Текст книги "Центурион Траяна"

– Страшно. Нонний велел забить его до смерти, – отозвался Кука.

– Нонний – это кто?

– Центурион, служил в нашем легионе, потом перевели.

– Получается, свой убил? Может, слышали, за что?

– Потому что Нонний – мерзавец, – последовал ответ.

– Чтобы насолить нашему центуриона Валенсу, – выдвинул свою версию Приск.

– А почему вы не убили этого Нонния? – спросил Фламма. – У каждого же есть меч…

– Убить центуриона? Ну, ты и шустрый. Мы ждали тебя, чтобы ты все организовал, – хмыкнул Кука.

Фламма записал несколько строчек и остановился.

– А Крисп? Он как…

– Его отправили в разведку вместе с Малышом. Они угодили в плен. Малышу удалось освободиться, а Криспа замучили и убили. Или ты думал, мы за Данубий отправляемся на прогулку? – насмешливо спросил Тиресий.

– Я его не бросал! – взревел Малыш. – Я сразу вернулся. Освободился от пут и назад…

– Мы знаем, – отозвался Приск.

Фламма судорожно сглотнул, но не подумал отложить перо, исписал всю страничку.

– Скирон… – спросил, закончив. – Его тоже замучили?

– Возможно, – отозвался Кука.

– Скирон жив! – объявил Малыш.

– Это ведомо только богам, – вмешался Кука.

– Скирон жив. Он на той стороне, выдает себя за перебежчика, а на самом деле нам помогает, – принялся настаивать на своей версии Малыш.

– Официально он дезертир, – напомнил Кука.

– Не смей писать про дезертирство! – рявкнул Малыш. Фламма отшатнулся и едва не опрокинул чернильницу. – Добрая память после смерти для легионера важнее всего. Это анналы. Там должна быть только правда.

– Думаешь, их кто-то будет читать? – усомнился Тиресий. – Разве что даки.

– Запиши так: судьба Скирона нам не ведома, – посоветовал Приск. – В самом деле, вдруг твои анналы попадут к дакам.

– Даки не умеют читать, – заметил Тиресий.

– Да, своей письменности у них нет. Но читающие на латыни имеются, – возразил Приск.

«Судьба Скирона не известна», – аккуратно вывел Фламма.

– Сожги записи, – посоветовал осторожный Молчун. Говорил он невнятно, после ранения слова его можно было с трудом разобрать, так что поводов молчать у него только прибавилось.

– Почему ты поступил в легион, Фламма? – спросил Приск.

– Узнал, что грядет война, решил стать свидетелем великих событий, чтобы написать об этом…

– А ты уверен, что выживешь и напишешь?

Фламма в задумчивости поглядел на оранжевый огонек светильника.

– Этого никому не дано знать. – Он передумал писать и отложил записную книжку. – А ты почему оказался в легионе, Гай Приск? Ты ведь тоже не похож на обычного легионера. Такие, как ты, служат военными трибунами.

– На моего отца в правление Домициана один мерзавец написал донос. Отца убили. Меня тоже должны были казнить, но я бежал и очутился здесь. Спасся лишь потому, что Домициан умер.

– А доносчик? Ты знаешь его имя? – спросил Фламма.

– Авл Эмпроний. Его утопили с остальными из этого подлого племени по приказу Траяна. Посадили на щелястую трирему и отбуксировали в море.

– Ты это видел?

– К сожалению, нет… Но мне рассказывали.

– М-да… какие-то однообразные у нас истории, – заметил Тиресий. – Грустно станет читающему наши анналы.

– Думаешь, читателю Тацита будет веселее? – отозвался Приск. – Особенно весело станет, когда дойдет до времен Нерона.

* * *

Поутру легионеры занялись подготовкой снаряжения: выступать должны были через два дня. Кому-то лорику надо было починить, кому-то пояс; собрать все потребное в дальний путь. Молчун, на все руки мастер, давно уже приладил нащечники к своему изувеченному шлему и теперь помогал остальным, если надо было что-то приклепать или починить. Все недостающее – фляги, походные сумки или запасные туники можно было купить на рынке тут же лагере.

Приск, первый все подготовивший, раздумывал лишь об одном – как получить пропуск в канабу. Попросту попросить Валенса или деньги предложить.

Валенс появился сам – около полудня.

