Текст книги "Голоса на обочине (сборник)"

Там, за тучами, – чистое небо!

Летали мы в аэроклубе на У-2. Отличный учебный самолёт конструктора Поликарпова. Чем хорош У-2? Он не входит в штопор! Другие самолёты, как скорость теряют, так: хоп! А этот нет! Немножко выправится и полетит. Самое острое впечатление, когда я полетел впервые самостоятельно! Впервые! Летали мы без парашютов. Его некуда просто девать. Не уместится.

И вот… Лечу! Хочу – туда! Хочу – сюда! Восторг! Властитель неба! Как птица! Мне сейчас за девяносто лет. Никогда я потом во всей жизни не испытал такого восторга!

…Подошла моя очередь держать экзамен. Я выспался вроде бы. Мне достался инспектором старший лейтенант. Садится впереди, я – сзади в кабине. Управление сдвоенное. Он с планшетом, такой важный. А там плечевые ремни и поясной. И они смыкаются. Если летишь вниз головой, висишь на этих ремнях. Он сел, застегнул только ремень на поясе, больше ничего. Командует:

– Давай на старт!

Я вырулил. Попросил разрешения на взлёт. А переговорная – какая штука? У него раструб резиновый, а ко мне – шланг и наушники. Он говорит, я слышу.

Поднялись.

Он:

– Давай коробочку. Я сделал коробочку.

– Давай в свою зону.

Каждому самолёту выделена была зона, в которой мы занимались высшим пилотажем. У нас зоной было небо над свинофермой. Вышли мы в зону над свинофермой.

– До потолка поднимайся! – командует лейтенант.

Поднялись на высоту две с половиной тысячи метров.

– Давай виражи: левый, правый.

Ну, я выполнил команду. У него блокнот на коленях, что-то пишет. Ещё командует:

– Боевые перевороты через крыло!

А для меня это самый каверзный элемент высшего пилотажа.

Разгоняешь самолёт, потом на себя и, когда он вверху, поворачиваешь, и самолёт летит в обратном направлении. Влево-вправо… Если разогнал плохо самолёт, то в верхней точке он зависает…

Я разогнался, а ноги у меня короткие. Но вроде ничего получилось. Смотрю на лейтенанта, а он как надо-то не пристегнулся. Хватает руками за борта. Я несколько отвлёкся. Делаю левый поворот. И у меня самолёт «повис». Висит! И лейтенант «висит», на одном поясном ремне болтается. Вышел на горизонт. А высота ещё 2 000 метров.

– Давай мёртвую петлю, – кричит.

Ну, это простое дело! Только разговоры. Развиваешь огромную скорость и делаешь своё дело. Я выполнил мёртвую петлю. Он пометил в блокноте.

– Давай штопор!

Ну-у-у! Это было для меня проще всего! Задираешь ручку управления до пупа, как говорят. Самолёт задирается, теряет скорость. В это время надо сделать сильный поворот и запомнить ориентир: облачко ли, какое-то дерево. Самолёт-то вертится. Он мне сказал: «Два витка!» Считаешь. Раз промелькнул ориентир, два – и тут выводишь самолёт.

Я правый поворот сделал, вроде ничего. А левый сделал и резко убрал газ. И тут – тишина! Смотрю, пропеллер – как палка! Мотор заглох. Он кричит: «Отпусти управление!» Берёт на себя управление – разгоняет самолёт в пике и крутит его. Мол, мотор горячий, пропеллер сдвинется, мотор заработает. Раз сделал, второй… А скорость уже потеряли… Не получается…

Он кричит:

– Домой!

Отдаёт мне управление. А как домой? Мотор-то молчит! Выбираю площадку. Там было поле вспаханное…

Когда уже вышли на посадочную скорость, инспектор говорит: – Отпусти управление! И посадил сам самолёт не вдоль борозд – так нельзя: свернётся самолёт – а поперёк. Самолёт запрыгал и остановился.

– К пропеллеру! – командует.

А нам запрещалось категорически трогать пропеллер при горячем моторе. Может быть вспышка! У нас один попробовал, когда мотор был на компрессии. Только тронул. Не успел отбежать, ему ползадницы отсекло лопастями.

Я говорю:

– Нельзя! Горячий мотор! Против правил!..

Он мне:

– Я кому сказал! Летуны!..

Что мне делать? Пошёл…

– Ищи, – кричит, – компрессию!

