Текст книги "Предание о лисьих следах"

Встретившись у входа на поляну для стрельбы, где пригодная для бега дорожка как раз кончалась, я вопросительно взглянул на стойку с луками. Хант, едва взглянув на меня, проследовал к ней и разъяренно схватил самый большой из них. Вновь ошибка. Для комфортной стрельбы из такого оружия ему не хватает целой головы роста и значительно не хватает длины рук. Внимательно оценив представленный арсенал, я подобрал подходящее оружие и встал на исходную позицию напротив мишени, что находилась левее той, в какую целился принц.

Рука островитянина постоянно соскакивала и дрожала, мешая прицелиться; всему виной учащенное после бега сердцебиение и, вероятно, тревожащий его разум гнев. Проигрывать он не любил, и я ликовал, наблюдая, как ему не удавалось спокойно принять даже столь незначительное поражение. Ярость бушевала и во мне, но эта ярость была холодной. Я знал, что мне не следовало так поступать, но все равно собирался долго и мучительно отравлять его ум и тело той неуверенностью, что селилась в его сердце каждый раз, когда он понимал, что на свете был кто-то, кто в чем-либо его превосходил.

Я был совершенно спокоен. Лук стал продолжением моей руки. Стрелы отправлялись прямо в середину мишени одна за другой, в то время как из лука принца они выскакивали так, будто мечтали сбежать от бьющей руки – неважно куда, лишь бы поскорее. Хант раздражался все сильнее с каждым выстрелом, пока, наконец, по-дикарски не отбросил оружие на траву.

– Солнце печет так, что затуманивает разум и мешает глазам, – с фальшивой улыбкой произнес он. – Переберемся в замок?

В ответ я лишь сдержанно кивнул. Тут же ринувшись к ближайшему входу в холодные каменные стены, разгорячившийся принц так и не поднял брошенное оружие. Не спеша следовать за ним, я поднял лук и поставил его вместе со своим на стойку. Стрелы из мишеней уже старательно вынимал один из оруженосцев принца.

После полудня зал для тренировок почти пуст: все гвардейцы, упражняющиеся там с утра, были заняты на службе короне. Однако капитан не спешил оставлять прохладный зал в угоду уже летней жаре; их с Ариадной занятия как раз выпадали на эту часть дня. Лишь завидев принцессу, Хант тут же расплылся в искренней улыбке и поднял руки, приветствуя будущих родственников. Те, в свою очередь, лениво помахали в ответ, не отвлекаясь от дела.

Присутствие невесты здорово зарядило куорианца на победы и свершения, а я лишь почувствовал новую волну ненависти, застилавшую глаза пеленой. Он улыбался ей, строил из себя влюбленного, старательного, добропорядочного жениха, и в то же время упивался властью, что имел над Ариадной. После того, что он сделал, он владел ей и ее репутацией; знал, что ей нельзя ему отказать. Прикрывался необходимостью женитьбы и попытками сделать ее желанной, но на деле желал лишь всепоглощающей власти над женщиной, что не хотела ему принадлежать. Не мог позволить себе проиграть.

Но я его заставлю.

Принц жестом пригласил меня на песок, не выбрав никакого оружия. Значит, рукопашный бой. Вновь неверный выбор.

Его массивные руки били больно, но медленно. Торс неповоротлив: мешали перекачанные мышцы. Желая показать себя хорошим воином при принцессе и ее сводном брате, он настойчиво нападал, пытаясь застать меня врасплох одной из многочисленных атак. Многочисленных, но предсказуемых. Я видел его так, словно он двигается в воде; предугадывал каждое движение по импульсу, что он придавал телу, отталкиваясь от земли, и уходил от каждого из них еще до того, как рука долетала до цели. Мне стоило притвориться и намеренно поддаться, но я не мог заставить себя сделать это, ведь наслаждение от выражения бессилия на раскрасневшемся лице Ханта казалось безграничным. Я попросту заставлял его бегать за мной, пытаться достать, пока он не начал задыхаться от усталости. Когда принц был на волоске от того, чтобы остановить бой, я, наконец, сократил разделяющее нас расстояние и ударил его в челюсть снизу. Не сумел до конца проконтролировать магию, и вместе с моим кулаком в тело принца вошла едва заметная молния.

