Текст книги "Две жизни одного каталы"

А Сашка-Студент закончил Университет, в доме появлялся редко, и шансы встретить его в лифте были невелики. Светка все же как-то столкнулась со своим спасителем у подъезда, подошла и сказала – спасибо! Помолчала и повторила – спасибо тебе!

А? Что? – удивился Студент. Был он очень задумчив и, казалось, опять не узнает соседку. Тем не менее он вдруг взял ее за плечо и нежно сжал. Видно было, что мысли его далеко, но Света была счастлива – никто не трогал ее за плечо вот так. Как – она объяснить не смогла бы.

Вечером, выглянув в кухонное окно, она увидела, как четверо милиционеров ведут Сашку в машину. На руках его были наручники.

Дольмены

Народу в вагоне было совсем немного – сезон на излете. Абхазки с золотыми зубами и в черных юбках везли пустые, вставленные друг в друга корзины. Похмельные последние отдыхающие угрюмо смотрели сквозь исцарапанное стекло. Скоро-скоро все схлынут, электричку эту до весны загонят в депо и вся курортная жизнь умрет. Цикличность южного бытия. Грусть, осенняя тихая грусть волнами разливалась через приоткрытые верхние окна по старым вагонам. Аспирант кафедры археологии ЛГУ Светлана Нечипоренко, отложив папку с рисунками, в упор смотрела на своего бывшего соседа с четырнадцатого этажа. Как и десять лет назад – сосед ее не узнавал. Больше того – он скрутил свою куртку роликом, положил ее под голову и прикрыл глаза.

Хорош. Ухожен, – рассуждала девушка, – наверняка женат уже, подлец. Что же он делает тут – в грязной электричке и что это за странный полупьяный тип с ним? Светка тоже прикрыла глаза, но дремать не собиралась – просто так ей удобней было листать воспоминания о своём давнем, неразделенном чувстве. А правду говорят, что первая любовь обязательно должна быть несчастной? Впрочем, какая же это была любовь? Детское увлечение. А чего ж ты так много о нем думала? – пристал внутренний голос. – Чего фантазировала даже на уроках? А плечо? Сколько переживаний было после этого невинного прикосновения… Письмо. Она же накатала ему огромное письмо в лагерь. Выпросила удивительно короткий адрес колонии у Амелии Францевны – Сашкиной матери, но отправить так и не решилась. Сожгла на балконе.

Примерно с час копалась археолог в своей собственной жизни и твердо решила с попутчиком заговорить. Ну, во-первых, поблагодарить следует, – убеждала она себя. Вспомнит или нет – его проблемы, а поблагодарить следует! Ведь сколько крови ей с мамой перепортил этот Макар…

Внезапно Сашкин попутчик резко встал и направился в тамбур. Вот отличная возможность поговорить – и Света поднялась, чтобы пересесть на освободившееся место, – прямо напротив ее давнего спасителя. Бывший сосед с четырнадцатого, однако, тоже встал, посмотрел ей прямо в глаза… и молча поспешил за своим товарищем. Света, расстроившись, опустилась на свое место. Вот и не судьба! – сказала она себе с некоторым злорадством, и на душе стало скверно. – Вот и не надо, значит. Через минуту или две дверь тамбура открылась, и мимо нее какой-то странной походкой через весь вагон насквозь прошел попутчик Саши. Как каменный гость идет, – подумала аспирант, – и глаза безумные. Внезапно ей стало зябко, сердце наполнилось тревогой и забилось быстро и отчетливо. Уронив папку с эскизами, она стремительно побежала в тамбур, откуда вышел этот странный человек. В заплеванном этом тамбуре никого не было. Она судорожно схватилась за ручку второй двери и, ломая ногти, распахнула ее. На грязном железном полу межвагонного пространства лежал и бился в агонии ее бывший сосед с четырнадцатого этажа. Из ребер под левой рукой торчала цилиндрическая рукоятка.

