Текст книги "Две жизни одного каталы"

Всесоюзный розыск

Интересный он человек – Шабан. Прост и одновременно очень непрост. Говорит так, словно ест непроверенную пищу – следит, чтобы каждое слово было тщательно разжевано. Впрочем, и мне, жизнью битому, это свойственно, – размышлял Сашка. Он почувствовал, что в черкесе живет нешуточная обида. Обида, пронесенная через десятки лет. На кого? Почему он вопросов никаких не задает? Вроде и не боится, но вот комнатку эту сдать не захотел. Привык, сказал, жить один без оглядки на кого-то еще, но тут же предложил поселиться «наверху» – на пасеке, значит. Ну и отлично, – рассудил Студент. Поживу. С мыслями соберусь.

– А ты не боишься помогать-то мне?

– Нет, – отвечал Шабан, – я же им сразу все расскажу. Всё, что про тебя знаю. А знаю я ровным счетом ничего и тебя настоятельно попрошу мне не говорить.

Вот такой интересный адыг. Жаль, что не хочет сдать, – уютная маленькая комната с чудными запахами. Он тут сушит свои травы. Вон они висят и дурманят ароматами. Потолок из некрашенного дерева – ощущение каюты старого парусника, только не качает. Где бы взять такой парусник чтоб уплыть темной ночью от всех этих ужасов и бед, вдруг упавших на мои плечи? С этими мыслями Студент погрузился в мысли о своем новом качестве разыскиваемого и незаметно задремал.

Если вам будут говорить, что жизнь человека, объявленного во всесоюзный розыск, кошмарна и невыносима, то вы поверьте – так оно и есть. Это правда. Советский союз не очень приспособлен для беспечного существования разыскиваемого – все эти прописки, регистрации, старшие по дому, по подъезду и прочие участковые превратят жизнь гонимого в сущий ад. Если сюда добавить отсутствие денег и расшатанную психику, то напрашивается вывод – лучше пойти сдаться. Психическое состояние для беглеца – дело наиважнейшее. Взять, к примеру, Стасиса Каунасского – он ходил под подпиской и однажды его вызвали в ментовскую. А на втором этаже там была прокуратура. Вот идет он с повесткой в кармане, вдруг видит рядом с воротами одинокий автозак стоит сиротливо. И видится ему отчего-то эшафот, хотя это вполне себе привычный ЗИЛ с отделением для караула, камерой да парой стоячих «стаканов». Вновь присмотрелся Стасис – и вновь в очертаниях машины увиделся ему зловещий эшафот. Сделал он тогда строгое прокурорское лицо, подошел и спросил, как бы читая незнакомое имя с бумажки, – на самом деле, просто повестку перевернул.

– Урбанес Стасис,1949 года рождения, у вас уже?

– Не, – говорит конвой лениво, приняв его то ли за мента, то ли за судейского, – его в два часа на арест представлять будут.

Кивнул Стасис одобрительно, пошел прочь, прочь, прочь… и так до самого до города Тбилиси, где и скрывался полтора года, пока не собрал бабла на прекращение дела. Но Стасис – это человек – улыбка, всегда на позитиве. Такие могут выжить и без денег, хотя в большинстве случаев рублики – это самое главное.

