Текст книги "Калинов мост"

И он подумал, поддался всего на секунду, и стало страшно. Панический ужас, ужас от того, что в самом деле может так думать, так делать, заставил замереть, охладил члены до трупного практически окоченения. На едва гнущихся ногах оборотень попятился, споткнулся и повалился на спину. Черные балахоны, словно ждали, ринулись вперед. Это немного отрезвило.

Он рубанул в сторону, отбивая один удар, парировал второй. Но от третьего уйти уже не смог. Клинок шел на него медленно, словно продирался через что-то густое, но шел неотвратимо. И Кот понял, что сам он тоже медленный, невероятно медленный, потому что не успевает. Не успевает увернуться, не успевает отразить смертельно оточенное железо.

– Кот! – донеслось сверху и со стороны.

Вперед наперерез клинку метнулась чья-то рука с ножом. На что надеялся тот, кто выставил под удар руку, было неясно. Лезвие просвистело, перерубая руку, ломая кости.

Оборотень откатился назад, подхватил падающего Игоря. Бородатый не просто выставил руку, сам кинулся наперерез. Кот оттащил друга в сторону, привалил к перилам. Игорь сидел бледный, зрачки расширились от боли, но ни звука не произнес, только скрипел плотно стиснутыми зубами. Руки у Игоря больше не было. Кот споро выхватил нож, срезал остатки кожаного рукава куртки, оборвал рукав футболки. Рука заканчивалась где-то в районе середины плеча. Заканчивалась окровавленным обрубком, из которого торчала сломанная белая кость.

– Пусти, – схватил кто-то за плечо.

Кот резко обернулся, готовый сейчас растерзать каждого. Над ним стоял долговязый темноволосый приятель Милонега. В руке по инерции сжимал дубину.

– Отойди, – попросил он мягко, но уверенно. – Я врач, я знаю, что делать.

Какой ты врач, пацан зеленый, хотел рыкнуть Кот, но почему-то повиновался.

Степа опустился на колени, отбросил дубину. В руках словно из воздуха появилась влажная салфетка. Зюзя быстро обтер руки. Салфетка полетела в сторону. Парень сдернул с головы Игоря бандану, перекрутил в жгут, принялся перетягивать обрубок руки. При всей браваде было видно, как ходит туда-сюда кадык, борясь с тошнотой.

В голове снова расхохоталось. Один-ноль, играем дальше.

– Сволочь! – заорал Кот, подскочил и бросился бежать.

Но вместо того чтобы броситься в толпу, кинулся головой о землю. При таком скоплении народа Кот не перекидывался никогда, но сейчас об этом даже не подумал. Удар сделал свое дело. Мир изменился. Тело болезненно изогнулось. Сзади удивленно присвистнуло.

Оборотень кинул злой взгляд на ошалевшего студента-медика. Тот сидел с круглыми глазами, таращился так, словно прожил полжизни, а потом увидел такое, отчего вся жизнь показалась сном.

До удивлений студента ему сейчас не было никакого дела. Резко развернувшись, он бросился в толпу. Свои остались позади. Кто-то окликнул, кто-то вскрикнул, но все это было где-то далеко сзади. Вокруг сплошной стеной была теперь живая, шевелящаяся, ощеренная мечами и кинжалами чернота. Шелестели балахоны, смотрели невидимые глаза из темноты под капюшонами.

А внутри бились бессильная злость и ненависть ко всему этому черному, шуршаще-кишащему. И он завертелся среди этой черноты, в которой чудился смех, закружился и заметался, как зверь. Рвал когтями и зубами. Рвал, потому что болело внутри. Не за себя болело.

В глазах было темно, в груди рвалось сошедшее с ума сердце, мышцы трещали от перенапряжения. Но все это было сейчас не важно.

А потом все кончилось. Сперва тьма стала таять. Потом он понял, что стоит на мосту один, среди рваных трупов. Стоит на четырех лапах, и шерсть дыбится на загривке.

Вот видишь, заговорило в голове уже не таясь, словно у себя дома, зверь в тебе много сильнее. Тебе кажется, что борешься с кем-то, а борешься ты лишь с собой.

Он не стал слушать. Коротко разбежавшись, с каким-то садо-мазахистским наслаждением ткнулся головой о мост. Голос вывалился, словно и впрямь вышибло ударом. Поднялся уже на двух ногах, не торопясь пошел обратно. Туда, где валялась одежда. Поймал на себе удивленные взгляды, буркнул сердито:

– Что пялитесь? Мужика голого не видели? В баню сходите.