– Приск, охота в канабу наведаться? – спросил центурион напрямую, появляясь на пороге кухоньки, где собралась вся восьмерка.

Легионер в ответ изобразил подобие улыбки. Теперь он постоянно ожидал от Валенса подвоха. Приск был уверен, что вчерашнюю «тренировку» Валенс устроил исключительно ради того, чтобы вместе с остальными унизить соперника.

– Собирайся. Пойдете со мной – ты и Кука, – решил Валенс. – А впрочем, весь контуберний отпускаю повеселиться.

– Аве, Валенс, идущие на смерть приветствуют тебя! – завопил на радостях Малыш.

Легионеры собрались за несколько мгновений.

* * *

В канабе было тесно, людно и грязно. Хозяева, не имевшие денег на черепицу, крыли крыши корой, дранкой, соломой. Повсюду шум, гам, визг пил, грохот топоров, молотков, зубил. На самодельных лотках торговали всяким хламом. Какой-то парень, признавший в бронзовой посуде свое добро, вопил на всю улицу, призывая немедленно бежать за декурионом. Канализация была разрушена, и нечистоты сливались прямо по улицам. Сквозь вонь, однако, уже пробивался запах свежего хлеба, из черных зубьев развалин то там, то здесь радостно-охристым сияла новенькая кирпичная кладка.

Завидев центуриона в посеребренной лорике, гражданские расступались.

– Я бы воспользовался случаем и расширил форум, – сказал Приск, оглядываясь.

– Не тебе, парень, строить! Тебе пока что положено разрушать, – рассмеялся Валенс. – Пошли-ка к Урсу – там ведь у тебя теперь гнездышко?

Приск оглянулся. Друзья все куда-то испарились, и с Валенсом они остались наедине. Шли молча. Да и о чем было им говорить?

Дом Урса, как и многие дома в канабе, стоял без рам в окнах, с наскоро слаженной дверью взамен выбитой. Пахло пожаром и свежей древесиной – варвары порушили и сожгли деревянную лестницу, что вела на второй этаж, и ее только-только восстановили, чтобы Кориолле было где поселиться. Правда, вместо двери в ее комнате имелась только кожаная занавеска.

Приска она приметила в окошко и тут же слетела вниз – во внутренний двор, где находилась мастерская Урса и где с рассвета до заката звенели молотки да зубила – работы у каменотеса и его помощников было невпроворот.

Приск обнял девушку и шепнул на ухо:

– К тебе потом загляну.

– Я уж заждалась… Надолго ты?

– До первой ночной.

– Тогда я побегу, куплю чего-нибудь. А то Прим с другими рабами Урса питается, а я с хозяевами за стол сажусь.

Она тут же крикнула старого раба (по завещанию были ей отцом отписаны трое, да после набега уцелел только Прим) и, накинув паллу, отправилась за снедью. Из всех бумаг ветерана, как выяснилось, завещание уцелело, потому как Корнелий отдал его на хранение Валенсу, и лежало оно в лагере Пятого Македонского с другими пергаментами центуриона.

– Кому надгробие будем ваять? – спросил Урс деловито.

– Корнелию, старому другу.

– Тебе, Валенс, по прежней цене плиту уступлю. А то теперь мрамор против прежнего в два раза подорожал.

– На ячмень и овес цены тоже пошли вверх, – заметил Валенс.

– Все равно наше дело беспроигрышное… Работы у меня невпроворот, – заверил мастер надгробий.

Ну что ж, в этом никто и не сомневался.

– Отпусти младшего своего в легион, – сказал Валенс.

– Мал еще. Будет положенный возраст через два года – тогда и пойдет.

– Отпусти.

– Наплачешься с ним. – Урс помрачнел. – Я ему слово – он мне два в ответ.

– Подонок еще тот, – согласился Валенс. – Но я и не таких делал мягоньким, будто ушная мочка.

Внезапно разговор их был прерван. Наружная дверь распахнулась, и во внутренний двор стал влезать Малыш. Именно влезать постепенно, как огромный корабль по узкому фарватеру – потому как тащил на себе дубовую дверь.

– Где ты ее взял? – изумился Приск.

– Купил! – отрезал Малыш.