А вот Сафар Седой, например, как раз наоборот – желчный пессимист. В розыск его объявили в Кишиневе, он же пытался гаситься в Москве, но в итоге истрепал нервы, да укатил к себе в Орджоникидзе, где и живет тихонько, периодически отстегивая местным правоохранителям. Приходит розыскной запрос из МВД Молдавии – участковый покажет его Сафару, а на обороте карандашом напишет сумму. Вздохнет Седой, посмотрит на небо, на угрюмый нос старлея, на скошенные его глаза, да и полезет в мошну – отслюнявит денежку. И так несколько лет уже! Вообще же активный розыск осуществляется месяц или около того, затем вся надежда на областные адресные бюро, куда рассылаются сторожевые листки на разыскиваемого с указанием отдела, инициировавшего розыск. С этого момента все переходит в летаргическую фазу – теперь разыскиваемый сам должен засветиться. Сделать это можно по разному – попасть в вытрезвитель, зарегистрироваться в гостинице, купить авиабилет, либо проделать любое другое действие, требующее верификации личности. Простая проверка документов постовыми милиционерами обычно является финалом драмы под названием Всесоюзный Розыск. Какой нибудь сержант из лимитчиков неспешно звонит в адресное бюро УВД, представляется и зачитывает данные задержанного. И довольно часто в ответ оператор говорит, что такой-то находится во всесоюзном розыске и объявлен таким-то отделом. Тут уже сержант сделать ничего не может – сколько денег ему не давай. Он сам уже засветился, назвав оператору отдел, фамилию и должность. Но это в центральной России, а вот на юге возможны варианты – местные взятки принимают охотно и с благодарностью. Это одна из причин, по которой разыскиваемые косяками устремляются к югу. Вторая причина – весь летний сезон можно снимать жилье относительно спокойно, да еще и подрабатывать на пляжах. В аэропорты и на вокзалы лучше не соваться ввиду ужасной засоренности последних милицией. Вот и мне, гонимому, эту самую активную фазу лучше отсидеться здесь, – размышляет Сашка и одним ухом слушает Шабана. Вдвоем они составили внушительный список покупок, необходимых для командировки на горную пасеку.

– Плохо зимует пчела на подсолнечном меде! – бубнит Шабан. – Посмотришь весной на поддоне – сколько там белого крупчатого остатка! А ведь этого нельзя допускать!.. бу-бу-бу… Хорош сахар ленинградского завода – другой лучше не использовать. Можно к сиропу 50 на 50 добавлять подсолнечный мед и чуть лимонной кислоты. Съедают красавицы все без отходов! Подмора практически нет… бу-бу-бу… А если еще достать жидкий хвойный экстракт – Тихвинский называется, то вообще никаких неприятностей с зимовкой не будет. Но он дороговат.

Хороший адыг, но хитренький, – улыбается про себя Саша, – что же – и экстракт этот я должен купить? И так, судя по списку, после меня ему останутся комплекты посуды, одежды, одеяла, газовые баллоны и прочее, из чего я использовать смогу лишь долю малую. Ну да Бог с ним – кто бы вообще впрягся помогать в такой ситуации? Спасибо Шабану, и пусть все то добро, которым он завтра, за мои деньги, в Туапсе набъет свою ниву, служит ему много лет. Лишь бы не сдал.

В полночь Сашку словно что-то торкнуло внутри, и нестерпимо захотелось к аспиранту Нечипоренко. Шабан не спал, но просить его было неудобно, и Студент решил пробежать до ее дома самостоятельно. Дорогу, как ему казалось, он запомнил.

– Не делай этого, – увидев, что он надевает ботинки, произнес негромко адыг, – у нас даже мусульмане собак держат. Такой концерт будет на весь поселок – тебе это надо?

– Ну так, может, довезешь?

– Не повезу, – отрезал он, – хоть и не мое дело, но считаю, что не нужно это доценту. У нее ведь жених есть…

– Ну, хорошо. Дай же мне, брат, чаю такого, чтоб заснуть без сознания. Худо мне что-то…

И лежал он опять в маленькой комнате, и смотрел вверх на веники травы, но их не видел. Даже и не понял, спал ли он, не спал. Очнулся утром от знакомого голоса

– Вот я председателю благодарность от себя написала, но еще будет официальная бумага из универа! Я там все-все прибрала, газа еще полбаллона есть…

Стоит Света – пешком пришла с сумкой, хотя Шабан обещал ее утром забрать. Глаза зареванные. Увидела Сашку и сразу отвернулась. Все же я дурак. Или подлец, – расстроился он. А может, смесь. Надо было, кровь из носа, добежать вчера до нее. Сколько теперь недосказанного, недолюбленного. Нагладил бы ее под утро, как котенка, и уехала бы сегодня с другим настроением. Доверяться надо своим импульсам и не слушать никого, особенно адыгов!

