Текст книги "Предание о лисьих следах"

– Сомневаюсь, что это возможно, – разочарованно пробормотала она, опуская глаза.

После первой встречи в башне я больше ни разу к ней не прикасался. Не знал, каким было чувство, охватившее ее существо и забравшее возможность дышать, – будоражащим или тревожащим, – но случившееся было еще слишком свежо в моей памяти, чтобы я решился вновь заставить принцессу ощутить подобное. Желание дотронуться накатывало вновь и вновь, пытаясь выплеснуться, как вино из кубка на самом богатом из пиров, но я четко осознавал, что между нами – огромная пропасть, хоть мы и старались ее не замечать. Заглядываться на еле видные морщинки в уголках глаз, когда она смеется, на одинокую ямочку на правой щеке, слушать, как она препирается со стражниками за дверьми башни, уверяя, что не нуждается в помощи, – пожалуй, довольствоваться этим было не так уж плохо.

Я предпочитал, чтобы о моих походах в Грею знало как можно меньше и людей, и эльфов, а потому Индис дежурил на западном выходе из леса в разы чаще, чем прежде. Его упорство и самоотверженность восторгала прочих часовых, и однажды вкусив искреннюю похвалу, он больше не мог отказать мне в услуге. Взамен он требовал лишь одного: развернутых ответов на все его – крайне многочисленные – вопросы. Впрочем, вскоре область его интересов сузилась до двух, касавшихся буйствующих в моей душе чувств. Бэтиель, периодически ожидавшая моего возвращения в компании друга, презрительно фыркала, стоило Индису завести разговор.

– И что вы находите в этих людях? Живут, как букашки, жадные, глупые…

– Сколько трудов из библиотеки ты прочитала на этой неделе, свет жизни моей? – в том же тоне ответил ей Индис.

Оскорбленная эльфийка кинула в него первую же ветку, до которой смогла дотянуться.

Осень постепенно вступала в свои права. Бездумно прогуливаясь по извилистым тропам, я набрел на усыпанную ромашками поляну. Так долго они цвели лишь в этом месте; порой их можно было увидеть даже выглядывающими из-под толщи снега. Я часто приходил туда с отцом, когда перед отъездом в замок тот собирал букет для очередной знатной дамы. Впрочем, возможно, он делал это лишь для одной из них.

Поддавшись мимолетному порыву, я принялся выбирать цветы для венка. Чтобы развлечь меня и скоротать время, отец всегда напевал что-то незамысловатое, и я неосознанно принялся мурлыкать случайную мелодию себе под нос. Музыка всегда завораживала меня, а процесс ее создания и вовсе казался мне чем-то невероятным, подвластным разве что самым талантливым из живущих. Однако все попытки научиться петь – и уж тем более играть на инструментах – оборачивались крахом, из-за чего пел я редко, стараясь избегать наличия зрителей.

Плетение венков, как оказалось, тоже требовало определенного опыта, но я точно знал, у кого его было в избытке. Сестер ничуть не расстроило, что предназначенные им украшения пришлось плести собственноручно; они самоотверженно учили меня создавать прекрасное – разве что Талани сообщила, что у меня «неповоротливые пальцы», и вложила во вздох всю тяжесть нелегкой девичьей жизни, когда я не сумел завязать стебли в последний узелок. Шаэль и Файлин не разделяли негодования сестры и, водрузив на голову венки, полдня хвастались, что братец сам соорудил для них подарки.

Вечером того дня я собирался наведаться в башню за новой порцией светских бесед и, возможно, парой букв из людского алфавита. Однако, увидев у поста Индиса гонца-полукровку, тут же почуял неладное. Богиня одаряла магией не всех, и потому не каждое дитя смешанной крови становилось друидом, как мой отец или мать Бэт; таким полукровкам оставалось лишь выбрать народ, с которым им хотелось бы провести свою жизнь. Некоторые, как Эландор, жили среди людей, но сердцем оставались верны лесу. Я видел его лишь несколько раз, и прежде он редко приносил дурные вести. Но, судя по раскрасневшемуся лицу и стекающей по лбу гонца капле пота, сообщение было срочным.