Суетливо, смущаясь, натянул штаны, накинул рубаху, влез в ботинки. Пока возился со шнуровкой, сзади подошел Илья. Чтобы узнать богатыря, оборачиваться было не обязательно. Шаги Ильи Муромца ни с чем не спутаешь.

– Вам надо уходить, – тихо произнес он.

Кот поднялся. Илья смотрел насквозь, словно приколачивал взглядом к месту. На другого бы подействовало, но Кот Муромца знал давно.

– Мы вернемся завтра.

– Стоит ли? – Илья взгляда не отвел, но пронизывать до костей перестал. – Вы живые, Кот. Нам здесь все нипочем, а вы…

– А мы тоже люди, Илья. Во всяком случае, стараемся ими быть. Ты вот говорил, что этот – из новых – не такой, как мы. Вон он лежит, Илья. Не такой, как мы. Другой, непонятный. Только он сейчас умирает, потому что меня собой закрыл. Жизнь мне спас. И нам с тобой это понятно. А тем новым, что другие, этого пока не понять. Они этого не видят, только в книжках про это читают. Слышишь, о чем я?

Муромец молча кивнул. Постоял немного, потом сказал, словно бы вслух рассуждая:

– Бычич с вами пройдет. Проводит.

– Бычичу отсюда хода нет, – покачал головой Кот. – Чтоб уйти, жертва нужна, не мне тебе покон объяснять.

– Авось пройдет, – отмахнулся Илья. – Нынче жертв было в достатке, если не в избытке. А не пройдет, так хоть докуда проводит. Соратник твой на своих ногах не дойдет.

Кот будто вспомнил только сейчас, кинулся к Игорю. Тот все так же лежал, прислонившись к перилам моста. Сознание покинуло бородатого. Дыхание было слабым. Степа стоял рядом поникший.

– Что с ним, врачеватель?

– Без сознания. – Голос у Степы стал непривычно серьезен. – Потеря крови. Но хуже другое.

Степа наклонился и откинул полу куртки, на перетянутом порванной на тряпки Степиной рубашкой боку набухало кровавое пятно.

– Рана не глубокая, но плохая. Гангрена, кажется, началась.

– Что? – не понял подошедший Илья.

– Заражение крови.

– Нету там никакой грены, – отмахнулся Муромец. – Яд там.

– Откуда знаешь? – вскинулся Кот.

– Я ту сторону знаю, – пожал плечами Илья. – Если чернеет, значит, яд. И лекарства от него в мире живых нет. Разве что ведьма ваша поможет.

Степа перевел озадаченный взгляд с Ильи на Кота, потом обратно.

– Что за ведьма? Кто-нибудь расскажет, что здесь происходит?

– Милонега потом спросишь, – отмахнулся Кот. – Идем, пока опять не поперли.

Илья посмотрел на оборотня, обнял крепко, хлопнул по спине. Степу просто по плечу похлопал. Не сильно, но студента качнуло так, что еле на ногах удержался.

– Хилое потомство, – усмехнулся в бороду Муромец.

Подошел Бычич. Следом Милонег, протянул Коту его найденные среди трупов ножи. Бычич отстранил Степу. Заправив оселедец за ухо, наклонился и легко взвалил на плечо Игоря. Бородач не шевельнулся.

– Пойдем вдоль берега, – быстро проговорил Кот.

– Почему не обратно? – не понял Степа.

– Там милиция, – коротко ответил оборотень. – Тебя они будут рады видеть, нас – не очень. И уж вопросов к нам у них будет воза три.

– А ко мне?

– К тебе тоже, но ты толком ничего ответить не сможешь. А я объяснять не намерен, потому что в психушку не хочется.

Степа прикинул, как выходит, спускается по наклонной от моста, подходит к полковнику, с которым еще утром делился лапшой в желтой клеенке с надписью «Ролтон». Потом представил, как его спрашивают, а он рассказывает про мост над черной рекой под багряно-черным небом, про былинных богатырей и мужика, что умеет превращаться в пантеру. И про врагов в черных балахонах, идущих пешим строем, но словно бы сбежавших со страниц книжки Толкина.