Если вдруг у вас есть автомобиль и вы решили поехать из Туапсе в сторону Апшеронска, а через час-полтора зачем-то свернуть направо на грунтовку, то обязательно увидите, как перпендикулярно дороге с пологих гор спускается речка без названия – приток Пшехи. Нет ничего в этой речке особенного, кроме разве что пятерки небольших, но шумных водопадов, да необычной гальки – крупных плоских валунов, обточенных водой и столетиями. Место красивое, древнее. Высоких гор тут нет – это такой спокойный, одомашненный Кавказ. Сюда не едут отдыхающие, но речка эта волшебная, и нет на свете места более притягательного для молодого ученого, чем эта самая безымянка. По берегам ее разбросаны дольмены – предмет изучения Светланы Нечипоренко – археолога, историка и аспиранта ЛГУ. Никто толком не знает – для чего древние возводили эти странноватые сооружения, напоминающие то ли крепость для карликов, то ли собачью будку для гигантских собак. Но опять – кто же станет строить конуру из многотонного огранённого камня, да с орнаментом? Ученые сходятся на предположении, что это не что иное, как мини-версия египетских пирамид, и что предназначение этих сооружений то же, что и у древних египтян – захоронение разных вождей и прочей знати. Аспирант считает иначе. Возможно, полагает она, изначально это и были захоронения, но впоследствии дольмены использовались для молебнов. Столетиями использовались. И в этом их главное предназначение. Света, если честно, испытывает перед объектом своих научных изысканий панический страх.

А началось все в самый первый день. Кроме небольшого количества командировочных денег, ей были в помощь выданы два старшекурсника-блатника. Ну кто же откажется от возможности нахаляву поехать летом почти на море? Они и поехали. Каждому Светой были приготовлены подробные тетради-дневники, куплен и нарезан ватман для эскизов, составлен план-задание и прочее. Оба клялись, что на следующий год будут писать дипломы по дольменам Кавказа, и изображали живой интерес. Поселились все в небольшом поселке, председателю которого был предварительно организован звонок из майкопского обкома. Исследователям был предоставлен пустующий дом на самой окраине, баллон с пропаном и постельное бельё. Парни разместились на веранде, а аспирант Нечипоренко – в доме из одной комнаты. Кроме этого председатель пообещал помощь местного жителя с автомашиной, но это только если аспирант сама с ним договорится. Жителем оказался неразговорчивый местный адыг неопределенного возраста со странным именем Шабан. Пламенная исследовательница его родных мест адыгу очень понравилась, и вот он повез на своей ниве троицу командировочных к дольменам. Ехать было не очень далеко, пацаны на заднем сиденье непрерывно шептались и хохотали, а вот на Свету вдруг навалилось какая-то необъяснимая тревога. Ей сделалось страшно, но не за себя, а за этих беззаботных ленинградцев. При этом она не смогла бы объяснить – а что же именно им угрожает? Тем временем автомобиль въехал в речку. Надо сказать, что рекой это можно назвать очень условно – на самом деле, это скорее широкий ручей, и пересечь его не составляет никакой проблемы, тем более что бежит он среди очень крупной и плоской гальки. Примерно на середине этого ручья произошло необъяснимое – мотор работал ровно, из-под колес летели брызги, встречный воздух давил на лобовое стекло и врывался в окна… при этом нива оставалась на месте. У Светы перехватило дыхание. Она повернулась назад и с ужасом обнаружила то, чего так боялась, – студенты ничего не замечали! Для них машина продолжала движение!

– Светлан Сергеевна, – обратился к ней самый наглый, – можно я покурю тихонечко? В окно.

– Он не взатяжку… – глуповато сострил второй, и оба захихикали.

Насмерть перепуганная, она посмотрела на водителя, но тот отвел глаза, словно ему было за что-то ужасно стыдно.

Машина мчалась вперед, оставаясь при этом на месте. Боже – что же это со мной?.. или это с ними? Тут она вновь оглянулась назад. Один их студентов действительно открыл окно и закурил – встречный сквозняк из приоткрытого окна немедленно вытягивал дым наружу.

– В чем дело, Олег? – не узнавая своего голоса, зачем-то спросила она, и нахал немедленно выбросил сигарету в окно – подхваченная воздухом, она полетела назад, разбрасывая искры. Молодому ученому стало физически плохо – машина стоит посреди ручья, снаружи нет малейшего дуновения ветра – осенние, зеленые ещё, листья висят безжизненно, и при этом как минимум двое уверены, что едут и едут быстро. Что же это? Схожу с ума? Галлюцинации? А может, отравилась? – и вдруг рефлекторно обеими руками впилась водителю в плечо.

– Надо вернуть их в поселок, – не поворачивая головы, негромко сказал Шабан и, не дожидаясь ответа, повернул руль.

