Текст книги "Некромант. Такая работа"

– Э-э-э… – проблеял я.

– Поезжай, чачо. У тебя много дел, – обронила Рамона и обернулась к Веронике. – Позаботься о том, чтобы твой муж хорошо себя вел. Если он не сделает того, что обещал, ты знаешь, что произойдет.

Ника отшатнулась, словно Рамона ударила ее, опустилась на четвереньки и поползла к ней. Лицо у нее стало как у маленькой девочки, которую заперли в темной комнате, чтобы она подумала о своем поведении.

– И что произойдет? – поинтересовался я.

Я не герой. Я не обязан был вмешиваться. Это вообще было не мое дело. Все, чего я хотел, – это больше никогда не видеть женщину, на которой когда-то женился. Я смотрел, как она ползет к своей хозяйке – скользящим, змеиным движением, какого никогда не увидишь, глядя на человека. Ника до смерти ее боялась.

– Это не твоя забота, чачо. – Рамона усмехнулась. – У меня есть хорошие способы мотивировать своих детей быть успешными. Поезжай. Я больше тебя не задерживаю.

Вообще-то это очень хорошо, когда вампир говорит вам, что вы можете уйти. Но я не мог удержаться от того, чтобы оставить за собой последнее слово. Можно было сказать «до свиданья» или еще какую-нибудь вежливую чушь, но я выбрал другое.

– Если вы накажете ее, я убью вас, – сказал я. Повернулся к ней спиной и в полном одиночестве отправился искать выход. Прямо, потом налево, через нижний холл и вверх по лестнице.

Спасибо, мне уже говорили, что я болван.

Я поймал машину и через полтора часа уже протягивал дежурному свой паспорт, чтобы он мог записать меня в журнал. Можно было бы и быстрее, но мне срочно требовалось влить в себя хотя бы чашку приличного крепкого кофе пополам с коньяком.

Меня действительно ждали. Не то чтобы я не предполагал, что так будет, но как-то не по себе стало, когда чувак в форме, протирающий штаны в дежурке, обратился ко мне по имени-отчеству, даже не посмотрев в свои бумаги.

Криминальный морг – не то место, куда можно просто зарулить с улицы. Обычно Олег за неделю подавал запрос, если требовалось провести сюда меня, формально никакого отношения к их структуре не имеющего.

Похоже, кого-то жареный петух в задницу клюнул.

Сменки у меня с собой не было, так что поверх сапог пришлось нацепить синие бахилы. Я оставил куртку дежурному, с его же помощью влез в застегивающийся на спине халат и спустился в подвал.

– Что скажешь? – спросил Селиверстов, испытующе уставившись на меня.

Передо мной лежал совершенно обычный женский труп, закрытый простыней до самого подбородка. За одним небольшим исключением. Это был труп вампира.

– Давно ее привезли? – отозвался я.

– Я сразу тебе позвонил. – Олег хмыкнул. – Как считаешь, хороший подарочек к Рождеству? Только что ленточки не хватает.

Какой-то частью сознания я отстраненно отметил, что сегодня он что-то ненормально многословен. Нервы? Недосып? Непонятно.

Трупное окоченение уже прошло, и тело обмякло. Нос заострился и губы подсохли. Может быть, поэтому клыки так бросались в глаза.

Многие уверены – когда вампир умирает, его тело распадается в прах и никаких следов не остается. Вы наверняка видели, как это происходит в куче фильмов – в грудь вампира втыкается острый освященный предмет и чудовище сгорает дотла, жутко корчась и завывая. На самом деле это невозможно. После смерти вампир превращается в труп. В отличие от зомби, немертвые живут не в кредит. Им есть чем расплатиться с мирозданием. И то, что валюта эта – краденая, не имеет никакого значения. На ворованные деньги можно жить точно так же, как и на честно заработанные. А порой и пошикарнее.

Труп был аккуратно разрезан вдоль – от паха до подбородка. И он очень плохо выглядел. Довольно трудно выглядеть прилично, если у тебя не хватает кучи внутренних органов. У меня неважно выходит сочувствовать вампирам.

Обычно.

