Текст книги "Голоса на обочине (сборник)"

В сосновом бору

…Когда я впервые оказалась в Бузулуксокм бору, я обомлела.

Стоят недалеко одна от другой две сосны. Каждой за триста лет. Великанши! Они наверняка видели Толстого, Пушкина, которые бывали здесь, на бузулукской земле!

Совсем недавно я узнала, что здесь были родовые усадьбы Карамзиных, Державиных и, уж крайне показалось мне неожиданным, – Набоковых.

Недаром у меня дух захватывало, когда мы бродили то в окружении освещённых утренним солнцем гладкоствольных, будто облитых полудой сосен, то, когда оказывались в урёмной глуши, среди поверженных временем старовозрастных сосен-вековух, крепких, но уже лежащих, заставляющих остановиться и невольно замолчать.

* * *

В который раз по пружинистому насту из хвои, листьев, прелых и ломких стволов берёз возвращались мы с сыном к полюбившимся нам трёхсотлетним соснам…

Как возник Бузулукский бор? Как и кем посажены эти сосны?

Я так ни от кого не смогла услышать, ни прочитать где… Штука ли: почти сто километров в длину и более сорока – в ширину: таков этот зелёный остров посреди голой степи…

…Мы потом вчетвером, с моими внучками, пытались обхватить одну из великанш-сосен – бесполезно!

Сын Коля всё говорил, что хотелось бы ему облететь на вертолёте Бузулукский бор. С высоты увидеть всё разом! А мне этого не надо. Что-то во мне противится вмешательству человека с техникой в животворный оазис. Инородна она в нём.

…Этим прелым воздухом, прелестным своей неповторимостью, дышали Пушкин, Толстой. Их давнее присутствие не осталось бесследно. Оно в чём-то закреплено, как-то засвидетельствовано. И хранится…

…Около сорока дубов когда-то посадил здесь в неохватной широте своей деятельности великий Лев Толстой. Теперь эти дубы в живом заслоне из ста тысяч гектаров зелёного лесного братства стоят на пути степных суховеев…

…Как могло случиться, что наши деятельные нефтяники, обнаружив под бором нефть, ринулись разворачивать нефтепромысел?

И как хорошо, что вовремя одумались!.. Вовремя ли? Более ста пятидесяти скважен пробурили. Просеки прорубили в бору. Начали было нефть качать. Остановились. Законсервировали скважины.

А что дальше? Под сто тысяч гектаров сосняка положена мина замедленного действия?..

Когда мы поехали в прошлый раз на свидание к «нашим» соснам, наткнулись на законсервированные скважины. Бетон у иных потрескался – разваливается. Сочится нефть, пахнет газом. Ну как – рванёт? Сосняк кругом! Полыхнёт! И от вековечного величая – одни головёшки?..

Спешно поехали к местному начальству. Доложили о скважине.

– Мы в курсе дел, – говорили нам с серыми лицами. – Пытаемся, что можем, делать. Вы не первые, кто бьёт тревогу… Занимаемся… Но ни средств достаточных, ни техники…

…Год прошёл. Не полыхнуло в бору. Может, и правда, что-то дельное предприняли.

Выходит, что мы с Колей всего лишь назойливые пенсионеры?.. Мне в последнее время наши сосны-великаны начали сниться. Вновь хочется вернуться к ним. Постоять около безмолвных свидетелей…

С возрастом начинаешь особо остро понимать, что все мы дети природы. Она породила нас, отпустила на какое-то время от себя. Теперь вот терпеливо дожидается…

Корзина, полная яблок

Вспомнилась картинка из далёкого детства. Я сильно болел, простудился. Который уже день лежу в постели, на день перебираясь в прохладную, выложенную из самана, погребицу. Она на меня производит чарующее впечатление. За ларем я нашёл в первый же день почти новенькую книжку «Казаки» Льва Толстого и, потрясённый красотой и яркостью открывшейся мне жизни, забываю про болезнь.