Хант рухнул на землю. Он был в сознании, а на его подбородке даже не осталось ожога – молния была слишком слаба, – но он совершенно точно почувствовал, как та проходит по его телу. Пару мгновений его лицо выражало неподдельное изумление, как и лица Кидо и Ариадны, на которых я успел взглянуть краем глаза, но затем окрасилось еще большей яростью.

– Ваше Высочество, – обратилась к нему принцесса; к моему удивлению, он не среагировал ни одним мускулом. – Совсем скоро обед. Быть может, пора закончить бой?

– Не сейчас, – ответил он, отряхиваясь от песка. – Остались мечи.

Не видя на своем пути ничего, кроме двух сверкающих кусков железа, Хант уже через мгновение стоял у стойки, откуда буквально кинул мне меч. Неестественно выгнувшись, я чудом сумел поймать его за рукоятку.

– Небольшой поединок на мечах, – повторил он. – И закончим.

В его глазах легко читалась одержимость победой. Он едва успевал сжать губы, чтобы слова не вырывались из его рта; слова, которые испортили бы его образ в глазах Ариадны и капитана гвардии. Слова, которые не надлежало произносить устами принца Куориана, благородного наследника и жениха принцессы. Я сдерживался точно так же.

Удивительным образом, стоило рукоятке меча соприкоснуться с ладонью принца, движения его стали проворнее и изящнее. Хант любил меч – оружие, позволяющее рубить головы на полном скаку, прямо из седла; оттуда, где его не достал бы ни один обычный человек. Оружие, из-за которого его руки и стали такими мускулистыми, а плечи – широкими; то, во владении которым я очевидно ему проигрывал.

Сталь замедляла меня; островитянин подметил это и хищно ухмыльнулся. Я учился обращаться с мечом, но это давалось мне нелегко; мне не был близок характер этого оружия, и у меня не выходило с ним договориться. Вот и тогда, когда сотрудничество было крайне необходимо, а мои руки отчаянно пытались направить меч в нужную сторону, он меня не слушал. Каждый раз, когда меч принца встречался с моим, тот отвечал жалостливым лязгом, а мое плечо едва не вылетало из сустава.

Я бы не успевал нападать, даже если бы пытался; на защиту времени катастрофически не хватало. Внимание Кидо и Ариадны медленно перетекло к нашему бою, и капитан, до последнего имитировавший замахи, взвыл, когда выпавший из рук меч приземлился на его ногу. Интерес зрителей льстил принцу и подстегивал его на еще более хитрые и сложные атаки. Лицо его светилось триумфом. Он был на высоте и смаковал это ощущение каждой клеточкой своего тела. Понимая, как выигрышно выглядит со стороны, с течением боя он все чаще оглядывался на невесту, что так отчаянно старался впечатлить. Ошибка.

Я поднырнул под его левую руку, когда обеими он обхватил рукоятку, казалось бы, одноручного меча, чтобы замахнуться и обрушить на меня сильный рубящий удар. Поднырнул, рукояткой нанес удар по ребрам, стараясь выбить из легких воздух, и отскочил за спину. Пропустивший удар Хант тут же развернулся, с головы до пят облитый липким позором, и разъяренно зарычал.

Я отступал. Хант смотрел мне в глаза, не отрываясь и медленно поднимая меч. Град ударов обрушился на меня неожиданно, и не все из них я сумел отбить – все они пришлись на руки, – но последний удар он с предвкушением растянул. Разразившись звериным ревом, Хант занес меч и вонзил острие мне в щеку.