Но когда я смотрел на это заживо выпотрошенное существо, у меня внутри возникало странное чувство. Не жалость, нет. Ни один вампир не нуждается в моей жалости. Но все равно это было неправильно. Убийца вынул из нее сердце, легкие, обе почки и матку. Я знал, что это сделал Ник, но откуда это было знать Селиверстову?

Интересный вопрос.

– С чего ты взял, что это наш маньяк? – спросил я.

– Труп привезли с места последней бойни, – сказал он. – Он лежал там, как вишенка на торте.

Я сглотнул. Наверное, мне не стоило есть тот буррито. Или не стоило спрашивать.

– С самого начала? – уточнил я. – Почему тогда ты мне сразу этого не сказал?

– Это странно, но ее не сразу нашли. – Олег пожал плечами. – Там все довольно паршиво выглядело, как в той квартире. И первая бригада как-то проглядела почти целый труп в углу, под газетами. Сам не знаю, как это вышло.

Зато я знаю.

Значит, «я позабочусь о том, чтобы ее нашли и отвезли туда, где ты привык работать»? Чертовски оперативно Рамона это провернула. Я даже не заметил, чтобы она отдавала кому-то приказы. И тем не менее – вот он, труп. На столе, оформлен согласно всем действующим правилам.

– Может, тебе кофе принести? – озабоченно поинтересовался Селиверстов.

Я покачал головой. Не настолько у меня нервы крепкие, чтобы ужинать в морге. Кроме того, у них тут феноменально дерьмовый кофе, если я правильно помню. К тому же я почти не сомневался, что пролью его.

Есть одна вещь, о которой вам стоит знать.

Я не считаю, что смерть ужасна. Никакие стороны жизни не бывают ужасны сами по себе. Секс не ужасен. Путешествия не ужасны. И свадьба не ужасна тоже – если это ваша свадьба, которую вы сами запланировали и к которой были готовы. Работа фермера, встающего еще до рассвета и выкладывающегося по полной в попытках превратить свое небольшое дело в прибыльный бизнес, почти ничем не отличается от рабского труда на плантациях. Если забыть об одной маленькой детали.

Я говорю о принуждении.

Ничто не может быть слишком плохим, если вы сами решили, что будете делать это и можете прекратить, когда сочтете нужным. Это принуждение превращает секс в изнасилование, путешественника – в беженца, а невесту – в живой товар. Самая прекрасная вещь может стать ужасной, если у вас нет права сказать: «Я не хочу этого делать».

Когда человек умирает штатным образом, у него есть время, чтобы подготовиться к тому изменению, которое его ожидает. Внутри каждого из нас есть механизм, помогающий справиться с переходом в другое состояние. Это хорошая надежная система, которая выдает вполне годный результат, хотя в процессе человек испытывает массу неприятных ощущений. Он не верит в то, что это должно случиться с ним, он злится, он пытается торговаться со смертью и плачет, когда у него ничего не выходит, – иногда достаточно долго, чтобы почувствовать себя очень несчастным. Но механизм продолжает работать, и однажды вечером тот, кто должен умереть, улыбается и говорит себе: «Сегодня неплохой день, чтобы закончить эту историю». Это самое лучшее настроение, в котором следует расставаться со всем, к чему ты успел привыкнуть.

Вот только у того, кто был убит, этот механизм не успевает запуститься.

Вампиры не умирают от естественных причин. Помимо всего прочего, это значит, что они никогда не бывают готовы к собственной смерти.

– У тебя ведь есть какие-то средства, которые позволяют… ну, разговаривать с мертвым? – требовательно поинтересовался Селиверстов.

Врать мне не хотелось, и я просто кивнул.

– Что для этого нужно? – спросил он.

– Ничего, что ты мог бы мне обеспечить, – хмыкнул я.

– Зря ты так думаешь, – обиделся Олег. – У меня, между прочим, большие полномочия.

– Если твои полномочия позволяют найти другого специалиста, валяй, – предложил я. – Будет клево, если кто-то, кроме меня, сможет это расковырять.

Он насупился. Помолчал. Но любопытство все-таки оказалось сильнее.

