Текст книги "Две жизни одного каталы"

Любовь по-одесски

Бим стал встречаться с Ириной регулярно – почти каждый вечер. Они гуляли по Аркадии и по Бульвару, спускались по потемкинской лестнице, а в яхтклубе отметились уже трижды. Бим волновался и необычно много говорил, но Кляйн ничего не слышала – она смотрела, как шевелятся его губы, как блестят белые зубы, и глуповато улыбалась. В тот день он пригласил ее в Межрейсовую базу моряков, что на проспекте Шевченко. Буфетчицей тут работала Нюра – Бимова бывшая одноклассница. Нюрке он уже полтора года должен был пятнадцать рублей, и она с ходу показала ему грязноватый кулак, но, получив пятерку, смягчилась. Влюбленные заказали бутылку шампанского, и наш абориген принялся доходчиво объяснять старлею, кто таков был Генрих Редерер и как он замутил восемьдесят лет назад в Одессе завод шампанских вин.

– Ваш был! Немец. Ну, или француз, может…

– О, да? – рассеянно отвечала Ирина. Она давно перешла на русский и была слегка озадачена тем, что разрабатываемый до сих пор не задал ей ни одного вопроса. Ни о чем и ни разу! На Оську тоже сошло некое помутнение. Женщин у него, как у любого праздного пляжного одессита его лет, было немало, но вот именно в этой он чувствовал некую тайну. Какого рода была эта тайна – неясно, но это лишь усиливало притяжение.

– Всегда бери только такое – с черной этикеткой! Черная – это наше, значит. Одесское.

Бим почти не употреблял алкоголь и в этот вечер необычайно раздухарился. Он решил премировать бюфетчицу Нюрку еще одной пятеркой в счет погашения долга и немедленно заказал вторую бутылку.

Ира Кляйн в приятном опьянении с интересом разглядывала публику. Это заведение со странным названием когда-то было санаторием то ли НКВД, то ли уже КГБ, затем его передали одесскому пароходству, и сейчас тут в основном ошивались праздные морячки торгового флота, проститутки, фарца да катальё. Последнее место, где следовало бы светиться сотруднику КГБ, но Ирке было наплевать – выпив бутылку замечательного одесского, сделанного, по всей видимости, по настоящим французским рецептам шампанского, она пришла к умозаключению, что сегодня неплохой день для того, чтобы расстаться уже с девственностью. Допив вторую бутылку и закусив шариком мороженого, объект оперативной разработки и сотрудница комитета госбезопасности обнаружили себя целующимися взасос на заднем сиденье такси. Вышли они у девятиэтажного малосемейного общежития рядом с Ближними Мельницами, что на улице маршала Малиновского, и неуверенной походкой проследовали внутрь. Шли в сумерках. Лампы горели через две. На каждой площадке Ирина оборачивалась и обхватывала Бима горячими рукавами. Целовались по минуте. Штаны Бима собирались в глубокие морщины. Наконец, добрались, и Кляйн с легкой дрожью нащупала в кармане ключи. В комнате она будто бы даже протрезвела, но сердце внутри громыхало молотом. Бим подошел сзади, жесткой рукой нырнул под платье и провел пальцами между лопаток, второй сжав плотную кожу ягодицы. Ирина выставила шею. Бим поцеловал шею. Ирина взмахнула руками – Бим поцеловал и руку. Она задышала, он сжал шею до затылка, схватил за волосы и повел на диван. Пятились, как в танго. Перед диваном Бим развернул ее, одним движением стянул платье – она только подняла шершавые плечи. От подмышек пахло ландышем, и член Бима раздулся. Лифчика на Ирине не было. Были высокие трусики и длинные белые ноги. Она боялась смотреть вниз. Бим стал нежен. Он никуда не торопился. Ирина уже плыла и только боялась открыть глаза. Вдруг там что-то ужасное, о чем не говорили в минской школе КГБ. Бим же был спокоен, как пулеметчик. Сердце билось, но голова была холодна. Он разбирал Ирину на части, как свое оружие, щелкая точными пальцами. Позиция была выбрана верно. Глаза щурились. Бим, пройдя по мягкому животу, вошел рукой в трусы. Мокрые волосы и горячая Ирина ойкнули, Бим закинул ноги и стянул хлопок. Как Оська оказался внизу, почему она, в общем, не легкая, оказалась вдруг сверху и когда он успел раздеться? Но твердое, толстое и ужасно приятное, которое так почему-то захотелось потрогать, раздвинуло Ирину напополам. Боли, которой так боялась Ирина, не было. Неумело дергаясь, не понимая, что делать с собой и ним, она прижималась к Бимовой груди, но тот ее оттолкнул, схватил за жирок на боках и начал ходить под Ириной, как челнок. Туда-сюда, туда-сюда. Потом она услышала, как сказала «мама», потекло горячее, лопатки разделилась на холодную и жаркую, ноги потеряли всякую силу, она сгорбилась, упала и уткнулась Биму в плечо, укрыв волосами половину дивана, как гэдээровская кукла с мягкими руками.