Тренировочные мечи намеренно заточены плохо – во избежание травм там, где их быть не должно, – а потому лезвие вошло в кожу лишь под действием большой силы, оставив неаккуратную, рваную рану. Я удержался на ногах, но потянулся за мечом, когда Хант дернул его на себя, и немного наклонился вперед. Песок с каждой каплей все больше окрашивался в красный. От боли заложило уши. Я слышал взволнованное щебетанье Ариадны и неловкие оправдания принца, но лишь звуки, без слов. Кидо слышно не было; вероятно, умчался за лекарем.

Я слегка пошевелил челюстью; от вспышки боли потемнело в глазах. Я чувствовал, как сквозь щель в щеке проходит воздух, щекоча разорванную кожу, и не хотел поднимать голову, чтобы не залить кровью одежду; лишь смотрел вниз, терпеливо ожидая, пока кто-либо окажет мне помощь. Первым, кто ко мне прикоснулся, был Хант – я узнал его по сладкому запаху муската, коим обладали все южане, – и спустя несколько секунд я нащупал опору в виде ограждения за спиной. Спустя еще несколько – провалился во тьму.

Я приходил в сознание несколько раз. В первый – от нового выстрела боли, вызванного иглой, коей лекарь старательно сшивал куски разодранной плоти на моем лице. Во второй – от удушающего запаха лечебной мази. И, наконец, в третий, когда разум мой прояснился, и я был готов мыслить фразами длиннее двух слов.

За окном смеркалось. В покоях никого не было, но Фэй и Лэсси, очевидно, не оставляли меня одного надолго: повязка была свежей, таз, стоявший у кровати, полон чистой воды, свечи на комоде зажгли совсем недавно. Я проспал до вечера? Коснувшись пальцами куска ткани, что прикрывал щеку, я обнаружил, что рана больше не кровоточила, а боль заметно притупилась и осталась лишь легкой пульсацией на поверхности кожи, не посылавшей сигналов тревоги по всему телу. Вероятно, меня чем-то напоили.

Дверь заскрипела. Я сел, чтобы не встречать гостя, как умирающий.

– Господин! – воскликнула Лэсси командирским тоном. – А ну-ка быстро ложитесь обратно! Не смейте вставать!

– Все нор… – попытался сказать я, но вместо слов изо рта вырвалась непонятная мешанина из звуков. Только сейчас я заметил, что щека изрядно опухла и мешала говорить, – …нормально.

– Бу-бу-бу, очень интересно, – передразнила служанка. – Будет еще интереснее, если вы ляжете.

Старательно укрывая меня одеялом, ненужным в теплый летний вечер, Лэсси осматривала повязку. Оставшись довольной ее состоянием, она отправилась задвигать шторы. Промычав что-то нечленораздельное, я рукой указал на вид за окном.

– Да, уже вечер. Вы проспали два с половиной дня. Лекарство было сильным, и вы все это время бредили. Болтали без умолку. Я бы даже послушала, – хихикнула служанка. – Но ни слова не разобрала.

Вновь не получив в ответ ничего внятного, Лэсси продолжила:

– Тренировочное оружие редко чистят, и в рану попало много грязи, вот и пришлось прибегать к таким средствам. Ну как можно было получить такую рану от этих тупых железок? Их же специально не точат! Это правда, что это сделал принц Хант? Вы ему чем-то не угодили?

Я осуждающе взглянул на служанку. Да, мы подружились, и она, чувствуя мою благосклонность, вела себя фривольно – Фэй, в силу своей стеснительности, не могла позволить себе того же, – однако делать мои покои рассадником придворных сплетен я считал стратегической ошибкой. Лэсси понимающе поджала губы и лишь помахала мне на прощание.

Спустя еще четыре дня с меня сняли повязку. Лекарь восторженно ахнул, увидев затянувшуюся рану, и стал петь оды своей фирменной чудодейственной мази. Я едва заметно улыбался: разумеется, не хотелось бы портить ему настроение, но дело было совсем не в ней. Щека перестала беспокоить еще два дня назад; я попросту пользовался возможностью проводить время в тишине наедине с книгами, что доставляли в покои по первому требованию. К тому же столь скорое исцеление могло вызвать множество вопросов.

