Текст книги "Крайности Грузии. В поисках сокровищ Страны волков"

Дух Хергиани

Род Хергиани (символично для этой альпинистской семьи) проживает в Местии неподалеку от улицы Ушбы.

Стоит взглянуть на кисти рук любого из Хергиани, чтобы распознать в нем прирожденного скалолаза. У всех представителей этой семьи (как мужчин, так и женщин) – цепкие, крупные, сильные пальцы.

Многие сваны с незапамятных времен поднимались на Ушбу, Шхару, Тетнульд и другие знаменитые вершины Кавказа, но самый известный альпинист, родившийся в этих краях – Михаил Хергиани.

Он был одним из немногих советских спортсменов наравне с Юрием Гагариным (причислять первых покорителей космоса к ученым, а не атлетам, не поворачивается язык), кого удостоила приема и лестной оценки английская королева, назвавшая сванского альпиниста «тигром скал».

В Советской России альпинисту, чтобы прославиться, нужно было непременно подняться на восьмитысячник Джомолунгму. Но Михаила Хергиани интересовали другие, не менее сложные маршруты, в которых совмещались навыки альпинизма и скалолазанья.

На отвесные скалы Ушбы по ее знаменитому Зеркалу (отвесной скале в 1200 метров) он взбирался методом «свободного лазанья», т. е. не используя искусственные точки опоры, полагаясь, как скалолазы в стихах Владимира Высоцкого, «только на крепость рук».

Удостоенный всех возможных почестей при жизни, Михаил (настоящее его имя – Чхумлиан, русским именем его назвал кто-то из тренеров по альпинизму, неспособный запомнить редкое сванское слово) стал символом Сванетии, еще более популярным, чем сванские башни, но, увы, не таким долговечным.

Те, кто погибают молодыми, проявив задатки величия, но не успев ощутить в себе признаков тлена, всегда становятся героями.

Альпинизм, как и космонавтика, пришел в упадок после развала империи, но Михаилу не пришлось пережить закат былой славы – он погиб на скалах итальянского Суальто в расцвете сил.

Спустя полвека после его гибели, полноправной главой клана Хергиани можно назвать его младшую сестру. Назо – очень элегантная, стройная грузинская женщина лет семидесяти.

Еще десять лет назад ее можно было видеть карабкающейся на скалы во время альпиниад, а в 90-е она принимала участие в восхождении на ту самую итальянскую вершину, где когда-то разбился ее знаменитый брат.

«Когда он покорил Ушбу?» – спросил я у сестры Михаила.

«Покорить? У нас нет такого слово „покорить“. Это русские придумали, что гору можно покорить… Мы говорим – „подняться“».

Хергиани не признают такой роскоши, как лыжные подъемники: они привыкли, что для того, чтобы спуститься на лыжах с горы, нужно сначала подняться на вершину своими ногами.

Те, кто погибают молодыми, проявив задатки величия, но не успев ощутить в себе признаков тлена, всегда становятся героями.

«Теперь детей учат другому, самому вредному – цивилизации», – любит повторять Назо.

Двоюродный дядя Назо, Габриель Хергиани, участвовал в экспедиции на Эльбрус в 1942 году, чтобы водрузить на вершине горы флаг СССР вместо нацистской свастики, которую подняли туда завладевшие районами Северного Кавказа немецкие войска.

Муж Назо – альпинист Нугзар Нигуриани поднимался на Ушбу одиннадцать раз, а его дед в 30-е годы совершил восхождение в составе группы того самого Алеши Джапаридзе, который впоследствии участвовал в поисках легендарного грузинского сокровища.

Говорят, что последние десятки метров по обледенелым скалам Ушбы дед Нугзара прошел босиком.

Дом Хергиани всегда полон детей, племянников, внуков и туристов, и все в этом доме держится на Назо.

Чтобы уйти на пенсию, нужно потерять ногу, как ее муж, если же ты ходишь на своих двоих – будь добр, тащи сани в гору.