Куклой же стояла под жидкими струями общаговского душа и долго мыла кожу. Кожа пахла острым. Было стыдно, но стыд не страшный, любопытный и незнакомый был стыд. Вдруг я не понравилась ему, – вдруг испугалась она. Он опытный, такой сильный. И я теперь опытная, я смогу! Сейчас вернусь, а его нет. Она быстро закрутила краны и побежала, мокрая, в комнату. Бежала, кажется, целый час. Бим спал на боку. Темный член свисал, как носок, простыня была изжевана высохшей кровью. Он проснулся, с легким недоумением посмотрел Ире прямо в глаза и спросил с интонацией ребенка, которого сейчас накажут:

– А я долго спал?

– Минуты три, наверное, – честно отвечала Кляйн, – встань, битте, я простынь поменяю.

Бим улыбнулся нагловато, притянул ее к себе, чистую, и великолепное началось снова.

В Москву

Выйдя из здания гарнизонной прокуратуры, Шабан внезапно почувствовал слабость. Арестуют. Обязательно арестуют. А отпустили, по всей видимости, для того чтобы проследить – куда пойду и с кем стану встречаться. Чертов прапорщик и этот его чертов бензин. Хотя бензин тут, похоже, большой роли не играет. Он, конечно, продал его тонны и тонны – но кому! Ведь покупали и менты, и сами же военные. Да кто только не покупал этот треклятый бензин. Но вот зачем этот московский хлыщ помянул пасеку? И тут Шабана словно током ударило – да они же ждут, когда растают заносы! Им нужен Александр. Поэтому они так зацепились за этот ручной генератор. Однако, поразмыслив, адыг засомневался – ведь у военных есть любая техника: расчистить снег для проезда на пасеку для них не проблема. Да им и чистить-то не нужно – вызовут с заставы вертолет, и дело к стороне. Давно бы забрали его с пасеки. Нет – тут что-то другое. Но что? Полон тревожных мыслей, он завел машину и выехал на пустынную Шоссейную улицу. Никаких признаков слежки не было, тем не менее домой он решил не возвращаться – покрутившись по городу, заехал к дальным своим родственникам да и остался у них ночевать, сославшись на стук в моторе машины. Совестливый, он промучился половину следующего дня в раздумьях и решил после обеда ехать на пасеку – попробовать подняться по ручью и предупредить Александра. Шабан не блефовал, когда говорил Кравцову, что не боится – страха он, на самом деле, никакого не ощущал. Тюрьма не сахар, но гораздо страшнее муки совести. С совестью же у Шабана никаких разногласий не было. Ну не переживать же, на самом деле, за талоны на бензин, купленные за полцены из-под полы – вся страна так живет.

В хутор не заезжал, а сразу свернул к пасеке. Он нашел удобный съезд с дороги вправо к ручью и зашел в холодную воду. Мотор решил не глушить – в горах стемнело. Как еще найдешь машину в темноте, кроме как по звуку мотора? Адыг начал подъем, балансируя телом, отталкиваясь ногами от скользких камней, как делал с детства. Внезапно он услышал звук ломающихся веток вверху по течению. Александр! – крикнул он несколько раз, но тут же замолчал и стал негромко звать по-черкесски – благъэ, благъэ!