– Ты сможешь это сделать прямо сейчас? – спросил он.

– Нет, – ответил я. – При хорошем раскладе – завтра. Мне нужно время на подготовку.

– Если нужно что-то купить, ты только скажи, я мигом все организую, – предложил Селиверстов. Ему чертовски хотелось быть полезным.

– Не волнуйся, – сказал я. – Я выставлю тебе счет.

– Ты поднимешь ее, как зомби? – неуверенно поинтересовался Олег.

Голос у него почему-то подрагивал, хотя, казалось бы, это был не первый покойник, которого ему довелось увидеть. Может быть, это потому, что он никогда не видел, как поднимают мертвых.

Может быть.

Во всяком случае, я бы хотел так думать.

Но тревожный звоночек внутри меня все-таки тренькнул. Слабенько, но я насторожился. При моей работе довольно сложно не быть параноиком.

– Попробуем обойтись малой кровью, – сказал я. – Но труп мне все равно понадобится, так что оформляй доступ на завтра. И постарайся, чтобы здесь никого лишнего не оказалось.

Допрашивать живого мертвеца очень легко. Вы задаете ему вопрос или ставите перед ним цель, а он уже изо всех сил старается вам помочь. Дело даже не в том, что у него нет выбора. Просто исполнение приказов хозяина для мертвого – единственный доступный способ жить. Он припомнит даже то, что невозможно вспомнить.

Это простой способ добыть сведения. И очень поганый.

К счастью, я знал другой.

Вот что происходит, когда человек умирает.

Тело остается там, где ему следует быть. Оно больше не работает и не может удерживать в себе все остальные части человека. Это труп. Все, что можно для него сделать, – убрать подальше от живых. Больше им нельзя пользоваться.

Тень, или душа, остается наедине с наи-сенг, эмоциями такой силы, что это может показаться невыносимым, и ньява – законом. У нее больше нет посредника, который примирил бы их между собой. Тело, бывшее связующим звеном и буфером между ними, мертво. И прежде чем отправиться в другую историю, душе придется самостоятельно разобраться со всем тем дерьмом, которое человек успел натворить, пока был жив.

Боитесь вы или нет, верите во что-то или давно смирились с идеей небытия, – смерть однажды случается с каждым.

Хотите знать, как это будет с вами? Просто спросите себя: «Все ли я сделал правильно в этой жизни?»

А теперь спросите еще раз.

Катарина была убита совсем недавно. И это значило, что я мог попробовать войти в контакт с той частью ее эфирной сущности, которая еще не успела рассеяться. Наи-сенг и ньява – не очень стойкие образования. В отсутствие тела и тени они распадаются в течение примерно полутора месяцев. Бывают исключения, но обычно все происходит именно так. Именно эти слепки, эфирные следы, оставленные умершим человеком, принято называть призраками. Кое-кто считает, что призраки мучаются.

Это правда.

Но из этого не стоит делать вывод, что им можно помочь, устранив то, что их тревожит. Можно ли помочь фотографии, на которой человек запечатлен несчастным?

Допрос свежего призрака – очень нервная работа. Но это лучше, чем поднимать зомби.

Если подумать, что угодно будет лучше.

– Мне нужно заранее знать, что ты будешь делать, – сказал Олег.

– Зачем? – спросил я.

Очевидный и очень легкий вопрос. Удивительно, но он поставил его в тупик.

– Ну чтобы понимать, сколько времени тебе понадобится, – наконец ответил Олег.

– Я попробую поговорить с ее призраком, – сказал я. – Как ты считаешь, это надолго?

– Не язви, – буркнул Олег. – Меня и так всего сожрали уже. Без тебя тошно. Сказал бы лучше, как это будет проходить и чем я могу помочь.

Я почувствовал укол совести. У Селиверстова положение было куда хуже, чем у меня. От меня требовалось сделать только то, что я не хочу. От него – то, что он не может. И, в отличие от меня, его за нулевые результаты вполне могут взгреть.

– Есть одна штука, которая здорово нам поможет, – подумав, сказал я. – Если ты сможешь забрать труп из морга…

– Я сделаю все, что нужно, – перебил он меня. – Понимаешь? Все. Любую вещь.