Взялся я за пропеллер. Чувствую: не идёт! Там сжатие уже в цилиндрах. Рванул я пропеллер. И в сторону! Мотор закрутился. Всё! Ура!

– Садись в самолёт! – слышу окрик.

Я сел.

– Бери управление! Иди на посадку!

Поднял я самолёт. Выхожу на букву «Т». Посадил самолёт удачно. Вышел с опущенной головой.

Начлёт и инструктор стоят, ждут. Я докладываю туповато:

– Задание не выполнил!

Начлёт к инспектору:

– Ну как, командир?

А тот:

– Учить надо! Двойка!

У меня в глазах темно от обиды и стыда. Иду, покачиваясь. Не видать мне больше неба! Подошёл к палатке. Сам не свой. Боюсь расплакаться на глазах у всех.

Подходит начлёт. По-отцовски зорко глянул так на меня.

И домашним тоном, будто о чём-то совсем обычном, сказал:

– Завтра полетишь со мной! Не рви сердце так…

Я и слова ещё не успел сказать, а он уже зашагал к другой палатке. Крепкой, неторопливой походкой.

…Наутро – небо хмурое. Видимость – 70 метров.

– Садись! Полетим!

А куда лететь? Темень над головой! Всё, думаю: полный провал! Начлёт командует спокойно:

– Пробивай облака! И следи только по приборам! Там за тучами чистое небо! Понимаешь?

Ну, я потянулся. В облаках роса. Всюду, как молоко. Необычно. И, кажется, гибельно…

Но… Прорвались! Солнце светит! Ёлки-палки! Облака, как сугробы, – белые! За ними – чистое небо! Сказка!

Чистое небо! Как награда! За упорство, за настойчивость! За веру! Как урок на будущее. На всю жизнь!

Слышу:

– Ну, давай, делай перевороты! – говорит выдержанно, как с равным.

Набрал я высоту. Раз: первый переворот. Удачно! Второй менее успешно! Но всё же…

– Резче двигай ногами, – командует. – Делай как я. Беру управление на себя!

А у него ноги! В два раза длиннее моих. Как даст, даст! Самолёт аж трещит.

– Учись! – и отдаёт управление мне.

Я ликую! Я смогу! Сделаю!

…Через неделю снова прибыл приёмщик, лейтенант. Только другой уже. Он ничего нового не требовал от меня. Всё как в предыдущий раз. Только штопор заставил сделать два раза.

Всё! И меня засчитали лётчиком, годным к службе. Я получил пилотское удостоверение, в котором красовалась запись, что я пробыл в воздухе около тридцати часов. А рядом: «Признан годным к несению лётной службы. Тип самолёта У-2». И дата: «1938 год».

Ребята, которые с производства были, обучались вместе со мной в аэроклубе, носили лётную форму. Стоила она более ста рублей. А откуда мне такие деньги взять? Стипендия в техникуме в пять раз меньше.

Завидовал, конечно!

Бронь

Удостоверение пилота я получил, а вот лётчиком так и не довелось стать. А я во сне и наяву только лётчиком себя и видел.

…Много говорят о том, что мы к войне не готовились тогда.

Я так утверждать не буду. После железнодорожного техникума я попал по распределению на Восточно-Сибирскую железную дорогу. Вся железная дорога от Байкала до Владивостока была переведена на военное положение. Мы приравнивались к военнослужащим. И когда пришёл мой срок призыва, меня в армию не взяли.

Сколько раз ходил я в военкомат, предъявлял своё пилотское удостоверение, просил, чтобы призвали. Ответ один: нет! Приказ: железнодорожников не трогать! И мы с 39-го года помогали – везли с Дальнего Востока армию, технику, всё, что возможно. Всё на Запад!

Круглобайкалье, где я работал, было ниточкой, которая связывала Восток с Россией. Дистанция связи «Круглобайкалье» проходила вдоль самого берега Байкала. С одной стороны – Байкал, с другой – горы. На вырубленной площадке протянулись железнодорожные пути. Кругом камни и безлюдье. Говорили у нас: «Куда поехал?» Ответ: «В Россию». Всё, что за Уралом, было Россией. А до Урала – Сибирь-матушка! Всё работало на Россию!

* * *

Служба у железнодорожников беспокойная. Всякое бывало.

…Небо как прорвало: ливень за ливнем… И эти ливни привели к сползанию горных лавин.