На маленькой веранде с видом на вершину Тетнульд и уличные фонари (освещенные улицы в Местии – новшество, вызывающее недоумение сванов) я разговариваю с госпожой Хергиани.

Одна из девочек, игравшая поблизости, споткнулась, упала и начала плакать. Бабушка прикрикнула на ребенка и крепко шлепнула ее.

Тут же забыв о начинавшемся страдании, девчонка побежала дальше, как ни в чем не бывало. «Не слушают… Разбаловались совсем», – сетует Назо.

«Почему разбаловались?» – я смотрю на нее с восхищением. Никакой жалости к мелким страданиям, никакого сочувствия к притворной боли. Разве это не лучший способ воспитания детей в династии альпинистов?

«Разбаловались… – повторяет она, – раньше, когда я кричала на них, они тут же прятались под кровать!»

Говорят, в 90-е Назо Хергиани боялись даже взрослые сваны, – такой жесткой и авторитарной была эта женщина.

Одна из немногих тем, которые могут заставить ее расчувствоваться – разговор о брате.

Назо рассказала, как в детстве просила Михаила взять ее с собой в горы. Тот вечно отшучивался – мол, пойдешь, когда сможешь сама взобраться на сванскую башню.

Однажды Назо, схватив его за руку, потащила брата к одной из самых высоких башен в Местии.

«Смотри!» – воскликнула она, и, забросив кошки, в мгновение ока оказалась на крыше.

«Ну что, возьмешь теперь меня с собой!?» – прокричала сверху.

«Закончи сначала школу!» – ответил Михаил.

Это был единственный случай, говорит Назо, когда брат нарушил данное обещание…

Назо – не из тех, с кем можно вести разговоры о рыцарских орденах или легендарных сокровищах. Она слишком прагматична, чтобы верить в мифы, и слишком умна, чтобы раскрывать тайны.

Но в одном Назо не чужда мистицизма: она верит в духов.

Так же, как древние сваны верили в богиню Дали, здесь, в доме Хергиани верят в дух старшего брата, неотступно следящего за каждым шагом и помогающего в трудные минуты.

Сын Назо рассказывал, что однажды, во время восхождения на Памир, почти лишившись сознания, он слышал голос у себя в голове: «Дыши так, ставь ногу туда.»

Парень убежден – в тот день с ним говорил его дядя, Михаил Хергиани.

День, когда умер старший брат, Назо помнит с первой и до последней минуты.

Проснулась от звука тысяч плачущих голосов. «Я услышала, как плачет вся Местия», – говорит Назо.

«Единственный раз в жизни сваны так плакали. Они шли к нашему дому. Тысячная толпа. Женщины плакали, а мужчины плакали, как женщины…»

Когда тело Михаила перевезли в Местию, его отец Виссарион достал из гроба все альпинистское снаряжение.

«Чтобы хотя бы ТАМ ты уже не ходил в горы…» – произнес старик над телом сына.

Накануне в доме неподалеку умер старый сван.

Все сванские старейшины придут завтра проводить одного из махшви.

Семья покойного – одна из немногих в Сванетии, у которой сохранилась собственная, фамильная церковь, а ведь по легенде именно в таких церквях некогда хранились сокровища сванов, перевезенные и спрятанные в тайниках после иноземного нашествия.

Зари

«Здесь без колокола никого не провожают», – сказал сын старика Ходжелани, которого хоронят сегодня на фамильном кладбище в городке Местия.

«Но в церкви Ходжелани нет колокола!» – почему-то подумал я.

И тут я вспомнил: колокол по-грузински – «зари». То же название носит и хор, отпевавший покойников, – традиция, в наши дни сохранившаяся только у сванов.

Однажды я уже слышал «зари» – это протяжное, сванское многоголосое «Ой». С тех пор стоит мне услышать это название, как по спине пробегают мурашки.

Во дворе дома Ходжелани старики-певчие ждут начала обряда и, сидя на пороге дома, подтрунивают друг над другом.

«Я в 60-е в Украине работал. Проходчиком был».

«Каким проходчиком? Ты носильщиком был», – подзуживает его другой.

