Текст книги "Крайности Грузии. В поисках сокровищ Страны волков"

Маршрут 6
В Хевсуретию через поселок Джута
Заблудившиеся в горах

Язычники или крестоносцы?

«Хевсуры – небольшой, но наиболее своеобразный из всех одичавших христианских народов целого Кавказа».

Густав Радде, «Хевсурия и Хевсуры».

Если Сванетия – самая северная «крайность» Грузии, граничащая с Кабардино-Балкарией, то Хевсуретию, в которой происходит действие следующей главы, можно без преувеличения назвать самым суровым краем этой страны.

По одной из легенд, их было тридцать. По другой – триста. Разные авторы ссылаются на разные, часто противоречивые данные. Но все сведения совпадают в одном: верхом, в кольчугах, с длинными прямыми мечами и маленькими круглыми щитами, отряд хевсурских воинов вошел в Тбилиси, чтобы предложить царю свои услуги в новой войне.

В войне, о способах ведения которой они не имели ни малейшего представления.

Хевсуры ничего не знали о танках, самолетах, отравляющем газе и других современных технологиях. Они пришли в город не для того, чтобы справиться о новостях – главная новость была уже известна: началась война, а потому кто, как не они, должны были выслать в Тифлис свой десант?

«Зачем вы пришли?» – спросили у хевсур.

Кто спрашивал, и происходил ли вообще такой разговор, не так уж важно: все легенды о витязях и пророках, приходящих в город из отдаленных мест (верхом ли? пешком?), начинаются с вопроса «Зачем вы здесь?»

«Мы знаем, что царь вступил в войну, и решили помочь ему», – ответили хевсуры.

Был 1914 год. Или 1915?

Новости доходят в горы с опозданием, и приказ о всеобщей мобилизации мог достигнуть некоторых селений только с весенней почтой. Может быть, тогда они и стали собираться в поход?

Артиллерия, первые танки, самолеты. И триста хевсур, облаченных в рыцарские доспехи.

У этой истории нет точки – она обрывается на словах «Мы пришли помочь ему…»

Вот такие люди населяли этот край сто лет назад.

Если Сванетия – самая северная «крайность» Грузии, граничащая с Кабардино-Балкарией, то Хевсуретию, в которой происходит действие следующей главы, можно без преувеличения назвать самым суровым краем этой страны.

Прежде чем начать рассказ о путешествии в страну хевсур, хочу обратиться к еще одной истории, которая поможет лучше понять их характер.

Эту легенду рассказывают о хевсурах их соотечественники. (Когда грузин хочет поведать иностранцу историю о другом грузине, он почти всегда хвалит его, кроме тех случаев, когда герой повествования происходит из города Кутаиси – признанной в Грузии столицы прохвостов всех мастей.)

Но вернемся к хевсурам. Однажды в горном селе мужчины узнали о готовящемся нападении. Кто-то могущественный и очень опасный собирался на них походом. Это могли быть кистины (нынешние чеченцы) или воинственные отряды дагестанца Шамиля. Одним словом, кто-то очень сильный и беспощадный.

Хевсуры знали, что победить в неравной схватке у них нет ни единого шанса; если же они потерпят поражение, то враг, расправившись с ними, надругается над их женщинами и угонит в рабство детей. Последних, скорее всего, продадут на стамбульском невольничьем рынке, где красивых девочек и мальчиков ждет куда более легкая, но позорная судьба.

Тогда хевсуры созвали военный совет. Никаких молитв, упований и надежд – в тот день они решили не полагаться на фортуну: слишком многое было поставлено на карту.

Старейшины постановили: прежде чем враг нападет, они убьют всех женщин и детей, чтобы те не достались врагу. И они убили их всех.

Обезумевшие от ярости, хевсуры вступили в неравный бой и… победили.

Эта легенда, как и предыдущая, не ставит точки. Мы не знаем, что победители делали дальше: остались ли в своем страшном, опустевшем гнезде или бросили его, рассеявшись по горам?

Или, может быть, облачившись в рыцарские доспехи, спустились с гор, чтобы умереть в новой, неслыханно кровавой, «цивилизованной» войне.

