Текст книги "Древняя Карелия в конце I – начале II тысячелетия н. э. Происхождение, история и культура населения летописной Карельской земли"

Древняя Карелия и Олонецкий перешеек

Археологические памятники Олонецкого перешейка позднего железного века стали известны после раскопок В.И. Равдоникаса в 1929-1230 гг. и Э. Кивикоски в 1943 г. Упомянутые исследования проводились на курганах в бассейнах рек Видлица, Тулокса и Олонка. Особое внимание было уделено низким погребальным насыпям по рекам Видлица и Тулокса, в которых погребенные были захоронены внутри деревянных срубных рам (Равдоникас 1934: 4, рис. 1, 11-19; Kivikoski 1944, 9-23; Кочкуркина 1989: 229-245, 247). По Равдоникасу, у деревни Видлица находятся наиболее представительные курганы этого типа. Это овальные в плане или состоящие из двух-трех соединенных курганов погребальные насыпи около 1 м высотой, в которых погребенные захоронены на уровне материка внутри деревянных срубных конструкций из толстых деревянных балок. Погребальный инвентарь представлен типичными для курганной культуры Юго-Восточного Приладожья изделиями, но в то же время в нем имеются характерные для карельской культуры западного берега Ладожского озера вещи (орнаментированные так называемым романским орнаментом фибулы, поясные накладки и др.) (Равдоникас 1934: 5). Равдоникас считал, что курганы видлицкого типа представляют собой промежуточную форму между собственно курганами и грунтовыми могилами. К тому же на этой территории известны и грунтовые могильники (Равдоникас 1934: 6). На основании своих исследований В.И. Равдоникас представил гипотезу происхождения карел, согласно которой предки карел переселились из Юго-Восточного Приладожья на западный берег озера через Олонецкий перешеек. Курганы Видлицкого типа, в которых прослеживаются черты как приладожской курганной культуры, так и культуры карельских грунтовых могильников, оказываются, таким образом, оставленными переселившимся с юго-восточного берега на северо-западный берег Ладожского озера населением (Равдоникас 1940: 6-7, 25). Подобное представление о происхождении карел ранее представлял уже А.М. Тальгрен (Tallgren 1916). Э. Кивикоски также не исключала возможность переселения с восточного берега Ладоги (Kivikoski 1944).

Проведенные позднее на территории Юго-Восточного Приладожья археологические раскопки радикально изменили представления о происхождении и генезисе населения Приладожья и его культуры. С.И. Кочкуркина считает, что выделенные В.И. Равдоникасом специфические черты видлицких курганов не могут служить достаточным основанием для миграционной теории (Кочкуркина 1973: 63-66). Новые данные о приладожской курганной культуре, ее происхождении и генезисе получены в результате раскопок В.А. Назаренко. По его мнению, различия между южной и северной частями Приладожской курганной культуры происходят от того, что до возникновения курганной культуры на этой территории практиковались различные погребальные обряды. В южной части погребения совершались в «домиках мертвых» – в низких, поставленных на дневной поверхности бревенчатых небольших домах с двускатной крышей и земляными скамьями внутри, в то время как в северной части – в грунтовых ямах (Назаренко 1983). По мнению А.М. Спиридонова, наиболее ранняя форма раннесредневековых могил в Северном и Восточном Приладожье представлена погребениями на ровной древней дневной поверхности, подобных тем, что известны на о-ве Мантсинсаари. Аналогичные захоронения были исследованы в дер. Симон-Наволок на р. Видлица и в дер. Рабола на р. Тулокса. Подобный обряд представлен на р. Олонке вкопанными в низкие курганы ямками с кальцинированными костями и инвентарем. На рубеже X-XI вв. появляются первые грунтовые могилы, часть которых еще вкопана в курганы, но в XI в. зарождается ставший на реках Видлице и Тулоксе господствующим обряд погребения внутри сооруженных на дневной поверхности бревенчатых срубов, поверх которых насыпалась низкая земляная насыпь (Спиридонов 1987: 5). А.М. Спиридонов также добавляет, что подобные видлицким ранние погребальные конструкции выявлены в Вологодской области на реках Чагода и Суда. В известной мере «домики мертвых» по рекам Сясь, Тихвинка и Паша также относятся к этой традиции. В северной части рассматриваемой территории наряду с памятниками Видлицы и Тулоксы деревянные конструкции известны в курганах рубежа X-XI вв. на р. Ояти и на северном берегу Онежского озера в дер. Челма. А.М. Спиридонов появление новых элементов в местной погребальной обрядности объясняет приходом нового населения на северо-восточный берег Ладоги и на Онежское озеро с южных районов приладожской курганной культуры и Верхней Волги. Это пришлое население стало в XI в. господствующим в бассейне рек Видлица и Тулокса (Спиридонов 1987: 5-6).