Так он поднимался минут десять, пока слева не сверкнуло что-то очень яркое, как солнце, и, упав руками в воду, Шабан принялся хватать плоскую гальку, но никак у него не получалось – галька выскальзывала. Не надо, не надо! – тихо засмеялась Зухрет. – Опять ты камни домой тащишь? – и, взяв его за руку, повела на залитую солнцем поляну с одиноким грушевым деревом.

 
                                     * * *
 

Сашка начал свой спуск еще утром. Двигался он очень осторожно, боясь снова повредить спину, но к обеду спустился до места, где ручей уходит от дороги вглубь леса. Тут он бросил в воду телогрейку, сапоги, ватные штаны и, оставшись в цивильном, вышел на дорогу. Машин не было, но после ручья идти по оттаявшей сухой грунтовке под гору было легко и приятно. Вскоре его подобрал какой-то пенсионер на «москвиче», а к концу дня Студент добрался до Сочи. В другое время он без больших проблем обосновался бы тут на недельку-другую для душевного успокоения, но сейчас все было иначе – он в бегах. Ему по-настоящему было страшно, страшно так, как еще не было никогда. Сознание говорило, что эти две женщины у междугороднего переговорного пункта просто кокетничают, что эти смешки и взгляды ничего не означают, что вон тот мужик, в печали облокотившийся на перила, смотрит, на самом деле, сквозь него, и ему ни до чего дела нет – но сердце билось с бешеной скоростью, и в каждом встречном виделся милиционер. В одном сознание и сердце сходились – город следовало покинуть немедленно, прямо сегодня. Как только обнаружится, что в горах его нет, – сделать это будет почти невозможно. В адлерском кургородке между второй и третьей высотками расположился очень удобный пункт связи. Опытные отдыхающие никогда не будут давиться в междугородном телефонном узле, что на Воровского в центральном Сочи – в кургородке полно кабинок и очередь поменьше. Сашка сделал несколько звонков в Каунас, Дубну и Одессу. Позвонил он и в Ленинград, но мама сдержанно сообщила, что Света не только защитилась, а еще и вышла замуж и теперь живет у Ильи. Вот телефон, можете записать. Номер он, конечно, запомнил, но звонить не решился. В аэропорту Сашка, сунув в кассу паспорт Долина, спокойно купил билет на Москву. С продажей проблем и не должно было возникнуть, ведь кассиршам документ только для выписки билета нужен. Регистрация и посадка – совсем другое дело, и тут может что угодно произойти, надо подготовиться. Идти без вещей никак нельзя, и Студент кинулся к таксистам. За пятерку кто-то продал ему глуповатую красную сумку на молнии с надписью «Москва-80» и подмигивающим мишкой. В сумку он бросил купленные тут же у бабушек орехи, инжир, букет цветов и в сильнейшем волнении отправился на регистрацию. У стойки, кроме двух женщин, проверяющих билеты и паспорта, стоял долговязый сержант-армянин. Студент хотел было развернуться, изобразив, что вспомнил нечто важное, но было поздно – это обязательно привлекло бы внимание. Женщина взяла паспорт Долина, глянула на фото и пожала плечами. А чего не бреемся? – спросила без интереса, передав документ сержанту. Армянин молча с ожиданием посмотрел Сашке в глаза, и тот ответил: «Папан махатцав…» Сержант вздрогнул, немедленно отдал паспорт и даже козырнул. Чего он? Чего сказал-то? – поинтересовались тетки. Нельзя пока бриться, – ответил сержант, – отец умер. Ох ты ж, боже мой, – сказали обе и тут же забыли, а Сашка в жиденькой группе пассажиров побрел к самолету, вытирая вспотевшие скулы. Пульс восстановился только в самолете. В Москве он прыгнул в такси, помчался на Савеловский вокзал и таки успел на последнюю электричку до Дубны.

Надо сказать, что у каждого или почти каждого каталы есть женщина, которая ждет. Обычно это бывшая соседка по двору или одноклассница, неудачно вышедшая замуж и разведенная. Такие женщины в цене. В тюрьмах и зонах любят душещипательные истории об их нерушимой верности и негасимой любви. В жизни же все часто гораздо прозаичнее – когда джентльмену карточной колоды действительно понадобится залечь и загаситься – дверь заветной квартиры с ситцевыми занавесками и слониками на комоде им частенько открывает новый муж бывшей одноклассницы. Студент, однако, не прост – позвонил заранее. Подстраховался.

