Текст книги "Две жизни одного каталы"

Улица Бебеля, 2

Генерал ждал назначения в Киев, но недели заплетались в месяцы, а желанного звонка так и не было. Вообще-то он уже работал раньше в Киеве, да и в Одессе тоже работал. И возглавлял УКГБ по Винницкой области, затем Крыма, теперь вот опять в Одессе.

– Ротируют они меня! – жаловался он друзьям, саркастически вкладывая в это слово особый смысл. Но друзья, разумно полагая, что лучше не хихикать на этот пограничный юмор, принимались утешать:

– Это, Захарыч, особое доверие. Это на прорыв тебя, значит, как самого опытного…

Как-то в списке разрабатываемых и профилактируемых он натолкнулся на знакомую фамилию и нажал на коммутаторе кнопку «Начальник четвертого отдела».

– Кто у тебя Белыхом занимается? Найди исполнителя, и оба с делом ко мне.

Через несколько минут в кабинете появились двое. Толстый и худой.

– Это что же – племяш твой? Справляется?

– Так точно, товарищ генерал! – отвечал толстый.

В КГБ считается хорошим тоном принимать на работу родственников под ответственность рекомендующего. Это надежней и лучше, чем проверять пришедших в кадры с комсомольской путевкой – райкомы дают их кому попало. Да и сами эти райкомы комсомола замусорены порядком. Смотришь – нормальный секретарь, а оказывается – фарцовщик или, хуже того – цеховик. Или вот один инструктор по культуре вдруг взял – да и подал документы на выезд! Этих комсомольцев самих профилактировать надо. Вот у коллег в ГРУ такого нет – там все сотрудники кем-то рекомендованы. Никто никогда явочным порядком, по собственному желанию в ГРУ на службу не попадает – только после рекомендации-предложения действующего сотрудника и длительной негласной проверки. Эх-эх.

– Ну хорошо, родственники, – отвечал начальник, раскрывая тощее дело оперативной разработки с романтическим названием «Парус», но читать не стал.

– Доложи тезисно, – обратился он к худому.

– В разработке задействованы агенты «Монах» и «Массажист». По их информации, объект не оставил идеи пересечь Черное море под парусом, но детальными планами, как ранее, не делится. На разговоры об эмиграции реагирует без внимания. Не интересуется еврейской тематикой, не изучает иностранные языки. В марте на десять дней был принят под наружное наблюдение седьмым отделом с целью установления новых связей. Из предоставленной сводки следует, что объект посещал яхтклуб и дважды – публичную библиотеку, где брал книги о мореходстве. Сейчас в основном проводит время на чкаловском пляже.

– Вот же гнида! – возмутился Бандуристый. – А почему он не сидит за тунеядство? Нельзя с милицией решить этот вопрос?

– Никак нет. У него шизофреноформный психоз. Это официальный диагноз. При благоприятном лечении психоз может перейти в шизотипическое расстройство – тогда можно было бы привлечь, но объект не принимает никакого лечения, и поэтому рассчитывать на это не стоит.

– То есть преступных намерений вслух он не высказывает… А чертежи, бумаги?

– В садовом доме, где проживает разрабатываемый, нами проведено мероприятие «Д», замаскированное под кражу – никаких письменных материалов не обнаружено. Изъято 860 рублей наличными – они оприходованы по статье 9-й сметы. Деньги он получил от Давида Левина, эмигрировавшего в прошлом году, за выполнение разнообразных поручений.

– Не Левина, а Секретаря горкома ВЛКСМ по культуре Левина! – громко и язвительно поправил генерал, сплюнул и продолжил, листая дело: – А почему он, собственно, живет в садовом кооперативе? Может, его за прописку привлечь?

– Это его строение – оно находится в собственности. У Белыха есть два брата – после смерти отца они выгнали его и сейчас живут в частном доме на Чубаевке. Там же прописан разрабатываемый. Сад – его доля в наследстве.

– А выгнали-то за что?

– За нежелание помогать. Братья много работают – активно занимаются частным ремонтом автомашин. Во дворе они оборудовали гараж и подъемник.