– Войска вернулись с востока, – крикнул полукровка, уже запрыгивая на лошадь. Он повторил это для меня, ведь не стал бы уезжать, подробно не отчитавшись перед постовым. – Я вернусь, как только станет известно что-то еще.

Индис хлопнул лошадь по крупу, и та, заржав, ринулась на тракт, в то время как наездник отчаянно пытался не слететь с ее спины. Эльф повернулся ко мне, и я отметил, что впервые видел его лицо таким: серым, осунувшимся, с напряженными до скрипа челюстями, отчего скулы его делались острыми, как клинок. Он поднял на меня глаза, и плещущаяся в них тревога тут же захлестнула и меня.

– Они вернулись, – повторил Индис, скорбно оглядываясь на силуэт Греи. – Зашли в город через западные ворота, чтобы не попасться нам на глаза. Амаунет пал. Перебили всех.

Войску понадобилось поразительно мало времени, чтобы не просто добраться до восточного государства, но и одолеть его. Король Аббад славился тем, что был для своего народа почти божеством; его почитали, беспрекословно выполняя приказы. Мне не верилось, что его подданные могли так легко сдать крепость чужакам.

– О, ты еще не слышал про трофеи, – горько усмехнулся Индис, заметив страх и непонимание на моем лице. – Островной принц казнил всю королевскую семью и вернулся в Грею с их головами на седле. Дикарь.

Все мое существо содрогнулось. Король Амаунета был на редкость плодовитым мужчиной – впрочем, как я слышал, на востоке это было в порядке вещей, – и количество его детей исчислялось десятками. Островитяне не внушали мне доверия, но я сомневался, что их принц настолько бесчеловечен.

Отвечая на немой вопрос в моих глазах, Индис добавил:

– Да. Всех детей – тоже.

Глава 6

Как только наступило утро, я, игнорируя просьбы и предупреждения Индиса, отправился прямиком к азаани. Мне было плевать, как с ней говорить – как с главой народа или как с матерью близкого друга, как со старшим товарищем или как с равной себе, – я чувствовал, что должен был рассказать ей все, что знал, и как можно быстрее. Я хотел защитить свой народ.

Азаани сидела на плетеном троне в главном зале Дворца Жизни. Хоть горные эльфы и даровали лесному народу камень, природа все равно внесла свои коррективы в архитектуру здания. Стены и пол зала – как и многих других комнат – были покрыты вечнозелеными травой, мхом и плющом; они питали строение силой и сами подпитывались его неизменностью и непоколебимостью. Гармония, которой могли бы достигнуть и эльфы, если бы пути братских народов не разошлись.

Эвлон, из раза в раз поражающий меня своими размерами, уткнулся носом в плечо Маэрэльд, божественным светом освещая ее лицо. Она медленно гладила оленя по голове, что-то ласково шепча. Сначала ухо священного животного нетерпеливо дергалось, намекая королеве на нежелание слушать, но затем Эвлон и вовсе затряс головой, будто выгоняя из нее все, что она только что ему поведала. Мне впервые доводилось видеть отсутствие у них единодушия. Поднявшись, олень одарил спутницу возмущенным взглядом, отошел на несколько метров и устроился на траве неподалеку от трона. Спокойный, устремивший взгляд вдаль, он был похож скорее на статую, окутанную неземным свечением, нежели на животное, и от этого его могущество изумляло лишь сильнее.

Обратив внимание на гостя, потребовавшего аудиенции в столь ранний час, Маэрэльд встала, сложила руки на животе и поприветствовала меня медленным кивком.

– Здравствуй, Териат, сын Айреда, – произнесла она тихо, не проявляя особенного интереса. – Чем я могу помочь тебе в это чудное утро?

