Текст книги "Крайности Грузии. В поисках сокровищ Страны волков"

Гнев святого Квирике

Добраться до церкви Св. Квирике оказалось непросто.

Незнание грузинского языка сыграло злую шутку.

Всем в Грузии известно русское слово «дорога», но слово «тропа» знакомо немногим. Поэтому «дорогой» здесь могут называть как широкую двухполосную асфальтированную трассу, так и едва заметную пастушью тропинку, ведущую в горы.

В связи с этим неплохо, на всякий случай, знать эти слова по-грузински (см. главу «Грузинские слова и выражения, необходимые в путешествии»).

Тропа становилась все ýже и, наконец, привела к руслу высохшего ручья. Идти в гору становилось труднее, и вскоре я уже должен был помогать себе руками, цепляясь за корни сосен, росших по высохшим берегам.

Вскоре стало ясно – если здесь когда-то и ступала нога человека, это не был обычный прихожанин: такая дорога была тяжелой даже для самых крепких и выносливых паломников.

Ухватившись руками за корни и пытаясь проделать ногами ступеньки в рыхлой почве, я карабкался в гору.

Узкая пастушья тропа взялась как будто ниоткуда и повела в густой сосновый лес, опоясывавший вершину холма.

Около четверти часа пришлось продираться сквозь заросли молодого сосняка.

Солнце стояло еще довольно высоко, когда я достиг вершины. Церкви там не было.

Дикие травы, полынь и чертополох росли на поляне, окруженной молодым ельником, – отличный «лаунж-бар» для коз, этих любительниц «остренького», и сванских старух, собирающих травы для своей стряпни.

Дальше, за поляной, дороги не было тоже.

С этим местом была связана одна легенда.

Однажды воры, пробравшись в церковь Св. Квирике и вынеся оттуда все иконы, стали спускаться вниз, когда сполз такой густой туман, что они не могли разглядеть ничего на расстоянии вытянутой руки. Что-то водило их по этим горам и, чудом не сбросив в обрыв, привело назад, в то самое место, откуда они вынесли сокровища.

Побросав иконы, воры пустились наутек. Туман больше не застилал им глаза.

Война богов

В период советской власти большинство священников, правивших службу в Сванетии, были расстреляны или сосланы.

Сваны же так и остались верны древним традициям, только обряды теперь стали править махвши – старейшины сел.

В то утро по дороге в Кала я встретил украинского попа, путешествующего по Сванетии с женой и еще одной особой, одетой (как для Сванетии довольно опрометчиво) в короткое черное платье, не скрывающее достоинств ее крепких загорелых ног.

В эти дни на праздник Квирикоба собрались все высшие чины местной православной церкви. Они прибыли сюда, чтобы под эгидой праздника святого Квирике отслужить молебен об искоренении языческих ритуалов.

Этот батюшка поведал мне некоторые факты, услышанные от местных священнослужителей.

(Не отличаясь особым тактом, он был, впрочем, человеком довольно смекалистым и в церковных делах явно не новичком.)

Так вот, я узнал от него, что в эти дни на праздник Квирикоба собрались все высшие чины местной православной церкви. Они прибыли сюда, чтобы под эгидой праздника святого Квирике отслужить молебен об искоренении языческих ритуалов.

Одним из таких ритуалов была традиция обмазывать кровью жертвенных животных стояки дверей.

Я лично никогда не видел подобного обряда и подозревал, что он давно канул в Лету.

Что же именно сохранилось от языческого обычая, предстояло узнать на рассвете.

Заклинания и заклание

Последние лучи солнца прятались за головой рогатого демона – Ушбы. Со стороны села Кала эта вершина выглядит трехглавой, отсюда и еще одна версия возникновения ее имени – Юш-Баш, по-татарски – «Три главы».

Когда я нашел нужную тропу, было уже почти совершенно темно.

К церкви Квирике вели высеченные в камне ступеньки.

Как и большинство грузинских церквей, храм напоминал крепость – стены были продолжением скалы, на которой он возведен.

Рано утром меня разбудил звон колокола.

Церковь Св. Квирике (сваны называют это место «Лагурка») – не монастырь, потому звук колокола не мог быть призывом к утренней молитве. Значит – обряд начался.

В синевато-сумеречном свете несколько человек разжигали огонь у входа в церковь.

Большой черный бык, весом в полтонны, был уже наготове.