В поселке Света принялась переписывать задания своим помощникам. На место их решили больше не брать – теперь студентам предстояло главным образом опрашивать местных старожилов. После обеда нива с Шабаном и Светланой вновь покатилась к дольменам.

– Что будем делать, если опять не пустят? – поинтересовался адыг, подъезжая к реке.

– Пустят, – с непонятной ей самой уверенностью отвечала Нечипоренко. И действительно – воду преодолели без проблем, и адыг показал ей эти полуразрушенные каменные сооружения. Зачарованная, Света бродила там дотемна, сделала десятки рисунков, замеров и фотографий, а рано утром вернулась снова. Водителя она отпустила еще у ручья – ей никто не был нужен. И вновь, потеряв ощущение времени, ходила она от одной каменной тайны к другой, измеряла отдельные валуны, накатывала специальным валиком на бумагу орнаменты. Часов в пять она ощутила голод – ей мучительно захотелось… груш. Не маминого борща, не ее знаменитых миниатюрных пельменей, а именно груш. Аспирант скидала альбомы в рюкзак и без каких-либо целей и ориентиров углубилась в лес, где через сто метров наткнулась на освещенную солнцем полянку. В центре стояло одинокое некрупное грушевое дерево. Часть плодов уже опала, но на ветках тем не менее оставалось предостаточно сочных сладких груш. Светка радостно засмеялась – чудеса эти продолжали ее удивлять, но уже не пугали. Сладкий сок стекал по подбородку в подсохшую уже траву, и было удивительное чувство дома. Ощущение полнейшей безопасности – ничего плохого ну никак не может произойти, потому что здесь ты неуязвима и защищена.

Через пару дней за ней увязался Шабан с лопатой, что исследователю очень не понравилось. Тем не менее они дошли до одного из дальних доменов, где адыг принялся подкапывать и ровнять два крупных прямоугольных камня.

– Просели, видишь… Я их сюда восемь лет назад принес.

– Как это? – изумилась Светлана. – Откуда принес?

– Так из дома и вернул – они ступеньками у меня были на крыльце. Как только жена умерла – сразу и вернул. Вот – поправляю теперь.

– То есть ты их сначала взял…

– …а потом обратно принес. Как думаешь – простил он меня? – негромко спросил Шабан, глядя прямо в каменную дыру.

– Это не он, а она, – совсем тихо ответила Светлана.

Удивительный он все же – этот немолодой уже человек, добровольно взявшийся ей помогать. Говорит ясно и по делу, но всегда как бы через силу. Непростой дяденька.

Она уже неплохо изучила все восемь известных дольменов, определила характер каждого и даже дала им имена. Больше того – она узнала пол каждого из этих удивительных сооружений. Определялся ли он полом изначально похороненного там человека, аспирант не знала, но точно понимала – какое захоронение женского рода, а какое мужского. Теперь ей необходимо было определить расстояния между дольменами и составить схему. У нее появилась уверенность, что из этих цифр должна сложиться математическая зависимость – некая формула, по которой можно будет определять местоположения новых, еще не открытых захоронений. Помог Шабан – он где-то достал бобину армейского телефонного кабеля невероятной длины. Вдвоем они наклеили на него стометровые отметки из синей изоленты, за несколько дней провели все замеры и составили карту. Кроме того, Света сделала отдельный чертеж, где нанесла все восемь объектов, расстояния между ними и расположение дыр-входов. Она подолгу вглядывалась в эту схему, о чем-то напряженно думая, морщила нос, шевелила губами, однако никакой последовательности не обнаруживалось и формула не складывалась. Тем временем в Университете начались занятия, и бесполезные студенты-ассистенты вернулись в Ленинград, но Света продолжала маниакально собирать материал. С одиноким адыгом у них установилась дружба – не дружба, но крепкое взаимное уважение.