Верзила, ничего более не сказав, полез по лестнице наверх, снял занавеску и тут же принялся прилаживать дверь на место – вбил в порог и притолоку крюки, навесил дубовую дверь и залюбовался. Ручка узорная, блестящая, решетка в верхней части бронзовая, всегда занавеску можно откинуть да поглядеть, кто стучится. И щеколда имеется, чтобы изнутри запираться.

– Сдается мне, что это прежняя дверь из дома ликсы, – заметил Урс.

– Ничего не знаю, я ее за пять денариев купил, – заявил Малыш.

– Эй, где вы? – раздался окрик снизу.

Приск сбежал во двор и почти не удивился, увидев Тиресия и с ним двух носильщиков, всех в поту, потому как тащили они окованный металлом денежный сундук.

– Где покои Корнелии? – спросил Тиресий торжественно.

Приск махнул рукой наверх.

– Заноси! – приказал Тиресий.

И, наблюдая, как двое корячатся под непомерной тяжестью, хлопнул Гая по плечу:

– Ты же девчонке на все лето денег должен оставить, ну и копию завещания. Опять же вещички ценные у нее кое-какие должны быть. Так что сундук необходим.

– А я-то думал, ты сундук со всем содержимым принес, – отозвался Приск, пряча улыбку.

Следующим в дом Урса пожаловал Молчун, держа в одной руке бронзовый канделябр в виде виноградной лозы, а в другой – корзину с глиняными светильниками.

Канделябр он точно не крал – довольно тонко сработанную вещицу Приск видел в казарме: пока «славный контуберний» сражался в Малой Скифии, Молчун времени не терял, пропадал в мастерской. Каждый из легионеров в придачу к военной науке осваивал какое-нибудь дело. Приск все больше работал с камнем, осваивал различную кладку и в свободное время штудировал труды Витрувия[140]140
  Витрувий – Марк Витрувий Поллион (ок. 70–20 гг. до н. э.), римский архитектор и механик.


[Закрыть] и Фронтина[141]141
  Секст Юлий Фронтин (ок. 30 –103 гг. н. э.) – римский политический деятель и военный теоретик, автор «Военных хитростей» («Стратегемы») и «О римских водопроводах».


[Закрыть]. Водопровод, к примеру, он бы мог уже спроектировать без труда. А Молчун обожал металл.

Войдя, Молчун дернул подбородком в сторону Приска. После ранения он старался говорить реже прежнего. Впрочем, и без слов его жест был понятен.

– Комната Кориоллы наверху, – сказал Приск, старательно пряча улыбку.

А сцена с подношениями продолжалась: пожаловали Кука с Луцием, волоча объемистый мешок. И наконец – Фламма. Этот, разумеется, с футляром для свитков.

Когда Кориолла вернулась, в комнатке было не протолкнуться от вещей. На кровати пышной горкой высились подушки, и поверх была накинута дорогая крашеная шерсть – подарки Куки и Луция.

Свиток же оказался «Искусством любви» Овидия[142]142
  Овидий – Публий Овидий Назон (43 г. до н. э. – ок. 18 г. н. э.), римский поэт эпохи принципата, был сослан по приказу Августа в город Томы, где и умер.


[Закрыть]. Вручая его, Фламма сделался красен, будто подаренная Корнелии шерсть. Впрочем, она тоже покраснела, хотя и не так густо.

– Хорошая книга, – заметил с легким оттенком превосходства Приск. – Но если надоест читать, можешь выскоблить пемзой пергамент и записывать на нем свои расходы.

– Я тоже хочу сделать подарок, – на пороге комнатки возник Валенс.

Положил на окованный металлом сундук кривой фракийский кинжал с костяной рукояткой.

– По закону Двенадцати таблиц[143]143
  Законы Двенадцати таблиц – первый свод римских законов.


[Закрыть] прелюбодея можно убить на месте. А любой мужчина в комнате одинокой женщины – прелюбодей.

И вышел.

* * *

Утром, отправляясь в караул, Приск и Кука увидели двух всадников, въезжающих в ворота. В утренней дымке, в лучах всходящего над равниной солнца казались они фракийскими всадниками, божественными близнецами, которым поклоняются на обоих берегах Данубия, а в Риме почитают как Кастора и Поллукса. Под серыми дорожными плащами поблескивали начищенные до солнечного блеска доспехи.

– Что-то вид у вас, ребята не очень-то бравый! – сказал один из всадников легионерам «славного контуберния».

– Адриан! – пробормотал Кука.