Кто-то (как я понял потом – сельский махшви) прокричал в сторону церкви короткое заклинание.

До захода солнца этот человек будет выкрикивать все те же однообразные словесные формы, только с новыми вводными в виде имен и особенностей бед и несчастий, постигших их владельцев.

С первых минут рассвета на гору поднимаются сваны и потомки сванов из разных городов, чтобы попросить, при посредничестве старейшины, заступничества своего святого.

Повинуясь звуку голоса махшви, односельчане бьют в колокол, прося о милости и поддержке.

Махшви же будет громко кричать, повторяя имена, которые шепчут ему, и сжимая в руке купюры, полученные за эту услугу. К вечеру его голос станет таким хриплым, что он едва сможет говорить.

Сегодня функции сванского старейшины похожи скорее на роль английской королевы, но когда-то махшви вершили правосудие в Вольной Сванетии, где не было власти ни царя, ни князя.

Мальчик в костюме грузинского князя на празднике Квирикоба (Сванетия)

В «Очерке Кавказа и народов его населяющих», изданном в 1871 году, содержится любопытный пассаж о роли махшви и о культе св. Квирике:

«Посредники совещаются секретно. Не высказывая своего решения, они заставляют обе стороны присягнуть в безусловном его исполнении. Присягают непременно при образе в церкви. В важных случаях присягают на тех образах, которых более всего боятся. Первое место занимает, в этом отношении, образ или вода св. Квирике. Клятва обыкновенно совершается так: сванет становится перед образом и бросает в него пулю.

„Если изменю, – говорит он при этом, – то да поразит меня эта пуля“. Священник, подняв пулю, бросает ее в клянущегося, и суеверие народа делает то, что клятва эта никогда или очень редко нарушается».

* * *

В темноте возле церкви несколько мужчин бросали на угли грубые бруски пчелиного воска.

Воск будет тлеть весь день, пока старейшина взывает к высшим силам.

Позже, когда взойдет солнце, здесь, у церкви, состоится единоборство между сванскими юношами – что-то вроде чемпионата по вольной борьбе.

Но главная схватка дня произойдет сейчас, в сарае под церковью Св. Квирике.

Бык еще на несколько минут получил отсрочку – в маленьком темном помещении готовили парующий котел.

Животное убивали четверо.

Убивали долго.

Как тяжеловес, пытающийся в последний раз рвануть штангу, бык пытался сбросить с себя вязавших его веревкой.

Если бы не шпагат, которым были опутаны ноги, он бы копытами превратил их лица в кровавую кашицу… Но сваны знали свое дело и повалили животное на бок.

Бык продолжал борьбу на ковре и даже почти сумел освободить задние ноги, но человек в белой рубашке начал интенсивнее орудовать чем-то в районе его горла.

Постепенно дыхание быка стало походить на звук лопнувшей трубы, из которой вырывается горячий пар.

Сильней. Прерывистей.

Хрипло…

Еще прерывистей.

Вдруг – тихо.

Все?..

Нет, с новой силой… Задние копыта ищут что-то в воздухе.

Слабей, глуше.

Вдруг что-то забурлило.

Тишина…

Человек в белой рубашке поднял голову.

Его одежда осталась белой. Только от пола, ставшего мокрым и скользким, поднимался густой пар. Где-то над нами зазвонил колокол, и хриплый голос прокричал первую молитву.

* * *

На следующий день после праздника я вернулся в Местию.

Никогда я еще не уставал так, как в те дни. Заняв комнату без окна, проспал несколько суток подряд, не в состоянии ни думать, ни писать, ни разговаривать.

Пользуясь паузой в путешествии, я расскажу еще об одном древнем обряде, по сей день существующем на другом конце Грузии – в долине горы Казбек.

Маршрут 5
Праздник Ломисоба в селе Млета
Вегетарианцам лучше не смотреть

Реванш быка

Каждый год в Млета совершается один из последних, если не последний в Старом Свете, обряд с массовыми жертвоприношениями в честь… быка.

После принятия христианства повсеместно в Грузии, вместо поклонения божеству Квирия и богине охоты Дали, начали внедряться христианские святые.

Одним из самых глубоко укоренившихся языческих культов был культ быка Ломиси, и священники для борьбы с ним пустили в ход тяжелую артиллерию. Иными словами, они решили привлечь к борьбе с язычеством наиболее влиятельного в Грузии святого – Георгия.