– Частным ремонтом… – вздохнул начальник и задумался, – то есть двух тяжело работающих братьев мы можем усадить на нары по щелчку, а тунеядца третьего – ну никак! И они ещё говорят, что третий брат – всегда дурак…

Племянник и дядя пожали плечами и переглянулись.

– Вы вот что: дурак не дурак – а парень он молодой. Введите-ка в разработку агента-женщину. Скорее всего, он продолжает строить планы, но затихарился. Бабе откроется. А, нет – не надо агента! Лучше попробуйте эту, с нерусской фамилией из Третьего отдела. Пусть немку изобразит – зря ее, что ли, иностранному обучали? У вас месяц. Свободны.

Не любил Бандуристый эту выскочку с нерусской фамилией. Ну как – не любил? Он и не знал о такой. Все же УКГБ по Одесской области – огромная организация, всех знать невозможно. Но эта явилась к нему сама с напечатанным на машинке рапортом в два листа. Не знала, дура, что начальник читать не любит, что бумага – это враг. По бумаге надо принимать меры, секретить ее, вносить в реестры, отвечать в положенный нормативами срок. Куда лучше – слово. Оно вроде и есть, и вот вроде только что было здесь, и даже эхо еще не растаяло – а пришить никуда нельзя! В будущем, несомненно, все делопроизводство будет устным. Генерал рапорта в руки не взял.

– Изложите ваше дело. Коротко. Тезисно.

– Как же, товарищ генерал, – растерялась Ира, – а я тут вот… подробно.

– А мне нужно быстро и тезисно.

И сбитая с толку комсомолка начала рассказывать, что если бы она не поступила на службу в Комитет, то по закону о молодых специалистах после института ей полагалась бы квартира, и вот она поступила и уже три года служит, а живет в малосемейке…

Генерал спорить не стал и враз согласился.

– Квартиру бы вы, товарищ старший лейтенант, непременно получили бы! Нет сомнений даже. Уехали бы по распределению в поселок Торфяный и получили бы квартиру на улице Мазутной. Ну, или, наоборот – на улице Торфяной в поселке Мазутный…

– Так что же – нет значит у меня шансов?

– Попробуйте выйти замуж, – сказал хозяин кабинета и, увидев, как, словно от удара током, вздрогнула посетительница, понял, что попал в больное. А ещё он понял, что эта активистка обязательно будет на него жаловаться, причем непременно по партийной линии. Какая же все-таки погань этот Комсомол…

 
                                     * * *
 

– Развлекать сумасшедшего? – опешила красавица Ирина Кляйн, старший лейтенант и комсорг. – Разве это работа кадровых сотрудников? Что же, у вас агентессы не нашлось? Путаны там какой?.. официантки?.. горничной, наконец?

– Это не каприз. Так решили там, – толстый закатил глаза вверх и комично развел руками, – садись, знакомься с делом, и пишите вместе план внедрения и последующих оперативных мероприятий. Все нужно сделать быстро. Прежде всего выяснить – занимается ли он реальной подготовкой? Такелаж там или парус какой шьет? Не присмотрел ли уже лодку из яхт-клуба угнать? А в целом – имеет ли реальные намерения или все это шизоидное словоблудие?

Ирочка Кляйн, закончив школу с золотой медалью, преотлично понимала, чего она от жизни ожидает. Как всем провинциальным красавицам, ей хотелось покорить большой и одновременно малый экраны! Она видела себя сдержанно и с достоинством принимающей Золотую пальмовую ветвь из рук маститого седого итальянца в вечных темных очках. Или же вот они едут с Олегом Янковским по Москве в автомобиле «Победа» без крыши – бывают такие, она сама видела. Много и еще всякого прекрасного таит в себе карьера в отечественном кинематографе. Однако во ВГИК ее не приняли. Довольно быстро она поняла, что и не должны были. Да и никак не могли ее принять при всех скрытых талантах. Вступительные экзамены там сдавали телефонные звонки, персональные водители родителей абитуриентов, произносящие какие-то непонятные фразы, известные артисты, из чистого человеколюбия решившие помочь доселе им незнакомому, но несомненно талантливому сыну заместителя министра сельского хозяйства Узбекистана, а главное, бумаги – ходатайства трудовых коллективов, направления от руководства предприятий и прочее.

