Текст книги "Крайности Грузии. В поисках сокровищ Страны волков"

Ворота без замка

Когда день спустя, уезжая из села, я спрашивал у местных жителей о расстоянии до следующего населенного пункта, каждый не задумываясь называл цифру «девять километров». Ровно столько – до больших ворот, перегораживающих дорогу между Адиши и селом Ипари.

Эти ограждения играют скорее психологическую роль – ворота не заперты, и открыть их можно, не задавая никому вопросов, не предъявляя паспорта, не уплачивая дорожной пошлины.

В то же время каждый знает – здесь начинается чужая земля, законы и обычаи которой нужно уважать.

На таких воротах в Сванетии я ни разу не видел замка, так же как никогда не видел их открытыми – путешественник, будь он сван или чужеземец, всегда сам закрывает за собой дверь во владения новой общины.

Сокровище сванов

Вольную Сванетию можно пересечь всего за один день – это крохотная территория даже для велосипедиста.

Конечная цель путешествия – Ушгули, самое высокогорное поселение в Европе, находящееся на высоте 2200 метров над уровнем моря.

Именно Ушгули и его окрестности были некогда главной сокровищницей сванов – ведь именно в церквях Вольной Сванетии хранились реликвии ранних веков христианства.

Резные двери в церковь Ламарии (сванское название Богородицы Марии). Поселок Ушгули, Вольная Сванетия

Русские цари начали интересоваться этими ценностями еще в XVII веке, а в 1857 году в эти края были введены войска.

Пушечные залпы разрушили сванское село Халде, но полного контроля над Сванетией русские (уже под другими флагами) добились лишь в середине 20-х годов прошлого века.

С приходом оккупантов часть реликвий была вывезена, а часть – спрятана в горах. Никто не знает наверняка, куда они исчезли. Одни говорят, что ценности эти хранятся в заброшенных рудниках на подступах к горе Тетнульд, другие – что вдалеке отсюда, в горах Рачи, или даже в самой Колхиде.

Я вспомнил легенду о Золотом руне, когда аргонавты, приезжавшие за бараньей шкурой, на самом деле хотели заполучить женщину…

Может быть, так же и легендарное сокровище сванов было не золотом, а чем-то совершенно иным?

Сто лет назад в Сванетии можно было услышать о том, что легендарная грузинская царица Тамара жива, и что постоянным местом ее пребывания служит подземелье в Ушгули, под церковью Божьей Матери, где она сидит в кувшине, держа в руках свечу.

По легенде, открыть кувшин нельзя, потому что тогда Сванетии угрожают страшные бедствия.

Понятно, что царица, заключенная в кувшине, – всего лишь метафора.

Но что кроется за этим образом?

Сто лет назад в Сванетии можно было услышать о том, что легендарная грузинская царица Тамара жива, и что постоянным местом ее пребывания служит подземелье в Ушгули, под церковью Божьей Матери, где она сидит в кувшине, держа в руках свечу.

То, что я скажу ниже – догадка, абсолютный вымысел, но кто знает, может быть в склепе самой высокогорной крепости Грузии спрятан прах великой грузинской царицы, тайна захоронения которой до сих пор не раскрыта?

Не исключено, что мудрая правительница, завещав скрыть место своего погребения, еще при жизни создала миф о таинственном сокровище, защищавшем ее державу от любой напасти. И миф этот на протяжении веков культивировал у грузин иррациональную веру в собственное могущество и непобедимость.

Дипломатия по-ушгульски

В начале августа в Ушгули должен состояться еще один местный праздник – Фустоба.

От этого же корня (фусд) происходит название ордена, призванного защищать пресловутое грузинское сокровище.

Прибыв в село, день в день и час в час с назначенным ритуалом, я помчался к главной церкви Ушгули, надеясь застать там людей, которых искал.

…И ничего не обнаружил.

Нет, возле церкви были люди, все они собрались на праздник, но представителей церковного ордена, какими я их себе представлял, не было и в помине.

Либо ушгульцы оказались отменными конспираторами, либо люди, рассказавшие о Фустоба, подшутили надо мной: толпившиеся возле церкви были обыкновенными пастухами, пришедшими из разных концов Сванетии, чтобы устроить единоборство.

Около часа длились дуэли баранов, подстегиваемых хозяевами, а праздная толпа, дико крича, подбадривала их.

Никакой мистики, никаких сокровищ, никакой тайны.

«Это и есть – Фустоба?» – не веря своим глазам, спросил я у одного из сванов.

