сталось бы. Вдругорядь посулю я тебе слуг своих верных. Были у меня в слугах звери лесные лютые – коли шепнул бы я тебе слово верное, тебя, как меня, слушать стали бы».
Говорит Кощею царевна: «Ты, Кощей, хитёр, да я тебя хитрее. Ключ–то, что от замков твоих железных, я давно у батюшки другим подменила, ему–то и невдомёк. А и ты меня, Кощей, не обманешь. Не сули ты мне казны самоцветной, не сули слуг верных. Дай ты мне сперва одним глазком в книгу чёрную поглядеть, что в твоём дворце за семью запорами была запрятана. Кто в неё глянет – тот всю премудрость колдовскую враз узнает, и будут его слушаться и звери лесные, и твари болотные, и сам царь мой батюшка у меня конюхом на посылках будет!»
«Ин ладно, – говорит Кощей, – да только та книга в столбе каменном замурована, растворить её цепи да затворы мешают. Отопри затворы – а я, словом своим верным, Кощеевым, клянусь, расплачусь с тобой честь честью».
Растворила царевна затворы железные, отперла засовы чугунные, встал Кощей, и пали с него цепи, как не было.
«Ай, спасибо тебе, дочка царская, – говорит, – уж теперь–то я по свету погуляю, уж я пролью живой кровушки, вдоволь попорчу людские души. А и тебя, царевна, первой пожалую. Прежде у меня, Кощея, вкруг дворца тын высокий стоял, а на том тыну – головушки молодецкие. На одном только колу головы не было… Прежде мне, Кощею, никто и перечить не смел, а ты наравне со мной встать вздумала, книгу мою каменну читать возжелала. Ин ладно».
И раскрыл Кощей столб каменный, а в том столбе, видит солдат, на поставце – книга чёрная.
«Теперь гляди, – говорит Кощей, – быть твоей голове на последнем колу. Того ты, царевна премудрая, не спознала, что в книгу ту укрыл я душу свою чёрную. И кто живой в неё взглянет – не жить тому на белом свете».
Всплеснула царевна руками белыми, бежать хотела, но приросли к полу ноги резвые. Тут бы ей и конец – но тут солдат вскинул ружьё железное и послал пулю верную. Да не в Кощея послал – в книгу чёрную. Раскололась книга, и сгинул Кощей. Пала царевна на землю, выжгла ей черна книга ясные очи.
– Марго ослепнет? – в ужасе ахнула Катька, позабыв, что велено молчать.
Ребята от неожиданности подпрыгнули. Теперь старуха их точно выгонит.
Татьяна Афиногеновна медленно повернулась, глянула сквозь Катьку мерцающими глазами и нараспев произнесла:
– Кабы знать, сколько она в той книге подглядеть успела. Ежели мало – может, и оклемается душа её, вновь зрячей станет. Про то мне неведомо…
Бабка тяжело поднялась, нашарила свою палку, заменяющую ей клюку, и побрела из палаты прочь.
Все, даже Катька, сидели молча, оцепенев. В палате после Татьяны Афиногеновны остался слабый запах дешёвых папирос и летних трав. Первой шевельнулась Марго. Она медленно поднесла к щеке бледную руку, смахнула катившуюся к подушке слезинку и вновь потеряла сознание.
***
Ботаник сорвался с места и опрометью выскочил из палаты.
– Лёш!!! Лёша!!!
– Лис, ты понима… – Катька, не договорив, вскочила и бросилась за подругой. В палате Ботаника не было. Пробежав взад–вперёд по коридору, они в растерянности остановились, и тут, наконец, увидали Ботаника. В окно. Он стоял на другой стороне улицы, под чахлым тополем. Чёрная бабка положила руки на его плечи и смотрела в лицо.
– Эй, вы! – завопила Катька, пытаясь нырнуть в окно рыбкой, но чьи–то руки схватили её. Рот зажала чужая ладонь. Катька вырвалась, развернулась – и оторопела.
– С ума сошли, Лис? Вась?
– Тише. Молчи. Они о чем–то важном говорят.