 
                                    * * *
 

– А знаешь ли ты, Панченко, в чем твоя сила?

– Не томи…

– В гармонии и балансе! Ты невероятно гармоничен. Это сочетание омерзительной растительности на лице с невыносимым кислым запахом псины. Как тебе это удается?

– Это называется эклектика. Я научу тебя. Потом. Вот в сумке цветы, орехи и инжир.

– Надо же! Какой интересный набор! Иди в ванную, а шмотье я вынуждена буду вывесить на балконе.

Студент долго и самозабвенно скоблился под душем и, наконец, вышел на кухню в старом, застиранном халате. Здесь его ждал скромный праздничный ужин – картошка в мундире, запеченная в духовке, бутылка «Жигулевского» и отваренные сосиски. Янка, бывшая его одногруппница, работала в малотиражке дубненского Центра ядерных исследований и получала 125 рублей в месяц, включая премии.

– Боже, вкусно как! Дай горчицы еще. Роскошно…

– Ох, не меня ты любишь, Панченко, а мои миллионы! Тебе где постелить-то, подлец?

– Вообще без разницы – я спать не буду. Я потеряю сознание. Вот ухом только коснусь подушки – и до завтрашнего обеда нет меня. И не думай даже ко мне грязно приставать!

План у Студента был несложный. Прежде всего нужно было попасть в дом, точнее, на чердак своего дома на Фрунзенской набережной. Там в кладке массивной вентиляционной трубы был оборудован тайник. Соорудил он его еще в далеком детстве. Вход на чердак располагался на их четырнадцатом, последнем этаже. Люк этот закрывался на навесной замок из тех, что назывались амбарными. Одним из удивительных открытий детства было то, что все эти «амбарные» замки можно было открыть согнутой велосипедной спицей – нужно просто мелко трясти её при повороте. Чердак сталинского дома – это особый мир массивных балок, окон в виде маленького домика, летающего пуха и непрерывного, безостановочного воркования сотен голубей. Пол чердака сантиметров на двадцать засыпан крупными гранулами шлака, а по центру на шлак брошен настил из сдвоенных досок, чтобы можно было перемещаться. А еще там же располагались шесть огромных кирпичных вентиляционных труб. Из основания одной из них, раскидав руками шлак, Сашка большой отверткой выковырял кирпич. За кирпичом, к его удивлению, оказался чугун – металлическая труба была просто обложена кирпичом. В этом тайнике он держал два самодельных поджига и тяжелую свинчатку, отлитую под подростковый кулак. Но это в начале, в детстве. Позднее поджиги он выкинул, а затем аккуратно вынул и распилил пополам соседний кирпич, увеличив тайник вдвое. В образовавшемся месте он теперь хранил деньги, завернув сотенные купюры в полиэтилен, прикрыв отверстие половинками кирпича и засыпав все шлаком.

Вообще-то, у него оставалась на руках довольно значительная сумма, но ожидались расходы. Нужно было добраться до Каунаса и встретиться со Стасисом, у которого был специалист по подделке паспортов. Кто он такой – Стасис никогда бы не сказал, но намекал, что у этого человека кто-то работает в паспортном столе и все причандалы в нелегком деле подделки используются настоящие. Берет этот тайный человек дорого, но и жалоб на него не было. Идея у Сашки проста – переклеить в паспорт Долина свое собственное фото, да еще и с бородкой. Паспорт этот чист и не засвечен в каких-либо списках – соответственно, жить и перемещаться с ним будет относительно безопасно. А то, что владелец, скорее всего, уже обратился за новым – неважно. Главное, что он не в розыске. С таким паспортом, конечно, нельзя, например, жениться или устроиться на серьезную работу – но оно катале и ни к чему.

– Рыжая, вставай! Поедем в Москву по комкам.

– А? Каким комкам? Зачем? Не могу – я переводы взяла на все выходные…

– По комиссионкам.