«Видишь, как меня ранило в шахте», – говорит тот, кто был проходчиком, указывая на свой нос. Нос огромный, кривой, сильно скошенный влево.

«Ты – сван. У тебя и должен быть такой нос», – возражает его визави.

«Чтоб ровнять такой нос, надо тебе по носу дать… Изнутри!» – вмешался в разговор третий.

«А еще у меня что-то плечо побаливает, – сказал носатый, не обращая внимания на их ремарки. – На меня недавно ЗИЛ с камнями опрокинулся. Теперь в плече какое-то неудобство! Может, к врачу сходить?»

«Выпей чачи! От радиации, кстати, тоже помогает!» – вставил третий.

Последнее время горцы в Грузии стали очень бояться радиации. Теперь, когда в каждом доме есть телевизор и спутниковая антенна, грузинские старики регулярно следят за новостями.

Сванов принято считать самым кровавым этносом в Грузии. Но не сваны, а их восточные собратья хевсуры – вот кто был наиболее жесток.

В тот год главной новостью был ядерный кризис в Японии, поэтому все – и неурожай помидоров, и необходимость выпить еще стакан чачи – абсолютно все оправдывается принесенными с Дальнего Востока продуктами полураспада.

Кондратия Ходжелани отпевали возле фамильной церкви. На гроб бросили первую горсть земли.

Пел хор «зари». Старики, вначале несобранные, больше не фальшивили.

Потом посыпался песок и камни. Звук все глуше и глуше…

Я вышел из церкви. В нос ударил запах полыни.

Под ногами, у стен, во дворе – повсюду росла полынь.

После похорон, за длинными, покрытыми белыми скатертями столами, уселась огромная сванская семья. Когда-то столы на торжествах и тризнах в Сванетии покрывали не бумагой, а тонким, раскатанным длинными полосами сыром сулугуни.

«Чтобы был мир в этом доме, после того, как он ушел!» – провозглашает кто-то из старейшин.

Тост за мир в Сванетии, этой бывшей «столице кавказской вендетты», звучит особенно актуально.

Сванов принято считать самым кровавым этносом в Грузии. Но не сваны, а их восточные собратья хевсуры – вот кто был наиболее жесток.

Когда-то, еще до нашествия коммунистов, уничтоживших последние очаги хевсурского сопротивления, в Шатили и его окрестностях считалось позором поднять тост за мир.

«Ты – женщина! Трусливая баба!» – восклицали хевсуры, услышав, как кто-то за столом говорит такие слова.

Возможно, поэтому в сванских селах еще живы традиции и обряды предков, а в крепостях Хевсуретии не осталось больше ничего живого.

Слушайтесь старого альпиниста!

Увидев за перевалом табличку с названием «Адиши» и широкую грунтовую дорогу, ведущую в указанном направлении, я ни на секунду не усомнился, что выбираю правильный путь.

Был полдень. Солнце вышло из-за туч. Августовские шершни – толстые, матерые пожиратели стад, благополучно пережившие лето, теперь впивались в плечи, шею, и даже мочки ушей.

Градус подъема становился круче, а дорога – все более скверной. Если сначала это была плотно утоптанная гусеничным трактором колея, то потом вовсе не стало никакой дороги – только тропа.

В довершение ко всему заканчивалась вода – вот уже несколько километров не встречалось ни единого ручья – только сухая, каменистая почва, поросшая сосняком.

Накануне днем муж Назо Хергиани, Нугзар, предупреждал, что дорога, по которой я собираюсь ехать, может оказаться вовсе не тем, что указано на карте.

«А ты сможешь добраться туда на велосипеде? – с сомнением спросил старый альпинист. – Когда-то нас возили туда на быках»

Так говорил Нугзар, но вместо того чтобы слушать альпиниста, я продолжал верить жестяному указателю.

Башни поселка Местия, столицы Верхней Сванетии

Сосны и шершни были единственными живыми существами, слышавшими набор страшных проклятий, которыми я расклепывал дорожный знак, указывавший дорогу на Адиши.