– Так вот, – продолжил я, – если ты сможешь вынести ее на открытое место поблизости, какое-нибудь такое, куда никто не заглядывает, это облегчит мне работу.

Любой, кто хоть раз пытался во сне пройти сквозь стену, сразу бы понял, о чем я говорю. Это чертовски трудно даже в том случае, если ты понимаешь, что спишь и, значит, законы физической реальности не имеют над тобой силы. У призрака Катарины могла возникнуть та же проблема, когда я позову ее, пользуясь трупом как приманкой. К тому, что у тебя нет тела, нужно привыкнуть.

– У нас тут неподалеку есть старый склад без крыши, – предложил Олег. – Подойдет?

– Вполне. – Я кивнул. – Только позаботься о том, чтобы там не оказалось посторонних. Это может выглядеть… неприятно.

Мне показалось или по его лицу действительно скользнуло какое-то странное выражение? Может быть, он подумал о комнате, набитой ползущими к нему зомби, и некроманте, который управлял ими, как куклами, которых надевают на руку. Может быть, он испугался того, что мы собирались завтра устроить.

Но за нас этого все равно никто делать бы не стал.

Уже развалившись на заднем сиденье служебной машины, в которую Селиверстов меня запихнул, я кое-что вспомнил. Я не сказал ему про то, что видел нашего маньяка. И теперь точно знал, что он живет в Москве. Не уверен, что это могло бы ему помочь, но мало ли что.

– Пробок нет, через полчаса дома будете, – весело сказал старшина, которому поручили отвезти меня домой. Крутить баранку ему явно нравилось больше, чем торчать ночью в морге.

Я пробормотал в ответ «спасибо» и набрал Селиверстова. Потом набрал еще раз. Занято было наглухо.

В два часа ночи.

Не иначе выкрутасы сотового оператора. Я плюнул и тупо набил эсэмэску. Эти всегда доходят, рано или поздно.

Мы добрались еще быстрее, чем обещал дежурный. Нам даже останавливаться ни разу не пришлось – попали в зеленую волну. В переулках светофоры перемигивались желтым, а на стоянке возле метро осталась только одна машина.

Битая «Лада-Калина».

Можно было спокойно проехать через парковку и высадить меня прямо у подъезда.

Я поднялся на лифте, разделся по дороге к постели, оставляя за собой след из шмоток. А потом опустил голову на подушку, закрыл глаза и выключился. Так, словно из меня вытащили батарейку. Резко, упав лицом в прохладную густую темноту абсолютного небытия. Никаких снов. Не знаю, кому мне за это следовало сказать спасибо, но я и впрямь был очень благодарен за эту передышку.

Честно.

По-хорошему перед тем, как отправляться совершать подвиг, герой должен поцеловать любимую женщину, отдать распоряжения на тот случай, если не вернется, и взгромоздиться на белого коня.

Но я не был героем. А то, что я собирался сделать, не было подвигом.

Наверняка это и к лучшему, потому что ездить верхом я тоже не умел.

Таксист высадил меня неподалеку от входа в морг, с трудом отыскав свободное местечко. Днем в центре столицы все-таки очень трудно найти место для парковки. Несмотря на то что на метро добраться до практически любой точки города можно намного быстрее, москвичи всегда предпочитают париться в пробках. Я не исключение, но я хотя бы не работаю в офисе, а потому не делаю этого каждый день.

У меня в сумке лежал тяжелый охотничий нож в ножнах, сертифицированный как сувенир, баллончик с краской и довольно грязный коричневый балахон. В пакете с позитивной надписью «Ты заслуживаешь большего!» стояла банка с теплой водой, в которой бултыхались три живые лягушки. Не уверен, что их устраивало соседство с бутылкой водки, но больше положить ее мне было некуда. На мне была старая ветровка, слегка вытянувшийся серый свитер, очень толстый и теплый, и неизменные кожаные штаны. На любую полевую вылазку лучше надевать то, что потом можно легко отмыть. Или не жалко выбросить.