Все это время меня не выпускали из покоев, а подниматься с кровати разрешали лишь для похода в уборную. Тело ныло, требуя движения, и именно поэтому я так активно заменял физические тренировки умственными. Книги, что мне приносили, не всегда имели какую-либо историческую или практическую ценность, но, тем не менее, среди них не было ни одной, что мне бы не полюбилась.

Меня вновь пригласили на королевский ужин, но в этот раз не негласно, а официально – в покои прислали корзину фруктов с письмом, в котором выразили желание видеть меня среди гостей за столом. Удивительно, но я даже соскучился по их напыщенным манерам и важным лицам.

Во время сборов к ужину Лэсси сделала мне комплимент по поводу здорового румянца, удивительного после недели постельного режима. Сосредоточившись на виде за окном, я старательно не смотрел в зеркало; не хотелось увидеть шрам. Не потому, что я переживал об испорченной привлекательности, которой и без того не наблюдал в отражении. Потому, что, увидев этот памятник превосходства Ханта, я буду мечтать лишь о том, как заставлю его пожалеть о содеянном. Эти низменные желания заставляли меня чувствовать себя задиристым и глупым молодым львом, не думающим ни о чем, кроме как о своем статусе в прайде, и я ненавидел себя за них. Дисциплина и смирение – то, что я прежде принимал как данность, и то, чего мне теперь отчаянно не хватало.

Столовая встретила меня коллективным сочувствующим вздохом. Заинтересованным был только взгляд юной Элоди, по-прежнему сидевшей по левую руку от меня; она без стеснения разглядывала рану, наклонившись так, что кончики ее волос возились по, к счастью, еще пустой тарелке. Я лишь улыбался в ответ; она напоминала мне сестер.

Впервые за долгое время я вновь увидел Лианну, что не так часто присутствовала на подобных приемах; вероятно, за столько лет они ей чудовищно наскучили. Сегодня ее лик был особенно цветущим и свежим, но во взгляде не было и капли участия. Ее снова загнали в каменную клетку.

Почему она была так верна короне? Настолько, что забыла о муже, о дочери, о народе, хоть и страдала в стенах своей обители. Верна, но несчастлива. Разве преданность не должна идти от чистого сердца, от и во имя любви? Друид не может направить свою силу по принуждению – лишь по искреннему желанию, исходящему из глубины души. Служат ли ее силы на благо Греи или король не отпускает Лианну, ожидая, когда силы вновь в ней проснутся?

Ранее надоедающая своей бессмысленностью, сейчас светская беседа ласкала мои уши. Гости стеснялись смотреть на меня, хоть и хотели, а я, в свою очередь, с упоением рассматривал их; за неделю одиночества я будто позабыл многие лица. Интереснее всего было наблюдать за принцем Куориана. Его лик не выражал ничего, что я привык на нем видеть; он выглядел, как провинившийся щенок, ожидающий от хозяина прощения. Ариадна почти не смотрела на него, зато часто смотрела Минерва – с плохо скрываемым презрением.

– Сэр Териат, – обратилась ко мне королева. – Рады видеть вас снова. Как ваше самочувствие?

– Я в полном порядке, Ваше Величество. Благодарю за беспокойство.

– Жаль, что так получилось. Надеюсь, вы не держите зла.

– Несчастный случай, – пожал плечами я. – Могло быть хуже.

– Вам так даже красивее! – влезла Элоди, по-детски хлопая ресницами. – У героев легенд всегда есть какие-то шрамы!

– Вряд ли я гожусь для легенд, но благодарю, Ваша Светлость.

– Пф, – фыркнула она в ответ, слегка обиженная, что ее комплимент не польстил адресату. – Легенду могут сложить о каждом.

– Говорят, вы потеряли сознание, – вступила Минерва. – Разве прежде вы не получали ран?