Некогда победивший дракона в Бейруте, в селе Млета Мтиульского района Святой Георгий был призван победить быка.

Первую версию происхождения праздника я услышал в Тбилиси.

Изначально это был языческий ритуал в честь какого-то языческого божества. По новой, христианской версии во время одного из мусульманских нашествий жители села увидели между рогов быка по кличке Ломи лик Святого Георгия, который и указал им путь к спасению – отсюда и название торжества.

Каждый год в Млета совершается один из последних, если не последний в Старом Свете, обряд с массовыми жертвоприношениями в честь… быка.

По дороге в Млета создается впечатление, что у каждого грузина есть своя версия происхождения праздника.

Во всяком случае, ни в Тбилиси, ни в самом месте проведения ритуала не встретишь двух человек с одинаковым мнением на этот счет.

Вообще-то фраза «тут не может быть двух мнений» едва ли применима в Грузии, народ которой един разве что в вопросах устройства патриархального общества, территориальной целостности своей страны, и отношении к гостям. Во всем остальном сложно представить себе нацию, отстаивающую право на собственное мнение каждого и обо всем.

(Впрочем, в селе Млета некоторые из моих стереотипов о грузинском обществе и строении семьи были несколько поколеблены.)

Однако вернемся к легенде о быке.

По пути в селение я не преминул блеснуть эрудицией в разговоре с первым встречным: «Вы едете на Ломисоба? Праздник в честь быка Ломи?»

«Какой бык? – удивился вожак одной из компаний, двигавшихся в том же направлении. – Ломиси – так звали человека. Он был такой сильный, что мог руками разорвать огромную цепь. Ломиси спас полторы тысячи грузин. Пошел к хану и отбил их всех!»

«Нет, про цепь, это все не так, – вмешался его спутник. – Несколько лет назад одна беременная женщина поднялась на эту гору с огромной цепью. Цепь эта теперь лежит в церкви Ломиси!»

Впрочем, была и общая деталь: рассказчики из села Млета непременно добавляли в историю одну подробность: богатырь Ломиси, по их версии, носил фамилию Бурдули – самого влиятельного клана в округе.

Матриархат по-грузински

Солнце уже садится, и нужно найти место для палатки. Под ногами – жидкая кашица; такая себе грязевая слякоть, взбитая колесами сотен машин.

Прохожу между рядами сувениров и сладостей: по левую руку – исключительно продавцы христианско-скобяного товара; по правую – мороженого, орехов и земляники.

Приехав в Млета, я рассчитывал немедленно пообедать шашлыком, но мясом здесь никто не торговал.

Это не была ярмарка для туристов, где путешественник может купить все, что заблагорассудится, – мясо жертвенных животных не предназначено для продажи.

Нет сомнения, что, напросившись к столу любой из компаний, я мог немедленно получить сытный ужин, но мне не хотелось терять свою независимость, попав в руки грузинского тамады.

Подкрепившись двумя стаканами свежей земляники, отправился на поиски ночлега.

Вся огромная площадь с церковью посредине и несколькими прилегающими к ней улицами (если можно назвать улицами покрытые слоем черного месива участки дороги) уставлена машинами, фургонами и большими навесами, под которыми могла спрятаться компания из 20—30-ти человек.

Ставить палатку в этом хаосе не представлялось возможным, и я подумал, что за небольшие деньги смогу снять комнату у кого-то из местных жителей (село Млета насчитывает 30–40 домов).

Хозяин одного из них предложил разместиться у него во дворе. В сухую пору я, пожалуй, принял бы это предложение, но только не сейчас.

Двор выглядел значительно чище дороги, но обилие домашней птицы, опорожнявшейся там, где заблагорассудится, заставляло запастись терпением и искать лучших условий. Я нашел их в следующем же доме.

Хозяева несколько минут посовещались за закрытыми дверями и отвели гостю одну из лучших комнат с кроватью, хотя я и настаивал на том, что единственное, в чем нуждаюсь – это крыша и сухой пол.

Улица Руставели (как, до недавних времен, и улица Ленина) есть в каждом грузинском городке. Эта – в поселке Пасанаури, считающегося грузинской столицей хинкали

Дом был старый, построенный на горе и как бы врытый в нее; одноэтажный, если не принимать в расчет чердак, куда я и перебрался вопреки протестам хозяев.