– Будь здрав, патрон! – хриплым срывающимся голосом выкрикнул Приск.

Тот в ответ поднял руку.

– Мне нужно с вами поговорить.

– С кем именно? – спросил Кука.

– Со всеми.

Приск понимающе кивнул – он сразу заметил, что второй всадник – Декстр, и одет он в плащ из толстой овечьей шерсти – такие носят даки в горах. Когда все собрались в доме трибуна-латиклавия, Адриан положил перед Приском нарисованную на пергаменте карту:

– Проведешь нас через перевал?

Приск несколько мгновений смотрел на пергамент, потом кивнул.

– Проведу.

– Ошибешься – считай, сотни жизней отправишь в лодку к Харону.

– Я помню дорогу, – сказал Приск. – Без всякой карты.

– Ну что ж, судьба целой армии в твоих руках. А заодно и моя судьба.

Глава II
Калидром

Начало весны 855 года от основания Рима[144]144
  Весна 102 года.


[Закрыть]. Аргедава

Децебал должен был признать сам себе: поход закончился неудачей. Диег потерял почти половину отряда из царской гвардии, а его самого, раненого, вывезли из Малой Скифии телохранители. Роксоланов, из тех, что перешли на южный берег реки, римляне чуть ли не всех уничтожили, бастарнов – тоже, лишь несколько сотен пленили. Один Сусаг, хитрец, сумел ускользнуть почти без потерь – в битву отправил одного из своих вождей, а сам с добычей ушел по льду Данубия.

Он первым и явился в Аргедаву со своими людьми и добычей.

Вышел с Сусагом забавный казус: крестьяне, прослышав о битве на той стороне Истра, со всей округи сбежались в Аргедаву, побросав домишки, заперлись за частоколом и ворот Сусагу не открыли.

Так что царь со свитой лично выехал за ворота встречать союзника.

Децебал смотрел на составленные в круг повозки, набитые награбленным добром, на связанных полуголодных и обмороженных пленников. За прошедшую ночь, еще по-зимнему холодную, несколько человек из них умерли, и теперь трупы лежали, сваленные в кучу. Красивое лицо какой-то женщины, запрокинутое, похожее на голову мраморной скульптуры, поражало правильностью черт и удивительным спокойствием. Мертвая чуть-чуть улыбалась, как будто смерть принесла ей облегчение. Рядом с замерзшей женщиной лежал мертвый ребенок лет пяти – в одной тунике, опять же будто мраморный.

– Кто это? – спросил Децебал.

– Одним богам теперь ведомо, – отозвался Сусаг. – Я имен не спрашивал.

– Была бы живая, я бы тебе за нее шестьсот римских денариев отсыпал.

– У меня товар не хуже имеется.

Сусаг направился к клетке с рабами. Один из его людей, понимающе хмыкнув, приоткрыл сбитую из деревянных жердей дверку. Сусаг засунул руку внутрь, будто вылавливал в мутной воде рыбу, ухватил кого-то за руку и потянул на себя. Внутри поднялся визг. Женщины кричали, пытались удержать пленницу, но не пересилили варвара, и тот вырвал добычу из их слабых рук.

Девчонка была в двух туниках и еще закутана в обрывок старого одеяла. Спутанные волосы падали на лицо. Но все равно можно было разглядеть, что хороша она собой и мила, несмотря на грязь.

– Я своим парням запретил ее трогать. Ну, то есть кто-то в первый день с ней побаловался, не без этого. А потом ни-ни. Я и сам бы… – Сусаг облизнулся.

– Как тебя звать? – спросил Децебал у девчонки.

– Флорис, – пискнула пленница.

– Ну что, даешь за нее шестьсот денариев, царь?

– Даю за всех пленных оптом десять тысяч, – сказал Децебал.

Сусаг нахмурился и постарался счесть в уме – не прогадал ли он. Но с вычислениями у него всегда было туго. А признаваться, что он никак не может уразуметь, стоят ли все пленники оптом этих денег, или нет, Сусаг не стал.

– Хорошо, всех, кроме одного отдаю. Мурака! – подозвал он к себе бойкого парня лет двадцати пяти. – Приведи-ка сюда ко мне грека.

Тот кивнул понимающе, исчез за повозками и вскоре чуть ли не волочил по снегу закутанного в тряпки и скулящего как побитая собака толстенького низкорослого человека.