Шабан ушел прогревать машину, а они сели по разные стороны стола, и Саша стал греть ее ледяные руки. Света упорно отворачивала глаза. Так и не проронила ни слова. От денег отказалась – помотала головой. Вскоре они уехали, а Студент остался в доме, и на него опустилась вязкая, тягучая тоска.

Одесса

Никаких сложных планов введения действующего сотрудника Кляйн в разработку решили не предпринимать. Ступай на пляж и ни о чем не думай, – сказали ей, – народец там молодой и праздный. Сами подойдут и познакомятся.

Вообще-то подобные мероприятия практикуются крайне редко и очень тщательно планируются. Внедряемый офицер обычно не свой, а привлеченный из соседнего региона во избежание случайной расшифровки. Действует он как агент – ему даже присваивается оперативный псевдоним на время мероприятия, согласуется порядок встреч, составляется отдельный план на случай расшифровки, и прочая-прочая… Но дело, напомним, происходит в Одессе. Нехера тут огород городить, – рассудили в руководстве, – за три дня надо разобраться, что у этого шизика в том месте, где нормальные люди держат мозг?

И вот, найдя довольно смелый красный раздельный купальник, Ира направилась в логово врага. Это имело катастрофические последствия для карьеры, девственности и сложившегося мировоззрения старшего лейтенанта УКГБ по Одесской области Ирины Кляйн.

Чкаловский пляж в Одессе – он для своих. Нет – туда, конечно, забредают отдыхающие, но костяк, основу, там составляет сплоченный коллектив колоритных местных бездельников. Они любят море, лето и Одессу, но не любят работу, справедливо оценивая ее как форму насилия над личностью. К большому сожалению, оборотной стороной такой свободы является хроническое безденежье и возможность влететь на нары за тунеядство. Объектом всеобщего почитания и тайной зависти пляжного коллектива является Шланг – интеллигент и балагур. Он лениво, чуть-чуть, с минимальными часами, преподает математику в Университете и имеет трехмесячный отпуск на все лето – это ли не составляющие одесской трактовки счастья? Шланг влюблен в море – он даже зимой иногда купается, а встревоженный папа его ходит по волнорезу с большим мохнатым полотенцем, чтоб сразу сына растирать, пока сил хватит. Папа у него – поэт. Шланг незлобив, и все его любят. Есть еще Феликс-дед. Зовут его так по причине преклонного возраста – Феликсу где-то уже под сороковник, а может, и чуть больше, так что среди завсегдатаев он, конечно, патриарх. Ему тоже завидуют, но по другой причине – у Феликса есть своя квартира на Пролетарском бульваре. Маленькая, но своя, и он туда беспрепятственно «тягает тёлочек». Именно так – лексикон деда, когда речь идет о женщинах, изобилует уменьшительными. На охоте он прост и незатейлив, как южная любовь – идет себе по песку, пока не увидит женскую компанию, и тут же смело подходит к ним, предлагая бесплатный массаж. В любой группе приезжих всегда есть слабое звено, и вскоре женщины начинают притворно хохотать: «Вот – Егорова как раз интересовалась!» Феликс немедленно начинает старательно мять раскрасневшуюся от смущения Егорову и непрерывно, безостановочно болтать. Две беды мешают полному счастью Феликса – плохая память и полное нежелание продолжать отношения после одной ночи. Частенько он подходит к одной компании два и даже три раза, начиная привычные разводы, пока ему не напомнят, что третьего дня уже всё было. Вздохнет массажист да и пойдет себе дальше – искать новых «тёлочек». И находит, и приглашает их перейти на Чкаловский – а уж там и местные мальчики, и жареные бычки, и южные рассказы, и великолепный арбуз с хвостиком, и дешевое винцо. И бездельникам хорошо, и девчонкам будет что рассказать дома в Саранске.

– Бима? Бима видал кто-нибудь? – спрашивает общество Феликс.

– Неа. Не было его сегодня, – потягивается Костя – шлангов младший брат, – а зачем тебе?