Вообще эта мазанка замечательная. Совсем недавно, забравшись на чердак под её ветхую крышу за сушеной густерой, я увидел неопределённой формы предмет, завёрнутый в изъеденный молью мешок. Потянул его на себя из-под разного деревянного хлама и обнаружил боевую винтовку. Потом с дедом я имел разговор и пообещал, что трогать винтовку не буду. Но я уверен: её там уже нет. Дед – человек мудрый, он обязательно сделает всё правильно. В этом я убеждался не раз…

…Вот послышались шаги во дворе, это идёт бабушка. Я это чувствую всегда, не зная, как объяснить. Она входит с небольшой корзиной, накрытой белым в горошек платком. Корзина полна яблок.

– На вот, гостинец тебе.

– Откуда, бабушка?

– Ешь, тебе не всё равно? Выздоравливай быстрее.

Она с напускным равнодушием глядит на меня. А я догадываюсь, откуда яблоки. Они – краденные! Если бы они были куплены, то их было бы два, ну три, не больше. Яблоки из Самары редко привозили, не на что было покупать. А здесь – целая корзина! Яблоки в нашем селе растут только у одного Светика – внука давно умершего бывшего земского врача. Но он скряга, никого никогда не угостит. Мы давно с другом Мишкой сговорились забраться к нему в сад. И не столько от желания поесть яблок, сколько от нелюбви к хозяину.

– Бабушка, они же…

У меня не поворачивается язык сказать главное слово.

– Сейчас не в этом дело. Ешь и поправляйся. Бог простит.

Она тоже не говорит главное слово. Я, боясь обидеть бабушку, беру антоновку и впиваюсь в неё зубами.

– Вот так-то, – тихо заключает бабушка.

Я хрумкаю яблоко и чувствую, что нас с бабушкой теперь связывает что-то тайное, о чём я никогда не скажу никому. И никогда не смогу плохо подумать о бабушке.

– Когда мой первый сыночек Петенька заболел сахарным диабетом, я его чем только не лечила, но не помогло… Не стало Петеньки.

Помолчала. Потом сама себе сказала:

– Бог простит.

Она придвинулась ко мне и погладила мою голову своей большой шершавой ладонью. Это для меня было неожиданностью. Я не помню, чтобы кто-то нас в детстве гладил по голове или целовал. Таков был уклад жизни. Нас никто никогда и не бил.

…Я лежал на старом, самодельном диване в окружении ларей с мукой, пшеницей, в домовитом запахе луковых плетениц и овчин.

Свет пробивался в мою мазанку через крохотное оконце, которое я свободно мог закрыть своей фуражкой, что я иногда и делал, погружаясь в блаженный волнующий прохладный мрак и тишину. Тишину иногда нарушали осмелевшие мыши, но шугать мне их не хотелось.

Залетевшая большая противная зелёная муха сходу запуталась у меня в изголовье в паучьих сетях, и я с нетерпением ждал развязки события. Я мог бы предотвратить кровавый исход, тем более мне не очень приглянулся шустрый изобретательный умелец-паук. Но мне нравилась роль стороннего созерцателя – в этом была своя прелесть. Не хотелось нарушать спокойствия этого царства паучье-мышиного благополучия. А может, я так сильно ослаб от болезни…

Иногда в мазанку заходил мой весёлый дядька Сергей. Это он с ведома бабушки раздобыл яблоки.

Все эти дни дух антоновских яблок витал в мазанке вперемежку с бабушкиными рассказами из её жизни, дедом Ерошкой, из новой книжки про казаков, моим дедом, пахнувшим всегда сеном, сетями, передающим приветы от Карего – старого мерина, моего друга, оставшегося на далёком лесном кордоне в Моховом.

Через неделю я выздоровел.