Принцесса изображала полную незаинтересованность – даже не обратила головы в мою сторону, – однако тон ее голоса рисовал совсем иную картину. Это было излюбленным ею приемом; по какой-то причине она считала, что безразличие пробуждало в мужчинах страстное желание доказать свою значимость.

– Разве детство в Сайлетисе не научило вас стойко переносить подобные травмы? – продолжала она. – Мне казалось, детей там обучают воинскому искусству с тех самых пор, как они впервые встают на ноги.

– Вы совершенно правы, – согласился я. – Так было и со мной, но странником я был всегда, даже в собственном доме. Я без зазрения совести сбегал, пропуская уроки, которые считал неважными. Разумеется, это было ошибкой, за которую я множество раз поплатился и, без сомнений, поплачусь еще.

– Воины северного острова славятся своей безжалостностью и непреклонностью. Разве могли они так просто позволить вам такие вольности?

– Меня множество раз пытались вразумить, используя самые убедительные доводы – розги и работу на псарне, – но характер оказался крепче. Было решено сделать упор на моих сильных сторонах. Без толку заставлять учиться тому, к чему не лежит душа, – говорил я быстро и убедительно, сам удивляясь, какой складной выходила история. – Что ж, и это решение было спорным. Каждый волен оценивать его, оглядываясь на свой опыт.

– Я наслышана, что род Эрландов поставляет стране ее лучших полководцев на протяжении многих веков, и полководцы эти жестоки и бескомпромиссны, потому как снимают кожу с владельцев завоеванных земель. Так как же ваш отец, будучи верным последователем вековых традиций, смог позволить старшему сыну, наследнику, так бесцеремонно от всего отказаться?

Провокация. Безрассудная. Глупая, я бы сказал. Она не могла ничего знать о моем роде – его не существовало, – а значит, она либо догадывалась, что я лгу, и пыталась в этом убедиться, либо точно знала о моей лжи и хотела публично меня опозорить. Скорее всего, первое; будь она уверена, моя голова уже лежала бы на плахе, а покои были бы перевернуты вверх дном. Но вот он я, сижу за огромным столом, и от королевской четы меня отделяют шесть человек – слишком опасно было бы оставлять так странника, в чьих гнусных намерениях ты совершенно точно уверен.

Я противостоял ее чарам. Не так хорошо, как хотел бы, но все же не позволял взять полного контроля над разумом и чувствами. И она это понимала. Злилась, что не получает желаемого, пыталась выяснить, с какой стороны подойти, чтобы пробить мою броню, и потому так отчаянно выдумывала истории о несуществующих порядках в моей несуществующей семье.

– Вероятно, Ваше Высочество, вы ошиблись, – ответил я непринужденно, но голос мой дрогнул. Хант это заметил. – То, о чем вы говорите, едва ли относится к моей семье, однако, вполне возможно, является правдой, если говорить о семье с фамилией Элианд.

– Вы знакомы с ее представителями? – оживился Хант, словно стервятник, налетевший на ослабевшую жертву. Весь стыд и сожаление тут же покинули его, вновь обнажая кровоточащее самолюбие, в то время как моя щека давно затянулась. – Удивительно, что есть две известные семьи со столь похожим фамильным именем.

– Да, их поместье находится неподалеку от нашего, однако теплыми отношениями с представителями этого рода похвастаться не могу. – Я старательно изображал расслабленность, в паузы между словами закидывая в рот кусочки печеных овощей. – Их методы слишком жестоки и противоречат нравам моей семьи.

– Что ж, выходит, дрянная военная подготовка соответствует нравам вашей семьи? – чуть не вскочил принц. – Любой уважающий себя наследник должен уметь держать в руке меч, как воин, а не как пятилетнее дитя.

Минерва торжествующе улыбалась. Я недооценил ее намерения: она не просто хотела вывести меня из себя, оперируя заведомо ложными сведениями, но и задеть Ханта, нестабильного на фоне произошедшего, сыграть на его чувстве стыда. Хотела спровоцировать конфликт, напрямую ее не касающийся, но играющий ей на руку; я бы сказал, добавить огня туда, где все и так горело синим пламенем.