В сторону Иркутска шёл поезд, помню, № 43 «Владивосток—Москва». Впереди сошла лавина, поезд остановился. Надо убирать, расчищать дорогу. Пассажиры, как горох, высыпали, глазеют. А в это время новая волна лавины! И как был поезд, так весь его смело в Ангару. Кого смыло, кого засыпало. Спасся один морячок, который из окна вагона выскочил как-то и поплыл по Ангаре. Кричит вне себя: «Я спасся, я спасся!» 330 человек погибло тогда. ЧП союзного значения. Приехала комиссия во главе с Кагановичем. Стали лететь головы! Нарком путей сообщения Лазарь Моисеевич Каганович побыл и улетел. Остался его заместитель Волков. И пошла такая чистка: это не предусмотрели, могли это… это… не сделали… Ну, как обычно в таких случаях…

У НКВД была дрезина австрийская. «Уточкой» мы её называли, моторная штука такая… Вот «уточка» утром катит по железке пустая, а возвращается полная: путевые обходчики, дежурные по станции… Везут их в Слюдянку: вредители…

…У нас взяли начальника стройки, его заместителя, многих ещё…

…Мы продолжали монтировать сигнализацию, прокладывали кабели. Я техник высокого напряжения. Наверху, по горам, велась стройка. Был там лагерь заключённых, которые поверху прокладывали дорогу. Этой-то, нижней, вдоль Байкала, сейчас уже нет, а та, наверху которая, работает. Она безопасней. Я был уже прорабом земляных работ. И мне оттуда присылали колонну заключённых копать траншеи для прокладки электрических кабелей. «Воздушки» негде вести: горы кругом. Всё тянули кабелем по земле.

Они разные были, заключённые… Попробуй уследить за каждым. Что делали? Кабель-то мы горбылём сверху в траншее перед засыпкой прикрывали. Так они этот горбыль под колёса проходящего поезда бросали. Колёса начинают скакать от этого. Поезд вот-вот с рельсов громыхнёт. Мало не покажется.

Ночью вызывает меня уполномоченный НКВД:

– Ты куда смотришь: у тебя авария может быть! Потеря бдительности.

Куда деваться? Звоню исполняющему обязанности начальника стройки Орлову: начальника-то арестовали.

– Уберите заключённых этих! Из-за них пересажают нас всех.

Кто работать будет? Я не могу за ними уследить физически. Лучше сами будем копать.

Убрали заключённых.

…Высоковольтные кабели мы укладывали кусками по 500 метров длиной. А дальше муфта, потом следующий кусок. И так далее… В стране было тогда всего два высококлассных специалиста по сращиванию кабеля. Один из них – новосибирский. Вот его к нам и командировали. Обучать наших. А там что важно? Чтобы не попала влага на соединение кабелей. А дожди лупят! Не переждать… Сроки давят. Заливали соединение, то есть чугунную муфту, маслом, потом гудроном. К мастеру подсадили наших ребят. Они подучились. И вот наступил момент испытаний!

С Иркутска привезли специальный прибор для испытаний.

Я сам за ним ездил. Этим прибором можно было испытывать напряжение до 75 тысяч вольт, на пробой. Если есть дефект в кабеле или в муфте, то будет короткое замыкание, прибор отключается.

Первую муфту проверили – нормально!

Вторую – нормально!

А третья!

На этом участке дороги было сорок восемь тоннелей для поездов, девять специальных крытых участков для защиты от горных обвалов.

У каждого тоннеля военная охрана, НКВД. С обеих сторон.

А по распадкам – военные гарнизоны. Единственная железнодорожная ниточка с Дальним Востоком – как без охраны? Случись что!..

…Третья муфта! Когда дали около 50 тысяч вольт – бабах!..

Короткое! Взрыв! Фонтан земли!

Часовой около тоннеля вмиг сработал. Подняли всех, кого только можно. Дивизия в Иркутске была, туда сигнал! Органы тут как тут! Кто? Что? ЧП! Было всего 180 муфт. Взорвались только три.

Пашка Краузе среди нас был. Он трясся больше всех! У него отец сидел за вредительство…

…Сдали мы этот участок дороги в эксплуатацию, перешли на другой.

Работал я и на Омской железной дороге. Ставили на ней через каждые 800-1000 метров светофоры. Зелёненькие огоньки на ней далеко видно! Там же равнина Западно-Сибирская! Смотришь: километров за десять светофоры видно! Зелёное ожерелье! И радость!.. Моя работа в этом тоже есть! Я выкладывал кабели.