Шабан Саферов был одинок, но от одиночества своего не страдал, а напротив – находил в нем успокоение, и были у него на то причины. Когда-то давно он тоже был неутомимым и бесстрашным, как эта девочка, которой он взялся помогать. Но, в отличие от науки, молодой Шабан был одержим комсомольской работой. Он любил говорить. Говорить не как собеседник, а как оратор, получая какое-то физическое удовольствие от трибуны, и чем больше аудитория – тем сильнее он выкладывался, тем более полной и осмысленной послевоенному комсомольцу казалась жизнь. Но однажды его – освобожденного секретаря майкопского горкома ВЛКСМ – банально арестовали – выяснилось, что, выступая перед работниками консервного завода, он допустил… что-то там допустил, чего допускать нельзя и чем могут воспользоваться враги. Арест, следствие и суд стоили ему временного помешательства – в отличие от тертых, циничных партаппаратчиков, выживших в довоенных чистках, молодой Шабан действительно всей душой верил в приближение общества равенства и справедливости, в то, что нужно еще напрячься, превысить показатели и воссияет Коммунизм, где всякому по потребностям… Приговору – стандартной «десятке» – он поначалу даже не придал значения и долго-долго не мог охватить сознанием – что же такое с ним произошло. В голове постоянно крутились показания друзей на следствии, невероятные, ошеломляющие очные ставки, на которых его насмерть перепуганные коллеги, глядя ему прямо в глаза, врали, перекошенное от искусственной злобы лицо судьи и его речь. Что же я такого сказал? – ворочаясь на нарах, размышлял неудавшийся строитель светлого будущего – и не находил ответа. Сердце заполнялось смертельной обидой. Обидой на всех. Правила выживания на зоне, однако, требуют совсем иных мыслей и действий – зэка Саферову пришлось смириться с настоящим и притереться потихоньку к лагерному быту. Распорядок и однообразная работа научили его интересному занятию, своего рода игре – Шабан учился жить с минимальными энергозатратами. Даже лопату и топор держал по особенному – с учетом центра тяжести инструмента, необходимой длины замаха и прочее. Там же – в тундре – он втянулся в собирание трав, испытывая на себе их действие. Амнистировали его лишь после смерти того, под чьими портретами он воспитывал адыгейскую молодежь, но пламенный, говорливый комсомолец исчез и навсегда растворился на Колыме, а в Майкоп вернулся рано ссутулившийся человек с потухшими глазами. Таковых, к слову, в родные города и деревни огромной страны вернулось в те годы великое множество. У Шабана, однако, была особенность – он больше не хотел говорить. Совсем. Несколько слов смогли сломать об колено всю его жизнь – так лучше жить молча! Он уехал из Майкопа в деревню и нашел идеальную по его состоянию работу – стал пастухом, а затем пасечником. Отшумели над родиной бури – усатого сменил лысый, лысого – бровастый, уже давно никого не хватали по ночам, а пасечник так и не заговорил – половина жителей поселка продолжали считать Саферова немым или даже глухонемым. В семидесятых он неожиданно женился на молоденькой односельчанке. Девушка оказалась с характером – привила ему привычку к чистоте, заставила разговаривать, смотреть телевизор. Жили они в большой любви, пока однажды, целуя свою Захрет в шею, Шабан не ощутил губами какую-то плотную шишку с неровными краями… После похорон он вновь замолчал, общаясь лишь с председателем – отцом своей так рано ушедшей жены. От него, за нардами, и узнал о приезжающей исследовательнице дольменов.

– Помоги! – взмолился председатель. – Звонили из отдела образования обкома. Жильё я вроде нашел, но ей нужен местный проводник, да еще с машиной. Выручай! Я оформлю тебе стройматериал на пасеку, дам талоны на бензин – сто литров 76-го! – и, видя, что родственник колеблется, добавил: – Еще матпомощь выпишу – сорок рублей. А?.. А?

И Шабан согласился. Почему нет? Немного разнообразия в жизнь, да и неудобно отказывать родственнику. Так адыг вновь заговорил – на этот раз с приезжей ленинградкой.

Аспирант Нечипоренко влюбилась в эти места и ощущала себя Алисой в Зазеркалье. Её больше не поражали чудеса, происходившие в этом месте – она подсознательно понимала, например, что искать грушевое дерево на залитой солнцем полянке больше не следует – его нет. Не удивилась и когда однажды, шагая по середине речки, она вдруг увидела множество совершенно голых людей по обоим берегам. Люди эти были необычные – они приветливо махали руками и улыбались. Почти у всех парней на теле были замысловатые цветные татуировки, но гораздо удивительнее были девушки, точнее их интимные места, украшенные подобием прически, часто в сочетании с татуировкой, некоторые не имели там волос вовсе, третьи оставили узенькую подбритую полоску. Красиво очень! Светка, шлепая резиновыми сапогами по гальке, принялась было махать в ответ, но быстро поняла, что эти прекрасные туристы ее не видят – они, скорее всего, где-то в будущем.