Тот ответил непонимающим взглядом. Справился у второго – тот тоже не говорил по-русски. Принялся разыскивать священника или махшви – их не было и в помине.

Отчаявшись, я обратился к бородатому мужчине невысокого роста, стоявшему поодаль и наблюдавшему за происходящим. Внешне он был похож то ли на автора «Капитала», то ли на местного сумасшедшего.

Выслушав вопрос, человек этот произнес одно лишь слово «мшвидоба» («мир тебе»), развернулся и отправился восвояси.

А мне вспомнилась история, случившаяся в Ушгули несколько веков назад.

Один из князей Дадешкелиани, пытавшийся кознями захватить власть в Вольной Сванетии, приехал на переговоры в это горное село.

Его, как и положено владетельному князю, пышно встретили и усадили на трон. Только князь не учел главного – в Ушгули никогда не было князей.

За день до его приезда местные жители решили, как они будут вести переговоры и каким будет их итог.

Стоило Путе Дадешкелиани усесться на трон, как раздался выстрел, и претендент упал замертво.

К спусковому крючку ружья, из которого застрелили князя, была привязана нить, за которую потянули сообща все жители Ушгули.

Теперь на руках каждого была его кровь, но никто конкретно не должен был отвечать за эту смерть.

Вот что такое круговая порука по-свански: в произошедшем замешаны все… и никто.

Из Сванетии в Рачу

Острые пики и луга цвета зеленого бархата, как на платье Скарлетт О’Хара из знаменитого фильма – вот как выглядит дорога через перевал Загаро – границу Вольной Сванетии.

Если удалиться от дороги и разбить лагерь у ледника, утром можно проснуться от звука, когда лед, подтаявший с рассветом, скрипя сползает вниз.

От пейзажа Вольной Сванетии, с ее вершинами и башнями, остались лишь горы, поросшие хвойными деревьями, и каменистая дорога, напоминающая русло горного ручья.

На следующий день пейзаж снова изменился.

После Сванских, горы провинции Рача кажутся мягкими холмами, густо вымазанными лесом, похожим на маслянистую и тягучую массу.

Путешествие подходило к концу, и мой велосипед напоминал ракетоноситель, отбрасывающий ступени перед тем, как выйти на орбиту…

Сначала я подшучивал над этим: что ж, меньший вес придется везти за собой.

Но вот вышла из строя система передач, и до центра провинции Рача – городка Амбролаури – я продолжил путь на одной скорости.

Острые пики и луга цвета зеленого бархата, как на платье Скарлетт О’Хара из знаменитого фильма – вот как выглядит дорога через перевал Загаро – границу Вольной Сванетии.

Каждые полчаса приходилось ремонтировать цепь, и, в конце концов, в запасе оставалось последнее звено. На этом участке дороги меня уже сопровождали полицейские, взявшиеся как будто из ниоткуда и немедленно предложившие помощь туристу.

Наконец конь сдох.

Когда я взгромоздил велосипед, превратившийся в бесполезную груду металла, в кузов полицейского пикапа, спидометр показывал 1221 километр – ровно столько продолжалось путешествие по «крайностям Грузии».

Скарабеи, рыцари и храм солнца

Как и другой искатель грузинских сокровищ, я отмечал конец своего путешествия, попивая вино хванчкара (любимый напиток Сталина из знаменитых сортов винограда, растущих только в провинции Рача).

Потеряв уже всякую надежду найти таинственных рыцарей Фуста, я на всякий случай спросил у хозяина постоялого двора, не слышал ли он хоть что-то об этом ордене.

Тот набрал номер телефона, поговорил с кем-то из соседей, и через несколько минут я получил ответ: завтра утром машина, отправляющаяся в село Футиети, может взять меня на борт.

Похоронный стол в Сванетии когда-то накрывали скатертями из тончайшего сыра сулугуни. Сейчас это просто белая бумага

К своему изумлению я узнал, что в этом селе находится ни больше ни меньше, как резиденция этой организации.

После двух месяцев путешествия я никак не мог привыкнуть, что дорога может не требовать усилий, а только катиться под ногами, постукивая камнями по днищу.

«Нужен Автандил Гиоргобиани, отец Автандил!» – вопрошал мой водитель.

«Отец Автандил – в храме!» – отвечали ему.

Замка не было, и дверь, закрытая лишь на ржавую задвижку, легко поддалась.

«Пройди по следам рыцарей Фуста» – гласила деревянная табличка с надписью от руки.