По нашему мнению, не может быть сомнений в том, что курганы Видлицкого типа относятся к миру Приладожской курганной культуры. В это же рассмотренное нами время, в X-XI вв. на Карельском перешейке и в Северо-Западном Приладожье господствовал погребальный обряд, при котором пережженные кости и вещи рассыпались на сооруженной на древней дневной поверхности каменной вымостке. Этот погребальный обряд означает, что эта часть Приладожья была включена в западнофинскую культурную область (Сакса 1989: 94-97; 2001: 97-98; Saksa 1992с: 96-105; 1998: 179), в то время как археологические культуры Олонецкого перешейка и Юго-Восточного Приладожья испытывали влияние культур Верхней Волги. Граница между этими соседними культурами была не только границей между двумя родственными древнекарельской и древневепской областями; между пос. Салми и р. Видлицей на восточном побережье Ладожского озера в позднем железном веке и раннем Средневековье сформировалась граница между двумя различными культурными областями.

«Карелизация» населения Олонецкого перешейка и рождение Олонецкой Карелии относится уже к процессам исторического времени, на которые, помимо переселения населения, влияли также изменившиеся демографические, языковые и (в немалой степени) экономические условия на плодородной земледельческой равнине южной части Восточного Приладожья.

Древняя Карелия и Новгород

Корела и Новгород – тема, традиционная для российской историографии. В то же время карельская тематика продолжает оставаться на периферии исследований, связанных с Новгородом (хотя при раскопках новгородской экспедиции были найдены и исследовались также и карельские вещи) (Седова 1981: 223-261; Варфоломеева 1994: 166-182; Варенов 1997: 94-105; Покровская 2001: 2001: 67-78; 2004: 161-174; 2005: 120-132; Степанов 2004: 58-66; Сакса 2006: 15-28).

В связи с рассмотрением заявленной в названии темы важны материалы, устанавливающие взаимоотношения Новгорода и Карелии (Спицын 1896: 48-52, табл. X, 17; XI, 12; XIX, 26; Насонов 1951: 79-116; Седов 1953: 190-229; Янин 1975:135-142; 2001: 65-83; Кирпичников, Рябинин 1990:101-124;

Носов 1990: 170-205; Saksa 1996: 27-37; 1998: 167-183; Сакса 2006: 15-28). Как и по каким законам происходило внутреннее развитие на периферийных территориях? Кратко представляя эту исследовательскую тему, следует, пожалуй, остановиться на проблемах колонизации территории и ее хозяйственного и административного освоения. Первая рассматривается на археологическом материале, вторая – на материале главным образом письменных источников. Правда, обнаружение в раскопках новгородских слоев берестяных грамот и, как стало в последнее время очевидно по работам В.Л. Янина, и некоторых других предметов (Янин 2001: 31-45), несколько эту грань стирает, но все же…

Согласно нынешним представлениям, возникновение Новгорода относится к первой половине или середине X в. (Носов 1985: 86; 1990: 170-199; Nosov 1987: 73-84). До прихода в Приильменье славян здесь проживали финно-угры – летописная «чудь», оставившая многочисленные сохранившиеся и до наших дней следы в топонимике края (Ильмень-Илмаярви, Мста-Мустаёки и т.д). Следы этого древнего субстратного населения сохранились слабо, чего не скажешь о находящейся в устье Волхова Старой Ладоге и ее округе, включая сюда и южное побережье Ладожского озера (Кирпичников 1984: 137-143; Петренко 1994: 42). Эта зона привлекала сюда также скандинавов и славян (Kirpitsnikov, Rjabinin 1987: 49-72; Сталсберг 1994: 46-49; Кирпичников, Сарабьянов 1996: 59-99).

Одним из главных путей продвижения славян (назовем их на этом этапе ладожанами и новгородцами) был путь, ведущий по Волхову. Далее пути шли в Заонежье, Заволочье и Подвинье, которые были богаты мехами, рыбой, тюленем и другими продуктами фауны (Насонов 1951: 79-80; Голубева, Кочкуркина 1991: 75-79; Макаров 1986: 61-62; Рябинин 1993: 114-131). Старая Ладога, как известно, была важнейшим центром транспортировки рабов и меха в богатые серебром страны арабского халифата.