– Да ты попутала что-то, девка, – сказала ей дальняя родственница, – кого ты тут хочешь напугать медалью из Кирова? Они про такой и не слыхали. Забудь. Тут все только по блату. Такой город. Столица.

Опечаленная Ира успела перебросить заявление в Полиграфический, где и отучилась без особого интереса, заседая попутно в комитете ВЛКСМ. На последнем курсе явственно замаячило распределение в Мухосранск. Ну, то есть название это, конечно, собирательное, однако остаться в столице и тем более получить жилье не было ни малейшего шанса. Хитренький коллега-комсорг сказал, что устраивается на работу «в органы» и таким образом остается в Москве. Очень взволновалась бывшая медалистка, однако службу в милиции находила пошлой. Иру привлекали романы Юлиана Семенова и фильмы по этим восхитительным романам. Набравшись смелости и хорошенько отрепетировав вступительную речь, дипломница отправилась в то самое здание, у которого стоит чугунный человек в длиннющей шинели. Ее выслушали, ничего не обещали и вежливо простились, однако вызвали через три месяца и немедленно отправили в Минск, где на улице с неблагозвучным названием Бядули находится годичная школа КГБ. Оттуда лейтенант Кляйн отбыла к месту службы в портовый город Одесса, где и работала в отделе по контрразведывательному обеспечению объектов транспорта и связи. Звучит это солидно, но, на самом деле, работа унылая и малоинтересная – ходить по предприятиям и проверять режим секретности и делопроизводство в Первых отделах.

– Что ж – совсем мужиков-то у вас там нет? – просто, по-вятски интересовалась приехавшая в гости мама. – Может, женатик какой болтается, не сильно болтливый? – и сладко жмурилась, припомнив бухгалтера Егора Ильича и шофера Степана – этакого затейника.

Но Ира лишь качала грустно головой да массировала лоб над переносицей – там начала образовываться неприятная вертикальная складка. Моральный кодекс строителя коммунизма сыграл с ней злую шутку – в двадцать пять лет Ирочка оставалась девственницей.

Археологи

– Тебе надо уехать. Далеко.

– Уеду. Далеко уеду, – вздохнул Студент.

– Ты понимаешь, что тебя ищут? И, видимо, не для того, чтобы задержать.

– Что ж так мрачно-то? Ведь я скорее жертва, – без особой, впрочем, уверенности пробормотал Саша.

– Вот смотри, – Шабан положил на стол плащ и развернул его. Перед ними лежал серебристый цилиндр с торчащим из него острым, очень узким лезвием. Сашка взял изделие в руки и стал внимательно разглядывать. Адыг протянул ему большую тяжелую лупу на деревянной ручке.

– Я эту штуку по милиметру изучил уже! Видишь вот эти два разреза на лезвии? Это отверстия для яда. То есть второе для яда, а первое для какой-то химии, видимо, вызывающей паралич. Чтобы ты, значит, не мог сопротивляться. Светлана выдернула из тебя этот прибор до того, как начался впрыск собственно яда, и он вылился ей в карман вот этого плаща.

– А что – их нельзя было смешать и разом вогнать?

– Думаю – нет. Не все можно смешивать.

– Слушай. А плоскогубцы у тебя есть? – вдруг спросил Сашка. – Кажется, лезвие не до конца выстрелило. В хрящ, наверное, уперлось, – и повел болезненно боком.

Зацепив лезвие, он вытянул его вперед еще на полсантиметра, пока не раздался щелчок. Положи-ка его, – хотел сказать Шабан, которому внезапно сделалось тревожно, но не успел – цилиндр начал вибрировать, а лезвие само ушло внутрь. Сашка в испуге бросил заточку на стол. Вибрация сменилась шипением, и устройство вспыхнуло интенсивным зеленовато-оранжевым пламенем. Зрители стремительно отпрыгнули от стола, комната заполнилась едким желтоватым дымом. Студент схватил в руки чайник, но Шабан жестом остановил его. Оба зачарованно смотрели на стол – на месте таинственного прибора образовалась бесформенная кучка сгоревшего магния.

– И это на меня, убогого, они такие причиндалы расходуют, – тяжко вздохнул Сашка. – Непонятно только – чего она тряслась, как эпилептик?