На еще одной табличке значилось: «Главный колхидский храм солнца (Ра)».

Повсюду во дворе были указатели с названиями мест, которые ни о чем не скажут непосвященному.

В глубине сада стоял большой дом, отдаленно напоминающий сванскую башню.

Стены этого сооружения украшены рисунками, содержащими египетские иероглифы и какие-то знаки, напоминающие древнеиндийские символы солнца. Нечто подобное я видел на дверях сванских домов в Ушгули.

Вместо икон – жестяные фигуры рыцарей, в доспехах и с мечами, сражающиеся против превосходящего по численности противника, вооруженного огнестрельным оружием и пушками.

Рядом с изображением средневековой армии, дерущейся отчаянно и без надежды на победу, – надпись на старогрузинском, гласившая: «Царствие небесное погибшим в 1819–1820 годах».

Орден? Мистическая секта? Что бы это ни было – Футиети очень странное место.

Я постучал – никто не открыл.

Подергал за ручку… За дверью послышался шорох. Потом все стихло.

Лишь в одном я теперь был уверен наверняка: таинственный орден существует, какова бы ни была его функция – защита поблекшего мифа или же чего-то по-настоящему бесценного…

Наследники Страны волков

Представители семьи Гиоргобиани, которая входит в число «рыцарей Фуста» – целый клан, спустившийся из Сванетии в Рачу.

Эта фамилия – сванского происхождения, но каждый грузин знает, что так не могут звать человека, которому нечего скрывать.

Любая из сванских фамилий указывает на принадлежность ее обладателя к какому-то месту: например, Авалиани происходят из села Адиши, Хергиани – из Местии.

Но «Гиоргобиани» говорит лишь о том, что некий сван, скрывая свое настоящее имя, хочет подчеркнуть преданность любимому грузинскому святому.

Ведь каждый грузинский старик выглядит как человек, которому есть что скрывать. Только один хранит секрет старого ружья и пули, некогда выпущенной из него; другой помнит уже только о своем винном погребке и зреющем в нем урожае.

Итак, единственное, что можно сказать об этих людях с уверенностью, это то, что их предки когда-то спустились с гор, унеся с собой некую тайну.

Может быть, если бы я остался дольше в Ушгули, мне удалось бы вблизи рассмотреть молчаливых рыцарей Фуста, внешне не отличающихся от других престарелых горцев в потертых войлочных шапках.

Ведь каждый грузинский старик выглядит как человек, которому есть что скрывать. Только один хранит секрет старого ружья и пули, некогда выпущенной из него; другой помнит уже только о своем винном погребке и зреющем в нем урожае; третий же оберегает то, о чем никогда не расскажет досужему путешественнику, а может поведать лишь самому стойкому и прозорливому из своих сыновей. Если же у него не будет наследника, цепочка порвется, и сокровище сванов будет похоронено в пещерах горы Ушбы, Тетнульда или еще где-то в тайниках Вольной Сванетии, Рачи или самой Колхиды.

Любая из сванских фамилий указывает на принадлежность ее обладателя к какому-то месту: например, Авалиани происходят из села Адиши, Хергиани – из Местии.

И это еще одна из причин, почему исступленно, год за годом, сваны приходят к маленькой церквушке села Адиши, чтобы попросить их покровителя принести в дом мальчика, который продлит их род и состарится, передав свое знание новым мальчишкам, по каким-то неведомым причинам не спускающимся с гор, а остающимся жить и стареть в стране волков.

Вместо эпилога
Мой друг Коба

Мы не виделись года три, и первый вопрос, который он задал мне, звучал, как минимум, странно.

«Ты когда-нибудь чувствовал холодный нож у себя в животе?» – спросил Коба, глядя печальными глазами.

У меня в голове прокрутились, одна за другой, несколько мыслей:

«Что я сделал такого, что могло так задеть его?

Есть ли у меня еще время, чтобы это исправить? И, наконец, „Может, все это шутка?..“»

Я смотрел на лохматого, диковатого грузина, казалось, только что спустившегося с гор, чтобы неожиданно вынырнуть из киевского метрополитена. Неожиданно для всех, неожиданно, может быть, для себя самого…

«Ты когда-нибудь чувствовал холодный нож у себя в животе?»

Не знаю, хорошо это или плохо, если пресс напряжен, когда в живот входит колющий предмет… Или лучше, чтоб мягкие ткани были расслаблены?.. Говорят, падая с девятого этажа, лучше не напрягать мышцы. Тогда, мол, больше шансов, что после приземления лепешке можно будет придать прежние контуры. Не знаю, не пробовал. И никогда не чувствовал холодный нож у себя в животе.