Один из шершней – огромный, важный, неторопливый, настоящий боевой генерал среди своих собратьев, впился мне в руку чуть выше локтя.

Я выпустил руль и, что было сил, хлопнул агрессора по спине. Тот снялся с места и, как ни в чем не бывало, отлетел на безопасное расстояние.

В эту секунду переднее колесо налетело на камень.

Несколько раз я пробовал тронуться с места, помогая себе бранными словами, которые, как известно, заменяют человеку верблюжий горб, где это запасливое животное хранит запас резервов на «черный день».

Один или два раза техника сработала, но на третий дорога победила: я не мог сдвинуться с места.

Самый большой сюрприз ждал впереди, когда не подъем (он, казалось, был бесконечен), но тропа, по которой я ехал, неожиданно закончилась.

Горная тропа в поселке Адиши (Вольная Сванетия)

Это открытие развеселило меня.

Хохоча и матерясь одновременно, я вытолкал велосипед на вершину пригорка, где увидел человека, с любопытством выглядывающего из-за камня. Его физиономия показалась чересчур европейской для этих гор.

«Впервые вижу такого фаната», – произнес он на идеальном русском языке с прибалтийским акцентом.

Этот человек стал предвестником хороших новостей – подъем закончился, и в ту же минуту туча закрыла солнце.

Через сто метров обнаружился первый источник воды – мелкий, едва различимый среди камней, но оказавшийся настоящим спасением.

Новые знакомые (группа латвийских альпинистов, отправлявшихся покорять Тетнульд) снабдили меня металлической кружкой, которой я набрал во флягу мутноватой, но вкусной воды.

Тропинка, начавшаяся вскоре после ручья, местами была перегорожена рухнувшими деревьями; если здесь когда-то и проезжал колесный транспорт, с тех пор утекло много воды…

Тем временем туча, которой надоело быть просто зонтиком от солнца, заворчала, проползая брюхом по горному кряжу.

Еще секунду верхушки сосен были залиты светом, а потом, сначала вслепую, а потом, уже полностью закрыв собой солнце, хлынули потоки дождя.

За считаные секунды я промок до нитки.

В сплошной пелене, чуть ли не на ощупь я двигался вперед.

Ехать по невидимой глазу и изрытой ухабами тропе было невозможно, и велосипед пришлось толкать.

Спидометр, не реагировавший на скорость в два километра в час, демонстрировал твердую уверенность в том, что мы стоим на месте.

Часа через два я вышел на огромную поляну, поросшую густой зеленой травой чуть ниже человеческого роста. Здесь следы дороги совершенно терялись.

Дождь закончился, появилась радуга, и сквозь тучи пробивалось заходящее солнце.

Мокрые от дождя кузнечики тяжело выпрыгивали из-под ног.

Вскоре я увидел стоящий посреди поля почтовый ящик – продолговатую металлическую коробку с остроконечной треугольной крышей.

Какой почтальон приносит сюда корреспонденцию? Кому? И как выглядит адрес на конверте, доставленном сюда?

Заглянул внутрь.

На задней стенке крепился фотографический портрет молодого человека, смотревшего немного прищурившись, как будто против солнца.

Ящик, напоминающий почтовый, оказался мемориалом в честь кого-то молодого свана, погибшего в этих местах.

Этот памятник, условные обозначения на камнях (бело-красными полосками, похожими на перевернутый флаг республики Польша, обозначены здесь все тропинки к историческим местам) – и больше никаких следов присутствия человека.

От отвесных скал отделилось небольшое облачко и поплыло по ущелью, ежесекундно меняя очертания.

Прислонив велосипед к большому валуну, я зашагал по склону.

Пройдя метров сто, повернул голову налево.

И тогда я увидел Адиши!

Спрятавшееся в самой глубине ущелья, всеми своими башнями, похожими на десяток ферзей, оно повернулось в сторону заходящего солнца.

Вот почему Сванетия, начинающаяся за перевалом Угири, носит название Вольной. Ни один десант не смог бы пройти незамеченным и взять осадой эту крепость.