– О! И мне чего-нибудь купим? Поехали!

И умчались на десятичасовой электричке-экспресс в столицу.

Москва. Прекрасная весенняя Москва обняла их, окутала теплым ветерком, гулом толпы и шумом машин. Хотелось беспечно бродить по широким улицам, кушать мороженое, смотреть на набухающие почки деревьев и просто впитывать этот великий Город.

– Ты знаешь – я отчего-то сегодня люблю столицу!

– А говорила, что ненавидишь…

– Говорила. Но вот сегодня прям люблю-люблю!

– Я всегда люблю, – вполголоса отвечал Саша. Ему было невыносимо грустно. Он много думал и уже смирился с мыслью, что жизнь его треснула и развалилась, что ничего в прежнем виде уже не вернется – но как же можно все это отнять? Вот этот врывающийся в легкие теплый, слегка сыроватый, с запахом талого снега ветер. Эти потоки вечно куда-то спешащих людей и машин. А эти сотни знакомых и полузнакомых людей, обрасти которыми взяло целую жизнь – швейцары, официанты, таксисты, разнообразные невеликие директора и заведующие, делающие его существование приятным и необременительным. Вот они-то, кстати, и сдадут, – горько подумал Студент, – вот через них-то меня сейчас и ищут без шума и пыли. Сегодня ему нужно было поменять одежду. Каким восхитительным пустячком было бы это мероприятие еще полгода назад! Сделать несколько звонков фарцовщикам, забить стрелку у Вени в чебуречной на ВДНХ – сами все принесут и спасибо скажут. Теперь об этом можно забыть – нет в столице ни одного заметного фарцовщика, который не бегает дважды в месяц на встречи с куратором от ОБХСС, угрозызка, а то и КГБ. И нет сомнений, что всем им уже предъявлена ориентировка на розыск каталы с кликухой «Студент», и все они написали уже своей рукой «ознакомлен» под размытой фотографией. Да и ни к чему им фото с приметами – кто ж его не знает, Студента-то? Эээх – тоска – печаль… Кстати – надо бы сфотографироваться сегодня на паспорт этот.

– Слушай, брат! – обратился он вдруг к таксисту. – Знаешь кого, кто может меня в Киев отвезти?

И ответил на вопросительный взгляд водилы:

– Не могу, брат, летать – боюсь с детства.

Киев его, конечно же, не интересовал. Нужно в Каунас. Но это он объявит в дороге, отъехав чутка от города – попросит прижаться где-нибудь у телефона-автомата, изобразит звонок на работу… Впрочем, любой водитель согласится легко – шоссе Москва – Минск – лучшая дорога в СССР.

– Да не. Не знаю никого, – ответил водила и задумался. С минуту ехали в тишине.

– А когда вам ехать-то? – вдруг оживился он, принялся сыпать вопросами: нужно ли везти обратно в Москву, едет ли девушка тоже, много ль багажу, получится ли в пути отдыхать или же гнать надо как подорванному?

– Батя мой может отвезти, – вдруг объявил он. – У него ГАЗ-21. Куколка!

– Ну вот, – обрадовался Студент, – теперь только два вопроса: сколько он с меня попросит и почему так дорого?

Таксист, выставив желтоватые зубы, залился хохотом. Тут они подъехали к комиссионке. Студент с Яной ушли внутрь, а водила помчался в телефонную будку звонить отцу.

– Двести! – вытаращив от собственной наглости глаза, выпалил он возвращающимся пассажирам. И, не давая ответить, тут же затарахтел: – Зато бензин весь на нас и кормить папу тоже не нужно в дороге – он хавку с собой возьмет! – и, подумав, добавил: – И тебя тоже в дороге прокормит! У нас, видишь, какое дело – никого в Киеве этом нет! А так бы, конечно, скидочку дали. Вот тут телефон его. Яков Семенычем зовут. Ты позвони в понедельник вечером, если не передумаешь, и утречком вторника тронетесь.