– Этого раба я тебе дорого продам, – объявил Сусаг. – Очень ценный раб. Пекарь самого наместника Лаберия Максима.

– Это же я, Калидром, – выдавил толстяк.

Впрочем, за последние дни жиру в нем явно убавилось, щеки обвисли, заросли щетиной. Он неловко поклонился царю. Калидром не ведал, то ли надо кланяться, то ли приветствовать на римский манер, посему неуклюже мотнулся вперед и спешно выпрямился.

– Приветствую тебя Децебал, сын Скориллона, – пробормотал толстяк.

– Сколько ты за него хочешь? – спросил Децебал.

– Тысячу римских денариев.

– Дорого. В самом Риме за него столько не дадут.

– Он болтал, что самый лучший пекарь во всей провинции.

– Меня мой устраивает…

– Этот пекарь наверняка окажется для тебя очень ценным приобретением, – не уступал Сусаг. – Я еще малую цену назначил, мог бы и две тысячи потребовать. Он что-то болтал про верные сведения, которые собрал на той стороне.

Децебал окинул Калидрома таким взглядом, что тот попятился. Потом царь кивнул казначею и тот стал отсчитывать монеты.

* * *

Вечером в бывшие покои Буребисты к Децебалу привели нового раба.

– О могучий царь, вели, чтобы мне вернули плащ из лисьих шкур, а то я мерзну в этих диких местах, – начал тут же причитать грек.

Он был неприятно разочарован – внутри, несмотря на огонь в очаге, было не слишком тепло.

– Как тебя угораздило попасться в плен? – спросил Децебал, проигнорировав вопрос о плаще.

– Я был в обозе наместника. Все, как уговорено сделал, золотой браслет с волчьей мордой надел. А человек Сусага браслет отнял, и меня к другим пленникам кинул. Злобный пес, а не дерзкий волк повстречался мне на пути. Всю руку ободрал…

– Радуйся, что не убили, – оборвал его причитания Децебал.

– Надеюсь, моя помощь оказалась полезной, могучий царь? Это я доносил, сколько и где народу квартируется по лагерям, – спешно напомнил о своих заслугах Калидром.

Децебал сдержанно кивнул:

– Ты ловкий парень.

– Это все стеклянные сосуды наместника! – хихикнул Калидром. И, сообразив, что Децебал причину его веселья не понял, принялся спешно объяснять: – Я старательно рассказывал всем, что потерялись заказанные в Аквилее драгоценные стеклянные сосуды наместника. Глянусь Зевсом, со мной никто не сравнится, уж коли я начну раздувать трубу красноречия. Так что я, грозя этим глупым воякам всеми карами и перуном Громовержца, облазал весь лагерь в Эске в поисках стеклянных сосудов. И в Новах тоже искал – очень тщательно.

– Ты ценный союзник. И цена твоя теперь известна.

Калидром сделал вид, что не понял.

– Хотел бы я плыть скромным суденышком в фарватере твоей царской триремы… Но вожди твоих союзников не пожелали внимать моим речам.

– Или, наоборот, пожелали! – перебил Децебал словоохотливого грека.

Наверняка Сусаг быстро смекнул, что царь пожелает выкупить своего шпиона. Знал старый хитрец, что не простого пекаря продает царю, а важного соглядатая. Но для Сусага нет союзников, есть только прибыль в золотых да серебряных монетах.

– Ныне моя жизнь в твоих драгоценных руках!

– Здесь тебе оставаться опасно, – Децебал сделал вид, что не замечает всех этих словесных вывертов Калидрома. – Летом нам придется отступать. Если попадешься римлянам, они с тебя с живого шкуру сдерут.

– Как Аполлон с Марсия, – хихикнул грек. – Да только не так-то просто лишить меня моей несравненной шкуры. Я скажу, что меня захватили в плен бастарны, кипящие бойкой свирепостью, а потом… – опять пустился в разглагольствования Калидром.

– Не нужно! – оборвал его Децебал. – Поедешь вместе с моими людьми в Византий, а оттуда – в Вифинию.

– В Вифинию? Э-э… – кажется, у острослова в этот раз не нашлось ничего в запасе.

– Именно. Оттуда отправится мое посольство к парфянскому царю Пакору[145]145
  Пакор II (78–109 гг. н. э.) – Парфянский царь из династии Аршакидов.