Если бы меня сейчас остановил какой-нибудь патрульный, я бы долго ему доказывал, что не сбежал из соседней психушки.

Именно поэтому я и не поехал на метро.

Селиверстов ждал меня, нарезая круги вокруг свежеокрашенной скамейки. Под ногами моего бывшего одноклассника валялось штук шесть или семь свежих окурков. Я поморщился, но ничего по этому поводу не сказал.

– Что это? – спросил Селиверстов, уставившись на пакет.

– Лягушки, – коротко сказал я.

– Зачем? – подозрительно спросил он.

– Резать будем, – устало сказал я. – И будет здорово, если ты все свои вопросы отложишь на потом. Сначала – работа. Показывай свой склад.

Мы обошли вокруг здания морга. Сзади с его крыши свисали сосульки, толстые и непрозрачные. С фасада их регулярно сбивали, а здесь они только сами падали. Парочка уже торчала из сугробов. Дорожки, ведущие в глубину маленького и неухоженного парка, были засыпаны снегом.

– Она там? – спросил я.

– Все как ты заказывал, – сказал Селиверстов. – Я даже тащил ее сам. Больше ничего не нужно? Я на всякий случай принес все, что у нас на нее есть. Немного, конечно…

Он достал из-за пазухи тоненькую картонную папку и протянул мне. Я бегло просмотрел листочки. Ни имени, ни фамилии, только приблизительное время смерти и результаты обследования. Негусто.

Черт, придется что-нибудь выдумать, чтобы объяснить, откуда мне известно ее имя.

Старый склад выглядел так, словно там уже год жили бомжи. Когда Олег сказал «без крыши», он немножко погрешил против истины. Задней стены у здания тоже не было, а внутри валялись старые газеты, пара драных телогреек, сломанная лестница и еще какой-то хлам. Ну хоть не воняло, как это обычно бывает.

Труп лежал на каталке, аккуратно упакованный в черный мешок.

– Молнию расстегнуть? – спросил Селиверстов.

– Не надо, – отказался я. – Может быть, в этот раз у меня все нормально получится.

Мне не хотелось смотреть на нее еще раз. Я бы, если честно, с удовольствием обошелся совсем без трупа, но не знал как. Призрак не придет к тебе только потому, что ты его позовешь. Даже живые люди не всегда это делают.

Я достал из сумки балахон и с трудом напялил на себя. Такие вещи поверх куртки обычно не носят, но сейчас нужно было соблюсти все дурацкие детали ритуала. Точность в мелочах очень важна, когда ты пытаешься делать то, что не слишком хорошо умеешь.

– Может быть? – нервно уточнил Олег, почему-то оглядываясь. – То есть ты не уверен?

– Вряд ли можно в чем-то быть уверенным, когда имеешь дело с тем, кто уже умер, – сказал я. – Это может казаться простым. Что-то вроде того, что ты совершаешь набор ритуальных действий – и получаешь результат. Но так не бывает. Я попробую отыскать и затащить в круг призрак этой девушки. Не душу даже, потому что душа уже ушла. Это, как ты понимаешь, совсем не то же самое, что позвонить по телефону.

Я не знал, как объяснить ему это, не закапываясь в метафизику. Некоторые вещи не получается объяснить в двух словах.

– А почему нельзя притащить сюда ее… – Олег усмехнулся, – душу?

Я видел, что это ему поперек горла встало.

У тех, кто питается человеческой кровью и за счет этого живет практически вечно, не старея, не должно быть бессмертной души. Иначе совсем как-то несправедливо получается. Но я вряд ли смог бы ему сейчас доказать, что справедливость к продолжительности жизни вообще не имеет никакого отношения.

– Потому что для нее уже началась другая история, – ответил я. – Может, наша мертвая подружка вообще сейчас где-нибудь на островах Кука, ловит рыбу и смотрит на океан, чтобы узнать, не приближается ли шторм.

– Ты хочешь сказать, что вампиры точно так же, как люди, после смерти уходят в новую счастливую жизнь? – недоверчиво спросил он. – Мы говорим об одних и тех же тварях? Клыкастые монстры? Да? Нет?