Эти две легенды лучше, чем любые исторические сводки, представляют народ, населяющий грузинские земли от перевала Медвежий крест и дальше, в ущелье реки Аргун, до самой границы с Ингушетией и Чечней.

Однако сюжет, который привел меня в Хевсуретию, не был связан с военной героикой или кровавыми межусобицами.

Однажды в Тбилиси мне рассказали о любопытном обряде, который добавил к репутации хевсур элемент пикантности, а дочерям жестоких воинов – еще большей таинственности.

«Цацали», или Шляпу можете не снимать

«Ты что-нибудь слышал о цацали?» – спросил однажды Гоча.

В тбилисском кабачке мы обсуждали предыдущую вылазку в горы. За столом сидели трое: я, Гоча – высокий рачинец с хитрыми глазами, и Тато – крепкий, мускулистый сван с открытым лицом, сопровождавший меня во время одного из путешествий в Местию.

«Цацали? Что такое цацали?» – Я никогда не слышал этого слова и потребовал разъяснений.

«Это хевсурская традиция. Если узнаешь, что такое „цацали“, тогда точно останешься в Грузии», – ухмыльнулся рачинец.

«Только перевал давно закрыт, и при всем желании ты не сможешь попасть в Хевсуретию. Это не Сванетия, куда ведет теперь бетонная дорога и два раза в неделю летает самолет. Чтобы попасть туда, придется ждать минимум полгода».

«Так что такое цацали? Какой-то грузинский обряд? – спросил я, пропустив мимо ушей первое предупреждение. – А в Сванетии можно увидеть что-то подобное?»

«Как ты думаешь, мог бы наш гость попросить сванов организовать ему… эммм… цацлоба?» – рачинец обратился к свану с ироничной улыбкой.

«Исключается!» – выпалил тот. За несколько секунд на лице Тато, в высшей степени открытом и честном, сменились одно за другим выражения гнева, недоумения и, наконец, радости. Радость воцарилась на нем после того, как он, наконец, понял, что рачинец шутит.

Теперь оба глядели на меня взглядом родителей, которых назойливый сынишка умоляет повести на американские горки; старшие же с притворной серьезностью отвечают: «Слишком мал».

«Что такое цацали, вы, черти?!» – требовал я немедленного ответа, который, никто из них, впрочем, не собирался давать.

Однако игра в кошки-мышки не могла тянуться вечно.

Первым заговорил Гоча, понимавший, что, продержав собеседника в подвешенном состоянии слишком долго, они рискуют утратить его интерес.

Суть обряда «цацлоба» состояла в следующем: хозяин хевсурского дома, усаживая гостя за стол, среди прочих распоряжений домочадцам требует позвать в комнату незамужнюю девушку. Это может быть дочь или племянница – кто угодно из его семьи, только с одним условием: она непременно должна быть молода и целомудренна.

Приглашение главы семьи ни к чему не обязывало ее – знакомство с чужаком это скорее шанс, но никак не неотъемлемая часть ритуала гостеприимства. Девушке предстояло принять решение, хочет ли она провести ночь с их гостем.

«Вот она-то и будет его цацали», – подытожил мой собеседник.

«Провести ночь – это то, что я подумал?» – спросил я ошеломленно.

Мне никогда не доводилось слышать, чтобы среди грузинских горцев процветали такие, мягко говоря, фривольные традиции.

«Нет, дело тут не в сексе, – ответил мой друг. – Они лягут рядом, но только при одном условии: между ними будет кинжал, которым девушка воспользуется в том случае, если гость поведет себя несоответственно оказанному ему доверию…»

Долговязый рачинец хитро прищурился.

«Интересно, а что значит „несоответственно оказанному доверию“? – спросил я. – Ведь это выражение можно трактовать как угодно? Может, в этой ситуации он как раз должен… Разве суть данного обряда не в том, чтобы привлечь в селение свежую кровь?»

«Интересный вопрос. Вот это тебе и придется выяснить», – ответил мой друг, многозначительно улыбаясь.

«Ты хочешь сказать, что этот обряд до сих пор существует?»

«Я не знаю,» – ответил Гоча.

«Как это – не знаешь?»