…У меня старший сын Валера живёт в Омске и сейчас. Пишет, что теперь со станции Слюдянка до Байкала ходит туристический поезд для любителей экзотики. Народ красотой любуется. Что ж, теперь такое можно…

…Я как вспомню свои полёты на У-2 в аэроклубе в Омске, так сердечко забьётся по-иному! «По-молодому» – чуть не сказал…

Но железная дорога перекрыла мою воздушную… Бронью загородила… Железная дорогая стала судьбой, не небесная.

…В Круглобайкальске до войны успел поработать и начальником дистанции связи на станции Мысовая. Мы, двести пятьдесят человек, обслуживали 260 километров железной дороги…

И тут вспомнить есть что. И тоже порой сердечко не на месте…

На реке Слюдянке

…Дело было на станции Слюдянке в Бурятии. Был такой у нас Черняков Ваня – весёлый и симпатичный парень с Одессы. Но задиристый порой, неуступчивый… И… такой бабник. Легенды про него ходили. Жена Тамара устала терпеть… ушла от него… Не поберёгся он. Работали мы при любой погоде и непогоде. Сильно перетрудился. Молодой, всё нипочём: «Пройдёт». Не прошло. Открылся плеврит. Страшные боли в груди, одышка. Положили в стационар. Со стационара отправили домой. Полагая, что лечить безнадёжно… Остался наш Ваня один, кому такой нужен… Где те, которые вешались на него?

– Давай, – говорю, – отвезу тебя к матери в Одессу. Может, лучше будет?!

Заупрямился:

– Какая разница, где догнивать?.. Похороните меня здесь…

Матери я здоровый был не нужен. А отца у меня нет…

…Тамара, голубиная душа, бросилась спасать его сама. Так-то была серенькая, как мышь, а тут аж почернела вся от горя. И туда, и сюда с бедой такой… У каких только лекарей не побывала. И кто-то ей сказал, что на третьем балагане – остановочном пункте, на реке Слюдянке, живёт старый бурят, который лечит старинными методами.

Мы берём с Тамарой Ваню, садимся в сани. На лошади поехали километров за сорок по Слюдянке, до третьего балагана. Там, действительно, оказался старенький бурят, с бородкой. Курит трубку, длинную такую. Живёт в шалаше, накрытом шкурами. И сам одет в одёжку наподобие малицы[4]4
  Малица – шуба из оленины, шерстью внутрь.


[Закрыть]. На ногах то ли люпты[5]5
  Люпты – сапоги из волчьих, оленьих шкур.


[Закрыть], то ли что…

Посмотрел Ваню… А у него хрипы сильные и немощь полная… Бурят и говорит:

– Я обещаю вылечить, но пусть терпит!

Оставил нас одних на какое-то время, взял ружьё и ушёл. Недолго отсутствовал. Принёс подбитого зайца. Тут же при нас начал снимать с зайца шкуру. Говорит Тамаре:

– Раздевай до пояса мужа.

Оголила она Ивана.

Старик тут же заячью шкуру – мездрой ему на грудь. Потом ещё накрыл какой-то парусиной, притянул бечёвками.

– Ложись! – велит Ивану. – Больно будет, не трогай.

А жене:

– Не подходи!

…Вначале Ваня покрылся потом, затем начал кричать. Почти всю ночь он кричал. Уснул только под утро.

Когда Иван проснулся, бурят зажёг плошку, освещавшую его жилище, наподобие свечи. Всё убого, первобытно…

Пододвинул какую-то берестяную посудину, снял с Ивана сначала парусину, потом заячью шкуру. И пошёл гной. Мездра через поры потянула весь гной из плевры через кожу. Тамара оттёрла мужа, и он опять уснул, молча. Не в состоянии был говорить.

Бурят пояснил нам, что боль должна кончиться.

Я уехал. А они побыли, кажется, дней пять ещё под наблюдением бурята и вернулись на станцию «Слюдянка». Посылал я за ним своего приятеля.

Пошли показаться врачам.

– Как другой человек, – говорят.

Мы ещё потом с Иваном несколько лет вместе работали.

…Он и раньше трудяга был, а тут такая в нём безотказность проявилась и покладистость. И… таким мужем стал… Все похождения свои – по боку! Тамара одна у него – свет в окошке. Да какой!

А она, и правда, светится вся около него.