* * *

В первое же воскресенье я упросил деда и бабушку взять меня с собой на Утёвский базар. Я любил этот многошумный, разноцветный праздник. Там всегда происходили всякие неожиданные события. Случилось одно и в этот раз. На обратном пути, когда мы уже отъехали в своём громыхающем фургоне от базара метров сто, дедушка, что-то приметив на обочине в пыли, остановил лошадь, слез с фургона. Через минуту он вернулся к нам, держа в руках огромную пачку денег, кое-как завязанную в пропылившуюся серую косынку.

– Ванечка, это ж беда какая, потеряли…

– То, что потеряли, это точно, только вот, кто?

– Много? – бабушка протянула руку к свёртку. – Батюшки, да тут их ужас сколько! Убьются теперь до смерти от горя. Надо что-то делать!

– Кто сегодня коров да быков продавал, а? – Дед начал вспоминать: – Горюшины корову яловую продали, они ещё на базаре, Захар Гурьянов – быка полуторника приводил, но он сидит у сапожника Митяя разговоры разговаривает, было несколько зуевских, но они по другой дороге должны ехать.

– Лукьян Янин, а? – Бабка, удивившись своей догадливости, обрадованно смотрит на нас.

– Ну, точно же, Лукьян с сыном Андреем быка продали! Вот неумехи. Поехали к ним, – согласился мой дед.

Когда мы подъехали к Яниным, они оба, отец и сын, выезжали со двора.

– Здорово, Лукьян, – дед приподнял над головой картуз. – Далёко ли собрался?

– Сам не знаю, куда! Деньги Андрей обронил, а где, не ведает.

– На, возьми твои деньги, – дед протянул серый свёрток.

Лукьян как-то даже внешне и не удивился. Взяв деньги, задумался, внимательно посмотрел на нас всех поочерёдно, хмыкнул и молча пошёл вглубь двора. Вскоре появился с чёрным вертлявым ягнёнком на руках.

– На, Иван, от души! У меня ещё есть. Такое дело!..

Но бабка моя опередила:

– Ваня не бери. Лукьян, спасибо тебе. Хороший ты мужик, но чужого нам не надо.

– Ну раз так, то хоть с поллитровкой-то приду вечером? Не прогонишь?

Ответил мой дед, легко засмеявшись?

– Не прогонит, не бойся. Я вступлюсь, так и быть.

И наш фургон загромыхал от Яниных ворот под заливистый лай соседской собачонки.

Дорогой мне вспомнились яблоки из чужого сада и писклявый ягнёнок Яниных.

А ночью приснилось будто этого ягнёнка мой друг Мишка на дворе Яниных держит на руках и пытается насильно кормить из огромной и высокой, как бочка-сорокауша, ивовой кошёлки яблоками. Ягнёнок мотает головой, яблоки отлетают на землю, а Мишка озорно кричит ему: «Дуралей!». Ягнёнок мекает в ответ что-то своё, а что не понять…

А потом мы будто бы погнали с Мишкой на велосипедах на Самарку.

На любимой мной длинной песчаной отмели, где пахнет красноталом, речными лопухами и янтарным крупным влажным песком, на отмели с загадочным названием «Платово» дед Ерошка, давший мне пострелять из найденной мной винтовки, смеялся шумно и заразительно…

Я проснулся и мне стало весело и легко. Казалось, что весь мир наполнен моим выздоровлением…

Сомятник

…Едва я отошел от костра к воде, чтобы умыться, увидел рыбачка. Сидит себе на бревне у самого края завала посреди речки маленький круглолицый мужичок лет сорока. В соломенной шляпе, аккуратный такой. У ног его две удочки. А ниже – большой омут, который мы ещё вчера облюбовали для рыбалки. Место уж больно привлекательное. Приглушенно урчат большие воронки, выдавая глубину.

Взяв спиннинг, стараясь не шуметь и не оступиться на скользких бревнах, подошёл к рыбачку.