– Да, – сказал я. – Не то чтобы я действительно хотел бы об этом с тобой поговорить, но в реальности дела обстоят именно так.

Секунду или две он смотрел на меня, но так и не решился спросить, почему и кто это устроил таким образом.

И хорошо.

Потому что я все равно не знал, что ему ответить. Мне это тоже казалось не совсем справедливым, но меня никто не спрашивал о том, как должен быть правильно устроен мир. Вместо этого я краской из баллончика начертил вокруг каталки почти безупречный круг, достал нож и первую лягушку.

Прости, милая, но без этого никак не получится.

Олег принялся выбивать сигарету из пачки. У него тряслись руки.

– Перекур будет потом, – сказал я. – Если ты тут дымить будешь, я не смогу сосредоточиться и почти наверняка где-нибудь облажаюсь. Так что положи пачку и встань рядом с кругом.

Лягушка дергалась у меня в руках, пытаясь удрать. Я ее понимал. Олег молча сделал то, что я велел. С ним удобно работать. По крайней мере, он всегда способен понять, что уже перестал быть начальником.

– Я призываю тебя, Катарина, – сказал я. – Холодной землей и живой кровью я зову тебя – вернись.

Многие считают, что все заклинания необходимо произносить на латыни. Вот только сегодня редкий мертвый ее понимает. Эта практика отлично работала, когда на этом языке была написана куча книг и всякий образованный человек мог их прочитать, но сейчас с ее помощью можно обратиться разве что к тому, кто в прошлой жизни был итальянцем.

Или медиком.

– Здесь, где твоя жизнь была отнята, я возвращаю ее тебе, – закончил я.

Медлить дальше было нельзя. Я вздохнул и разрубил лягушку напополам. Нормальные практикующие маги обычно пользуются для этой цели цыплятами, кошками или, в крайнем случае, белыми мышами из зоомагазина. Разумеется, я понимаю, что всякая жизнь – это ценность, вне зависимости от того, как выглядит ее носитель, но не жалеть лягушек мне всегда было проще, чем цыплят. Подошел бы и голубь, но тратить утро на то, чтобы поймать противную блохастую птицу, я сегодня позволить себе не мог. Рыба в этот раз не годилась. Нужно было что-то покрупнее гуппи, а карпа я бы просто не довез сюда живым.

Кровь капнула на снег. Я швырнул обе половинки мертвой лягушки на мешок. Одна из них соскользнула и упала под каталку. Ничего, не страшно.

Это та часть моего дара, которая мне никогда не нравилась. Чтобы вернуть чью-то жизнь, пусть даже на время, нужно отнять чью-нибудь еще. Утешало меня только то, что с чем угодно так бывает: художнику приходится продавать картины, рекламщику – составлять отчеты, программисту – перелопачивать тонны чужого дерьмового кода, чтобы найти ошибку. Ты не можешь отрезать себе тот кусочек работы, который тебя устраивает – и выбросить все остальное. Почти никогда.

– Теперь дай мне руку, – велел я. – И, ради всего святого, не спрашивай зачем.

– Я вообще могу молчать, – обиженно отозвался Селиверстов, но руку протянул.

– Это хорошо, – заметил я. – Молчи.

Был день, а днем такие вещи редко делают, хотя никаких серьезных причин этому нет. Ну кроме того, как они выглядят. В темноте все можно списать на обман зрения, на игру теней в лунном свете. На что-нибудь нормальное.

Круг, очерченный мной, медленно заполнялся полупрозрачными силуэтами. Сквозь них было видно каталку и черный мешок на ней, но картинка дрожала и дергалась. Так бывает, когда смотришь на что-то через завесу перегретого воздуха. Только это не воздух был.

У воздуха не бывает раскрытых ртов и тонких длинных рук.

Я услышал щелчок. Олег что, стрелять собрался? Вот дерьмо!

– Убери пистолет, – сказал я. – Он тут не поможет.

– Все эти штуки, которые там возятся… – У него голос дрожал, как у девчонки, вдруг разглядевшей пиявок в озере, но винить его в этом я не мог. – Эти привидения… Их видим только мы?