– Витя-Карабас его ищет.

– Херасе! – удивляется Костя. – Не все-то мы знаем о Биме нашем, выходит. Вон он, кстати, идет.

– Никуда не пойду, – отрезал Бим, выслушав Феликса-деда. Тот даже вспотел от ужаса:

– Ты понимаешь, что ты говоришь? Иди сейчас же к чековому – он там трётся. Я обещал же. Ты чо?

– Как же ты это мог обещать за меня-то?

– Ну ты чего? Чего ты, Бим, а? Пошли вместе – я провожу тебя!

Но Бим скинул одежду на песок, всем своим видом давая понять, что остаток дня он намерен провести здесь – на пляже имени прославленного летчика Чкалова.

Старый Феликс не то чтобы блатовал – просто знал нескольких авторитетов еще по малолетке. Встреч с ними он избегал и на прямой вопрос «Ты чего сейчас мутишь? Какую поганку крутишь?» он уклончиво отвечал «работаю по пляжам», не вдаваясь при этом в детали. Вот и вчера он шел себе с двумя веселыми киевлянками по бульвару, никому не мешал, как вдруг из кремовой шестерки «жигулей» его кто-то хамски поманил пальцем. Чутьё подсказало, что лучше подойти, и без девушек. Дед так и сделал. В машине на пассажирском сиденье развалился Карабас.

– Здравствуй, Витя, – изобразил ликование Феликс, – как сам?

– Ты вот что, ты такого – Бима – знаешь?

– Ну а как же, Витя, ну а как же! – радостно затарахтел Дед. – Он что, накосорезил чего? Бим по жизни-то ёбнутый на полголовы, чтоб ты знал. Он вообще…

– Приведи его завтра в обед к «Буревестнику». Базар к нему есть.

И водителю – поехали!

А вот сейчас этот Бим упирается. Ну как можно такое? По-любому лучше его проводить – ведь он Карабаса-то наверняка и в лицо-то не знает. Вся Одесса знает, а этот сумасшедший – нет. И ведь уговаривать приходится перед парнями. Вот же гад. Разговор, впрочем, закончился весьма миролюбиво. Бим посмотрел Феликсу в глаза и сказал очень серьёзно:

– А ты мне займи трёху-то – я ведь с отдачей, ты не думай! Я первому, если что, тебе верну!

Феликсу стало горько за свои публичные унижения – как же он мог забыть о том, что Бим все разговоры заканчивает одинаково? Он мгновенно вынул из тощего кошелька мятую трёшку и вручил сумасшедшему. Подельники оделись и направились к чековому магазину.

– А вот случись тебе, Иосиф, встретиться с Брежневым – тоже станешь у него деньги просить? – вложив в свои слова максимум сарказма, поинтересовался Феликс-дед. Но Бим вопрос проигнорировал. Как большинство неглупых сумасшедших, он предпочитал слышать только полезную информацию. Так они дошли до восьмой станции Фонтана, где расположился магазин «Буревестник». Магазин этот был не простой – с рублями туда не пускали. То есть туда совсем не пускали, пока страждущий не «засветит боны» – предъявит на входе вожделенные внешторговские чеки, заработаные в плавании. Место это среди одесских ломщиков считается весьма жирным – не всякому дадут здесь стоять. Работа с морячками, на самом деле, не сложнее разводки обычных советских граждан, и тот факт, что мореплаватель бывал за границей, обычно не делает его осторожней или умнее. Вот идет он с будущей невестой под руку в компании пары своих или ее родственников-халявщиков в чековый магазин. У входа к ним лениво обращается специальный человек. С выражением подчекнутого безразличия на лице он предлагает продать ему боны по хорошему курсу. При этом небрежно демонстрируются две толстенные пачки рублей. Две ошеломляюще огромные пачки. Две совершенно гигантские пачки-котлеты советских рублей. С этого момента ошарашенные родственники уже невольно на стороне ломщика. Боны, чеки и прочие доллары им не знакомы, а вот столько родных рубликов за раз они увидели впервые в жизни. Моряк же пока твердо намерен покорить «Буревестник» и, вежливо отказавшись от обмена, смело проходит внутрь заветного магазина, разглядывает импортные кассетники и прочий ширпотреб, но его уже дергают, его уже теребят. Уже невеста шепчет – пойдем лучше поменяем! Нафига нам эта глупая электроника? А, Паша? Лучше сервант купим за рубли. Ковер на стену, как у людей, Паша! И вся компания выходит на улицу в объятья Карабаса и его бригады. Ломщик по курсу, никакого обмана, меняет боны на рубли. Паша нервически пересчитывает деньги и шепотом объявляет – червонца не хватает! А ну давай пересчитаем! – изумляется ломщик и аккуратно, на Пашиных глазах пересчитывает рубли. Паша и его антураж в волнении, но ведь чеки-то пока у него! Чеки-то в кармане! И вот ломщик, подчеркнуто аккуратно пересчитав пачку, приносит глубочайшие извинения, добавляет сверху недостающий червонец и, незаметно заломив пальцем солидный шмот рубликов снизу пачки, торжественно вручает деньги. Пересчитывать смысла нет – все же было на глазах. Покупатель забирает чеки и растворяется. То, что часть денег «отломана», комсомолец-моряк узнает уже дома.