Меня поразило, что человек, всю свою жизнь проживший в Грузии, может ничего не знать о таких элементарных вещах.

«Не знаю, – повторил он. – Я же никогда в жизни не был в Хевсуретии».

Я перевел взгляд на Тато.

Сван покачал головой.

«Я тоже».

«То есть как – не был?»

Регионы, с которыми у грузина нет родственных связей, для него попросту не существуют.

То, что Гоча, этот городской жук, никогда не заезжал в места, куда не может добраться его «мерседес», меня не очень-то удивило… Но Тато, исколесивший всю Сванетию и знающий каждый камушек в регионе, еще недавно считавшемся диким и непокоренным?

«Как ты можешь ничего не знать о Хевсуретии?» – удивился я.

«Потому что я – сван!» – с достоинством ответил Тато.

Вопрос казался исчерпанным.

Что еще можно узнать у грузина, который путешествует по собственной стране только из необходимости, нанося визиты родственникам по случаю похорон или свадеб; улаживая вопросы наследства или доставки в семейный погреб вина с семейного виноградника (если его родители – кахетинцы) или картошки – если он родом из Сванетии?

Регионы, с которыми у грузина нет родственных связей, для него попросту не существуют.

«Откуда же вы знаете о „цацали“? – спросил я своих собеседников. – Только что ты говорил со мной так, будто всю жизнь только и делал, что шлялся по горным поселкам, – обратился я к Гоче, – засыпая рядом с кинжалами и хевсурскими девственницами. А сейчас оказывается, что ты ни разу не бывал там?»

В ответ он только пожал плечами.

В этот момент стало ясно – находясь в Тбилиси, можно поговорить с сотней людей, прочитать дюжину монографий, но ни на йоту не приблизиться к пониманию того, что происходит за сотню километров. Поэтому мне не обойтись без гида, который поможет в поисках «цацали» и других древних обрядов.

Знакомство с гидом

Мы привезли с собой плохую погоду. Тбилиси заплыл и раскис.

Барометры, сайт CNN и даже царица Тамара (наш мозг и интуиция в Грузии) заблудились в собственных прогнозах.

Вместо обещанных «плюс тридцать два и никаких осадков» мы кутаемся в дождевики, мечтая о глотке чачи.

Чача. Любимое средство от всех болезней, панацея от плохой погоды, гриппа, ангины, больной печени, легких и даже мозгов.

«Пятьдесят грамм чачи перед ужином очень полезно для здоровья!» – изрек наш хозяин Мамия, когда мы переступили порог гостиницы.

«То же самое он скажет утром, перед завтраком, – говорит мой коллега. – Я этого парня знаю».

Мамия приносит к столу бутылку, на две трети заполненную крепкой виноградной водкой.

За столом Мамии (батоно Мамии, господина Мамии) сидят несколько его друзей. Никого из них мы раньше не видели в глаза, но они улыбаются как старые приятели и зовут к себе.

Центральный собор в городе Кутаиси

«50 грамм чачи очень полезно при простуде», – говорит один, заметив, что кто-то из нас шморгает носом.

«Стакан чачи сразу лечит простуду. Моментально!» – подтверждает другой, судя по виду, не только никогда не болевший простудой, но даже неспособный понять, как простудой вообще можно болеть, особенно в такой прекрасный погожий денек. Он не в курсе, что на улице хляби, и удивляется нашим мокрым волосам. Для него время остановилось около полудня, когда он заглянул к Мамии пропустить стаканчик.

Итак, мы прибыли. Сегодня вечером предстоит впервые встретиться с нашим проводником и переводчиком Кобой.

В первом разговоре по телефону он произвел впечатление сверхсерьезного человека, чем невольно напомнил своего жуткого предтечу.

«Меня зовут Коба», – сказал будущий гид в первые секунды нашего телефонного знакомства.

«Коба – это от какого имени?»

«Коба. Просто Коба», – ответил он.

Услышав это, я представил себе прихрамывающего на одну ногу грузного человека в кителе и с трубкой. Грузина, страшнее которого нет…

Тем временем мой новый знакомый медленно и рассудительно говорил что-то, вытягивая из меня все, что я знал о хевсурах и их столице – крепости Шатили.