В полевом госпитале

Призвали меня в армию только в 1942 году. И вновь я не попал в лётную часть. На фронтах остро не хватало специальных войск. В Иркутске при формировании железнодорожного полка вспомнили и обо мне.

…Калининский, Западный, Северо-Западный, 2-й Белорусский фронты – вот где пришлось действовать нашему железнодорожному полку, который восстанавливал разбитые немцами вокзалы, мосты, железнодорожные пути, строил новые железные дороги. Часто под налётами немецкой авиации, под обстрелами артиллерии… Счастливчик! Меня серьёзно задело всего один только раз.

Росточком был маленький – трудно попасть!.. Хотя раз сам наскочил…

В октябре 43-го года надо было провести техническую разведку в направлении Ельни в сторону Смоленска. Такие разведки часто случались.

Поехали мы на дрезине с мотором. Перед нами только что прошли сапёры. Впереди, смотрим, мостик. И табличка: «Мин нет!» Я доверился. Едва выехали на мостик, прогремел взрыв. Был заложен приличный фугас. Меня подбросило. Как ни странно, успел подумать: хорошо бы перелететь через мост! Если упаду на мостовые брусья, торчащие железные шкворни – не сдобровать!

Повезло. Меня перенесло над мостом. Очнулся я часа через три, оказавшись уже в фургоне. Лошадь, санитарки… Везут меня в полевой госпиталь возле села Павлиново. Я пытаюсь что-то говорить, потом снова теряю сознание…

Не помню, как меня осматривали. Потом-то я видел эту процедуру со стороны: несут на носилках. Кладут на землю. Делают предварительный осмотр. Осмотрели, записали как положено. И – листок на грудь… Если не срочно принимать меры, то несут в душевую…

…Когда я в очередной раз очнулся, слышу голос надо мной.

Два санитара несут меня куда-то. Один из них говорит другому:

– Этому жмурику всё равно, а под головой у него хорошие сапоги… А?..

Я как матом бабахнул!

Санитар, слышу, вяло удивился:

– Слушай, этот русак ещё поживёт…

Дальше опять у меня провал, сознание отключилось…

…Что такое полевой госпиталь? Это столбик, второй столбик и меж них перекладина. Меня положили на верхнюю полку из этих перекладин. Офицерская палатка на сорок мест. Рядом палатки сержантского, рядового состава. Такие же брезентовые палатки. Первое, что я сказал, как потом говорили:

– А материться можно?

И потерял опять сознание. Пришли, сделали уколы…

Очнулся, смотрю: кладут рядом раненого. Молоденький такой. Когда он пришёл в сознание, спрашиваю:

– Ты кто?

– Лейтенант, – отвечает, – командир взвода. Под Заячьей горой меня в ногу зацепило, пятку оторвало. И контузило. Долго лежал без помощи… Посмотри!

А электричество от автомобильного аккумулятора. Еле-еле.

Потом показывает мне тетрадь:

– Вот сорок девять человек. Это весь мой взвод. Осталось двое, я – третий.

Приходит сестра, за ней санитары. Понесли лейтенанта в операционную. Через какое-то время приносят. Нога его уже без ступни. Очухался он… Опять какой-то общий у нас разговор с ним.

…Начинаются сильные боли. Он кричит… Вновь приходит сестра. Туда-сюда. Санитары унесли лейтенанта. Я не успел спросить, как звать его…

…Приносят лейтенанта. У него уже до колена нет ноги.

Опять ему стало плохо, дают обезболивающее… Кричит… Что-то бессвязное. Одно только разобрал, когда сказал он тихо так: «Становится меня всё меньше…»

Берут его и вновь уносят в операционную.

…Приносят. Уже без ноги, по бедро. Ноги как не было. Он после наркоза без сознания.

Сестра говорит мне:

– Идёт гангрена. Слишком долго лежал без помощи. Удастся погасить нам Антонов огонь, нет ли?

Во второй половине ночи его забрали и больше уже не принесли. Погиб.

…Такая выдалась ночка.

Я так и не знаю его имени.

…В нашей палатке офицеры лежали неходячие. Только один передвигался на костылях, Константин. Рыжеволосый такой и непоседливый.

Время завтракать. Разносят еду, и прошёл слух:

– В соседней палатке лежит раненый еврей.

– Еврей?! – послышались недоверчивые голоса. – Как он мог оказаться на передовой? Они все в Ташкенте!

Константину, который на костылях, поступает команда:

– Иди в разведку!

И лейтенант охотно заковылял в соседнюю палатку.