И тут вдруг – Коба… Откуда он вообще взялся, с этим вопросом?

Может быть, за время отсутствия я сделал что-то не так, и теперь он хочет, чтоб я заплатил за свои прегрешения? А может, он попросту свихнулся?

Еще неизвестно, кто из нас выглядел более одичавшим: Коба, спустившийся с гор, или я, выползший из своей городской берлоги и, как мне казалось, даже глубже, чем он, погруженный в себя.

Оба – заросшие, помятые, у обоих тяжелый, напряженный взгляд.

Молчу, только смотрю на него.

Вопрос уже прозвучал. Значит – придется отвечать.

Руки он держит в карманах.

Я свои – в области живота.

Может – успею?

Коба достает руки из карманов… В руках – пусто.

Лицо расплывается в улыбке, и он раскрывает объятия.

«Здравствуй, мой золотой!» – говорит мой давний приятель.

Его бабушка (очень влиятельная в свое время особа) потребовала назвать внука в честь человека, в юности известного под прозвищем Коба, а в более зрелом возрасте уничтожившего полмира под именем Иосиф Сталин.

Коба с детства ненавидит Сталина, но имя менять не стал…

Несколько лет назад мы с ним предприняли вылазку в горы в поисках людей и обычаев, само существование которых вызывало сомнения. Это приключение было странным и рискованным, а закончилось провалом… Но и сегодня мы продолжаем наши поиски.

Таким я всегда знал Кобу – мечтателя и авантюриста, готового на любой риск ради утоления собственного любопытства.

«А все-таки скажи, ты чувствовал холодный нож у себя в животе?» – повторяет Коба, и в этом раз мы оба разражаемся хохотом.

Несмотря на склонность сванов к самоуправлению, любовь к диктатору неискоренима во многих сванских поселках, даже тех из них, которых репрессии оккупационных властей коснулись больше других. Одно из последних изображений Сталина, не прошедших «декоммунизацию». Село Халде (Вольная Сванетия)

Коба отлично сыграл это. Ножа нет, но интонация такая, что начинаешь верить. Начинаешь чувствовать.

Оба смеемся, мышцы живота расслаблены.

Не сейчас. Еще не сейчас…

«Откуда ты взял это? Про нож?» – спрашиваю.

«Знаешь, этот вопрос – самый глубокий вопрос в моей жизни», – произнес Коба задумчиво.

Оказывается, несколько лет назад к нему на улице подошли трое. В руках у автора сакраментального вопроса было оружие.

Вопрос был задан тихим и вкрадчивым голосом, окончательно обезоружившим Кобу. Он пытался было думать над ответом, но собраться с мыслями не удавалось. В голове вместо этого крутился вопрос, который мог прозвучать следом: «И как ты теперь чувствуешь его?»

Но друзья растащили их, и первый вопрос завис в воздухе.

«Так что же ты в итоге сказал ему, Коба?»

«А что тут скажешь? Скажешь, что чувствовал – он ответит: „Тогда попробуй еще разок“. А если скажешь: „Нет, не чувствовал!“ – так он тебе: „На, попробуй сейчас…“ Так что я до сих пор не знаю, что ответить».

«Да уж, – говорю, – ничего не скажешь… Тонкий вопрос».

Нож, пистолет, камень, изгиб дороги, белая простыня?

Бог знает, когда для каждого из нас наступит момент истины – миг, когда, по свидетельствам переживших его, самые главные кадры из жизни проносятся перед глазами.

Мне рассказывали, что есть такое мексиканское средство – «айахуаска», или «корень жизни и смерти». Выпив настойку, человек впадает в очень необычное состояние. Кажется, что ты уже мертв, и смотришь на всю свою жизнь так, словно тебя уже нет и изменить ничего нельзя. Говорят, хорошо прочищает мозги от ненужных мыслей, избавляет от лишних телодвижений.

Кому-то для этого нужна мексиканская настойка, а у меня для этого есть Коба и мысль о холодном ноже в моем животе.

Мы вышли из первого за вечер кабака.

Луна уже взбиралась по склону. В ней не было красных жилок и болезненной желтизны – того, чего я в луне боюсь.

Белая, огромная, чистая луна и перистые облака – как ступеньки в скале; полки, на которых ночуют скалолазы.

«Ты знаешь, в какие дни открывается Ушба?» – спросил мой друг.