– Пойдем вдоль берега, – согласился он.

Ноги утопали в черном вязком грунте. Назвать это землей Милонег бы не рискнул, потому просто молча месил эту вязь ногами. Первым шел Кот, следом Бычич с телом Игоря поперек плеча. Живой ли он еще? Рядом семенил Степа.

Мир тесен. Не было друга ни видно, ни слышно три года, и на тебе, встретились. Судьба, не иначе. Внутри проснулась та часть, что была Олегом, стало совестно за отброшенную дружбу. Ведь, по сути, он от Степки отдалился.

Впереди заколыхалось, пейзаж поплыл, словно акварель, на которую плеснули воды. Кот остановился.

– Выйдем, держитесь за мной. Там везде оцепления, но одну лазейку знаю, – поспешно заговорил оборотень. – Вопросов не задавать. Все потом. Нам главное сейчас до машины добраться. Кто-нибудь из вас водить умеет?

– Я плохо, – честно признался Милонег.

– Нет, я не Шумахер, – усмехнулся Степа. – Но по прямой ездить умею. И по кривой тоже.

– Отлично, – кивнул Кот и повернулся к Бычичу. – Там все изменилось.

Богатырь кивнул.

– Когда я говорю, что все изменилось, я не шучу, – нажал Кот. – Ты не увидишь там ничего похожего на тот мир, в котором жил. Будь готов к этому и постарайся не отставать, не пугаться и не спрашивать. Там есть много странных и пугающих вещей, но нет ничего страшного. Это на тот случай, если у тебя получится пройти. А если не получится, то будь здоров.

Бычич снова молча кивнул. Кот повернулся и сделал шаг. Фигура его расплылась, словно отражение в кривом зеркале, потом разлетелась на части. Вскоре растворилась вовсе. Бычич посмотрел на Милонега и сделал шаг вперед.

В какой-то момент ему показалось, что чубатый не пройдет, наткнется на плывущую границу, как на стеклянную стену. Но опасения оказались напрасными. То ли едва живой Игорь на плече помог миновать барьер, то ли в самом деле жертв сегодня было много. А быть может, сидящая сейчас неведомо где старуха набубнила что-то, дав наконец обещанную помощь. Могучий силуэт с безвольно повисшим телом на плече задрожал, рассыпался в мелкие блики, и там, где только что был человек, ничего не осталось.

От моста послышались крики, зазвенело железо. Опять началось. Милонег кивнул Степе. Тот, не дожидаясь приглашения, сделал шаг, еще один. Милонег двинулся следом. Проходить в обратную сторону было проще. Если сюда тело продиралась сквозь туман, то обратно он скользил будто водомерка по поверхности лужи. Нет, сравнение показалось неверным. Скорее, как солнечный зайчик по стене.

– Добро пожаловать в реальный мир, – не то схохмил, не то процитировал что-то Степа.

Приятель ждал его у моста. Кот и Бычич уже успели отойти на приличное расстояние. Вокруг сгущались вечерние сумерки. Сзади клубилось туманом облако. Где-то далеко в стороне у въезда на мост мельтешила толпа. Стояло уставшее оцепление.

– Пошли быстрее, – поторопил Милонег.

Кота и Бычича они нагнали только через десять минут. Оборотень двигался споро, богатырь не отставал, и расстояние сократить оказалось не просто. Кот метров сто прошел по набережной, потом свернул в тень ближайших домов, чтобы не выделяться, а потом нырнул в какой-то двор. И понеслось.

Дворы и дома мелькали, похожие один на другой. Пустые, выселенные. Милонег шел следом и только дивился, как Кот за три года в новом мире успел не только вжиться, но и узнать город в таких подробностях.

Оборотень шел так, словно не просто догадывался, куда идти, а знал каждый метр дороги, каждую выщербленку на асфальте. Возле очередного дома прошмыгнул через двор и остановился у запертой на замок задней двери. В руках появился нож. Кот завозился с замком.

Милонег посмотрел на арку в конце двора. Почему бы просто не выйти в нее? Но высказываться вслух, памятуя о наказе оборотня, не решился. Чай, Кот не глупее других. Если не пошел в арку, значит, так надо.

Лязгнуло. Оборотень приоткрыл дверную створку, кивнул. Бычич вошел без раздумий и вопросов. Следом поспешили Степа с Милонегом. Рванулись одновременно, немного замешкавшись в дверях. Кот зашел последним, притворил за собой дверь. Но, пока шли через лестницу к парадному входу, снова оказался впереди.