– Жаль сообщать, моя королева, но солнечный свет не избавляет нас от тени опасности, нависшей над лесом, – начал я серьезно, с каждым словом говоря все громче. Если мои слова услышит кто-то еще, азаани будет сложнее от них откреститься. – Я знаю, мы живем в мире с людьми, и я всегда ценил это. Однако вы помните, как наши братья и сестры из северных земель сообщали о тревожащих их нападениях?

Вопрос был риторическим, потому в ответ азаани лишь кивнула.

– В Грею прибыло войско с острова Куориан, но их целью оказались вовсе не гиблые земли Эдронема, – продолжил я, замечая, как глаза эльфийки сужаются, а подбородок поднимается, открывая напряженную шею. – Они были на востоке, в Амаунете, и вернулись оттуда не бойцами, а завоевателями. Семья короля Аббада убита, как стадо скота, жестоко и бездумно, и неизвестно, сколько невинных полегло на пути войска к замку.

Маэрэльд медленно осмотрела меня, а затем оглянулась на Эвлона. Тот, в свою очередь, тут же отвернул морду, дав понять, что не собирается давать советов. Несколько разочарованная, эльфийка вновь повернулась ко мне, и на несколько мгновений дворец погрузился в звенящую тишину.

Я понимал, что едва ли первым сообщил об этом королеве, но, казалось, был единственным, кто попытался побудить ее к действиям.

– Ты предлагаешь нарушить мир с людьми? – резко спросила азаани.

– Нет, – закашлявшись от неожиданности, ответил я. – Напротив. Полагаю, они нуждаются в нас, как никогда. Король совершает безумства не просто так. Он правит Греей давно, и, оглядываясь на прошедшие годы, кажется, что подобное – не в его характере. Прежде он прислушивался к вам. Быть может, необходимо привести его в чувства, напомнить, что жестокость не приводит к добру – лишь к войне. Оскорбленные вернутся мстить, и…

– Ты не знаешь людей, – перебив меня, покачала головой Маэрэльд. Сойдя с пьедестала, она взяла мою ладонь и накрыла ее своей. Зеленый океан ее глаз накрыл с головой, волнами пытаясь потопить мои стремления, и я опустил взгляд, стараясь сфокусироваться на словах. – На месте Греи рождались и погибали королевства, еще чаще – сменялись короли. Ты несправедлив к Эвеарду. Уверяю тебя, люди обожают безумства. Он завоевывает чужие королевства сейчас, чтобы свергнутые короли затем пришли за его землями, и этот круг не прерывается тысячелетиями. Полагаю, их устраивает такое положение дел.

– Я уверен, что все не так однозначно, – продолжал твердить я. – У меня… есть знакомый в замке, и он считает, что старшая дочь короля с недавних пор сильно влияет на решения совета. Быть может, это как-то связано? Прошло не так много времени с тех пор, как вы сами собирали нас на поляне, и мы обсуждали, что…

– С тех пор многое изменилось. Стычка в Эдронеме была проверкой на внимательность. Или же тренировкой перед походом на восток. Впрочем, все это более не имеет значения, ведь цель их известна и, более того, достигнута. Нашего народа она не касается, – равнодушно ответила азаани. – Больше ни один эльф не доносил мне о подозрительных действиях. Кроме тебя. Вероятно, твой источник не так надежен, как тебе кажется.

– Уверяю вас, он близок к королю, и…

– Ты не дипломат, Териат, – бросила Маэрэльд, и я наконец осмелился поднять взгляд. Ее лицо стало серьезным и жестким; от привычной материнской теплоты не осталось и следа. Ни сочувствия, ни злости, ни замешательства; лишь легкое раздражение оттого, что ей приходится разбираться с фантазиями юного дурачка. – Ты не твой отец. Не думаю, что лезть в дворцовые интриги – хорошая идея.