Несколько лет назад, когда я стоял у ее подножья, гора была в тумане, и мне так и не удалось рассмотреть ее.

«Ушба, Алекс, открывается тогда, когда возьмет кого-то. Когда кто-то провалится в расселину… вот когда она показывается. Так говорят сваны. Как будто гора просит: посмотри на меня. Посмотри, какая я красивая сегодня – когда этот Джон, Клод или Гиви на мне уснул…»

Мы разговариваем и бродим по городу, заходя во все бары, которые встречаем по пути. Выпивая, вспоминаем ушедших.

Говорим о них так, как принято в Грузии: в настоящем времени. Чокаясь, пьем за них, как за живых.

Нам есть кого вспомнить и, добравшись до предпоследнего бара на этой длинной улице, мы вспомнили всех.

Поговорив о друзьях, начинаем вспоминать женщин.

«Красивая женщина – как гора. Если ты ее покорил – умей правильно спуститься», – произнес Коба.

«Да, опасней всегда не подъем, а спуск…» – задумчиво сказал я.

Или это был кто-то другой, сидящий рядом за стойкой?

Мы были уже довольно пьяны, а когда напиваемся, всегда становимся похожими на сборники афоризмов в мягком переплете.

Сегодня я вожу Кобу по любимым киевским местам. Он смотрит вокруг, изучая мои бары-музеи с живыми экспонатами за стойкой.

Тут было слово за слово, там – зуб за зуб, а здесь – все просто, как утренний поцелуй…

Мы говорим весь вечер. Пытаемся нащупать что-то, подобрать ключ к давно поломанному замку. Стараемся вспомнить, как это: разговаривать друг с другом. Но ничего не выходит.

Как можно говорить, когда у тебя такие усталые, пустые глаза? О чем говорить, если ни одно из произнесенных слов не подтверждено золотым запасом?

Слова, которых не чувствуешь, никогда не попадут в цель. Мы же расстреливаем их обоймами, не видя мишени.

Если говорить то, во что не веришь, – ребенок убежит, собака укусит, а женщина притворится, что пьет чай и с интересом смотрит в окно. А друг? Друг будет терпеливо ждать, глядя на тебя с грустью.

Неожиданно для себя самого я понял: все, произнесенное в тот вечер, было пустым и лишенным смысла.

Я почувствовал, что Коба, как и я, напряжен и неспокоен.

Да и сам я был уставший и пустой, как карман старой куртки, где безработный хозяин все еще надеется нащупать завалявшуюся купюру. А купюры-то и нет…

Мы замолчали. Несколько минут каждый думал о своем. Потом Коба сказал что-то незначительное, а я ответил чем-то простым. Он рассказал похабную шутку, и мы оба засмеялись.

Я выругался. Стало теплей.

И тогда неожиданно что-то изменилось.

Мы перестали ходить по затоптанным тропам. Перестали жалеть о том, чего уже нет. Мы начали говорить о том, чего нет ЕЩЕ; о том, что мы планируем, что, может быть, случится, когда очнемся от спячки, в которую впали этой зимой.

О том, как мы снова пойдем в горы.

Вдруг меня осенило.

«А ну-ка давай, спроси меня про нож!» – попросил я.

«Задать целиком вопрос, да?» – улыбнулся Коба.

Он улыбался, зная, что я, наконец, нащупал ответ.

«Эй, бичо, а ты чувствовал холодный нож у себя в животе?» – повторил Коба сакраментальный вопрос.

Выдержав паузу, я пристально посмотрел на него: «Знаешь, дорогой, я много думал о нем… но как-то не соскучился!»

Коба долго смеялся, держась за живот. А потом посмотрел на меня серьезно и сказал:

«Алекс!»

Я поднял глаза.

Сидящий напротив смотрел на меня живым, неожиданно светлым взглядом.

«Знаешь, что самое главное в человеке?»

Я качаю головой.

Откуда мне знать? Сегодня он – философ, а я ученик; он – доктор,

а я – пациент.

«Главное в человеке – это рассвет в глазах, – продолжает Коба, выдерживая паузу со всем присущим кавказцу артистизмом. – И я рад, что наконец-то увидел его!»

На следующий день он уехал.

Я не знаю, когда мы увидимся снова; и увидимся ли… Но я знаю одно – Коба должен был вернуться туда, куда нельзя не вернуться, чтобы сказать своему новому гостю: «Забудь о времени, мой друг, ты в Грузии», и научить его, что главное в жизни – это рассвет в глазах.