Возвращается с опущенной головой. Поднял на нас злые глаза и громко, во всю палатку:

– Сволочи мы! Сволочи!

– Хватит базанить[6]6
  Базанить – здесь горланить.


[Закрыть], говори толком, – осёк его капитан, лежавший у входа, – не баба…

Константин хриплым голосом выдавил:

– Там лежит еврей. Весь обгорелый! Водитель танка. Сестричка говорит, что вряд ли выживет… А сама плачет.

…Вошли санитары с носилками. И на освободившееся место лейтенантика, которого не стало ночью, положили рядом со мной другого, ещё моложе. Казаха. С разорванным животом. Такой конвейер…

На переправе

Я был уже на Втором Белорусском. Дошли мы до Вислы. Впереди переправа. Дан приказ: всё, кроме оружия, оставлять и возвращать в Союз. Пользоваться остальным только трофейным. Питание не везти, ничего… Только оружие и боеприпасы. Всей нашей ротой связи стоим в общей колонне. Ждём, когда нас пропустят через понтоны.

Движение идёт цепочкой. В одну сторону, потом в другую…

Старшина из моей роты Бельтиков ворчит:

– Легко командовать сверху: это не брать, это не эдак… В штабе оно всё проще, вот тут… Сейчас случись артналёт и… поплыли по Висле две дощечки…

…И вдруг появился «Виллис». По обочине – так, сяк… упорно идёт к колонне. Подъехал и остановился. Вышел из него человек в ватнике. Кто, чего?.. Без погон, без фуражки. А там чуть впереди какие-то штабные на «эмке». Тоже пробираются справа.

Столько всего кругом. И всем надо. Бедный начальник переправы уже выдохся, голос охрипший…

…На него орут из «эмки». В ней полковник и ещё офицеры… из интендантской службы. А тот, который приехал на «виллисе», стоит. Смотрит. С плёткой. По ноге бьёт ей, в ватнике этом, перетянутом военно-полевым кабелем. С «Виллисом» подъехал фургон такой, американский. В нём наши солдаты с автоматами.

Колонна резерва артиллерии главнокомандующего (РГК) со своими пушками стоит. Слева орут, справа… И эти, в «эмке», лезут без очереди… Сутолока…

Тот, который в ватнике, ладный такой, махнул рукой солдатикам в фургоне. Не слышно было, что он сказал. Только эту «эмку» вместе с полковником раз – и вмиг перевернули. Полетела под откос. Все вокруг сразу примолкли.

Потом:

– Кто это? Откуда?

И шелест по колонне: «Рокоссовский, это Рокоссовский…»

Команда прошла:

– Все в сторону! Впереди бой идёт! Пушки нужны!

В голове колонны что-то сделали, не знаю… Началось движение артиллерии. Мы в сторонке стоим.

…Тягач тащит большую пушку. А за рулём-то Васька Рамин!

Наш! Мой земляк, со Слюдянки!

– Вася!

– Миша!

Ему не остановиться. Я к нему:

– Как ты?

– Да вот, пока живой!

Сзади напирают. Оттёрли меня. Вот и весь разговор. Больше мы на фронте не встречались с Раминым.

…Встретились в мирное время. Василий тоже помнил ту переправу через Вислу. Он после контузии плохо слышал.

…В тот раз колонна пошла, но там где-то впереди опять что-то застопорилось. Потом вновь двинулись вроде, приостановились… А он никак не сообразил, не слышит команду, двигаться либо нет! И надо сказать, он не понял, что Рокоссовский прибыл: далеко стоял со своим тягачом. Когда «эмку» эту отшвырнули, не видел.

…А тут к нему, распахнув дверь, какой-то человек:

– Ты что стоишь?

Крепко так добавил ещё пару слов.

А Василий:

– Чего? Откуда ты такой?..

Василий тоже мужик был с норовом, знал я его неплохо…

Тот, в ватнике, плёткой как стеганёт по Василию:

– Давай двигайся!

А у шофёров фронтовиков автоматы были над головой. Василий схватил автомат и…

…Его моментально прижали. Очередь прошла у ног Рокоссовского. Таскали Василия за это, таскали… Шутка ли: чуть ли не покушение на командующего фронтом. Но всё обошлось. Откуда он мог знать, что перед ним сам Рокоссовский?!

До Одера дошёл потом… А там ранило крепко. Больше уж не воевал. Домой вернулся с орденом.