– Кто сказал, что я – наследник?

На несколько секунд в зале повисла тишина. В процессе разговора я заметил, что абсолютно все следили за его ходом, не произнося и звука; лишь Кидо и Лэндон, сегодня стоящие у массивных дверей вместе со стражей, тихо переговаривались. Хант растерянно взглянул на Минерву, обронившую это в числе прочих глупостей несколько минут назад.

Король выглядел заинтересованным исходом нашей словесной битвы, но лишь в масштабе перебранки за столом; предпосылки и последствия его не волновали, ведь существовали специальные люди, доносящие обо всем, что ему действительно следовало знать, и без необходимости Эвеард не играл роль сурового правителя во время трапезы. Казалось, разум его находился совсем далеко от столовой. Королева же, напротив, была крайне обеспокоена. Ее взгляд метался от гостя к гостю, менялся от гнева до жалости, и лишь ко мне обратился с мольбой; мольбой закончить это дешевое представление.

– Я – не старший ребенок и даже не старший сын, – не дождавшись ответа принца, продолжил я. – У меня трое братьев, двое из которых старше, и четыре сестры. Недавно отец женился в третий раз, и не исключаю, что вскоре он порадует мир очередным дитя. Потому все претензии к наследникам меня не касаются. Я – избалованное дитя, росшее в атмосфере любви и вседозволенности.

Последняя фраза была очевидной шуткой; почти все гости за столом расплылись в улыбке и расслабились, начав, как и прежде, переговариваться друг с другом. Хант же вскипал все больше с каждой секундой; казалось, он не мог найти слов, чтобы выразить свое недовольство подобными методами воспитания. Однако стоило руке невесты коснуться его плеча, он мгновенно расслабился. Обращенный к Ариадне взгляд абсолютно четко давал понять: он влюблен в нее. Каждый шаг, что она делала навстречу ему, растапливал его черное сердце. Действительно влюблен, хоть и обладал своим, возможно, только ему ясным понятием любви.

Проводя так много времени с людьми, я уподоблялся им. К тому же мой отец был наполовину человеком; иного оправдания своему низкому поведению я придумать не мог. Мне казалось, я достаточно умен, чтобы держать себя в руках, но каждый раз, когда принц так смотрел на мою лисицу, я мечтал навсегда лишить его возможности видеть. И о том, что когда-нибудь у меня будет право звать лисицу «моей».

«Аарон».

Вспышка боли.

Я так сильно сжимал челюсти, стараясь незаметно перетерпеть момент отчаянной ревности, что, казалось бы, давно сросшаяся щека начала кровоточить; у меня разошлись швы.

– Вы так давно выросли, мальчики, – гулко произнес король. – А так и не поняли, что слова бывают опасней любого оружия.

Люди за столом переглядывались, и я был удивлен не меньше любого из них. Щека совершенно точно затянулась; более того, порез оброс свежим слоем бледно-розовой кожи, формирующим очертания шрама. Разве шрамы имеют свойство расходиться?

Спешно извинившись, я покинул столовую.

Ошеломленный лекарь наказал мне вечером посетить храм, чтобы обратиться за защитой к Богине, и я, прежде не интересовавшийся людским вариантом поклонения Матери Природе, воодушевленно пообещал последовать совету.

Я не знал, больше ли был местный храм, чем те, что возведены в других королевствах, но он совершенно точно был роскошен. Огромный сад, за которым ухаживали не меньше королевского, и помпезный фонтан соответствовали внутреннему убранству. Потолки бесконечно высокие, но притом украшенные рукой, что искусно владела кистью, фигурные окна, многочисленные горшки с цветами на стенах. Плющ обвивал ряды скамей. Храм казался совсем новым, но притом будто бы был молодой версией Дворца Жизни, когда величие лишь начало зарождаться в его стенах. Войдя в обитель богов, я не ожидал испытать столь всеобъемлющее восхищение.