Катька оглянулась, и всю её боевую сердитость как ветром сдуло. Даже отсюда видно было – Ботаник глядит на старуху, как житель захваченной врагом деревни на летящую с пригорка конницу освободителей. Вот что–то спросил. Кивнул, улыбнулся и глубоко вздохнул. Ведьма пригнула голову Ботаника, пошептала ему на ухо и заковыляла к автобусной остановке. Лешка недвижно, погруженный в себя, стоял один под тополем. Постоял, встряхнулся, как вылезшая из воды собака, и пошёл к больнице. Ребята, толкаясь, выскочили на лестницу. Первая успела Лиска. Глаза у Ботаника были на мокром месте.
– Лёш, ты об ЭТОМ её спрашивал?
– Понимаешь, я подумал: кому, как не ей, знать…
– Ну не тормози же ты!!! – взорвалась Катька. – Что она тебе говорила?
– Это кровь. Это как сепсис. Ну помнишь, Лис, когда Марго обручье у меня из руки выхватила, я оцарапался? Вот и все…
– А теперь? – Лиска не сдержалась, спросила и почувствовала, как холодеют от страха руки и коленки. Что ей ответит Лёша? Что ему пора возвращаться в лес и больше они не увидятся никогда?
– А теперь – все. – Ботаник уткнулся лбом Лиске в плечо. – Все, понимаешь, Лис, все! Татьяна Афиногеновна уточняла у Григория Андреевича, сколько чужой крови в моем организме после переливания. Она, как специалист, уверена: я утратил способность к превращениям. Конечно, полная замена крови исключила бы вероятность рецидива наверняка, но Татьяна Афиногеновна считает, что без этого можно обойтись. Говорит, я вообще неплохо инфекции сопротивлялся, в принципе мог бы куда больше всяких… дел наворочать. А теперь – исключено.
– Как просто… И как хорошо. Вот кабы не этот кабан–убийца…
– Он не убийца! Извини. Понимаешь, Лис, кабан не мог не вступиться за… за меня, а потом… потом он просто потерял над собой контроль, у кабанов это бывает часто. И Вакса тоже не могла не вмешаться. И совы, и мухи, и вообще – любое живое существо. Кроме человека. Животные чувствуют, что люди, забивающие оборотня колами, что–то нарушают во вселенском равновесии. Животные – чувствуют, а сами люди – нет! Раз нарушат, два нарушат – по мирозданию пойдёт трещина. А животные в этом мироздании живут. Они просто защищают свой дом, понимаешь? По глазам вижу, что не совсем. А я понимаю, всей шку… кожей!
– После того как побывал в этой шк… коже?
– Да. Но кроме этого, никаких последствий! Возможны осложнения на мозг, но ведь это чепуха, правда, Лис? Настолько ли необходим живому человеку мозг?!
– Да, Лёш. Сердце всяко нужнее.
Глава 29. Височное кольцо
Ничто существующее исчезнуть не может – так учит философия, и потому несовместимо с Вечною Правдой доносить о пропавших без вести.
Из сочинений Козьмы Пруткова
Этнографическим признаком кривичей в инвентаре курганов с трупоположениями служат браслетообразные завязанные височные кольца.
О. Николаев. Вопросы славянской археологии
Дверь опустелой избы захлопнулась.
– И далеко ль ты с семейством наладился? – ехидно поинтересовалась Костромонь. – Никак тоже за море собрался, вслед за детьми Будимировыми? Не по годам тебе, с сивой–то бородой да с детьми малыми, по свету шататься!
Бобрец мрачно забросил на телегу сундук с рухлядью, обтёр обильно потёкший по вискам пот. С той ночной битвы с колдуном он и спустя три месяца толком не оправился, не вошёл в прежнюю силу. На верх сундука, сверкая босыми пятками, сразу полезла бобрецовская мелюзга – конопатый Вилюйка и сестрёнки–погодки Калинка и Баска.
– На Сареве сядем, у Косой горки. Мы от рода не отходим, обиды здесь держать не на кого. Однако и виноватиться нам с Догодой перед людьми не за что. Ежели род одно порешил, а мы своей волей приговор нарушили – так ты, баушка, сама ведаешь, против какого ворога Будимир за весь род вышел. Не совладать бы ему в одиночку.
– Ведаю, соколик, ведаю. – Костромонь вздохнула. – Да ведь людям–то не втолкуешь. Колдун проклятый не зря тут сотню зим небо коптил, страх–то – он как порча: раз заведётся, спроста не вытравишь.