У дверей никого не было, и Феликс уже собирался было пойти прочь, как вдруг из стоящей в тенёчке кремовой «шестерки» им бибикнули, открылась пассажирская дверца, и тут Феликса ждал сюрприз. И даже не сюрприз, а настоящий шок.

– А-а! – закричал Карабас. – Так это ты?

При этом он крепко пожал Биму руку и даже хлопнул последнего по плечу.

Дед пришел в крайнее изумление. Карабас никому рук не пожимал! Самому авторитетному одесскому бандиту этого и не нужно было. Дальше – больше:

– Я тебе бабла немного торчу, Бим. Отдавать буду по сто рублей в месяц, но сейчас получишь за два. Если выщелкаем тех молдаван – получишь все сразу.

И выдал сумасшедшему восемь четвертных билетов! Феликсу-деду захотелось себя ущипнуть. Самое же поразительное было в том, что Бим не выказывал ни малейшего удивления! Затем Витя стал жаловаться Йоське на жизнь, на то, что время такое, что вокруг пидарас на пидарасе, что верить никому нельзя и что если Бим решится – он, Карабас, готов его взять торпедой, а то и сразу бригадиром. Оська обещал подумать и заторопился домой, а ошарашенный Дед побрел на Чкаловский – рассказывать братве о двойной Бимовой жизни.

Реальность, как это обычно и бывает, была прозаичной и вполне объяснимой. До далекого солнечного Лос-Анджелеса добрался недавно эмигрировавший фарцовщик Эдик Литвин и доложил Додику о бедственном положении его бывшего верного оруженосца. Додик послал весточку Вите Карабасу с просьбой отдать штукарик, что тот остался должен по каким-то расчетам. Причем отдать эту тысячу Биму и частями. А заодно и разузнать за грабителей-молдаван. Карабас все выполнил. Конечно, они никогда не были друзьями, хоть знали друг друга с детства – да и могут ли дружить бандит и цеховик? Но оба дядьки цеховика Додика были известные адвокаты – один здесь, в Одессе, второй в Киеве. Витя для себя рассудил, что лучше не ссориться, ведь рано или поздно придется-таки обратиться – судьбу не обманешь. А Бима он видел пару-тройку раз и запечатлел в памяти. Запомнилось ему полнейшее безразличие Додикова водилы – Бим рассеянно скользнул взглядом сквозь Карабаса, словно тот не существовал, словно это и не им – Витей Карабасом – пугают детей по всему побережью от Ильичевска до Николаева. Ну чистый отморозок! – восхитился Витя и тогда же решил непременно взять это хамло в свою бригаду после отъезда Левина. Ему и в голову не могло прийти, что есть в Одессе люди, интересующиеся не криминальными авторитетами, а теплым морем, парусами, толстыми книгами да жареными бычками на пляже под домашнее винцо из стакана, украденного в автомате газированной воды. Люди, для которых важнейшими компонентами счастья являются хорошая погода да небольшой запас жрачки для себя и для котов. Сумасшедшие люди.