Не успел я заговорить, как довольно толстый конец одной из его удочек ушёл под воду.

Не торопясь, рыбачок подсек. Не опасаясь обрыва, дотянулся до лесы и стал, как на мотовило, наматывать её на руку. Руки его были в кожаных потрепанных перчатках.

– Леска у меня один миллиметр толщиной, Ему не оборвать, – пояснил деловито.

Он подвел под рыбину большой самодельный черпак.

– Ловко вы его, – не удержался я. – Кэгэ на три будет.

– Будет, – прозвучал ответ.

Оказалось, что таких сомят у него в мешке, прижатом бревном, уже два.

– На вот, – он протянул несколько дождевых червей. – Насаживай прямо на тройник у блесны и бросай.

Я соорудил насадку и попробовал укрепить удилища меж бревен.

– Надежнее укрепи, утащит, – вполголоса посоветовал рыбак. Я послушался его.

Мы поймали по одному соменку. Он – такого же, как и предыдущий. Я – чуть меньше и рад был беспредельно.

Глубина ямы здесь, по его словам, до девяти метров. Приехал сюда на рыбалку Андрей на велосипеде из Сорочинска, где гостит у матери. Живет и работает в Оренбурге. По профессии – сварщик.

– Не могу летом без Самарки, к матери и к Самарке каждый выходной почти приезжаю. Эти места мои, с детства.

Вскоре он стал собираться.

– Хватит. Клева больше не будет, я с пяти часов здесь.

Подошёл Юрий, с которым мы сплавляемся по реке в резиновых лодках.

– Рыбка-то есть? – спросил он, поигрывая красивым и, кажется, не опробованным ещё спиннингом.

Лицо его, заросшее густой рыжей щетиной, сейчас было самым примечательным в нем. Походил он на какого-то сказочного персонажа. Будто специально придумано неким художником и собранно воедино: тельняшка, ладненькая куртка, брюки защитного цвета и большие, явно великоватые кроссовки. Глаза – синие, большие, широко открытые. Они поражают своим детским светом.

Рыбачок, видимо, уже освоился, понял, что мы не опасны. Повернув голову от полиэтиленового шевелящегося мешка с рыбой, который он собирался завязывать, поинтересовался, будто не слышал вопроса.

– Лицо… того… красное какое… ошпарил, что ли?

– Да видишь, – доверительно признался Юрий, – не было со мной такого раньше: комары и занозы полюбили меня. Пухнет лицо от укусов. Не бреюсь, все равно жалят. Голова от укусов страшно болеть начала.

– А мазь? – спросил Андрей.

– А что – мазь? Они к ней привыкли, зверюги!

– Попы поют над мертвыми, а комары – над живыми, – утешил Андрей.

Увидев мою добычу, которую я, держа на кукане, прятал за спиной, Юрий сделал круглые глаза:

– Ты поймал соменка?

– Да, вот сейчас.

Он уперся взглядом в шевелящийся мешок с рыбой.

– Ну, вы, мужики, даете!

Отложив в сторону спиннинг, он левой рукой поддерживал край мешка, правой тронул за ус одну из рыбин.

– На червя? – деловито спросил он.

Андрей не спеша ответил:

– На пучок дождевых, штуки три-четыре на двойник сажаю и – хорош! Первый раз, что ли, видишь сома так близко?

– Э-э-э, ошибаешься, молодой человек, – сказал Юрий и выпрямился, передав край мешка Андрею. – Я на Волге вырос! Обижаешь!

– Ну и что? Видел я некоторых. На Волге живут, а червяка на крючок не могут насадить. Один разок у моей мамы такой квартировал, только молоко козье пил да книжки читал. Шкет такой…

– На квок сома можешь ловить? – небрежно спросил Юрий.

– Слышал, но не довелось.

– А на воде живешь ещё. Деревня.

Парень не обиделся.