Главным помещением жилища была кухня, оснащенная старинной металлической печкой, которая топилась дровами. Пустые оконные проемы завешены коврами, поэтому в любое время суток здесь царит полумрак.

Дом полон детей: смешливой, голосистой, слезливой оравой 2– 4-летних мальчишек и девчонок.

Пожилая женщина трудилась у печки, а несколько молодых сидели за столом и, не отягощенные домашними хлопотами, о чем-то весело болтали.

В царстве матриархата, где я очутился, было только двое мужчин. Они старались не появляться на кухне одновременно с женским составом.

Главой семьи явно была старуха. Впрочем, называть ее старухой неверно. Ничего дряхлого не было в этой седой, крупной, живой и улыбчивой женщине лет 60–75 (в Грузии угадать возраст мужчин или женщин так же сложно, как иногда в Таиланде отгадать их пол). Прародительница клана по очереди представила всех присутствующих.

Большинство из них она, то ли по причине избытка материнской любви, то ли из-за скудного запаса русских слов, называла своими детьми. Однако после некоторых уточнений («это тоже мой сын, он муж моей дочки») стало понятно, кто есть кто.

«Вы – Бурдули?» – спросил я мужчину, пригласившего меня в дом и оказавшегося «мужем дочки».

«Нет. Я – Надирадзе», – ответил он.

«Мы – Бурдули!» – провозгласила его жена.

Во всех сферах жизни села Млета фамилия Бурдули считается главенствующей.

«А они? – поинтересовался я, указывая на младшее поколение, резвившееся под ногами. – Они ведь – Надирадзе?»

Вопрос был провокационный, но я только потом понял, насколько.

«Ара! Ара! – воскликнула жена. – Нет-нет! Они – Бурдули!»

Муж поспешил перевести разговор на другую тему, и я не стал больше касаться дилеммы, судя по всему, давно разрешенной не в пользу мужской половины.

Возможно, в каких-то других краях человек, берущий себе в жены женщину из клана Бурдули, и считается представителем древнего и по всем параметрам архидостойного рода, однако здесь, в поселке Млета, нет фамилии весомее.

Будь он представителем царского рода Багратиони, возможно, жена не была бы столь категорична в желании передать девичью фамилию своим детям. Возможно, но не очевидно.

Aut Burduli aut nihil – быть Бурдули или никем, так в данном случае можно перефразировать древнюю латинскую пословицу.

Семья напоминала матриархальные общества, существовавшие в XIII веке на острове Суматра. Важнейшей социальной единицей там считалась семья «сапаруи», что означает «плоды одного чрева». Ядро составляли родственники по женской линии, происходившие от одной прабабки. Пришлая часть – это мужья, принимавшие определенное участие в жизни «сапаруи», но не имевшие прав на нажитое добро. При разводе в такой семье все имущество, а также дети оставались в клане жены, а мужчина возвращался в дом матери.

Фактически абсолютным правом собственности на землю и имущество обладали только женщины.

Нечто подобное я увидел и в Млета: местные жители, принадлежащие к другим фамилиям, не только принимают это неравенство как должное, но и часто культивируют легенду о могуществе рода Бурдули паче самих бурдульцев.

Вот что рассказал Нико Надирадзе, женившийся на представительнице славного мтеульского клана.

«Ты слышал легенду о 300 арагвийцах?» – спросил он.

«Нет, ничего о них не знаю», – ответил я, заподозрив, что сюжет, который сейчас услышу, мне давно знаком.

И действительно, Нико почти слово в слово передал грузинский пересказ истории о трехстах спартанцах, с той лишь разницей, что дело происходило в горах Кавказа на реке Арагви, протекающей неподалеку[9]9
  Автор вскользь упоминает о подвиге грузин во время нашествия персидского Ага Махмад Хана, когда триста доблестных воинов-мтиульцев защитили царя Ираклия Второго и все до единого погибли на поле битвы. Сам предводитель вражеского войска был восхищен мужеством грузин. Известна принадлежащая ему фраза: «С юности воин, всю жизнь провёл в военных сражениях, но никогда ранее не встречал я столь мужественных воинов». В 2008 году Священный Синод Грузии, заслушав предложение Католикоса-Патриарха Святейшего и блаженнейшего Илии Второго, постановил погибших в 1795 году в Крцанисской битве героев причислить к лику святых мучеников. (Прим. редактора.)


[Закрыть].