Пасечник

– Привет. Это я.

– Ох, Сашка-Сашка… Амелия Францевна…

– Мама??? …Когда?

– Уже недели три, наверное. Но не от рака. Сердце. Вышла на площадку, позвонила соседке… Чего ты молчишь? Не молчи.

– А как же?.. кто же?.. похоронил…

– Институт. Народу много было, академики какие-то выступали. Верка ходила с мужем – они на четвертом живут, если помнишь. Квартиру опечатали – тебя ждут, наверное. Чего молчишь опять? Говори что-нибудь.

– Я, знаешь… я потом тебе еще позвоню. Очень душно здесь в будке. Мне подышать, подышать надо. Я позвоню… Душно очень. Потом.

В брезентовой штормовке, укороченных кирзовых сапогах и с черной бородой Сашка походил на геолога-романтика. Для завершения образа не хватало лишь обшарпанного рюкзака да гитары, на которой переводные картинки с югославскими красавицами прикрывают трещины. Даже верный соратник Стасис не узнал бы его сейчас. Шабан был чрезвычайно доволен своим новым помощником – «заместителем», как как тот в шутку называл себя. Работник из него вышел весьма чистоплотный и организованный – домик на пасеке стал напоминать дешевый гостиничный номер из зарубежного кино. Пчелы тоже были в порядке и готовились к зиме без болезней и потерь. Прошел уже месяц – срок, на который они договаривались, но Сашка молчал, а Шабан и вовсе не поднимал этот вопрос – где он еще такого найдет? Виделись они за этот месяц всего пару раз, когда адыг завозил заместителю продукты, да сироп пчелам. Никакого желания спускаться с гор новый пасечник не высказывал – вот только один раз попросился свозить его на переговорный пункт в Туапсе, да купить новые сапоги и ботинки.

В крайнем удивлении Шабан смотрел, как его помощник, пошатываясь, словно пьяный, вышел из переговорного пункта и побрел куда-то в сторону. Адыг встревожился и нажал сигнал на руле. Сашка вздронул, как от удара, и, очнувшись, направился к ниве.

– Что случилось? Чего сразу вышел? Не соединили?

Но пассажир ничего не ответил, а только сидел, повесив голову до самого поселка. Говорить ему не хотелось.

Мама… В далеком 1934 году, после прихода к власти нацистов, из Германии в СССР эмигрировали примерно пять тысяч немцев. В основном это были коммунисты. Люди разных сословий – врачи, инженеры, рабочие. Аристократию представляла экцентричная, шумная дама, известная как «Красная баронесса». В Москву она приехала без мужа, но с тихой глазастой дочкой. В самом конце 1937 года баронесса пропала – вышла из здания Коминтерна, но до дома не дошла – исчезла. Искать ее особо никто не кинулся – все уже всё понимали, а тихую дочку приняла семья старенького профессора-филолога. Ничего хорошего на улицах страны в то время не происходило – маршировали энтузиасты, комсомольцы призывали вступать в Осоавиахим, прохожие смотрели друг на друга с подозрением, и девочка с удовольствием утонула в книгах. Сначала ее заинтересовали имена апостолов – почему в немецком они совершенно иные, чем в русском? Как эти апостолы сами к себе обращались? На каком языке и что с этим языком стало? Так постепенно Амалия открыла для себя византийский, дакский, древнемакедонский, иллирийский, либурнский, мессапский, пеонийский, фракийский, фригийский и другие древние языки. Изучению их она посвятила всю свою жизнь – спряталась в Историю от действительности, которая ее пугала, которую она так и не научилась понимать…