– Посмотреть бы, тогда, конечно…

– А зачем тебе, – вступил я. – У тебя и так все отработано. Без добычи, как я понял, не бываешь?

– Не-не, – возразил рыбачок, – сам процесс тоже очень важен.

– Процесс вот какой, слушай… – Юрий, нащупав в разговоре своё место, преобразился с полуоборота: – Квок – это такая штука, которой лупят по воде для привлечения сома. Он думает, что его так зовут к завтраку его сородичи. А возможно, кумекает что-то другое – наукой не установлено. Но факт: идёт он на этот звук! Лодка должна быть деревянная, другие, резонируя, издают непривычные звуки, и сом пугается. Лупить надо так, чтобы лодка тряслась.

– А как квок сделать? – поинтересовался Андрей, закуривая и присаживаясь на лесину.

– Квок? – переспросил Юрий и молча потянулу руку за сигаретой к Андрею.

Тот с готовностью подал курево. Потом ловко кинул коробку спичек, и Юрий так же ловко её поймал.

– Квок лучше купить, их сейчас продают. Конечно, «сомовку» можно сделать из чего угодно, хотя бы из надвое разрезанной пластиковой бутылки или стакана. Но самому сложно попасть на удачную конструкцию. Это что-то наподобие «ноу-хау».

– Сам-то рыбачил? – поинтересовался я осторожно.

– Жить на Волге и не рыбачить на сомов? Вы что, ребята! – удивился Юрий. И вдохновенно продолжал: – Рыбалки лучше, чем в дельте Волги, нет. Там водится до шестидесяти видов рыб. Некоторым везет, я видел: на квок ловят сомов до десяти пудов весом.

Мы слушали. Он продолжал смаковать:

– Звук образуется при выходе квока из воды. Длина ножа квока должна быть не менее двухсот двадцати миллиметров, ширина – от двух до шести миллиметров, смотря из какого материала: дюраль или дерево.

– Ловить-то на наживку? – уточнял Андрей.

– Конечно, – подтвердил Юрий неторопливо. – Он же хватает все: от утят до червей, ты знаешь.

– И лягушек, – подсказал я.

– Во! Лягушка для него – лучше всего!

– Я попробую обязательно в этой яме на квок, – загорелся наш новый знакомый. – Нож у квока делать деревянный или металлический? – уточнял он, обращаясь к Юрию.

Основательность ответов Юрия меня изумляла.

– Если металлический, то лучше брать титан, а деревянный – березу.

– Юрий, – не утерпел я, – ты так много наговорил, а я не понял, как устроен квок.

– У костра за чаем растолкую, малограмотным, – пообещал новоявленный сомятник.

«Странно, – думал я, когда мы, расставшись с Андреем, возвращались к костру. – Юрий так много знает, но порой обнаруживает удивительную непрактичность».

Вчера, вручая мне вентерь, который купил года два назад, он прочел мне целую лекцию о том, как его ставить.

Я спросил тогда:

– Юра, ты когда-нибудь сам это делал?

– Ты знаешь, – нисколько не смутившись, ответил он, – ни разу в жизни. Руки не доходили, но так хочется попробовать!

Врун

Едем с работы в вахтовом автобусе. Молчаливые. Уставшие все. И тут входит, уж недалечко от нашего посёлка, на остановке Василий Тершуков. Оживились некоторые. Знают: развеселый Василий, что-нибудь обязательно сейчас ловко соврёт. Напрополую. Но складно и заразительно! И все от души будут смеяться. Откуда только он всё берёт?! Его все так и зовут: Вася-врун. Не обижается. Ему самому пресно жить без его баек.

Сел Василий. И молчит! Не в обычай как-то нам это?! Первой не выдержала я:

– Вась, соври что-нибудь. Для души!

Василий безмолствует. Только в окно смотри. Как и не он вроде.