Сравнение с отцом, как и всегда, сыграло на самых тонких струнах моей души. Я прекрасно знал, что и в подметки ему не гожусь, но то, что при этом он был эльфом лишь наполовину, делало параллель еще более уничижительной. В моем распоряжении была вечность, которую я мог наполнить чем угодно, ведь в мире обязательно существовало место и дело, уготованные именно мне. Однако по неизвестной мне причине каждый в лесу считал своим долгом указать на то, что планки отца мне никогда не достичь, а охотиться на кабанов и, видимо, однажды быть ими затоптанным – все, на что я мог рассчитывать.

Ярость обожгла все мое существо. Почему желание помочь не встречает на пути ничего, кроме пренебрежения матери народа? Да, порой матери произносят слова, которые ранят, желая оградить чадо от ошибок и трудностей, но впервые я чувствовал в себе силы воспротивиться навязчивой заботе.

Я попытался взглянуть на свою жизнь со стороны, и она неожиданно предстала передо мной гладким белым полотном. Сотня лет, а я не совершил ничего, о чем хотелось бы вспомнить. Люди же едва дотягивали до семидесяти, но история жизни любого пекаря или кузнеца была в сотни раз любопытнее моей, и осознание этого факта разжигало во мне огонь, способный превратить в пепелище все на своем пути.

– Тогда я сам разузнаю, в чем дело.

Все еще не успокоив внутренний пожар, я вытащил руку из капкана азаани и двинулся вглубь леса.

– Ты волен делать все, что хочешь, – бросила она вслед. – Но больше не смей мне указывать.

Глава 7

Тем же днем я, в составе небольшого организованного отряда, отправился на проходящий в Грее праздник осеннего равноденствия – он проводился каждый год, так же, как и его весенний вариант, и на ярмарках всегда были рады присутствию гостей из Аррума. Юные и любопытные эльфы, в свою очередь, никогда не упускали возможности посмотреть на мир за пределами леса. Да, посещать близлежащие королевства не было запрещено – несмотря на недавнее предостережение азаани, – и все же набраться смелости и объяснить желание побывать среди людей без видимой на то причины мог не каждый из нас. С тех пор, как люди стали отмечать праздники, что столетиями прививал им наш народ, такая причина возникла сама собой.

Торжество преображало город до неузнаваемости. Если раньше лишь рынок мог порадовать буйством красок и запахов, то теперь даже серые переулки пестрили и благоухали. Бесчисленные лавочки с украшениями из дерева и вырезанными на них рунами, подносы с сочными овощами и фруктами, мешочки с душистыми травами для приготовления пищи и аромата в доме, дорожки, усыпанные опавшими красными и золотыми листьями, – все это превращало обычно серый город в такой, о каком детям рассказывают в сказках.

Девушки, традиционно носящие в этот день венки из золотистых колосков, кокетливо хихикали, встречая нашу повозку по дороге к рынку. Как представители леса мы привезли на праздник его щедрые дары, а потому скрываться не было смысла; напротив, наше появление заметно порадовало жителей Греи. Отросшие до середины шеи волосы и их медный цвет помогали мне затеряться в толпе, но россыпь веснушек и стремящиеся к небу кончики ушей моих спутников не позволяли им скрыть свое происхождение. Детей в чужаках, разумеется, больше всего забавляли именно уши; они часто подбегали, застенчиво спрашивая разрешения их потрогать, и, лишь кончиком пальца коснувшись самой верхушки, дергались, словно дотрагивались до веретена, а затем убегали, заливисто смеясь. Их невинное любопытство всегда трогало мое сердце, но умиление быстро проходило, стоило завидеть напряженные лица родителей.

Телега шла медленно, позволяя народу восторженно приветствовать нашу делегацию, а нам – вдоволь насмотреться на богатое праздничное убранство. Все лавки были украшены красной и желтой тканью, что завораживающе переливалась в свете солнца, и я решил, что она похожа на знаменитый амаунетский бархат – вероятно, им многое удалось забрать из обители почившего короля.

Проехав сквозь рынок и вдохнув пьянящий аромат всевозможных специй, мы остановились у подножия холма – двое стражников преградили нам путь. У них на груди висели амулеты с рунами, но не такими, как те, что продаются на улицах, – эти были сделаны куда более искусно и украшены множеством деталей. Вероятно, в столь светлый праздник королевской страже полагались особые украшения.