 
                                     * * *
 

Сашка погрузился в новую, абсолютно неведомую ему раньше жизнь. Дитя города, выросший в советском мегаполисе, он никогда раньше не оставался надолго один. Пару раз приходилось сидеть в карцере, но какое же это одиночество, если за дверями попкарь – вот он, только свисни. Горная пасека ошеломила его удивительным осенним воздухом, напитанным запахом трав, спокойствием и тишиной. Это последнее было самым непривычным. Протолкавшись столько лет в больших городах с их никогда не прекращающейся какофонией, проведя часы, месяцы и годы в разговорах и в компаниях, он разучился понимать тишину, наивно принимая за нее ровный фоновый шум ночного города. Абсолютная, ничем не нарушаемая девственная тишина открылась ему только сейчас – в осенних адыгейских горах. Постепенно он научился ее слушать, улавливая ухом звуки, незнакомые по прежней жизни. Вот где-то далеко заплакал ребенок, но Сашка уже знает, что на самом деле такой необычный звук издает неряшливый, мелкий и пакостливый кавказский шакал. Вот что-то хрустнуло неподалеку – пугливый тощий медведь ковыряет орехи. Если сейчас свистнуть – будет слышно, как он ломанется прочь, не разбирая дороги, круша сухие ветки и оставляя на них клочья шерсти. И вновь наступит тишина и остановится время. Да-да, именно так – абсолютная тишина дарит обманчивое ощущение остановившегося времени.

 
                                     * * *
 

– Привет. Это я.

– Ничего себе «сейчас перезвоню» – я тогда до утра у телефона просидела. Ты где сейчас?

– Ну там же, где ты меня бросила. Заместителем Шабана работаю на пасеке.

– Да как же так? Он мне сказал, что ты прямо за мной уезжаешь…

– Ну что делать – встречаются еще у нас в республике Адыгея нечестные шабаны.

– Давай мне рассказывай все по порядку.

– Вот. Пасека моя в горах, и никого там нет. Я – царь Горы. Вернее, всех гор. Хожу целыми днями по округе и размышляю. И так мне хорошо и спокойно, что слов нет. Приезжай ко мне немедленно! Шабан говорит, что в феврале будет снег и даже метели. Нас, как медведей, занесет в избушке – будем каштаны трескать до весны и истории рассказывать.

– С ума ты сошел. У меня в феврале защита. Рассказывай дальше! Что за каштаны? Откуда каштаны?

– Шабан говорит, что тут люди в войну выживали на них. Каштана полно – он невелик, но съедобен вполне. Как маленькая картошка. Его надо правильно высушить – чтобы совсем-совсем сырости не было – иначе загниет. Потом чистишь и варишь. Я заготовил, высушил, но был обманут.

– О боже! Кому ж ты там доверился, что даже каштан не уберег?

– Бориска, подлец. Свинья конченая! Тут бегают странные свиньи – домашние, скрестившиеся с дикими. Ну как ты со мной. Так вот ко мне на пасеку зачастил такой плоский свин, почти белый и с высокой холкой. Я прикармливал немножко, но оказался он негодяем. Подрыл сарай и утащил весь мешок вычищенного и подсушенного каштана! Ну как после этого верить свиньям?

– Бе-дааа… а что там совсем-совсем нет людей никаких?

– Ну какие-то есть. Но необычные. Странные. Тебе понравятся. Ленивые очень.

– Отчего ж тогда понравятся-то?

– Они творчески ленивые! Вот я нашел в лесу рощицу фундучную. Думал ничья, а оказалось – адыги свои деревья в лесу сажают, прививают, подрезают. Чтобы дома не заморачиваться. Да и нельзя дома-то.

– Ой, а ты там такой наивный, простой как три рубля на них свалился! Когда спустишься в цивилизацию?

– Никогда, Света. Буду тут горы сторожить до старости. Привык уже. Серьезно – приезжай…

– Что ж ты рвешь-то меня пополам? Я сейчас трубку брошу, Санечка.

– Не-нет, стой, не отключайся. Вот только попробуй – я тогда тебе письмо напишу огромное!.. а, может, летом приедешь? Насобираем материал тебе на докторскую…

Бросила трубку и заплакала.