«Так вот, из этих трехсот арагвийцев где-то человек 160 были Бурдули… Ну, может быть 170», – уточнил Нико, украдкой взглянув на жену.

Во всех сферах жизни села Млета фамилия моих хозяев считается главенствующей, но в одной из них это выражается особенно явно. На празднике Ломисоба только человек из этого клана, причем не всякий, а непременно избранный самим старейшиной (естественно, тоже одним из Бурдули) становится главным действующим лицом в предстоящем ритуале.

Стаканчик черного

Утром, около 5-ти, меня разбудил один из гостей дома. «Алекс, собирайся! Мы идем на Ломиси!»

У меня был выбор – остаться внизу и быть свидетелем массового убийства баранов и гуляния многотысячной толпы или подняться на гору к церкви и наблюдать тот же сюжет, но в исполнении самых заядлых приверженцев культа.

«А наверху будет много баранов?» – на всякий случай спросил я.

«Много», – последовал ответ.

«А внизу?»

«Ой, много» – сказал собеседник. Не то чтобы мне доставлял удовольствие вид крови. Я отношусь к убийству животных так же, как к выращиванию и сбору урожая – природе, вероятно, было бы значительно проще без «двуногих бескрылых птиц», как назвал нас Диоген, но коль скоро Homo Sapiens уже появились на этой планете такими, как есть – всеядными и предприимчивыми, – интересно наблюдать за всеми проявлениями и поведением нашего вида.

В день праздника то ли в честь мифического быка Ломи, то ли силача Ломиси, то ли самого покровителя всех грузин Святого Георгия, прихожане съедают около полутора тысяч баранов и овец. Каждая прибывшая семья считает своим долгом принести в жертву животное; поэтому в канун праздника я встречал на дороге десятки пастухов со стадами, спешащими в Млета на предстоящее торжество.

Вместе с несколькими представителями клана Бурдули мы взбирались на гору Ломиси в предрассветной мгле.

Толпа паломников становилась все больше. Конные и пешие, с баранами и без; сельские жители и горожане; женщины (смешливые и серьезные, по-старушечьи траурные или одетые в цветастые костюмы) рыжие, черноволосые, выкрашенные хной, тщательно завитые и живописно растрепанные, и мужчины (спокойные, полные достоинства и еле держащиеся на ногах; запыхавшиеся обжоры, тянущие в гору свое избалованное тело, а вслед за ним – и сопротивляющееся животное); юродивые (босоногие с растрепанными бородами и ищущими взглядами, пришедшие на гору то ли за благословением, то ли за причитающейся долей угощения) – все они были чрезвычайно добродушны и предвкушали чудесный праздник.

У меня был выбор – остаться внизу и быть свидетелем массового убийства баранов и гуляния многотысячной толпы или подняться на гору к церкви и наблюдать тот же сюжет, но в исполнении самых заядлых приверженцев культа.

Многие прихожане несли в руках крупные ветки и поленья.

Один крепыш (кажется, в тот день я встречал его несколько раз) тащил барана на плечах, скрестив на груди его связанные веревкой ноги.

Посреди всего этого сборища людей и животных в гору взбирались священники в рясах, подхватив полы, чтобы не елозить ими по скользкому мокрому склону. Но никто не ругается, не проклинает крутой подъем и вчерашний дождь. Все знают: это Ломисоба, а значит, с утра придется попотеть, чтобы наброситься на яства с чувством выполненного долга.

Вместо маленькой церквушки на каменистой вершине стоял большой храм с несколькими входами.

Оказалось, что это действующий монастырь, а древесина, которую волокли паломники, предназначалась монахам для отопления помещений.

Так прихожане помогали тем, для кого служение Святому Георгию и богатырю Ломиси (кем бы он ни был), – не ежегодное развлечение, а каждодневный труд.

На вершине уже собралась толпа в несколько сот душ.

Церковь Ломиси в поселке Млета во время ритуального жертвоприношения в честь местного христианского праздника, напоминающего «курбан-байрам»

Почти все пришедшие столпились у дверей церкви. Я сделал то, чего стараюсь никогда не делать – а именно слился с толпой.

Люди, пробивавшиеся в церковь, кричали и толкались, но делали это очень миролюбиво.

«Что ты делаешь, это же женщина! Ты бы поосторожней… Немножко».