Я чувствовал, как жалкий хитиновый покров моих знаний медленно превращается в прозрачный, колеблющийся на ветру саван. Это было почти физическое ощущение, от которого вдруг стало холодно и как-то не по себе.

Коба раскусил меня. Я ничего не знаю о хевсурах и традиции загадочного «цацали».

Наш первый разговор я закончил в крайне угнетенном расположении духа. Каждый вопрос казался испытанием, хитрой уловкой старого чекиста. Его тихий, полный, как мне показалось, наигранного спокойствия голос заставил забыть даже то, что я знал об обычаях горцев.

«Хорошо, – сказал напоследок Коба. – Все это вы узнаете на месте. Положитесь на меня».

Теперь уже стало абсолютно ясно, что хочу я этого или нет, нам предстоит положиться на милость Кобы.

Аудиенция с ним была назначена на девять. До встречи оставалось два часа.

Коба открывает карты

Уже половина одиннадцатого, а Кобы все нет. Его мобильный женским голосом с грузинским акцентом сообщает, что «абонент находится вне досягаемости».

Когда Коба, наконец, объявился, было около полуночи. Появился он не совсем так, как мы предполагали. Раздался звонок телефона – царица Тамар сообщала, что Коба у нее.

Реакция ее супруга напоминала молниеносную контратаку на захваченную врагом крепость: мы оставили трапезу и недопитые бокалы и стремглав бросились к машине. Никогда еще я не видел Гочу в таком настроении: превышая все допустимые скорости, мы мчались в направлении резиденции царицы.

Считается, что традиционные мохевские шапки – идеальная защита от дождя. Торговцы товаром стараются сохранить в плохую погоду по крайней мере их внешний вид

Человек, чье появление могло вызвать такую смену в настроении самого уравновешенного и спокойного из известных мне грузин, должен быть личностью выдающейся.

Я приготовился наблюдать за схваткой.

Гоча стремглав взлетел по лестнице и позвонил в дверь. Дверной звонок, так же, как и звонок телефона, всегда передает эмоцию того, кто нажимает на кнопку. Именно поэтому звонки бездушных электронных устройств могут быть смущенными и тихими, нежными и воркующими; яростными, настойчивыми и истеричными, и если это их свойство и связано с напряжением, то отнюдь не напряжением в электрической сети.

На сей раз звонок был проникающим, как кинжал; он словно сообщал о том, что грузинский муж, охраняющий свою крепость, всегда находится во всеоружии.

Через секунду (словно Тамара ждала его возвращения у самих ворот крепости) в замке повернулся ключ.

Увидев свою царицу в целости и сохранности, Гоча замедлил шаг. Вступив в законные владения, он снова был преисполнен спокойствия и достоинства, как и подобает венценосному супругу.

«Он там», – многозначительно сказала Тамуна, указывая внутрь помещения.

Последовав за хозяином в гостиную, я ожидал увидеть человека, вооруженного если не винтовкой и кинжалом, то, по меньшей мере, темной харизмой вождя, взгляда которого не выдерживают никакие зáмки (в том числе замки‘ на сердцах самых неприступных женщин).

Переступив порог гостиной, я посмотрел на диван, куда был направлен взгляд Гочи. Там, мирно свернувшись калачиком, спал человек в черном гольфе и видавших виды кедах, напоминавших футбольную мечту мальчишки из поздних 80-х.

«Коба!» – позвал Гоча.

Ответа не последовало.

«Коба!» – повторил он через несколько секунд.

Человек вздрогнул, потянулся, потом, как будто осознав, что находится не дома, резко сел и уставился на нас глазами, покрытыми пеленой сна.

Он сказал что-то по-грузински. В ответ Гоча рассмеялся и произнес несколько фраз, которые, как мне показалось, содержали слова «цацлоба» и «Хевсурети», уже знакомые ранее.

«Выезжаем завтра», – произнес Коба таким тоном, каким Иосиф Сталин, вероятно, отдавал приказ о наступлении на Сталинград. И, как ни в чем не бывало, закурив сигарету, принялся рисовать схему нашего маршрута.