Ташмжаб – лакомство вольных сванов

Сначала рваными в клочья простынями, а потом густой, цельной пеленой, туман окутал дома и башни, казавшиеся заброшенными.

Блюдо, которое подала на стол хозяйка, называлось ташмжаб – дословно «сегодняшний сыр завтра».

Ташмжаб – это свежий сыр, отлежавшийся 24 часа, после чего в него добавляют муку и соль, а затем жарят на сковородке.

Секрет блюда не в специях или особенностях рецептуры, а в молоке.

Молоко с пастбищ Адиши считается самым густым и питательным в Сванетии.

Тарзан и Гамлет

Хозяина дома зовут Тарзан. Это имя – очередной пример гротеска и пристрастия сванов к героическим прозвищам.

Но только если, к примеру, Спартак в сванском контексте звучит гордо и величественно, то, услышав имя Тарзан, я с трудом подавил смех.

«Кто вас назвал Тарзаном?»

«Одна женщина…» – ответил тот, потупив взгляд.

«Тарзан – сто литров водка», – подшучивает над ним сын, и отец (крепкий мужчина за 120 килограмм веса) добродушно улыбается.

В другом селе Вольной Сванетии, Ушгули, живут братья-охотники по имени Лаэрт и Гамлет.

К счастью, в отличие от персонажей шекспировской трагедии, эти двое никогда не вызывали друг друга на дуэль.

Очевидно, здесь, в Сванетии, не особо верят в карму литературных героев; не верят, может быть, потому, что здешним жителям хватает собственной.

Печень за сына

По сей день в сванской семье рождение мальчика и девочки – принципиально разные события. Помню, как однажды поздравлял своего друга свана с рождением ребенка.

«Кто у тебя родился? Мальчик?»

«Нет», – холодно ответил тот и перевел разговор на другую тему.

Сколько бы ни родилось в сванской семье дочерей, отец никогда не будет счастлив – ведь ему некому передать свою фамилию и секреты клана.

Поэтому сегодня, в день праздника Личанишоба, в руках махшви, ведущего службу, прихожане оставляют не голову и ногу барана (как принято у мохевцев), и даже не драгоценный ошеек или мясо под хребтом – эту лучшую часть туши для шашлыка.

Махшви (сванский старейшина) выкрикивает заклинания на празднике Личанишоба

На деревянных вертелах махшви подносят самое ценное, что только есть в теле жертвенного животного, – свежеподжаренную печенку!

«Джигар», по-грузински «печень», значит намного больше, чем просто орган или часть тела.

Для грузина или армянина, для любого кавказца, «джигар» – это самое глубокое, сокровенное, внутреннее.

Джигар одновременно означает и сердце, и печень, и закадычного приятеля. «Этот человек – моя печень!» – говорит грузин, характеризуя своего друга; того, кого чувствует нутром.

Поэтому именно печенку жертвенного животного отдают сваны Святому Георгию, приходя просить продлить их род.

Волк, Вакх и Святой Георгий

О празднике Личанишоба ничего не известно за пределами Сванетии. Это семейное торжество двух родов: Авалиани и Калдани, испокон веков населявших Адиши.

Во всем мире Святого Георгия чтут как покровителя воинов и путешественников. У любимого грузинского святого оказался очень правильный предок: грузины, сами того не подозревая, выбрали себе покровителем именно бога виноделия, который более всего соответствовал особенностям их культуры.

В Бечо старик Иламаз сказал мне: «Приезжай в Адиши сразу после Квирикоба. Может быть, тебе будет интересно…»

Старый хитрец не сказал больше ни слова. Только прибыв на место, я мог оценить всю степень его лукавства: Иламаз не просто знал о готовящемся мероприятии больше других – этот праздник был их давней семейной традицией, вероятно, даже более древней, чем празднование календарного Нового года.

При въезде в Адиши я обратил внимание на обширные заросли люпина, которым покрыты склоны ущелья. Люпин (lat. lupinus), или так называемая «волчья трава», некогда использовалась в Сванетии для церковных церемоний: еще в прошлом веке его связки клали перед молитвой возле иконы.