Сашка и Яна объехали еще две комиссионки – ему нужно было избавиться от примелькавшейся кожаной куртки. В итоге Янке купили бежевый плащ, а себе он нашел синий свитер и странноватую куртку из брезента цвета хаки с замшевым воротничком. Зато все новое – с лейблами. Янка смеялась, счастливая. Говорила, что такие куртки носят американские пастухи – она в кино видела. Такси отпустили у фотоателье, где Студент запечатлел себя в формате «на паспорт» и получил квитанцию с предложением забрать готовые фото в понедельник. Там же, на улице Димитрова, забрели в какое-то кафе и сносно пообедали.

– Вот одного не пойму в твоей жизни – где ты, собственно, питаешься? – вздыхала мама. – Кто тебя кормит?

Ах – кто кормит, кто кормит… кто попало не кормит! Однажды он пригласил мать на обед в «Прагу» по поводу выхода какой-то ее научной книги.

– Какой ужас! – опешила она, разглядывая меню. – Ну как такое блюдо как «бульон с яйцом и с булочкой» может стоить два рубля восемьдесят копеек? Это что – золотое яйцо?

Сашка сделал знак официанту, и Гагик быстренько принес этот самый бульон. Мама, надо отдать ей должное, уже по аромату все поняла – с хрустом разломила над тарелкой наваристого чуда свежеиспеченную булочку и более ценами не интересовалась.

– Вот вы скажите, Гагик – он что – у вас работает? – спросила она, показывая на спину сына, который зачем-то отошел к метродотелю.

– Кто – Александр? – изумился опытнейший Гагик и добавил в легком смятении: – Ну… можно и так сказать!

Эх, мама-мама…

Из кафе они спустились в парк Горького, где он оставил Яну у причала, попросил подождать, а сам перешел через мост на Фрунзенскую и оказался у своего дома. Никого не встретив, поднялся лифтом на последний этаж и, открыв проволочкой замок, забрался в чердак. Тут он действовал быстро и уверенно – обогнул трубу и на корточках пробрался в самое узкое место под скос крыши, отгреб шлак, ножом вынул оба кирпича, развернул полиэтилен и, не считая, сунул в карман небольшую часть денег. Остальное вновь завернул и запихал обратно. Затем поставил кирпичи на место, вновь присыпал шлак и совсем было собрался уходить, но, повинуясь какому-то внутреннему порыву, вдруг написал ножом на древних кирпичах трубы Света + Саша. Всё. Теперь можно спускаться вниз. Однако, оказавшись в коридоре, Сашка не смог удержаться, и ноги сами понесли его к двери в свою квартиру. Дверь была обильно опечатана – он насчитал шесть грубо наклееных бумажных полосок с синей росписью и штампом. Нужно было уходить, но он никак не мог оторваться – все гладил косяки руками и трогал звонок. Мама, детство, все первые беды и победы – все прошло через эту старую дверь…

– Ты чего ж так мчался по мосту как угорелый? Что дышишь так?

– Думал – вдруг ты сбежала от меня?

– Во дурак-то! – вздохнула Янка. – Поехали на Савеловский уже. Через час электричка.

На станции «Дмитров» в вагон зашли трое постовых, и Сашка вдруг окаменел. Яна внимательно, в упор смотрела в его застывшее лицо.

– Панченко, ты что, убил кого-то? – прошептала она.

Милиционеры, не глядя по сторонам и тихо переругиваясь между собой, прошли в другой вагон. Яна потянула своего спутника за рукав вниз, и Сашка послушно прилег на вагонную скамью, положив голову ей на колени. Ладошкой она вытерла крупные капли пота, выступившие на его небритых скулах, и произнесла рассеянно, глядя при этом на мелькающие за окном столбы

– Вот и надо бы тебя расспросить – а боязно. Наврешь. Но ты ж не врун?

– Нет. Пожалуй, что и не врун. Не убивал я никого – выкинь из головы. Не думай об этом. Меня вот убили не так давно…

– Убили?

– Убили.

Янке вдруг стало зябко. Ну нафиг, – подумала, – не буду больше расспрашивать.

Ну и что ж! Ну и что ж! – продолжая спор с невидимой мамой, возразила она. – У других и такого нет! А вот я завтра его в кино свожу – поржём там, он отвлечется и оттает. У других и такого нет! – повторила она зачем-то вслух.