– Вася? – вслед за мной просит подруга моя, Надя Карнаухова, – Ну, что-нибудь выдай, ты ж не собственник какой? Зажался…

– Да некогда мне тут с вами, – отзывается серым голосом Василий, – не до придумок. Вот видите с мешком еду. Самарка разлилась, затапливает склады в «Заготзерне». Стихия! А там сахар, окромя всего. Соли этой тонны… Того гляди поплывёт всё в Самарку. Решило начальство раздать бесплатно продукты. Лучше уж так, чем пропадать добру. Успеть бы мне к раздаче. Народ там нарасхват метёт всё!..

Сказал так и выпорхнул из автобуса. Лёгкий он на ноги. Едем мы дальше. Напряженная тишина в автобусе. Доехали до конечной остановки. Вышли из автобус, и… спохватились:

– Бабоньки, – возгласила Карнаухова, – а мы-то что же? Нам сахар не нужен что ли? И соль?

– Вот именно, – согласились все с ней. – В магазинах нет, а на складах гибнет!

…Захватили мы мешки, и айда пешочком вприпрыжку в «Заготзерно». А до него километра три с гаком.

Прибыли на склады, а там сущий аврал. Только совсем другое, не как Василий нарисовал нам.

Баржа пришла, надо пока большая вода, зерно срочно загрузить и отправить в Самару.

– А где же здесь раздают соль и сахар? – спрашиваем.

– Какая соль, какой сахар? У нас тут сроду их не было! – отвечают. – Вот баржу загрузить надо! А на погрузке людей не хватает. Вы как раз прибыли! Он обещал нам подмогнуть грузчиками, Василий-то. Мы не поверили было? Где собрать народ, после рабочего дня?.. А он не обманул. Аж десять человек прислал.

Куда нам деваться? Хлеб ведь! Разве можно спиной повернуться?! До темна грузили баржу. Вспомнилось, как в былые времена с родителями на току лопатили… Ой да ну!..

…Встретила Тершукова я на следующий день и спрашиваю:

– Василий, что же ты с нами так?

– Как? – спрашивает, – вы же сами просили: соври, да соври!.. Я из уважения не отказал.

Истоки

Устав от назойливых поклёвок мелочи, я собрал свои нехитрые рыбацкие снасти и направил лодку к берегу. Стоял конец августа.

На пологом речном берегу доцветали голубые васильки. Не слышно было привычной щебетни в поникших над водой ивовых кустах.

В задумчивости смотрел я на непривычно пустынную и тихую речную даль, когда внимание моё привлекло странное светлое пятно. Словно большая бабочка, оно трепетало то у воды, то высоко на круче. Пятно приближалось. В этом месте речка выпрямляется и течет почти по прямой метров двести, поэтому-то я и смог видеть все происходящее на берегу.

До рези в глазах всматривался я в трепещущий светлый клинышек, и наконец понял: это же мальчишка. Совсем маленький мальчишка в белой рубашонке!

Но почему один в такой дали? До нашей Утёвки километра три, но ведь он идёт совсем в другую сторону, по направлению к поселку Красная Самарка, а до него совсем не близко.

Я стал с нетерпением ждать приближения мальчишки, гадая, пройдёт он стороной по круче или мы встретимся. В полусотне метров от меня он неожиданно вынырнул из кустов, шумно плюхнулся в речку, набрал в фуражку воды и, хватаясь за оголенные корни, влез на кручу. Встревоженный его долгим отсутствием, я стал внимательно всматриваться в кустарник. И, когда заметил синюю струйку дыма, не раздумывая, поторопился к нему.

В глубине леса, чумазый, сорвав с себя мокрую рубашку, он бил ею, не останавливаясь, со всего плеча, по шипящим змейкам огня, обжигая пятки, перепрыгивал с места на место. Высушенную за лето траву огонь пожирал со страшной быстротой. С десяток юрких огненных ящериц ускользали из леса на опушку, на простор.

…Когда с огнем было покончено и мы устало опустились на черную землю, он сказал:

– Деда Матвея работа, точно.