В этой ситуации огромная, протянувшаяся от Карельского перешейка до р. Нарова территория, заселенная корелой, ижорой и водью, осталась практически свободной от чьего-либо внешнего влияния. Там развивались свои, относительно близкие материальные культуры, при том, что погребальная обрядность была различной: корела и ижора хоронили своих умерших в грунтовых могилах, а водь – под курганной насыпью. Это все же относится ко времени сложения и расцвета этих культур (XII—XIII вв.). Изученный Е.А. Рябининым на водской территории у д. Валговицы могильник представлял собой захоронения по обряду трупосожжения, характерные также для Эстонии, Финляндии и Карелии этого же времени (Рябинин 1983: 482-493; Конькова 1995: 43-62; Kon^vkova, Saksa 1996: 513-518).

Происшедшие в XII в. изменения вызваны в значительной степени экономическими причинами и, прежде всего, развитием земледелия, резко увеличившим здесь возможности демографического роста населения. Характерно увеличение могильников, фиксируемых практически у каждой современной деревни (Лапшин 1990: 98-112). Привлекательные в земледельческом отношении и богатые запасами железных руд земли Ижорского плато влекли сюда и новое население из более южных областей Новгородской земли. Отсюда и характерный для славянского населения курганный обряд погребения и значительное количество вещей новгородских типов (Седов 1953: 200-202; 1987: 42-43; Рябинин 1990а: 35; 1990в: 19-21, 54; 2001: 102-110). В то же время украшения, которые можно отнести к карельским, встречаются крайне редко. Выше уже упоминались две овально-выпуклые фибулы типа С и вторая пара фибул типа Н, происходящие, вероятно, из разрушенного могильника на р. Мге в 2004 г. Остальные находки из курганов представлены главным образом бронзовыми рукоятями ножей, а также двумя серебряными подковообразными фибулами из Волковиц и двуспиральным цепедержателем из Ново-Сиверской. Целая группа карельских украшений найдена в Инкери Войскорово (Рябинин 2001: 35, 62-63, Рис. 1). Обращает на себя внимание то, что наибольшая часть карельских украшений найдена в бассейне связанной с Невой р. Ижоры (Инкери Войскорово), где нет курганов, и в погребальных насыпях центральной и западной части курганного ареала.

К западу от Ижорской возвышенности карельское влияние более ощутимо. В Южном Приладожье, неподалеку от Орешка, в деревне Мишкино обнаружено женское погребение с карельским инвентарем. В Пупышево, расположенном неподалеку от реки Волхов, при земляных работах обнаружили 30 костяков, рядом с которыми собрали целый ряд карельских и древнерусских изделий, относящихся главным образом к XIII в. Среди них следует отметить две карельские овально-выпуклые зооморфные фибулы (Tallgren 1928: 20; 1938: 95, 102-103, Fig. 28; Uino 1990: 12-13; Кирпичников, Рябинин 1990: 140; Рябинин 1990в: 34-38, 64-65). Этот могильник вполне обоснованно связывают с приладожской лопью, известной по средневековым письменным источникам (Кирпичников, Рябинин 1990: 135-142, 144). При раскопках в Орешке в слоях XIV-XV вв. были обнаружены три карельские овально-выпуклые фибулы, декоративный двуспиральный цепедержатель и бронзовая рукоять ножа (Рябинин 1990в: 35; Кирпичников, Сакса 2002: 134-144).

Влияние карельской культуры достигло территории проживания води и ижоры в тот исторический момент, когда плодородные земли Ижорского плато были освоены и там укоренилась культура, в которой славянские и прибалтийско-финские элементы дополняли друг друга. Здесь также нужно учитывать неоднородный этнический состав самих новгородских «колонистов» – обстоятельство, которому уделялось еще недостаточно внимания. Неслучайно, что в Поволжье, в районе Костромы (Пьяньково) было обнаружено женское подкурганное погребение, содержавшее практически полный набор карельских женских украшений (Третьяков 1931: 20). Может быть, и карелы были здесь «новгородскими» переселенцами?

На наш взгляд, проявляющееся в археологическом материале северо-западных земель Великого Новгорода отчетливое карельское влияние объясняется несколькими причинами. Речь может идти не только о культурном влиянии, но и о возможном переселении небольших групп, а также о торговых и военных контактах. В XII—XIII вв. прежде редконаселенная территория стала новгородской житницей и регионом железоделательного производства. Здесь появилось новое население. В последнее время выделяется два основных направления освоения Ижорского плато: из Северо-Восточного Причудья и из Верхнего Полужья (Лесман 1982: 72-73; Рябинин 2001: 104-105). Отметим, что голодные годы, из которых самым тяжелым был 1215 г., когда, согласно летописи, вожане перемерли, а оставшиеся рассеялись, несомненно, повлияли на этнический состав этих земель (НПЛ 1950: 54). В 1241 г. при осаде Копорья в войсках Александра Невского, помимо новгородцев и ладожан, мы находим также ижору и карел (НПЛ 1950: 78).