– Вам выделена лавка на рынке, – мягко сообщил один из стражников, указывая рукой за наши спины. По его загорелому, вероятно, после похода на восток лицу скользнула легкая улыбка. Второй гвардеец стоял неподвижно, подобно статуе. – В этом году решено не устраивать празднование в замке. Король и его семья предпочли провести день с народом.

Я обернулся, словно надеясь тут же отыскать представителей власти в толпе. Их серые мантии с золотистым узором заметно выделялись бы на фоне одеяний простого люда, конечно, только если они не преследовали цели с ним слиться. Спрыгнув с повозки, я оглянулся на товарищей, и те отмахнулись, давая понять, что моя помощь им не требовалась. Взбодрившись, я проверил наличие мешочка с монетами на поясе, невольно задев еще и кинжал, и вошел в гущу празднующего народа.

Солнце начало спускаться с середины неба; у людей было еще примерно шесть часов, чтобы воздать ему свои дары.

С каждой улицы лилась музыка. Где-то воины играли на самодельных барабанах или и вовсе били по кастрюлям и бочкам, басом вторя примитивным мотивам. Где-то звучали струнные инструменты и лился сочный голос барда. Меня же привлек самый дальний угол рынка, за которым скрывался поворот к местному храму с садом и скромным фонтаном. Оттуда слышался удивительно гармоничный женский хор: голоса в нем присутствовали самые разные, но все они складывались в ласкающее слух звучание.

Благослови нас, Природа, Мать урожая!

И мы восславим тебя, провожая!

Приготовим пирог, зажарим гуся,

Накормим яблоками, прося,

Чтобы зимой урожай не погиб,

Чтобы вкусны были свекла и гриб,

Чтобы Мать Природа не обижалась,

А жатва из года в год продолжалась!

На душе чуть потеплело. Порой казалось, что люди совсем забывали о Богине – любое божество гибнет без любви почитателей, – однако каждые три месяца они восхваляли созданный ею мир, пусть и делали это лишь из-за отсутствия других поводов для веселья.

Как только песня подошла к концу, а исполнявших ее дам одарили громкими аплодисментами, самых младших участниц хора наградили нарядными венками. В их украшения вплели васильки; цветы, указывающие на путь жриц, что предстояло пройти юным греианкам. Спустя мгновение девочки исчезли в праздничном пейзаже, а старшие жрицы сложили руки на животе, смотря им вслед со снисходительной улыбкой.

Я продолжил исследовать город, напевая услышанную у храма песню, несмотря на множество прочих – она удивительным образом въелась в память. Из домов слышались смех и запахи свежеиспеченного хлеба и зажаренного мяса: женщины накрывали столы, чтобы провести теплый праздник вместе с семьей, уставшей после песен и плясок на улицах. Однако и улицы оказались не лишены аппетитных ароматов – лавки полнились свежей и вкусной пищей, которую, уверен, не стыдно было бы подать и королю. Не удержавшись, я вытащил тяжелую монету из мешочка на поясе и отдал ее юной деве, продававшей свежий хлеб, взяв взамен одну большую, длинную буханку. Она подняла взгляд и едва успела открыть рот, вероятно, собираясь сказать, что целой монеты ее товар не стоил, но я махнул рукой, отказываясь от сдачи, и быстро скрылся в толпе. Мои зубы врезались в хрустящую корочку, пропитанную ароматным маслом с чесноком и травами, и жадно впились во влажный мякиш – в нос тут же ударило облачко пара.

На секунду я потерял ощущение времени и пространства, а когда очнулся, перепугался при виде толкающейся толпы. Неожиданно все ринулись в одну сторону – к главной площади, и поток желающих занять место поближе к зрелищу едва не сбил меня с ног. Поддавшись всеобщему безумию, я позволил течению вести меня, куда бы то ни стремилось.