Договорились выехать из Тбилиси рано утром, чтобы, оставив по правую руку поворот перед водохранилищем Жинвали (легкий путь в Хевсуретию), следовать дальше по Военно-Грузинской дороге, в глубь региона Хеви, населенного народом, именуемым мохевцами. (К слову, оба названия – Хеви и Хевсуретия – происходят от слова «ущелье».)

За первый день пути было решено проехать поселок Степанцминда и живописную церковь Гергетской Троицы (Гергетис Самеба), пересечь ущелье Трусо и добраться до поселка Джута – последней точки маршрута перед страной хевсур.

Но прежде чем отправиться в Джуту, мы останемся на ночлег в старинном осетинском селе неподалеку от Крестового перевала.

Орлы с кургана Тоти

«Когда последние лучи солнца догорали на снежных вершинах, я находился еще под пятою горы Тот-Гог. Она, покрытая мрачною тенью, представлялась в виде черного и грозного исполина. Было совершенно темно, когда я прибыл в деревню. Осетины встретили меня с зажженною лучиной и гостеприимно предложили убежище в лучшей хижине… На другой день, с восхождением солнца, я окинул глазами деревню Тот. Она состоит из десяти каменных саклей, большею частью построенных в два яруса и тесно расположенных между собою. На западную сторону от деревни возвышается, в виде конуса, высокий гранитный курган, на вершине которого воздвигнут из каменных плит грубой работы небольшой четырехугольный осетинский жертвенник, называемый кивзет и во множестве обложенный жертвоприношениями, состоящими из турьих и оленьих рогов».

Из записок русского путешественника, газета «Тифлисские ведомости», 1830 год

«Это осетинское село. Когда-то там жил один дед. Но его уже давно нет там… Никого уже там нет…» – сказал мужик в одном из маленьких придорожных универсамов (так я прозвал крохотные сарайчики с надписью «Чай. Кофе. Вулканизация». Или еще что-то в этом роде… Во всяком случае чай и старые покрышки там точно можно найти).

Тоти – так теперь называется это место. Оно расположено высоко, на горе, возле большого каменного кургана, показавшегося сначала обыкновенным холмом, покрытым колючками и травой.

Село было совершенно безлюдно. Судя по надписям на стенах в стиле «здесь был…», мы опоздали лет на 50.

В домах по-прежнему стояли большие глиняные кувшины для вина. Они, разумеется, были пусты.

Жители оставляли свои дома не в спешке. Они уходили постепенно, семьями, дом за домом… Говорят, несколько лет назад здесь еще видели кого-то. Хозяин приходил наведаться в свою старую саклю. Был и другой старик, все еще живший там, который просто давно не выходил на люди и о котором все успели забыть, как вдруг кто-то зоркий, с орлиными глазами, рассмотрел его снизу, с дороги, и сказал соседям: «Смотри, это старый Муса. Он еще там… Он все еще там».

После этого несколько дней кряду в поселке у дороги вспоминали старого Мусу из Тоти. А потом он снова исчез. С тех пор никто больше не показывался на горе Тот-Гог.

Мы разбили палатку на балконе старого дома. Была долгая ночь тостов и молитв… Грузинские тосты – как короткие молитвы друг за друга. Мы молились до полуночи.

Продрав глаза с рассветом и высунув нос из палатки, я увидел совсем другой пейзаж.

Повсюду стало белым-бело: горы, долина, склон, по которому мы поднимались. И сквозь ущелье, в километре от нас, клином, как звено истребителей, летело семейство орлов.

Я смотрел на них, пока они не скрылись за одной из гор, закрывавшей вид на дорогу, которая вела к поселку Степанцминда и дальше, в сторону Владикавказа.

Жители оставляли свои дома не в спешке. Они уходили постепенно, семьями, дом за домом.

Позже в то утро я взобрался на небольшой холм, возвышавшийся над селом; тот самый, который, как следует из публикации 1830 года, был курганом с жертвенником на верхушке. Там, наверху, схватившись рукой за камень, чтобы помочь себе при подъеме, почувствовал ладонью неприятную теплую слизь. Да, это было оно… Я не орнитолог, и не большой специалист в разновидностях птичьих экскрементов, но что это еще могло быть на самой вершине холма; на чистом, без следа живого существа, камне? Спустившись, я продемонстрировал руку моим спутникам.