Часть из найденных в курганах «чудских» украшений была произведена в Новгороде, откуда они поставлялись в населяемые финно-угорским населением земли (Рябинин 1981: 39-53). Возможно, что таким же образом туда попадала какая-то часть и произведенных в Карелии украшений. Экономический потенциал обеих соседних территорий являлся хорошей основой для торговых контактов, из которых только часть оставила следы в археологическом материале. Из папских булл мы знаем, насколько стратегически важными на Балтике были железо и зерно.

Карельское культурное влияние и возможное переселение небольших групп карел на рассматриваемую территорию не оказало существенного влияния на поселенческую и культурную картину: подавляющая часть вещевого материала из курганов представлена общими финно-угорскими и славянскими (новгородскими) типами; в западной части ареала проявляется также эстонское влияние (Рябинин 1990а: 19-23, 59. Рис. 1). Единственным чисто карельским можно считать погребение из Мишкино. Одиночные изделия карельского ремесла – подковообразные фибулы, спиралеконечные цепедержатели и бронзовые рукояти ножей – происходят главным образом из курганов центральной части Ижорской возвышенности (Рябинин 1990в: 62-63, рис. 1).

С точки зрения возможных путей расселения карел северное направление было самым естественным. Туда на Север вели удобные водные пути, выходившие к Ботническому заливу и Белому морю. В Двинской Карелии, к примеру, в XV в. уже фиксируются значительные карельские земельные владения. И неслучайно, что в южной части Карельского перешейка – пограничной с Ингерманландией территории – не найдено ни одного карельского по происхождению изделия. Исключением можно считать находку двух «карельских» овально-выпуклых фибул типа «А» по Айлио, которую следует лишь формально считать карельской, поскольку на территории самой древней Карелии находок именно этого типа фибул нет (Ailio 1922:13-16). Связи с населением южного берега Финского залива осуществлялись, следовательно, морским путем – по Неве. Зимой по льду это было еще легче сделать, что активно и практиковалось населением двух находящихся в пределах прямой видимости северного и южного берегов вплоть до 1930-х гг. Местом ярмарки могло быть, к примеру, Копорье, центр Водской земли, куда можно было попасть из Финского залива по реке Копорке. Неслучайно значительная часть карельских вещей концентрируется в относительной близости от крепости, как также неслучайно и то, что в культурных слоях самого Копорья найдены предметы финно-угорского происхождения, в том числе бронзовая рукоять ножа и одежные бронзовые булавки, характерные для населения средневековой Эстонии и соседних с ней новгородских «чудских» территорий (Кирпичников, Овсянников 1979: 106-107, рис. 2: 1-3; Кирпичников 1984: 150-178, рис. 71, 72; Рябинин 2001: 112).

При многих общих чертах культуры у прибалтийско-финских племен рассматриваемой зоны и при том, что эти племена вплоть до последней четверти XIII в. сохраняли относительную самостоятельность, то есть формально не входили в состав новгородских земель, историческая судьба корелы кардинально отличается от судеб води и ижоры. Во-первых, карельские земли до XIV в. не были объектом новгородской крестьянской колонизации и, стало быть, организованного налогообложения. Да и в XIV в., и позднее состав населения здесь не изменился. Строительство форпостов на шведской границе расценивалось как важная военно-политическая задача в условиях лояльности карельской знати, имевшей значительные экономические привилегии и фактическую власть на своей племенной территории. Карелы к XII в. сформировали свою самобытную культуру со всеми элементами, где не было достаточно места для посторонних вторжений. Лишь мужской инвентарь с предметами вооружения, поясами, кольцевидными фибулами был в значительной степени интернационален. Набор же женских украшений достиг такого развития, что в каждом поселенческом центре (в отличие, скажем, от води, где многое определялось поставками продукции новгородских ремесленников) сформировались к XII в. свои варианты женского костюма.