Срок командировки заканчивался, но перед возвращением ей захотелось показать материалы знакомому по переписке профессору Энверу Куланба из Сухумского института Субтропического хозяйства. Так Света оказалась сначала в армавирском поезде до Адлера, где затем и пересела на сухумскую электричку.

 
                                     * * *
 

Сашка лежал на чем-то мягком. Вокруг был туман. И снизу был туман, и сбоку. Сверху висело небо. Небо висело исподлобья и было скроено из треугольников. Треугольники всё время падали, никак не долетая вниз. Страшно не было, а была нервная истома. Вроде хорошо, но постоянно не на месте. Сбоку Саша видел зеркальце, маленькое, кружевное. Куда бы ни смотрел он, все время смотрел в зеркальце. В зеркале отражался дельфин и туман. Студент вспомнил, что дельфины узнают себя в отражении, что является признаком самосознания, а значит, дельфины лучше человека. Так я дельфин, удивился Саша. Дельфин в зеркале пошевелил пастью в такт. Кажется, Саша застал тот час, когда задумывали рассвет. Но сколько бы ни сидел он, солнце не вставало. Наконец, зеркало надоело ему до такой степени, что он схватил его и притянул к груди. Сразу слева появилась тягучая боль. Треугольники падали, глаза не закрывались. Пришла мысль вычерпать туман снизу. Туман поддавался легко, густо, с удовольствием. Под Сашей обнаружились два листа гнутого толстого железа внахлест. Они сильно вибрировали, но он сумел-таки их развести – под ними с ужасающей скоростью неслись куда-то шпалы, и тут он сильно-сильно зажмурил глаза, а когда открыл – оказалось, что сидит он в лодке с прозрачным дном. Шпангоуты были обтянуты выстиранными полиэтиленовыми мешочками. Снизу проплывал мир. Мешочки надулись от давления воды, что их сдерживало, было непонятно до ужаса. Одновременно с ужасом на Сашу упала любовь.

Проколоть, проколоть, – сказал дельфин. Страшно не страшно. Уколи зеркальцем, и опустишься. Или сиди здесь, пока не придут. А придут? – спросил Саша немыми губами. Кто его знает, подумал дельфин и схватил за ручку и выдернул ее. Слева стало горячо-горячо и мокро-мокро. Пойдем-пойдем, – повторял дельфин, но Сашка никуда уходить без тумана не собирался. Он так и сказал, но с бульканьем из горла. Значит, я владею рыбьим, – понял он.

Света рефлекторно, не задумываясь, выдернула торчащий из-под левой руки серебристый цилиндр, сунула его в карман плаща и попыталась поднять раненого, но это оказалось непросто. Она смогла, открыв дверь, вытянуть тело в тамбур за воротник куртки и усадить его, оперев на перегородку. На полу тамбура она увидела кошелек-книжечку, очевидно вывалившийся из куртки, – Света машинально сунула и его в плащ. Сашка тяжело и прерывисто дышал, под рубашкой текла горячая кровь и расползалась по поясу вдоль ремня. Чем больше выходило крови – тем легче ему становилось. Закатившиеся глаза понемногу вернулись в нормальное положение, но ни видеть, ни слышать он пока не мог.

– Встань! Ну встань же, пожалуйста, – умоляла Света, и он как-то понял – пополз, отталкиваясь руками от пола до угла выходной двери, уперся спиной и стал медленно подниматься, а она опять тянула за кожаный воротник, но теперь вверх. Внезапно дверь со свистом открылась, и Света с ужасом осознала, что электричка стоит и что Сашка сейчас же из нее выпадет прямо на перрон. Что есть силы она впилась в многострадальную куртку и рванула тело на себя. Удержала. И тут же увидела, как походкой робота по перрону идет этот ужасный компаньон, а скорее всего и убийца ее бывшего соседа. Из последних уже сил она прижала Сашу к перегородке своим телом, максимально его прикрывая. Дверь вновь обиженно фыркнула и закрылась. Так они и стояли в позе влюбленных из французского кино, пока дыхание ее не восстановилось. Боже! У него лицо бледное, как ватман – подумалось ей, и тут же вспомнила, что все материалы ее диссертации остались в вагоне.