– Надеюсь, – отозвался я. – Я сказал тебе, чтобы ты позаботился о том, чтобы тут никого не было. Не смотри на них. Смотри под ноги.

– Что? Почему?

Ей-богу, я готов был ему уже по башке дать, чтобы он заткнулся. Такое ощущение было, что мы на экскурсии. Вот только мне никак нельзя было на него злиться. Зло притягивает зло. А я бы как-нибудь без этого обошелся.

Тени чуяли нас. Столпившись у края круга, они перетекали друг в друга, слепо шарили бесплотными руками по воздуху и постанывали.

В любой полосе прибоя всегда полно мусора. На границе между жизнью и не-жизнью все то же самое, только мусор там собирается довольно опасный. Семечко пальмы или гнилой кокос обычно не пытаются вас убить и сожрать.

– Не дай им понять, что ты их видишь, – как можно спокойнее уточнил я. – Иначе они еще долго от тебя не отвяжутся. Это мары.

– Что? – не понял Олег.

– Неприкаянные души, – ответил я. Это была не совсем правда, но для него она вполне годилась. У меня не было времени читать ему лекцию о специфических различиях между человеком, еще не успевшим покинуть место своей смерти, и банальным посмертным отпечатком.

– Они хотят напасть на нас? – спросил он.

– Хотят, – согласился я. – Но не нападут. В этот раз, по крайней мере.

Хорошо, что Олег мне доверял. Не то чтобы он успокоился и перестал дергаться, но сразу стало получше. Танец теней внутри круга все замедлялся и замедлялся, пока призрачные силуэты не замерли совсем.

– Брысь отсюда, – сказал я.

Нельзя бояться, когда тебе приходится встать на пороге мира мертвых. И в общем-то неважно, умираешь ты или просто в гости зашел.

Воздух дрогнул. В лицо сыпануло не пойми чем – то ли снегом мелким, то ли пылью. А когда я проморгался, никого лишнего на нашей спиритической площадке уже не было. Вот и отлично. Пока мары тут вертелись, у меня ни черта бы не получилось.

У современной цивилизации есть много плюсов.

Интернет.

Электричество.

Возможность посидеть в теплом сортире.

Но есть кое-какие довольно гадкие побочные эффекты, связанные с привычкой знать, как устроен мир. Мы слишком привыкли к наличию неопровержимых доказательств. Но на свете есть множество вещей, к которым очень трудно присобачить фиксирующую технику. Одна из них – смерть.

Детям нередко кажется, что, умирая, близкий человек бросает их. Он уходит, потому что отчего-то перестал любить своих детей и внуков. Не то чтобы они были совсем уж неправы, но они путают причину со следствием.

Все наоборот.

Когда человек умирает, он утрачивает свои привязанности.

Это не плохо и не хорошо – это факт. Почему-то никого не удивляет, что дети, бывшие в ясельной группе детского сада лучшими друзьями, порой даже не могут узнать друг друга, став взрослыми. Просто с течением времени многое становится совершенно не важным: и кубик, которым трехлетний Стасик рассадил тебе бровь, и та игрушка, которую ты подарил Леночке, чтобы она не плакала.

Смерть ничем принципиально не отличается от процесса превращения детки во взрослого человека. Только времени это занимает обычно куда меньше.

Это я к тому говорю, что она не является чем-то неправильным или неестественным.

Но это не отменяет того факта, что большинство современных людей умирает в страхе. У них нет доказательств, что после смерти с ними все будет хорошо. Вот из этого страха и рождаются мары.

Ладонь Олега в моей руке была мокрой. Он пялился себе под ноги так внимательно, точно от этого зависела его жизнь. Солнышко вышло из-за туч, и снег вокруг нас искрился. Благодать, да и только. Я вытащил еще одну лягушку, уже начавшую терять подвижность. Вода в банке была уже совсем холодной.

Нам следовало поторопиться.

– Именем твоим, Катарина, я приказываю тебе явиться, – сказал я. – Я призываю тебя и указываю тебе путь.

Формулы часто звучат глупо и пафосно, но они работают. А больше от них в общем-то ничего не требуется.