– Чтобы из тела легче выйти – упасть, откатиться…

– …и сгореть в уголке? Чем же заслужил я такое?

– А вот этого, Александр, я знать не могу, но в одном сомневаться не приходится – убить тебя хотело государство. Какое именно – не знаю, да и не мое это дело, но никакому умельцу такой прибор слепить не под силу. Будь добр – открой окно.

– Я думаю, что и Свету ищут. Нас видели и в Сухуми, и в поезде. Ох, грехи наши…

– Ну, с ней проще – материалы собраны, работа закончена. Возьмет билет, и нет ее, – адыг вздохнул, – если ты не попадешься да не расскажешь – как они на нее выйдут?

– Никак не выйдут. Да и чем она-то провинилась? Встретила знакомого, а он оказался пьян. Бросить – как-то не по-русски…

– Пожалуй, ты прав, но лучше не доводить до вопросов.

– Как думаешь – она вернулась уже? Подвези меня к ней, пожалуйста. Я лягу на заднее сиденье.

– Хорошо, но не говори там лишнего! Придумай какую-нибудь веселую ерунду. Не дай бог скажет что-нибудь в Ленинграде своем. Все беды, Александр, от слов! Знаешь ли ты об этом? Все несчастья человеческие от ненужных и неправильно расставленных слов!.. Скажи ей, чтобы уезжала и желательно поездом, – добавил Шабан и вновь вздохнул, – на вот, плащ ей передай.

– Зачем ей порезанный и обгорелый плащ? Выброси.

– Там кошелек в правом кармане – не хочу лезть туда.

Но это был не кошелек. Из останков плаща опечаленная Света вынула красивую кожаную книжечку, оказавшуюся обложкой паспорта. Она растерянно протянула его Сашке – твой? С фотографии на него смотрел Долин. Кроме того, в паспорте оказались сложенное втрое командировочное удостоверение и проездное требование от МВД. Сашкин паспорт лежал в кармане джинсов, но он, не задумываясь, рассеянно кивнул и спрятал туда же Долинский.

– Он там – в тамбуре лежал.

– Ну да, – сориентировался Студент, – деньги-то я в рукавах спрятал. Не нашли деньги-то…

– Вот жизнь у тебя какая… интересная.

– Как-то не похоже по голосу, Нечипоренко, что ты на самом деле так считаешь.

– Ага! Видишь! – засмеялась Светка. – Ты и попался! Помнишь, значит, фамилию мою!

– Так ты ж ее в записке написала. Под банкой с молоком, – уверенно отвечал Саша, и невозможно было понять – шутит он или нет.

– Какая записка? Какое молоко? Не оставляла я никакой записки.

Так они сидели и болтали до полуночи, то есть болтала в основном Света. Ей было хорошо и удивительно легко. Саша слушал и с интересом крутил в руках ватман со схемой расположения дольменов.

– Да ты его вверх ногами держишь! – возмутилась аспирант.

– Нет-нет, – это ты вверх ногами нарисовала, – а я правильно держу. Вот тут и тут еще два есть. Дай линейку и карандаш.

– Ну это чистовик. Давай на кальке.

– Сашка накрыл рисунок калькой, соединил дольмены линиями, продолжил их, и в двух местах образовались пересечения трех линий, причем одно из пересечений случилось в реке.

– Там же водопад, – охнула Света.

– Ну вот – русло изменилось, потом нанесло камней…

– Да ты археолог, Сашк!

– Несомненно. Не так давно я занимался раскопками во дворе прекрасной женщины Елизаветы Степановны. Без особого, впрочем, успеха.

– Пойдешь со мной завтра эти дольмены искать?

– Тебе бы уехать, Свет. На поезде. Я тебе целое купе выкуплю – никто не помешает. Бумаги свои разберешь в дороге, отредактируешь…

– Вот чувствовала я, что попала в какую-то историю. Почему поездом-то?

– Потому что паспорт не нужно показывать в билетной кассе, как на самолет. Я очень переживаю за тебя.

От этих слов теплая волна пошла у аспиранта от лопаток к затылку – сделалось приятно и немного тревожно. Но больше приятно, чем тревожно. Эх, жаль, вина у меня нет – подумала она и застыдилась своих мыслей.