– Саш, пойдем, а? Несколько шагов всего, а? Пойдем в вагон.

Но он не отвечал, а только моргнул глазами. Она вновь подвинула его в угол, чтобы тело поддерживалось с двух сторон, и побежала за сумкой с бумагами. Схватила, собрала упавшие эскизы и метнулась обратно в тамбур. Так они и ехали до самого Сухуми. Кровотечение прекратилось, раненый что-то мычал, не мог нормально действовать ногами, но, кажется, все понимал. Они сделали несколько шагов вперед и назад по тамбуру, и Света запечалилась – двигался он плохо. На вокзале она усадила Сашу на скамейку, а сама помчалась в кассы – купить билет обратно до Адлера и далее до Туапсе. Сезон закончился, и у касс не было привычной толпы. Радостная, она помчалась с билетами обратно, но на перроне остановилась как вкопанная – два носатых милиционера деловито тащили Сашку в отделение. Ноги его волочились по асфальту, шея дрожала от напряжения – видимо, он пытался говорить, но не мог.

– Вы что? Вы чтооо? Он не пьяный – он инвалид же! – налетела она на ментов. – Это муж! Муж мой! – заплакала.

Сашка затряс головой, закатил глаза и вдруг закричал так зычно и страшно, что у сержантов разжались руки. Светлана быстро подхватила его и усадила на скамейку. Тут они дождались электричку, пересели в Адлере на армавирский поезд и добрались до Туапсе. Таксисты ни в какую не хотели их брать. Наблюет в салоне, – говорили как один. В конце концов, нашелся отчаявшийся частник и таки довез их до поселка. Света уложила гостя на кровать в комнате, где раньше жили студенты, надела кеды и побежала за адыгом.

– Он не пьяный, дядя Шабан, – принялась было оправдываться она, – он в беду попал.

– Вижу. Его отравили. Что он ел?

– Его ножом пырнули.

– Нет. Он отравлен. Давай ко мне его отвезем – у меня травы, настойки есть.

Тут отравленный замычал, и археолог встревожилась.

– Он боится тебя, дядь Шабан. Пусть здесь лежит.

– Помрет у тебя – что делать будешь?

Запихать безжизненное тело Студента в машину оказалось очень непросто. В конце концов, пришлось усадить его на переднее сиденье, а Света придерживала его сзади. Вскоре показался невзрачный снаружи бревенчатый дом на высоком каменном фундаменте, водитель вышел, открыл большие деревянные ворота, загнал машину во двор, и вот уже все трое внутри большой и удивительно чистой комнаты. Адыг разложил на столе какие-то жидкости в баночках, бинт и обычный йод. Затем он снял с Саши злополучную кожаную куртку, причем раненый пришел в сильное волнение, показывая, что куртку следует немедленно передать женщине. Света, пожав плечами, свернула ее и уложила в свою объемную сумку, а пациент тут же успокоился и позволил себя раздеть. Напитанные черной, подсохшей уже кровью рубаху и майку Шабан закинул в печь. Рана оказалась совсем крохотной – словно от гвоздя. Забинтовывать ее хозяин дома не стал, а наоборот – натер чем-то, и кровотечение открылось вновь.

– Чего ж ты делаешь? – изумилась Света.

– Это плохая кровь. Отравленная. Пусть уйдет.

Пациент, похоже, был с этим согласен, а может, просто смертельно измотан – он сидел на табуретке, положив руки на колени, не обращая никакого внимания на тоненький ручеек крови, стекавший по его ребрам на влажное полотенце. Вскоре кровотечение прекратилось, и хозяин прибинтовал к ране увесистый ком размером с котлету – смесь какой-то травы с пахучей мазью. Рененого уложили спать прямо на полу.

– Я домой пойду, дядь Шабан. Ночь уже, и сил моих больше нет.

Тут больной очнулся и вновь замычал, протестуя.

– Чем же его торкнули-то? – разминая в пальцах сгустки крови, вполголоса спросил адыг.

– Так заточкой же. Она в плаще моем.

– О! А плащ где?

– В машине твоей свернутый лежит. Я пойду вон, на топчан прилягу.

Но Шабан уложил ее в маленькой комнате, вернулся с плащом и принялся его пристально разглядывать и обнюхивать. Осторожно, кончиками пальцев он нащупал в кармане цилиндрический предмет, глянул на спящего гостя и взял в руки острый нож для кожи.