«Ну что, поздравляю, – сказал один из них. – Влез…»

«Это – орлиное!» – с гордостью произнес я.

«Не льсти себе», – ответил мой спутник.

Я не стал спорить. Что они понимают в птичьих делах!

Хевсуры, в гости к которым мы опоздали

Я не намерен утомлять читателя пространными рассуждениями о Хевсуретии, какой она изображена в монографиях Императорского географического общества и какой мы ее уже никогда не увидим. Тем не менее, хочу привести наиболее интересные наблюдения, позволяющие нарисовать портрет хевсура, каким он предстал перед путешественниками в тот самый жестокий и романтический век.

«Тип хевсура напоминает скорее древнего запорожца или скифа или сармата: та же обувь, те же панталоны, короткое платье, прямой палаш, густые волосы, стриженные в кружок, те же усы, короткие бороды, мужественные физиономии и чуб древних запорожцев…» – писала графиня Уварова, много лет подряд приезжавшая на Кавказ и оставившая после себя несколько томов любопытных путевых заметок.

«Хевсур груб, надменен, придирчив, горд и беспечен. Уважает только храбрых и считает себя выше всех народов. (…) Хевсурские девушки до 16 лет очень милы и стройны, но изнурительные работы, неопрятность и грубая пища делают их к 25 годам уже старухами. Последние крайне безобразны и, по выражению очевидца, напоминают киевских ведьм», – пишет журналист Арнольд Зиссерман, проживший четверть века на Кавказе и помогавший самому Льву Толстому собирать материал для произведений, описывавших здешнюю жизнь.

Хевсуры, в гости к которым мы опоздали. Репродукция дагерротипа ХІХ ст., автор – А. Роинашвили

Путешественники XIX века изображают хевсур язычниками, в чьей религии смешались элементы христианства, талмудизма и древних верований, отдаленно напоминающих друидские.

«По понятию хевсура есть Бог востока и Бог запада; Бог душ, Христос Бог, большой Бог и маленький Бог. Народ более всего уважает Бога войны и сына Божьего, но никто не может объяснить истинных догматов своей религии», – находим в антологии статей о Хевсуретии, подготовленной Н. Дубровиным.

Ссылки на любопытные языческие ритуалы хевсур есть также у знаменитого британского антрополога Джеймса Фрезера, описавшего в своем исследовании магии и религии ритуал «вспашки дождя»: колдовство хевсурских женщин, призывающих дождливую погоду. Похожие ритуалы Фрезер фиксировал в румынской Трансильвании и некоторых районах Индии.

О язычестве хевсур свидетельствуют жертвенники, или капища, а также культ хевисберов (дословно – «старейшин ущелья»), выполнявших роль прорицателей, шаманов и знахарей одновременно; почитание же священных рощ, вера в ангелов, живущих в некоторых деревьях, напоминают веру друидов.

В «Истории войны и владычества русских на Кавказе» упоминается о росшем в Хевсуретии дубе, прозванном Багратионом в честь знаменитой грузинской царской династии. Местные жители считали дерево священным, и если кто-то из отпрысков славного рода приходил к ним и, обняв дуб, произносил: – «Предок мой, защити своего потомка», то хевсуры всеми силами обязаны были поддерживать его.

В книгах этнографов и путешественников содержится множество любопытных фактов из жизни этого этноса, однако ни одна из книг не проливала свет на ритуал «цацлоба».

И если графиню Уварову, интересовавшуюся во время своих путешествий, в основном, церковными реликвиями, еще можно заподозрить в простительном ее полу и положению пиетизме, то вряд ли в этом можно уличить немецкого этнографа Радде или журналиста Зиссермана. Как бы то ни было, обряд «цацали» оставался загадкой; явлением, о котором я знал только из разговоров нескольких эрудированных тбилисцев.

Отправляясь в Хевсуретию спустя год после описанного в начале этой главы разговора, я был не более осведомлен о таинственном обряде, чем в день, когда впервые услышал само слово.