Дом был старый, пахло сыростью. Стены, выкрашенные в ровный грязно-зеленый цвет, поражали разнообразием наскальной росписи, рассказывающей о том, кто здесь был, кто плюс что чему равняется, что сделает «Спартак» с московским «Динамо» и куда должен пойти тот, кто это написал.

Оборотень нажал домофонную кнопку, отпер дверь, выглянул на улицу. На этот раз вышел первым. Людей на улице было сильно меньше, чем днем. Да и днем народ больше толпился у моста. В конце дома возле арки стояло оцепление. Кот не стал отходить от дома, заскользил вдоль стены в обратную сторону. Через несколько домов метнулся на другую сторону дороги, остановился возле Игорева внедорожника, что остался припаркованным здесь с утра, хоть и казалось, что с тех пор прошла целая жизнь.

Кот бесцеремонно залез в карман к так и не пришедшему в сознание бородачу. Выволок ключи от машины, пискнул сигнализацией. Распахнул заднюю дверь.

– Садись, – велел Бычичу. – Только его сперва посади.

Богатырь опустил Игоря на сиденье, сдвинул чуть к центру, неумело, головой вперед полез следом. Кот фыркнул, перекинул ключи, подоспевшему Степе. Тот едва успел поймать мелькнувшее в воздухе железо. Звякнуло.

– Заводись, – приказал Кот. – Поехали. Едем быстро. Дорогу покажу. Правила не нарушать, на автоинспекцию у нас времени нет.

Генерал Голубев привык решать все молниеносно и резко. Не сам научился, жизнь научила. Как научила не раздумывая исполнять приказы. Потому приказ сверху обсуждать не стал и вечными вопросами, какими мучается гнилая интеллигенция, заморачиваться посчитал ненужным.

Рота, в ружье. И вот уже грохочут слаженно десятки ног. Мечутся командиры. Построение. Задачу объяснить. Задача ясна. По бэтээрам – и вперед. Сам генерал поехал вместе со спецназом. Такое дело нужно контролировать самому. Шутка ли, приказ из Кремля.

Мощные колеса вертелись не так споро, как у новых легковушек, но и дороги дробили совсем иначе. Голубев хотел было выпендриться и прокатиться на броне, покрасоваться перед солдатней, но посмотрел на БТР и пришел к выводу, что это не по возрасту. Потому ехал теперь во главе, в салоне роскошного джипа, позади водителя, и глазел в окошко.

Последний раз военная техника въезжала в столицу с агрессивными намерениями в начале девяностых прошлого века. Тогда в середине лета автобусы везли детей в пионерлагеря, а навстречу колонной шли танки. А потом была мелкая революция с попыткой гражданской войнушки. Но войны не получилось, хотя граждан перебили внушительное количество. А танки шарашили по дому правительства, делая его из белого черным.

Теперь БТРы со спецназом ехали к Крымскому мосту. Бороться предстояло с аномалией, что не сильно отличало теперешних вояк от тех, что ехали к Белому дому в девяностых. Борьба с политиками, рвущимися к власти, и борьба с аномалией – вещи одного порядка.

Эту шутку выдал командир второго взвода. Голубев ее, по счастью, не слышал. По счастью для комвзвода, разумеется. Чувство юмора у генерала было на грани замерзания, потому, когда другие смеялись, а он не мог понять, над чем, это кончалось плачевно для шутника. Не понимая шутки, генерал чувствовал себя дураком, а так как подобного чувства не любил, то отрывался на тех, кто шутит, выставляя командира идиотом.

Толпа на Крымском валу поредела. Любопытство любопытством, но иногда ведь и спать хочется. Любопытствующих полуночников оказалось не так много. Однако толпа приняла БТРы восторженными воплями.

Возле оцепления колонна остановилась. Генерал вышел из джипа, прошел вперед. На ОМОН не обратил внимания, рявкнул только:

– Разойдись.

Омоновцы на погоны смотреть умели. Кто-то задергался, пытаясь порвать строй. Кто-то, наоборот, замер, выполняя полученный приказ.

– Оглохли? – не понял Голубев.

– Товарищ генерал, – подал голос робко тот из омоновцев, что стоял против военного. – Был приказ никого не пропускать на территорию.