– Дорогие жители Греи! – раздался крик вдалеке. Голос низкий, величественный, но звучный и мягкий; я узнал в нем короля и ускорил шаг, чтобы добраться до площади чуть быстрее. – Солнце движется к горизонту, а, значит, скоро наступит время Танца Рогов!

Толпа довольно засвистела; кто-то рядом даже запрыгал от чрезмерного возбуждения. Мне впервые доводилось присутствовать при проведении этого ритуала; несмотря на то, что праздник проводился каждый год, я приехал на него лишь в четвертый раз, и в первый – остался так надолго.

Наконец добравшись до передней части площади, я увидел короля Эвеарда, возвышавшегося над подданными благодаря своему положению на холме. Он, как я и ожидал, не надел фамильной мантии; коричневая ткань его одеяния была подобна той, что носили горожане. Корону правителю поднесли лишь во время речи.

– Для Танца необходимо двенадцать мужчин, – продолжил король. – Шестеро представителей двора уже готовы к ритуалу. Еще шестерых должны выбрать вы. Поднимите руки, кто желает участвовать!

Настоящее сумасшествие захлестнуло толпу, и я сделал несколько шагов к краю площади, чтобы меня не затоптали. Помощники короля – два стражника, что остановили нашу телегу несколько часов назад, – спустились к народу. Их выбор, казалось, основывался не на желании горожан, а на их возрасте и физической подготовке. Один из них, тот, что не был воодушевлен приездом эльфов, схватил меня за локоть – вероятно, со спины мое телосложение показалось ему приемлемым, – но стоило обернуться, как он мгновенно ослабил хватку, а на лице отразилось нескрываемое пренебрежение. Когда набралось необходимое количество участников, их увели в замок, чтобы переодеть, а король приказал разжечь костер в центре площади и пообещал начать представление ровно через час.

С самого начала речи я ловил себя на том, что внимательно рассматривал замок за спиной короля. Следил за движением скрипучих доспехов и улавливал шуршание платьев во всех открытых дверях и незашторенных окнах, но так и не увидел ни одного смоляного локона.

Островитяне, особенно многочисленные в окрестностях дворца, расхаживали в местной броне и символике, и это вызывало ощутимое беспокойство.

Когда от солнца на горизонте остался лишь красно-оранжевый отблеск, а половина неба стала иссиня-черной, весь город стянулся к площади в ожидании зрелища. Огромный костер был готов к празднеству; языки его пламени едва не доставали до небосвода, в и без того теплый осенний вечер обдавая жаром несколько первых рядов зевак.

Когда толпу сотрясла новая волна свиста, я понял, что герои вечера появились в поле зрения, и обернулся к холму. Как и сказал король, это были двенадцать мужчин. Шестерым из них на плечи надели оленьи шкуры, а к головам прицепили рога, и от увиденного я невольно содрогнулся. К счастью, они повидали множество подобных танцев; около тридцати лет назад Грея подписала официальную договоренность, согласно которой обязывалась прекратить охоту на оленей. Хоть негласный запрет существовал и раньше, переговоры все равно оказались долгими и мучительными – Эвеард выдвигал немыслимые требования. В итоге Маэрэльд пришлось отдать людям еще одну часть Аррума под вырубку и земледелие, но и это было малой ценой за то, чтобы более не терпеть истребление священных животных.

Следом вышли мужчины в костюмах шута и музыканта, один – переодетый в девушку с преувеличенно румяными щеками и накрашенными губами, еще двое – в костюмах лучников и последний – в королевских доспехах. Добравшись до самой высокой точки перед спуском к толпе, всадник театрально наклонился, снял шлем и выпрямился.

– Это же принц! – послышалось в толпе.

– Принц Хант!

– Принц из Куориана!