Костлявой ладонью старуха потрепала по плечу заплаканную Славу, качавшую на руках меньшого сына.
– Ништо, Славушка. Я нонеча ночью на воду глядела – будет вам на новом месте удача, обживётесь славно. От нашего–то селища следа не останется, а ваш выселок ещё триста лет простоит, а может, и подоле. Ещё и Бобрецами зваться будет, поди–ка.
– Скажешь ты, баушка Костромонь…
– Ну, что сказала, то и сказала, какой с бабушки спрос… А за мужа, Славушка, не убивайся, пои его три седмицы взваром малиновым да костюн–травы, и выйдет хворь колдунова из него вон, следа не останется. А старшой у тебя и так – молодец молодцом!
Бабка погрозила Догоде:
– Про то, чтоб в княжью дружину утечь, ты, паря, и думать не моги! Я тебя знаю! Хватит, нагеройствовал, и без того девки в округе все ровно с ума посходили, на других парней и глядеть не хотят! Любую замуж позови – бегом побежит!
Догода покраснел и невольно оглянулся на молчаливую толпу сородичей, где в стайке подруг стояла синеглазая бабкина внучка Бусина. Старуха приметливо усмехнулась.
– Ну, скатертью вам дорожка, доброго пути.
Бобрец поклонился родичам, взял лошадь под уздцы. Слава и малыши, обернувшись в телеге, махали руками. Догода пошёл за телегой, рядом с ним Ярун и ещё несколько парней – помочь Бобрецу срубить избу до ночи.
– Эх–ма, – вздохнул вслед отъезжанам старый Желя, – пустеет род. Вот оно как обернулось–то. Ишь ведь, проклятый колдун, а?
***
Вася смотрел, как лёгкий ветер пересыпает по аллее солнечные зайчики, и пытался сообразить – то ли сами зайчики не жёлтые, а ярко–оранжевые, то ли просто начинает краснеть листва на деревьях. Дело к вечеру, так что, скорее всего, солнце красное, но с другой стороны, на дворе сентябрь. Вася не успел додумать – и листья и зайчики внезапно исчезли, стало темно. К глазам прижались тёплые ладошки.
– Катя! – Вася обрадованно обернулся. – Наконец–то! А я тут сижу, думаю, может, у вас сегодня занятие отменили.
– Ну вот ещё! Я же не совсем бессердечная, я бы тебе позвонила. – Катька тряхнула непросохшими волосами. – Просто подзадержалась маленько, отрабатывала технику погружения. Когда ныряешь, надо обязательно продуваться, а у меня не выходит, сразу смеяться тянет. Придётся завтра дополнительно днём позаниматься, я договорилась.
– Днём? А как же семинар по неолиту? Загибать будешь?
– Ой, ну почему сразу «загибать»? Я по времени вполне успеваю – после уроков поныряю часок и к началу как раз прибегу. Ну, может, минут на десять опоздаю. Подумаешь, криминал! И нечего на меня с немым укором глядеть, как тень отца Гамлета, тоже мне!
Вася вздохнул:
– Несерьёзная ты, Кать. Я понимаю, дайвинг, модное увлечение и все такое. Но неужели не жалко археологию бросать? Я понимаю, Ботаник – у него после летних раскопок все мировоззрение на 180 градусов перевернулось. Но он–то точно биологию насовсем выбрал, через полгода не передумает.
– Значит, по–твоему, я несерьёзная, – Катька возмущённо вздёрнула подбородок. – Ну и ладно, ну и иди тогда, куда собирался! У, зануда! Я ему такую идею хотела, а он. Отдай мою сумку!
Она попыталась выхватить ремешок сумки, но тренированный Вася успел среагировать.
– Не отдам, она же тяжёлая. Ну Кать, не кипи, я же так сказал, честное слово. Просто если ты из лицея уйдёшь, я… выходит, мы и на раскопки вместе не поедем больше?
Катька несколько секунд созерцала покаянное лицо Васи и решила сменить гнев на милость.
– Ладно уж. Так и быть – раз ты такой подозрительный, раскрою карты раньше времени. С чего ты взял, что дайвинг и раскопки несовместимы? А подводная археология? А? То–то же! Если Ботаник из какой–то там Волги, просто ныряя, вытащил такой артефакт, – Катька выразительно показала глазами, какой именно был артефакт, – представь, что можно обнаружить на дне моря! Даже Чёрного, не говоря уж о каких–нибудь тропических!