– Бардак, – недовольно рыкнул генерал. – Кто тут старший?

Один из оцепления побежал назад к мосту, где стояла, сливаясь с пейзажем, черная машина с потухшими фарами и заглушенным мотором. Генерал злился и ждал. Через несколько минут омоновец вернулся. С ним шел милицейский полковник. Выглядел он паршиво. Отекшее, посеревшее лицо, красные, словно пил неделю без просыху, глазки. Небритый, взлохмаченый. Китель расстегнут. Генерал скривился. Милиция, что с них взять. Попал бы этот полкан под его начало…

– Вы меня звали? – спросил мент хрипло.

– Убери оцепление, полковник, – брезгливо распорядился армейский генерал. – И приведи себя в порядок, смотреть противно.

Старуха ждала их, стоя на балконе. Уже все знала, все видела, чуяла. Когда внизу припарковалась знакомая машина, не дожидаясь звонка в дверь, вышла на лестницу, открыла все нараспашку до самого лифта.

Мужчин встретила со спокойной решительностью. С Бычичем поздоровалась отдельно, остальным только кивнула. Чего слова месить, коли виделись уже.

– Проходи, – велела богатырю, словно забыв и про оборотня, и про Милонега с приятелем.

– Это ты, значит, та ведьма, – полюбопытствовал богатырь.

– Не говори, – отрезала Яга. – Когда молчишь – умнее выглядишь. Иди сюда.

Подождав, пока Бычич протиснется сквозь двери квартиры, прошла в комнату.

– Давай сюда его, на диван.

Витязь послушно уложил бессознательного Игоря на странного вида ложе. Впрочем, как и просили, старался странностям не удивляться. В дверях появились Кот, Милонег и Степа.

– Чего набились, – взвилась старуха. – Топайте на кухню и не мешайте. Кот, там на плите ковшик с отваром. Разогрей и принеси.

Мужчины вышли. Старуха проворно стянула с Игоря обезрукавленную куртку, драную, пропитавшуюся кровью майку. Размотала бинты. Кожа вокруг раны в боку почернела. Да и сам Игорь выглядел сказать, что не важно – ничего не сказать.

Подхватив влажную, загодя заготовленную тряпицу, она обтерла тело. Бородатый дрогнул. Веки затрепетали, но сил открыть глаза, видимо, не хватило. Или в сознание так и не пришел.

– Тихо, Игоряша. Потерпи, родимый, – зашептала старуха.

Сзади тихо подошел Кот. В руке держал ковшик. Старуха приняла емкость, плеснула в кружку. Подула, зашептала что-то над горячим отваром. По комнате пошел травяной дух.

Яга поднесла кружку ко рту бородатого, попыталась влить. Губы Игоря оказались плотно сжаты, зубы сцеплены до судорог. Отвар потек по лицу, бороде. Старуха повернулась, бросила сердито:

– Чего смотришь? Нож дай.

Кот спорить не стал, молча протянул любимую «гюрзу». Память зацепилась за ассоциацию, подбросила воспоминаний, давя на эмоции. Старуха подхватила нож. Черное лезвие мелькнуло, словно маленькая молния, ткнулось между стиснутых зубов. Старческая рука надавила, разжимая сведенные болью челюсти. Осторожно влила Игорю в рот отвар.

– Пока все, – повернулась к оборотню.

– А дальше?

– Дальше, если понадобится, еще отвара дам. Он боль снимет. Больше все одно ничего не сделать. Яд в нем. Если б сразу привезли, можно было пытаться. А сейчас слишком поздно.

Кот сел в ногах бессознательного друга.

– Нельзя было сразу, – покачал головой. – Он сразу не сказал ничего. Молчал. О том, что ранен был, узнали спустя много часов, когда ему руку отрубило.

– Что ж не уберегли? – покачала головой старуха.

– Он меня уберег, – горько проговорил Кот.

Впервые в жизни ему захотелось плакать. Не выть, как тогда, когда потерял любимую женщину, а тихо плакать, изливая боль. Старый стал, мысленно отметил он, сентиментальный.

Оцепление на мосту выглядело теперь основательнее. Жалкую цепочку ОМОНа заменили броневики, выставленные поперек дороги, и спецназовцы. Генерал стоял на въезде на мост и инструктировал командиров двух взводов, что должны были отправиться сейчас в аномальную зону.