Я неосознанно стиснул зубы. Не слишком ли много почестей для чужеземца? Бронзовая кожа принца светилась на солнце так же, как и лоснящиеся черные волосы, которые он без конца поправлял свободной от шлема рукой. Ханто дарил зрителей самодовольной улыбкой, и девушки в ближайших к нему рядах восторженно вздохнули, чем, несомненно, еще больше потешили его раздутое самолюбие. Получив свою порцию восхищений, принц вернул шлем туда, где ему и место, и я облегченно выдохнул, обрадовавшись возможности быть избавленным от его лица еще на какое-то время.

Пока все участники ритуала спускались к костру, зрители отошли на несколько шагов, освобождая место для импровизированной сцены. Суть ритуала проста: это – театральное представление, имитирующее охоту на оленей. Музыкант, что логично, создавал звуковое сопровождение, а потому, чтобы не испортить представление некачественным исполнением, его роль всегда отводилась лучшему королевскому барду. И это действительно было великолепно. По ходу того, как охотники приближались, а противостояние набирало обороты, музыка усиливалась, становилась более резкой и хлесткой, словно струны рвались под каждым движением пальцев, а звуки отскакивали от стен пустого каменного зала, а не отправлялись в открытое небо над заполненной площадью. Шут, в свою очередь, комментировал все происходящее на «сцене» в своей особенной манере – не слишком вульгарной, но не без доли юмора, чтобы королевская семья могла не скрывать неловкие смешки, пока толпа гогочет до изнеможения. Дева же, стараясь не слишком перетягивать внимание на себя, ходила вдоль зрителей с большой корзиной в руках, принимая дары от имени Матери Природы. Подношения были самыми разными: фрукты, овощи, сухоцветы, пироги, мясо. Кто-то из глубины толпы непочтительно бросал в корзину камни и прочие твердые предметы, иногда попадая в голову исполнителю роли. Лично я бросил в корзину несколько монет из искреннего сочувствия к мужчине, бывшему явно не в восторге от своего театрального дебюта.

Принц Куориана, одержав победу над оленями, поставил их на колени, «отрубил» им рога и поднял трофей в воздух, сообщая о своем триумфе. Триумфе человека над природой. Его жест вызвал во мне новую волну отвращения, но от смакования этого чувства меня отвлекло легкое касание в районе пояса. На мгновение я подумал, что какой-нибудь предприимчивый малец решил обокрасть эльфа-неумеху, срезав с пояса мешок с монетами, но, опустив глаза, я обнаружил, что мешок находился там, куда я его и повесил, и из него что-то торчало. Свернутый кусок бумаги. Он был оторван от большого листа наспех, что видно по неровному краю, а чернила растеклись, делая посланием сложным для прочтения. Учитывая, что мои уроки по людской письменности начались лишь недавно, прочесть записку было еще сложнее.

«В…е…им… в ба…е».

От напряжения я по привычке сдвинул брови. Каким образом я должен был понять это? Что это вообще могло значить? Слишком мало букв я успел выучить, чтобы хотя бы попытаться это прочесть, и даже не имел представления, как писалось мое собственное имя.

– Благодарю вас, благородный народ Греи, за участие в празднике осеннего равноденствия! – произнес король в полнейшей тишине, и я заметил, что, отвлекшись, пропустил момент самого Танца, когда всадник вовлекает в действо других артистов и желающих подданных. – И так как этот праздник восхваляет Природу и ее женское начало, я хочу, чтобы вас также поздравила и прекрасная часть моей семьи.

Эвеард сделал три шага назад, а из-за его спины возникли три статных фигуры. Его жена, королева Ровена, шла посередине; ее оливковая кожа и миндалевидные глаза выдавали южные корни, а темные волосы тугой косой лежали на левом плече. Слева от нее гордо вышагивала высокая девушка – вероятно, одного роста с королем, хоть я и не имел возможности сравнить, – и ее пшеничные волосы в свете костра полыхали, как солнце. Лисица же, стоящая по правую руку от матери, была напряжена; грудь ее часто вздымалась, словно она вбежала на помост за секунду до выхода к народу.

Записка.

«Встретимся в башне».