Это, однако, не означает ограниченности внешних связей карел. И пример Новгорода – точнее, результаты раскопок в городе – ярко демонстрирует их интенсивность в этом направлении. В Новгороде вообще найдено чрезвычайно большое количество предметов прибалтийско-финских типов XII—XIII вв. (Рябинин 1993: 117-118; Носов, Хвощинская 2004: 125-133; Носов 1990: 53-54; 2007: 31, рис. 1). В этом городе также постоянно проживали представители финно-угорских народов (Голубева, Варенов 1978: 57-69; Носов 1990: 51). Среди вещей находятся и карельские. Они представлены практически всеми металлическими составляющими женского костюма: овально-выпуклыми фибулами (4 экз.) (ещё одна подобная найдена на Рюриковом городище (тип В), пластинчатой подковообразной фибулой, Ф-видными пронизками (6 экз.), цепедержателями крестовидными (1 экз.) и двуспиральными (4 экз., среди которых один декоративный), бронзовыми рукоятями ножей с «романским» орнаментом (4 экз.), составными ножнами женских ножей с «акантовым» орнаментом и их фрагментами (9 экз.), копоушкой бронзовой ажурной, бусами бронзовыми орнаментированными (20 экз.) (Варфоломеева 1994:166-182; Варенов 1997:94-105; 2005:120-132; Степанов 2004: 58-66, рис. 4г; Сакса 2006: 15-28; Носов, Хвощинская 2004: 125-133; Носов 2007: 31, рис. 1, 4). Наибольшее количество перечисленных вещей обнаружено на Неревском (11 экз. и 20 экз. бус бронзовых) и Троицком (11 экз.) раскопах. Вещи по раскопам распределяются достаточно равномерно. Карелы, следовательно, проживали постоянно в городе. Также и название Людина конца могло указывать на проживавших там карел-людиков (Егоров 1929: 8; Янин, Алешковский 1971:38-55; Носов 1984:13; Сакса 2006: 15-28). О статусе карел в Новгороде и связях между Карелией и Новгородом рассказывают берестяные грамоты, одна из которых написана на карельском языке (№ 292) (Арциховский, Борковский 1963: 120; Носов 1990: 51; Кочкуркина, Спиридонов, Джаксон 1990: 79-80). В 1269 г. собирался военный поход на корелу, но новгородцы «умолиша не ити на корелу». Полки были отосланы назад (НПЛ 1950: 80). Этот эпизод подчеркивает, насколько важны были для новгородцев связи с корелой. Берестяные грамоты XIV в. уже свидетельствуют, что связи с Карелией концентрировались в руках отдельных влиятельных боярских родов (Янин 1975:135-142; Кочкуркина, Спиридонов, Джаксон 1990: 77-78).

Прямые свидетельства контактов между Карелией и Новгородом относятся ко времени не ранее середины XIII в., что вполне согласуется с летописными известиями, согласно которым корела лишь со времени около 1270 г. стала «волостью» Новгородской земли. В 1270 г. корела «со всею волостью новгородской» участвовала в недельном стоянии в Голино против полков Ярослава (НПЛ 1950: 89). Область корелы упоминается в «Слове о погибели Русской земли» (1238-1246 гг.) (Памятники литературы… 1981: 130-131). Более ранние известия о карельско-новгородских связях (например, под 1143, 1149, 1191 и 1240 гг.) говорят о наличии в тот период тесных и, вероятно, взаимовыгодных военно-союзнических отношений. Это же следует из текста договора 1269 г. Новгорода с немецкими и ганзейскими купцами и с Готландом, и из проектов соответствующих договоров 1262-1263 гг. (Грамоты Великого Новгорода и Пскова 1949: 57, 59, № 29, 31). Согласно им, Новгород не отвечал за безопасность иноземных купцов в Карелии, где, исходя из текста договора, у последних были свои торговые интересы. Есть еще одна заслуживающая внимания область совместной с новгородцами деятельности в рассматриваемое время, а именно сбор дани с лопарей на Севере, где карелы зачастую вступали в конфликты с норвежцами. Однако последние уладили их путем переговоров и подписания соглашений с Новгородом в 1251-1252 и 1336 гг. (Шаскольский 1945: 38-61; Kirkinen 1994: 41).

Влияние Новгорода в Карелии проявляется прежде всего путем заимствования местными ремесленниками различных технологических приемов (одинаковые медные сплавы, такая же технология изготовления ножей и т. д.), а также импорта серебра и некоторых вещей (крестики и другие предметы христианского назначения), и в распространении славянской керамики (Кирпичников, Овсянников 1979: 72; Кочкуркина 1982: 126-132; Хомутова 1982: 188-208; Васильева 1982: 185-188).

Лишь с постройкой Корелы в 1310 г. (как ответ на захват шведами Западной Карелии и постройки ими Выборгского замка в 1293 г.) и общим усилением административной власти (назначение наместника), новгородское влияние стало все более отчетливо проявляться и в материальной и духовной культуре Карелии.