[Закрыть]. Ты повезешь от меня письмо Великому царю. Трудно одолеть римскую волчицу одному Дакийскому волку. Но если мы объединимся с парфянским царем Пакором – Рим не устоит.

Децебал скрипнул зубами. Потому что в этот момент подумал – как много времени потеряно. Сначала он уговаривал всех этих лживых и хитрых вождей, что никак не желали примкнуть к союзу, склонить свои подлые шеи и признать власть дакийского царя. Разве не щедр был с ними Децебал, разве нарушал он данное слово? Но они хитрили и юлили, клялись и тут же разрывали клятвы. Напоминали о прежних долгах и давних союзах, о вольности, которой у них никогда не было и в помине. Интересно, о каких клятвах они начнут вспоминать, когда на их домах запылают крыши? Бастарны сначала предали, теперь явились. Если бы осенью они были вместе с Децебалом, возможно, кости римлян теперь белели бы на берегах Бистры и Тибуска, как лежат на склонах гор черепа легионеров Корнелия Фуска.

Да что толку печалиться о том, что ушло, утекло, как ручьи весной текут с гор. Все в прошлом. Новые беды грядут.

Децебал нахмурился еще больше – оказывается, витийство заразно, как лихорадка.

– Повеленье твое весьма жестокое, – заметил Калидром. – Тебе, могучий царь, не известно ничего о тяжести подобного труда.

– У меня другой труд – не менее тяжкий, – одернул его Децебал. – Вот послание Пакору, вот деньги, – Децебал выложил на небольшой трехногий столик, явно прежде служивший какому-нибудь римскому аристократу в изгнании, а потом привезенный даками из похода, кожаный футляр со свитком и мешок с монетами. – С тобой поедут трое моих доверенных людей и еще десять человек охраны. Все переодетые вроде как купцами. Ты – незаметный, будешь среди них.

– Незаметный? – Калидром обиделся.

Он себя почитал очень даже заметным среди прочих.

– Если рот не будешь разевать по пустому поводу, доберешься до Пакора. А не доберешься – себя вини в том, – произнес Децебал с угрозой.

* * *

Покончив с Калидромом, Децебал велел одному из коматов позвать Везину.

Вечером, когда все соберутся за столом, не поговоришь с глазу на глаз.

– В ближайшие дни я возвращаюсь в Сармизегетузу. Летом римская армия пойдет двумя путями. Я встречу их в долине Бистры, а тебе воевать с ними здесь, на Алуте. Думал, Диег будет с тобой, но он ранен, до лета вряд ли сядет на коня. Не пропусти римлян через второй перевал.

– Не пропущу, – заверил Везина.

Зимой Децебал создавал сразу две армии: одну в горах, другую готовил здесь, в долине. Несколько центурий римских дезертиров и молодые люди, обученные римскому строю, стали костяком пехотных когорт. Децебал несколько дней назад нарочно устроил близ Аргедавы учения. Созданные когорты выглядели внушительно.

Другое не понравилось Децебалу: несколько сотен местных, из долины, сбежали и утекли по домам весте с тающим снегом. Близилось время пахать да сеять, и крестьянам было плевать на войну. Прежняя злобная дикость у беглецов проявилась в одном: пытавшихся им помешать коматов они зарезали. И рука не дрогнула.

«Поймаю – сожгу живьем», – дал клятву сам себе Децебал.

Их найдут – когда волна римского нашествия схлынет. И тогда эти трусы и тупицы изведают, что такое гнев Децебала. Из одной лишь центурии никто не сбежал – из той, что собрал Ремокс.

«Хороший воин, – отозвался о парне Везина. – Если бы все были такими!»

«Разумеется! – отвечал Децебал. – Ведь он мой сотрапезник».

– Ты обещал мне конницу роксоланов, могучий царь, – напомнил Везина. – Сколько всадников они пришлют?

– Сотню. Может быть, две.

– Две сотни? – Везина на миг онемел. – Ты шутишь, царь?

Децебал отрицательно покачал головой. На миг задумался.

– Вот что, Везина. Завтра вели соорудить столы на поле перед Аргедавой. Устрой всем угощение. Я сяду за стол с моими воинами. Тот, кто пойдет биться за мое царство, станет моим сотрапезником, как Ремокс. Каждый добрый воин будет пировать со мной.