– Погоди, ты что – в экспедицию на море собралась?
– А почему бы и нет? Я в интернете смотрела, есть такие экспедиции на Чёрном море. Главное – нырять научиться! Между прочим, если ты действительно хочешь ехать в экспедицию вместе, тебе бы тоже не помешало дайвингом подзаняться!
– На подводные раскопки? – Вася ошеломлённо уставился на Катьку. – Ну да, это было бы здорово. Тем более что Вежецкое закрыто, на будущий год у нас только в городе копать будут, в старом центре. Но там слои от силы XVI–XVII веков.
– Вот! А на море – скифы, древние греки, да мало ли кто ещё! Можно будет и Лиску затащить в компанию!
– Лиска вряд ли соблазнится, она же у МВ по отдельному плану занимается. Профессор её не отпустит.
– Да, она у нас по арабам ударилась, – вздохнула Катька, – а жаль. Хотя… Вась, а арабов на Чёрном море найтись не может?
– На Чёрном вряд ли, разве что на Каспийском. Они по нему точно плавали. А потом, там же были свои мусульманские города, Шемаха например, её ещё Святослав осаждал…
– Так что ж ты молчал? Решено, едем тогда на Каспийское! Как оно раньше называлось, Аль—Хазари? Не может быть, чтобы на нем археологи не работали!
Вася задумчиво кивнул.
– Пожалуй. Надо собрать информацию, списаться. Может, до весны что–нибудь и организуем. А в подводное плавание ваше я, пожалуй, и правда запишусь…
– Васька, я тебя люблю! – Катька порывисто чмокнула его в щеку и всплеснула руками: – Ой, ну какая же я растяпа! Я ведь тебя с днём варенья не поздравила, ты меня своими разговорами совсем с пути сбил! Сперва подставляй уши! И – р-раз! И – два! У-у, какие красные сделались… а теперь – держи! Сувенир!
Она торжественно извлекла из сумки шуршащий свёрток. Покрасневший от удовольствия Вася развернул – и вздрогнул.
– Ох, Катя…
На новенькой ярко–красной футболке чётко пропечатался след громадной когтистой лапы. Точь–в–точь такой, каким его срисовала Лиска этим летом, на берегу Сарева омута.
– Главное, никто же не догадается – только мы, что к чему, знаем! – весело сказала Катька.
***
– Вот такая она, сентябрьская ворожба, на последнюю седмицу. Ладо все пути до времени, до весны красны, закрывает. Ущучила ли, Яндова? Все ль ясно?
– Не все, бабушка Яндова, – угрюмо ответила девочка, исподлобья уставившись на бабушку Татьяну. Темно–карие глазёнки смотрели испытующе, тянули душу по капле. Под закатным солнцем фигурка двенадцатилетней сопливки была как из меди литая.
Ишь, месяц как у меня живёт, а какую волю забрала… Будет из неё толк, будет, не прервётся нитка–то.
– Ой, не все. – повторила девочка. – Те три капли восковых, чёрные, – что они?
Татьяна Афиногеновна ответила не вдруг, сперва папиросу раскурила да мысли с боку на бок поваляла. Девочка ждала – и ресница не дрогнет, как статуя. Видно – пока не ответят, так и простоит камень камнем, с места не стронешь.
– Хитрая ты, милая. Понять – поняла, а хочешь, чтоб я все словом своим оказала. Ин будь по–твоему. Помру я через три года–то, потому и капель три, так ли? И останешься ты, Настена, одна на свете белом имя Яндовы носить, как от века положено. Не глупая, справишься. Избу на тебя уж оформила. К отцу с мамкой только не возвращайся, запьёшь при них.
– Не боись, не возвращусь, – буркнула Настена. – Не как она, поди.
Татьяна Афиногеновна, прищурившись, поглядела, про кого это внучка нехорошо сказала. Закат окрасил алым кресты бобрецовского кладбища, слепил глаза, играл на влажной траве. Вдали брела, пошатываясь, одинокая фигурка. Доплелась до могилы Антона, уселась, покопалась в мешковатой сумке. В руках у бабы блеснул стакан.