Эльфам не нужны стены, чтобы общаться с Богиней, напротив, – они были лишь преградой, – но люди всегда избирали особенный путь, как бы старательно мы ни навязывали им свой. Мы видели ее повсюду – они смели думать, что загнали ее в клетку. Мы воспевали Природу – горожане приносили на ее алтарь дары.

Мои руки были пусты, и это тут же заметила проходящая мимо служительница храма. Пожилая женщина сложила руки на животе и чуть склонила голову; я тут же вспомнил это выражение лица. С таким же взглядом она провожала самых юных жриц, что после исполнения песни на празднике равноденствия исчезли в толпе.

– Вам помочь, господин?

– Я пришел под наплывом чувств и совсем забыл о благодарности Богине, – вздохнул я. – Около храма есть овощная лавка. Примет ли она подношение, если я куплю его там?

– Нет, – мягко улыбнулась жрица. – Она принимает лишь то, что дала однажды сама. Подарила теплое лето, и фермеры приносят ей овощи. Оградила скот от болезней, и ей приносят кусок мяса. Заставила сердце разбиться, и люди плачут, заливая алтарь слезами.

Я кивнул, и женщина удалилась, вероятно, решив, что ее слова не требовали пояснений. Разумность подхода несколько удивила меня, хоть я и не думал, будто бедняков заставляют осыпать алтарь золотом, и это натолкнуло меня на мысль о той благодарности, что я мог воздать.

Дождавшись своей очереди, я приблизился к сердцу храма. Алтарь представлял собой статую женщины, полностью покрытую мхом. В ее руках – наполненная водой чаша, у ног – бесчисленные дары горожан. Я внимательно вгляделся в невозмутимое каменное лицо, проглядывающее сквозь зеленое полотно. Мать Природа дала мне все, что могла, чтобы научить меня обороняться, и о большем я просить не смел. Всему свое время.

Кончиком пальца я коснулся воды. Молния нырнула в нее, на мгновение заставив ту вспыхнуть мириадами светло-голубых прожилок, и померкла.

Возвращаясь в свои покои, я не мог отделаться от странного предчувствия; мне казалось, будто бы я иду на встречу, которой не планировал. И, только заглянув в изученную вдоль и поперек комнату, мгновенно ощутил – в ней кто-то был. Легкий, но терпкий цветочный запах витал по комнате, и он точно не принадлежал ни одной из моих служанок. На комоде стоял небольшой букет – Фэй часто выпрашивала свежие цветы у молодого садовника, испытывавшего к ней чувства, – но он пах совершенно иначе; к тому же теплый запах человеческой кожи сложно с чем-то спутать.

Больше в комнате ничего не изменилось: все стояло на своих местах, нетронутое с тех пор, как я покинул покои. Однако стоило приблизиться к кровати, как внимание привлекло что-то серо-коричневое, стеснительно выглядывающее из-под подушки. Маленький мешочек размером с ладонь. Плотно завязан. Никаких знаков или надписей. Внутри – тончайшие золотые нити и записка: «Прошейте швы изнутри».

С тех пор, как король согласился с инициативой Минервы отказаться от всех кричащих проявлений богатства, стало несколько сложнее противостоять чарам принцессы. Прежде известные мне нити были такой толщины, что неизбежно исцарапали бы кожу, будь они вшиты изнутри, но эти… столь роскошный подарок помог бы мне значительно усложнить Минерве задачу. Прачки, безусловно, разгадают мой трюк, но в Грее не существовало запрета на защиту от невидимых сил.

И все же откуда они взялись? Неужели Киан сумел пробраться в замок? Или смог уговорить своего шпиона передать мне послание? В любом случае слишком опасно. Я был преисполнен благодарности, но все же не уверен, стоило ли так рисковать.

Заперев комнату изнутри, я вытащил все вещи, что хранились в моем шкафу, и вывернул их наизнанку. К счастью, в нижнем ящике комода нашлась игла.