– Ты вот что, ты иди на веранду спать – там две кровати стоят. Матрац и одеяло в шкафчике. А я в душ пойду и тоже спать буду. В бочке вода не нагревается ни фига, не то что летом – так что ты не удивляйся. Это если ты захочешь душ принимать. А про отъезд завтра поговорим, но мне теперь нужно еще день-два, – она кивнула на лист ватмана с калькой, – как же я теперь уеду? Теперь твой чертеж меня мучить будет.

Света намыливалась под прохладными струями и смотрела на черное небо. Ей было хорошо и немного страшно. Уходя к себе, она стукнула в дверь веранды – душ свободен. Зашла в дом, нырнула в кровать и стала открытыми глазами смотреть в потолок. Во дворе охал и фыркал под холодной водой бывший сосед. Слышно было, как он тщательно вытирается и стучит от холода зубами. Как она и предполагала, дверь открылась, и холодный Сашка серебристым налимом нырнул под нагретое одеяло.

– Ну ты и хам, – тихо засмеялась она.

Это была волшебная ночь горячего шопота и безудержного секса, каковой, наверное, бывает только на войне – когда оба понимают, что завтра судьба разбросает их снова.

– Вот ты ж какой… – голова ее лежала на сашкиной груди, и в ухо гулко, с ровными интервалами, бухало его сердце. Как закончить фразу, она не знала.

– …сосед с четырнадцатого! – продолжил он.

– Да фу на тебя! – возмутилась Света. – Ты был моей первой любовью и даже не знал об этом! Сейчас тебе, наверное, ужасно стыдно?

– Ну-у-у… вообще-то классики учат нас, что проявлением первой любви является письмо. А ты вот у мамы адрес взяла, а письмо и не написала. А я ждал.

– Вот ты ж какой подлец, оказывается! А говорил, что меня и вовсе не помнишь!

В негодовании она прыгнула на гостя верхом и принялась трясти за плечи, но вдруг охнула, закинула голову назад и глубоко задышала. В комнате наступила тишина, и лишь скрипела ритмично старая кровать.

Освещенная желтой луной, у калитки замерла фигура человека в большом брезентовом плаще с капюшоном на голове. Постояв в смятении с полминуты, Шабан горько вздохнул, опустил фонарь в карман и зашагал обратно домой. Он понял, что гостя забирать не нужно.

Проснулась Света от уже знакомых оханий и повизгиваний со двора – вчерашний гость принимал холодный душ. Старые часы на стенке показывали половину одиннадцатого. Солнечный свет прорывался сквозь деревенские занавески, и в столбах этого света медленно крутились целые облака пыли. Нечипоренко быстро выпрыгнула из теплой кровати, поставила на газ полведра воды, затем надела цветастую майку, а талию обернула полотенцем. Тут хлопнула дверь, и в дом ворвался Студент. Растертая полотенцем кожа на плечах, руках и спине горела розовым.

– Уйди, уйди, врун! – замахала руками аспирант.

– Да я только в шею.

Он действительно прикоснулся холодными губами к шее и принялся одеваться, а Света, сняв с огня ведро, сунула ноги в стоящие у порога обрезаные по щиколотку резиновые сапоги и пошла в душ.

Гость же проследовал к холодильнику, достал яйца, оттер чугунную сковородку и принялся с энтузиазмом нарезать лук. С Сашкой происходило нечто необъяснимое. Все происшедшее должно было вогнать его в жесточайшую депрессию, но ничего подобного он не ощущал. Напротив – его распирало от избытка энергии. Подсознательно он понимал, что источник этого подъема кроется на покрытом надутыми внутрь листьями полу того ночного дольмена, в запахе воска и свете желтой луны, но ясного и рационального объяснения не было.

– Ну что, агрессор, как тебе спалось?

– Слушай – наваждение какое-то! – засмущался гость. – Я такой прыти никогда не проявлял. Сам не пойму.

– Пошли, прыткий, со мной дольмены искать – мне обязательно нужно найти эти два с твоего рисунка. Понимаешь – если они есть, то на твоей формуле я построю весь свой диссер!