Замечания были адресованы какому-то русскоязычному туристу, и грузин, произнесший их, подбирал слова, вспоминая полузабытый язык.

«Извини, я нечаянно», – отвечает тот.

«Вижу, что нечаянно. Но все-таки».

Вдруг толпа начинает шуметь.

Грузины громко покрикивают, смеются и с уханьем напирают на стоящих впереди. Еще два шага, еще одна ступенька…

Расчищая себе дорогу, люди изо всех сил орудуют плечами. Но никаких рук! Толпа настолько миролюбива, насколько вообще может быть миролюбивой толпа.

Перед входом в церковь несколько человек из оцепления ослабляют хватку. (Видимо, это «богатыри Бурдули» – местные жители, выбранные старейшиной для поддержания порядка.) Это стало знаком для новой партии паломников протиснуться внутрь.

Охота на овец. Пастух выбирает жертвенное животное для праздника Ломисоба

Там, в освещенном лампадами и свечами помещении, оказалось довольно просторно. Двое служек направляют верующих: первый человек в шеренге хватает звено цепи, за ним выстраиваются остальные.

Молящиеся, с цепью на плечах, должны описать три круга вокруг колонны с иконой Святого Георгия, прося покровителя о помощи и защите.

Если бы не современное платье паломников, эти люди, место и сам обряд выглядели бы абсолютно средневековыми.

Но самое ветхозаветное зрелище довелось увидеть, выйдя из храма.

Каждый хозяин жертвенного животного (это мог быть баран, овца или даже петух) описывает три круга вокруг церкви, а затем подводит жертву к человеку с ножом.

Последнего зовут Тенгиз Бурдули, и сегодня он выполняет функции главного мнатэ — служителя культа.

По традиции, держа в руке зажженную свечу, мнатэ должен перекрестить животное.

Бережно прикрывая ладонью пламя, он заносит руку со свечой над головой барана, но в ту же секунду сильный порыв ветра гасит огонь.

Ритуал должен быть проведен со всей тщательностью, и мнатэ терпеливо ждет, пока утихнет ветер.

«Кай, кай (хороший, хороший)», – приговаривает хозяин, поглаживая разнервничавшегося питомца.

Наконец Тенгиз Бурдули зажигает свечу и читает молитву:

«Когда зажигаем свечку, мы молимся за хозяина этого животного, молимся, чтобы у этого человека все пошло хорошо. А если из его близких кто-то болен – пусть выздоровеет, а если здоров – пусть держится так, а святой Ломиса пусть присматривает за ним, за семьей и за родными».

Через минуту голова барана катится вниз с горы.

Священник выносит из церкви освященное вино. Черное и белое. В Грузии красное вино не называют «красным» – только черным. Оно и вправду черней и гуще самых густых и крепких европейских вин.

Тенгизу, человеку с ножом, приносят подношения – вино и пироги со сладковатой начинкой.

Кто-то из мальчишек, крутящихся рядом, предлагает вина и мне.

На дне стакана – остатки красного.

Верхом дурного тона было бы выплеснуть напиток – ведь на Кавказе считается честью пить из бокала друга, даже если этого друга ты знаешь всего несколько минут.

Жестом даю понять мальчику: «Наливай туда же».

Он улыбается и подает питье. Откусываю кусок пирога и, поднося ко рту напиток, вижу, как смешиваются черное и белое вино. Только то, что было на дне – гуще самого крепкого кахетинского…

Красная жидкость на глазах распадается на мелкие шарики – так свертывается кровь.

Люди, собравшиеся у импровизированного жертвенника, смотрят на меня. Теперь уже точно никуда не деться от угощения.

Я осушаю стакан.

«Кай, бичи! Кай! – говорит кто-то из них. – Хорошо, парень! Будешь еще?»

Издалека за происходящим наблюдают российские солдаты. Оттуда, где мы стоим, можно рассмотреть лишь камуфляж, но местные жители утверждают, что это именно они – солдаты пограничной заставы.

Здесь край мтеульцев граничит с территорией южноосетинской автономии, за контроль над которой Грузия и Россия воевали в 2008 году.

«В прошлом году они тоже подходили смотреть. Наши предложили им вина и закуски, – рассказывает Тенгиз Бурдули. – В этом году кто-то из нас снова ходил к ним. Мы хотели угостить их. Они снова отказались… Но мы же грузины. А они – гости, и мы всегда предлагаем гостям закуску и вино!»