– А ты не суди Гальку, не суди. Горяча больно, – строго сказала старуха девочке. – Мало ли, что третий уж месяц сюда таскается да пьёт? Видать, не просто так жила с Тохой–то, эх… А ты себя б не позорила, а лучше попробовала бы. Ну-к, сходи…
Настя ещё раз зыркнула исподлобья и пошла к скрюченной на могиле женщине. Подошла, положила на плечо руку, в лицо глянула. Малое время поговорила и вернулась.
– И чо? Достала её или как? Отворотишь её от вина–то?
– Отворочу, она и сама не заметит. Только не седня, до первого снега подожду. Пусть отплачется, чтоб сердце не прогорело, а уж потом и отверну.
– Ну так пошли до дому. Холодает к вечеру, кости уж не те, ноют, – вслух сказала старая ведунья. А про себя подумала: «Умница, Настька–то, на лету хватает. Родовые способности – их никаким ремнём не выколотишь. Седня можно, пожалуй, и не учить её, пусть отдохнёт вечерок–ночку. Да и сама почитаю, давно уж за книжку–то не бралась. «Тысяча и одна ночь» все–таки, классика».
***
– Щит правосудия на этот раз не помог, но меч его по–прежнему обязан карать, – задумчиво повторил Митя, откладывая истрёпанный томик Конан Дойля в сторону. Луч заходящего солнца немедленно скользнул на страницу с описанием таинственной смерти мистера Блессингтона, словно тоже интересовался, что там такое случилось.
– Да, это верно, – вслух продолжал Митя внезапно осенившую его мысль. – Молодец автор, правду пишет! Даже Шерлок Холмс, и тот, случалось, терпел частичное поражение, столкнувшись с непреодолимыми обстоятельствами! Но духом не падал, а продолжал свой героический труд по искоренению английской и прочей международной преступности. Будем, значит, и мы продолжать… вот только что сказать профессору Троепольскому, который сегодня вечером наверняка опять будет звонить? Что обручье изъято, дело передано в ведение ФСБ и на этом компетенция сотрудника районного отдела УВД исчерпана окончательно? А ведь придётся именно так и сказать, вот что скверно.
Участковый Байков, за блестяще проведённую операцию по обезвреживанию преступника по кличке Магистр произведённый недавно в старшие лейтенанты, как всегда, не ошибся. Ровно через минуту замяукал звонок мобильника, которым Митю премировали по результатам того же дела. Интуиция не подвела – звонил Троепольский.
– Прошу извинить, товарищ профессор, но вернуть изъятый артефакт вашему университету никак невозможно. Дело забрали «наверх». Никак нет, Михаил Вадимович, начальник УВД области тоже не компетентен. Раз ФСБ заинтересовалось, пиши пропало. Они в последнее время, под маркой борьбы с арабским терроризмом, творят что хотят, – не сдержавшись, вздохнул Байков.
В трубке заговорили сердито и громко, Митя терпеливо пережидал, пока Троепольский изливал своё справедливое возмущение, он и впрямь чувствовал себя виноватым. Будь они неладны, эти федералы!
Наконец телефон замолчал, Митя сунул его в карман кителя и устало потянулся. Вон уж и солнышко село, надо бы сегодня лечь пораньше, завтра с утра ехать в Микляиху, разбираться с заявлением бывшего гражданина Иордании Ахмада аль-Аббаса, которого вся округа давно называет дедушкой Али—Бабой, о бесследном исчезновении с территории семейной фермы трёх баранов курдючной породы. Ничего, выясним, какие такие террористы решили шашлычком побаловаться. Напоследок Митя перелистал книгу, взгляд невольно зацепился за фразу: «На свете нет и не было человека, который посвятил бы раскрытию преступлений столько врождённого таланта и упорного труда, как я. И что же? Раскрывать нечего, преступлений нет, в лучшем случае какое–нибудь грубо сработанное мошенничество с незамысловатыми мотивами».
– Опять верно, – вздохнул Митя. – Однако, что я говорю? Это же «Этюд в багровых тонах», дело–то в итоге оказалось интереснейшее! А сколько потом других было, та же «Пёстрая лента», к примеру. Нет, прав, тысячу раз прав Конан Дойл – настоящие преступления ещё впереди! И мы их непременно раскроем! А профессору буду иногда звонить…
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