Вторая лягушка последовала за первой. Шмякнулась на труп, оставив на снегу дорожку из красных капель. Олег ахнул, а у меня в ушах застучало и перед глазами на мгновение опустилась дымчатая пелена. Как будто давление резко поднялось. Я покачнулся, но на ногах удержался.

Десять минут. Хороший результат. В последний раз я полчаса корячился, пока не получил первый отклик. И это при том, что мар и близко не было. Можно было бы порадоваться тому, что я профессионально расту, но отвлекаться пока не стоило.

Вдоль стены скользнула тень и жадно припала к лягушке, которая была посвежее. Призраки могут издавать разные звуки, если почему-то считают нужным так делать.

Эта чавкала.

Селиверстов не поднимал на нее глаз. У него подрагивали плечи, но он отлично держался. Особенно если учесть, что раньше он с призраками не сталкивался. Чую, быть ему полковником.

– Можешь спрашивать, – сказал я, когда она наконец наелась. Это легко было определить. Чужая плоть на время вернула Катарине иллюзию тела. Теперь она казалась вполне материальной. Желтые волосы слегка вились, словно были влажными, а серая шелковая юбка липла к ногам. Ее губы были испачканы красным. Как помада, только неаккуратно наложенная.

От обеих лягушек только шкурки остались. И, кажется, одна задняя лапка.

– Она меня слышит? – неуверенно уточнил Селиверстов.

– О да, я тебя слышу, стражник.

Призрак Катарины плавно развернулся и уставился на Олега голодными глазами. Она не могла переступить через границу круга, но я знал – ей этого ужасно хотелось. Пара лягушек – отличная вещь, если больше ничего нет. Но целый человек, наполненный теплой живой кровью, – это же намного лучше. Во всяком случае для того, кто раньше был вампиром.

– Боишься меня или все-таки подойдешь поближе? – Ее низкий грудной голос даже меня заставил дрожать. Селиверстов как завороженный подался вперед.

– Не двигайся, – рявкнул я. – Я же сказал стоять на месте и глаза вниз. Это последний раз, когда я для тебя что-то подобное делаю!

– Извини. – Олег смутился. – Я не думал, что это будет выглядеть настолько реальным.

– А думать тебя никто и не заставлял, – сказал я. – Иногда надо просто слушаться. Это техника безопасности, а не моя прихоть. Если я говорю – «падай», надо падать, а не размышлять, почему это я приказами разбрасываюсь. Понял?

– Извини, – повторил Олег. – Понял, конечно.

Катарина заскользила вдоль границы круга, выискивая разрыв. Я был уверен, что не допустил ошибки, но на мгновение мне стало не по себе.

– Я могу быть уверен, что она скажет правду? – деловито спросил Селиверстов, доставая ручку и папку.

– Ну в дело ты ее показания все равно подшить не сможешь. – Я пожал плечами. – Теоретически она вполне может солгать. Но мне кажется, что она хотела бы наказать того, кто ее убил. Они все этого хотят.

Катарина вздрогнула, как будто я ее ударил.

Остановилась и уставилась на меня.

– О чем ты говоришь? – спросила она. Ее голос накрыл меня, как снежная лавина.

Холодно. Темно. Я не сразу вспомнил, как надо дышать.

– Что ты такое сказал? – повторила она, прижимаясь всем телом к границе круга, точно хотела продавить невидимый барьер.

– Вы можете описать человека, который вас убил? – спросил Селиверстов.

Катарина смотрела только на меня и молчала, скользя ладонями по прозрачной стене. Вверх-вниз. Вверх-вниз.

– Прикажи ей ответить. – Олег занервничал. – Ты же можешь? Сделай что-нибудь из своих магических штучек.

– «Магические штучки»? – Я усмехнулся. – Не в этот раз. Она просто не понимает, о чем ты говоришь.

Я следил, как двигаются ее кисти, потому что не мог заставить себя посмотреть ей в глаза. Катарине очень хотелось, чтобы я посмотрел, но я не мог. Может быть, Рэмбо или Терминатор справились бы с паникой, поднимающейся сейчас у нее внутри, как раскаленная лава.