– Это которого же Матвея?

– Да нашего Самосада, сторожа с мельницы, он меня обогнал с удочками совсем недавно. От его самосада пожар…

Кого-кого, а Матвея Чурайкина, по прозвищу Самосад, я помнил. Многие из мужиков здешних курили самосад, но такого крепкого и ароматного ни у кого не было. Секретом владел старик, за что и был отмечен прозвищем.

Спускаясь к воде, украдкой я присматривался к мальчишке.

Я узнал его: Лёнька – сынишка Трохина, бывшего бригадира тракторной бригады. Ему лет десять. Ладненькая фигурка, у пояса на ремне самодельный нож и старенькая сумка, в руках стеклянная банка. На загорелом подвижном лице сама озабоченность.

– Ну и куда путь держишь, путешественник?

Он тут же отозвался на вопрос вопросом:

– А откуда вы знаете, что я путешественник?

– Да уж видно по снаряжению.

– Бабка у меня в Крепости (так ещё у нас называют поселок Красная Самарка), мамка отпустила к ней в гости.

Он присел у воды, поставил банку на песок. Взглянув на неё, я понял, почему он так странно шёл по берегу – в банке были стрекозы.

– А что, не побоялась мамка тебя одного отпустить?

– Не-е, я же не в первый раз. – Он встал, собираясь уходить.

– Ну раз так, пойдем к лодке чай пить.

– Спасибо, дяденька, мне некогда, а еда у меня в сумке есть.

Так я и не смог с ним разговориться. Надев мокрую (в дороге высохнет) рубашку, он ушёл.

– А ведь нет никакой бабки у него в Крепости, – скорее догадался, чем припомнил я.

…Вечером, возвращаясь в село, я всё же решил проверить свою догадку и свернул к дому Трохиных, того самого Трохина, которому когда-то колхозное начальство доверяло объезжать молодых лошадей, что он и проделывал самоотверженно, поражая нас какой-то своей нездешней ловкостью и лихостью.

У белёсых тесовых ворот, чертыхаясь, отрывисто что-то говоря жене, располневший Трохин садился на дрожавший мотоцикл.

Когда я подошёл, Ленькина мать пояснила:

– Опять поехал искать нашего путешественника. Вот наказание-то. Хоть не выпускай из дому. Вбил себе в голову составить карту всей нашей местности – и все тут. Вот теперь, говорят, вверх по речке ударился… Колумб доморощенный. Вы бы хоть зашли как-нибудь к нам, поговорили с ним. Может, вас послушает, у моего терпенья уже не хватает.

Что я мог ответить ей, если у меня у самого хранится собственноручно составленная в детстве карта речки, начиная от нашего села и до ближайшей деревеньки. Если нас самих с Трохиным в детстве, когда-то задумавших добраться до верховья к истокам речки и оттуда спуститься на плотах, вернули с полпути, не дав осуществить одно из самых сильных желаний детства – отыскать начало родной речушки, увидеть тот родничок где-нибудь в осоке или под валуном, который дает жизнь целой многошумной речке.

Минуло более пятидесяти лет с того времени. Столько наворочено теперь в нашей общей жизни, столько утрачено. Люди в плену своего смутного времени, а вот она, Лёнькина мальчишеская душа жива! Выныривает из-под завалов двадцать первого века!..

…Истоки… Они и сейчас манят неодолимо, неся в себе намного больше смысла, чем в детстве. Это и ветла у дороги, разбуженная серебряным звоном отбиваемой в утренней рани косы, и наша саманная беленая изба, в которой, взрослея, я впервые не смог заснуть майской короткой ночью от щемящего и неожиданно осознанного чувства жгучей связи, и с первыми крупными каплями дождя, упавшими в распахнутое окно, и с пьянящим настоем сирени в посвежевшем и мокром саду. И – многое-многое другое…