– Да ну какая формула? Это интуиция. Графическая интуиция. Кто-то сможет обратить ее в формулу, но я – нет, не могу.

– А что еще тебе подсказывает графическая твоя интуиция?

– Ну, во-первых, и это совершенно определенно – других дольменов тут нет. Картинка-карта получается вполне завершенной.

– А во-вторых?

– Во-вторых… во-вторых, тебе надо уехать. И мне надо уехать.

– Знаешь… Я почему-то совершенно не боюсь этих твоих друзей-врагов. Ну вот ни капельки.

– Ты просто не представляешь, какие у них возможности, – негромко, как бы самому себе ответил Сашка, и Света внимательно посмотрела ему прямо в глаза.

– Ну, хорошо. Завтра. А кому ты такую яичницу заделал? Кто это будет доедать?

– Мне почему-то кажется, что сейчас приедет Шабан.

У калитки действительно остановилась белая нива, и через полчаса группа позавтракавших изыскателей – два бывших зека и аспирант-археолог, вооружившись лопатой и бобиной с проводом, устремилась в лес. Оба дольмена обнаружились довольно быстро. Первый, как и предполагалось, оказался в русле реки и был занесен камнями с обеих сторон, второй был почти полностью скрыт в земле, но по расположению симметрично выглядывающих валунов можно было угадать очертания. Света принялась откапывать, но адыг вдруг воспротивился и ушел, забрав лопату. Сказал, что подождет в машине. Раскопки прекратились, а поскольку все фотопленки были давно отсняты, аспирант принялась делать рисунки – вполне, впрочем, быстро и профессионально. Студент с рулеткой диктовал размеры выпирающих на поверхность камней.

– Саш. А Саш. Давай я уеду на поезде в Москву, а оттуда уже самолетом.

– Ну, нормально! Хорошо даже – главное поездом. А зачем тебе в Москву?

– Подружек своих проведаю – Ленка родила уже. Материалы покажу одному остепененному дяденьке в МГУ. Могу к маме твоей зайти, если хочешь.

– Нет-нет. К маме не надо. И пожалуйста – не говори никому про меня. Очень прошу. За тебя боюсь, не за себя.

– Говорил же уже. Помню я, – мотнула обиженно головой, и Сашка поспешил сменить тему.

– А как твоего жениха зовут?

– Ух ты! Я тебе разве о нем рассказывала? Гольденфарбом зовут.

– Он принц датский, что ли?

– Нет. Не думаю. У него и имя есть – Илья, но я по фамилии предпочитаю.

– Ну вот. Теперь меня совесть замучает.

– Ага! Поделом тебе, террорист! Сегодня к Шабану спать пойдешь.

– Пойду – что делать, – вздохнул горько, – какой у тебя телефон-то в Питере? Не пиши – скажи просто. Я запомню. Я ж картежник.

– Саш. А Саш. Ты не сбривай щетину! Очень так мужественно и романтично смотрится! Тебе идет! Правда-правда. Нужно только края очертить бритвой, и будешь праздный итальянец из фильма.

– Буду праздный сочинский армянин.

– Нет. Не соглашусь. Итальянец! Вот только названия фильма не помню…

– Хорошо с тобой, Света Нечипоренко. Вот так бы и ходил по лесу, пока борода до земли не отрастет.

– Ты меня путаешь, Сашка, и вносишь разброд в жизнь аспирантскую. И нафиг я тебя встретила опять! – тут Света заплакала, а напуганный итальянец принялся ее целовать. Так и закончилась командировка на речку без названия.

В поселок ехали молча, каждый думал о своем. Остановились у домика на окраине, и Шабан вопросительно посмотрел на сидевшего на заднем сиденье Студента. Однако вместо него ответила аспирант.

– Нет, дядь Шабан, отвези нахала к себе. Мне ж собираться надо.

Студент горестно пожал плечами и закатил глаза.

– Ну вот, – с осуждением отвечал Шабан, – сколько той жизни осталось?

Впрочем, понять, ирония это или нет, было невозможно. Все по мере сил пытались шутить, но веселей не становилось. Утром предстояла поездка в Туапсе, проводы и расставание. Грусть и тоска.