Я, до того держащий записку в руках, торопливо засунул ее в карман. Сердце на мгновение сжалось; она хотела меня видеть. Я приходил к ней по первому зову, но никогда не решался спросить, так ли сильно она ждет нашей встречи. Думал, что вежливость не позволяла ей нарушить данное обещание. Она могла не просто отказаться заниматься со мной – нет, она имела право приказать никогда не поднимать на нее взгляда, и я бы беспрекословно повиновался. И все же она продолжала зажигать огонь в башне Восхода, а я продолжал откликаться на зов, на время отметая тревожные мысли.

Сейчас же принцесса нарочно не смотрела в мою сторону. Корсет ее платья выглядел таким тугим, что на мгновение у меня сочувственно заныли ребра. Прямая юбка с небольшим шлейфом изящно оттеняла мягкую фигуру, а треугольный вырез на груди оголял россыпь родинок в области ключиц. Темно-зеленый цвет платья, подобный цвету хвои в разгар зимы, сливался с распущенными волосами, мелькая, лишь когда языки пламени освещали ее лицо.

– Мы желаем, чтобы ваши запасы пережили зиму. Говорят, она будет морозной, – нарушила тишину королева. Ее бархатистый голос прокатился по толпе, окутывая материнским теплом.

– Желаем, чтобы весна наступила как можно скорее, – продолжила Минерва, и ее голос оказался самым высоким и звонким среди всех. Я бы назвал его холодным, в противовес тембру королевы, хотя лицо ее и озаряла невинная улыбка, не позволяющая усомниться в искренности слов.

– А лето принесло свои плоды, – лениво закончила Ариадна. Я тихо усмехнулся, не в силах наблюдать ее скучающее выражение лица; оно должно бы было оскорбить меня, но упорное безразличие младшей принцессы лишь позабавило.

Толпа не обратила внимания на безобидную выходку Ариадны и довольно зааплодировала, благодаря правителей за праздник. Принц Куориана, стоявший все это время у костра с шлемом в руке, поклонился королю, как только тот вновь вышел. Ариадна сопровождала отца; он подхватил ее под руку, утягивая за собой и показательно игнорируя скромные попытки сопротивляться.

– Принц Хант, – произнес король, и народ вновь заинтересованно затих. – Вы показали себя сильным воином и умным мужчиной как в вымышленном бою, – Эвеард указал на кострище и людей в оленьих шкурах, – так и в самом настоящем. Я бы хотел, чтобы такой человек был подле меня и впредь.

Напряжение стало таким ощутимым, будто воздух стал гуще или и вовсе закончился; казалось, я смогу вырваться, только если найду силы достать кинжал и взмахнуть им.

– Я предлагаю вам руку своей младшей дочери, Ариадны, – продолжил король после долгой паузы. – Но ее сердце вам придется завоевать самостоятельно.

– Я приложу к этому все усилия, – кивнув, ответил принц, совершенно не удивленный судьбоносному предложению.

Вероятно, именно с этой целью он и прибыл в Грею; участие в походе на восток оказалось лишь удачным способом показать свои лучшие стороны перед будущим свекром. Однако если принц был в курсе планов короля, то принцесса, похоже, отказывалась в них верить. Ее глаза наполнил животный ужас, а тело оцепенело, и это было видно даже в слабом свете костра на расстоянии в сорок шагов; она крепко схватила руку отца, и тот на миг сощурился, будто ее ногти больно впились в его ладонь.

Народ взорвался ликованием. Союз с Куорианом – удачная идея для страны без выхода к морю и, следовательно, флота. Расширение торговых возможностей, разнообразие в еде, тканях, драгоценностях – список можно было бы продолжать до бесконечности. Однако сложно представить, что Грея могла предложить в ответ. Чем хотела отплатить островитянам? Чем собиралась снабжать их плодородные земли? Смешение королевских династий всегда представляло собой взаимовыгодный союз, а значит, если Грея не могла предложить нечто равноценное сразу, целью Куориана был возрастающий с каждым годом долг.