О культе волка, существовавшего в этих краях задолго до того, как патроном Грузии стал Святой Георгий, мы уже говорили.

Но кто такой Святой Георгий, так чтимый грузинами, и что означают приносимые ему жертвы?

Во всем мире его чтут как покровителя воинов и путешественников.

Жители Балкан обращают к нему молитвы о ниспослании дождя, грузины молят о защите от врагов и продлении рода. На Ближнем Востоке Святого Георгия знают под именем аль-Хадр и дают ему обеты, испрашивая благополучие близким…

Около полутора тысяч лет назад в Греции, а точнее – в Византии, культ Святого Георгия заменил поклонение Дионису – богу вина и плодородия, покровителю всего дикого и необузданного в человеке; если угодно – богу «нецивилизованного эго».

Известно, что храмы в честь Св. Георгия сооружались на местах поклонения этому божеству, и праздники в его честь совпали с «дионисиями», приходившимися на конец апреля – начало мая и конец ноября – начало декабря.

Жертвоприношения, в том числе массовые – тоже остаток традиции древних, дохристианских времен.

Как писал знаменитый кембриджский антрополог и историк религии Джеймс Фрезер, «во всех случаях, когда относительно бога известно, что он питается мясом определенного животного, мы можем допустить, что первоначально это животное было не кем иным, как самим этим богом».

Среди древних языческих божеств, чаще всего принимавших вид быка, первое место занимал Дионис.

Итак, у любимого грузинского святого оказался очень правильный предок: грузины, сами того не подозревая, выбрали себе покровителем именно бога виноделия, который более всего соответствовал особенностям их культуры.

Родовая башня в селе Адиши (Вольная Сванетия)

Подойдя к церкви Адиши, я увидел знакомую фигуру – спиной ко мне, отвернув голову от солнца и демонстрируя стоящим позади свой истинно сванский профиль, стоял сам Иламаз Авалиани.

В темных очках, в костюме, который по требованиям местного этикета сошел бы для официального приема любого уровня, держа под уздцы лошадь, он напоминал, по меньшей мере, крестного отца всех сванов.

Мы обнялись и расцеловались.

«Ты все-таки приехал… Ай, молодец!» – воскликнул Иламаз.

«Вы же сказали, что здесь будет интересно – а я слушаюсь старших!»

«Эй, ты помнишь меня? – раздался возглас из толпы. – Я из Аджарии! Я тоже Авалиани, нас там целое село, возле Кеда… Я помню тебя, ты ехал на велосипеде!»

Несколько веков назад часть этого клана перебралась из Сванетии в горную Аджарию. Из рода Авалиани происходила первая жена Асланбека Шервашидзе, чудесно исцеленная сирийской девушкой Хаснижан.

Еще один человек в толпе помахал рукой.

Это был пограничник из Местии по имени Хвича. Несколько дней назад он очень беспокоился, как бы начальство не придумало ему в этот день какую-нибудь работу.

Сегодня он ни в коем случае не мог пропустить праздник. Год назад, на Личанишоба, Хвича просил о сыне. И вот, в наступившем году, его молитва была услышана. Теперь, согласно данному обету, он пришел в Адиши принести жертву святому и водрузить на пятиметровом флагштоке знамя в честь своего первенца.

Сваны соблюдают свои обеты, и сегодня возле церкви Святого Георгия в Адиши – десятки флагштоков с гордо реющими знаменами, на которых написаны имена наследников сванских семей.

Испокон веков кланы Авалиани и Калдани молились в маленькой церквушке села Адиши о том, чтобы покровитель этой церкви Св. Георгий подарил им наследника. Чграгиш – так называют сваны молитвы в честь Святого Георгия, по-свански именуемого «Чграге».

Отдельного внимания в этом действии заслуживает церковь, порог которой никогда не переступал священник, и где все обряды проводят старейшины села. Самый живописный элемент декора в ней – дверь, обитая железными подковами.

Для того чтобы привлечь удачу в таком исключительно важном деле, как рождение первенца, все средства хороши.