В понедельник она действительно отпросилась с работы и в час дня примчалась домой с билетами на новую итальянскую комедию «Укрощение строптивого». Фильм этот Янка, конечно же, уже посмотрела раньше, но решила промолчать и получить удовольствие во второй раз. А может, еще и в третий раз сходит! – ничего тут нет такого. Хороший фильм и добрый.

Народу на этом дневном сеансе понедельника было немного – они уселись на ее любимый девятый ряд, и действо началось. Сашка действительно полностью включился в это итальянское киносчастье и хохотал вместе с Яной. Но когда Челентано привязал кровать своей подруги к трактору, чтобы выкатить ее на улицу, – пленка вдруг остановилась и в зале включился свет. На приступок у погасшего экрана ловко запрыгнул какой-то причесанный лет тридцати в светлом плаще и без глаз. То есть с глазами настолько блеклыми и водянистыми, что и уловить-то их было нельзя.

– Товарищи! Демонстрация фильма возобновится, как только каждый из вас ответит на несколько вопросов.

Вдоль рядов пошли какие-то люди с повязками и блокнотами. Слышалось негромкое – где трудоустроены? Почему не на работе? У выходной двери возникла полная женщина в форме сержанта милиции.

В голове у Студента, как маленькие молнии, заискрили, закрутились мысли: настоящих ментов тут, похоже, двое – тетка на дверях и этот полупидор в плаще. Надо бы его вырубить и попробовать на рывок. А вдруг снаружи бобик ментовский – не пешком же эта толстуха в форме пришла? Но что же делать? – Долиным тут не назовешься – Янка невольно сдаст. Она и фамилии такой не знает… Нет – надо на рывок.

Тут он заметил, что все время сжимал руку своей подруги, и разжал кулак. Янка принялась массировать свою кисть и тихонько засмеялась:

– Не обращай внимания – это новая фигня. «Андроповские соколы» называется – оперативный отряд общественников. Запишут просто и все. Эх, блин, – ампутируют теперь руку мою.

– Янка. Давай уйдем – я притворюсь, что мне плохо.

– Да не надо. Можно и так уйти – это Пильщиков ими командует. Секретарь комсомольский нашего Центра. Ты что же – кино не хочешь досмотреть? Ну пошли тогда.

И, взяв Сашку целой, нераздавленной рукой, она бесцеремонно потянула его к выходу. Навстречу по ряду к ним двигался какой-то пожилой активист с повязкой, но Яна его решительно отодвинула в сторону. Активист в изумлении поднял брови и посмотрел на старшего.

– Это Землянская из нашей газеты, – сказал со сцены белый плащ, – а вот товарища с Кавказа попрошу проверить.

– Жену свою проверь, уродец! – отвечала Яна негромко, но внятно, и плащ брезгливо замахал рукой в сторону выхода.

На улице она вновь провела руками по Сашкиным скулам – ладошки стали влажными. Студенту не хватало воздуха, у него кружилась голова.

– Загадочный Панченко из семейства скулопотеющих! – Янка ткнула его в ребро. И продолжила, отвечая на вопросительный взгляд: – У нас тут слёт был в позапрошлом году с концертами и пароходом. Так этот в плаще чего только мне не наобещал – скользкий такой. Не двигают его – застрял в комсомоле. Ненавидит всех.

Они спустились к Волге, погуляли по набережной, но Сашка вдруг что-то придумал и заторопился домой.

– Слушай, Рыжая! У меня халтура есть для тебя. Лучше, чем переводы.

– Чего это? Нетрудовые доходы? Я готова!

– Напиши мне на машинке редакционное задание без упоминания адреса и названия газеты и дай какие-нибудь старые черновики. Вроде как я в командировку еду по обмену опытом. Можешь?

– Ну, то есть я как бы госпожа, а ты слуга.

– Землянская! Возьми себя в руки!

– Так только это у меня и осталось, – притворно вздохнула она, – только это нам, незамужним женщинам посткомсомольского возраста, остается? И что – денег пожалуете, барин? Может, и продукты на отходную купите?

– Уж не обижу Рыжую! Продуктов – сколько унесем.

И пошли в магазин.