Сергей Витальевич наблюдал за инструктажем со стороны. Он был хмур и мрачен. Вдруг обрушилась усталость, навалилась апатия. Генерал приперся, как полновластный хозяин. Потребовал сдать полномочия. Велел убрать ОМОН, выставил свое оцепление и собрался вводить спецназ в аномальную зону.

Полковник спорил до хрипоты, ругался, просил, увещевал. Но генерал оказался непреклонен. Не то армейская закалка, не то врожденная твердолобость, решил для себя Сергей Витальевич и набрал номер главы МЧС.

Юрий Яковлевич был любезен, суть происходящего выслушал не перебивая. Поняв, что полковник выговорился, сказал в трубку:

– Сергей Валерьич…

– Витальевич, – автоматически поправил полковник, но тут же спохватился. – Не важно.

– Сергей Витальевич, – повторила трубка грустно. – Я понимаю твои чувства, полковник, но сделать ничего не могу. Личное распоряжение президента.

– Но люди погибнут, – попытался Сергей Витальевич.

– Не люди, а солдаты. У них работа такая, родину защищать. Даже ценой жизни, – не своим голосом заговорила трубка. – И не погибнут, а войдут в аномальную зону. Откуда нам знать, что там? Может, это дверь в новый, лучший мир. Может, там Господь Бог стоит и раздает конфеты и пропуска в рай на халяву.

Полковник хотел было возразить, но запнулся. Слова застряли в горле.

– Вы сами-то в это верите? – спросил уже спокойно.

– Не мы решаем, полковник, – просто отозвался глава МЧС из телефона.

Не мы решаем. Он, полковник милиции, ничего не решает. И министр чрезвычайных ситуаций ничего не решает. Все уже решено за них. Потому здесь сейчас командует дурак-генерал, которого, кажется, только тому и научили, что подворотничок пришивать и портянки наматывать. А им остается только смотреть, как людей гробят. По личному распоряжению президента.

Все правильно, президент мыслит другими масштабами и другими категориями. Для него два взвода спецназа – оправданная жертва, если речь касается мировой геополитики. Там на территорию России и ее недра пасть раззявили, тут облизнулись. Президенту, главное, козлов в огород не пускать. А на два взвода спецназа и их семьи наплевать. Это просто разменная монета. Мелкая и ничего не значащая.

Но ему-то каково. Он-то мыслит человеческими категориями. Отставить пускать нюни, товарищ полковник.

– Я могу остаться и контролировать ситуацию? – спросил у затихшей трубки.

– Остаться. – Голос главы МЧС замялся. – Остаться – да, контролировать ситуацию в данный момент не получится. Сейчас карт-бланш у военных. Так что тебе, полковник, придется подчиняться этому Гусеву.

– Голубеву, – автоматически поправил полковник.

– Да хоть Индюкову, – сердито отозвался Юрий Яковлевич. – Один хрен. Все, отбой. Звони, если что. Я утром подъеду.

Полковник повесил трубку, глянул на часы. Утром подъедет, уже почти утро.

Накатила апатия и беспросветная тоска. Он молча стоял и смотрел, как бубнит что-то генерал, напутствуя спецназовцев. Повинуясь какому-то внутреннему порыву, Сергей Витальевич быстро подошел к Голубеву.

– Товарищ генерал, разрешите обратиться.

– Чего еще?

– Не делай этого, Голубев, не будь идиотом.

– Отставить разговоры, – рявкнул генерал. – У меня приказ.

Он отошел от замершего полковника, говорил что-то. Потом по подъему к пыльному облаку побежали спецназовцы. Загрохотали в унисон армейские ботинки.

– Мудак ты, генерал, – тихо произнес Сергей Витальевич и пошел прочь.

Игорь был плох. Хоть и вернулся в сознание, но радости от этого не испытывал. Лицо осунулось, посерело и кривилось болью. Вокруг глаз залегли огромные черные круги. Борода торчала какими-то жалкими клочьями. Дышал тяжело, с хрипами. Кровь из бока сочилась не останавливаясь.

Яга суетилась рядом с какими-то отварами, но сама, видать, не шибко уже верила, что они что-то дают. Так, скорее для проформы зелья варила. Кот сидел мрачный, на друга смотреть старался бодро, но не было той бодрости. Только слезы на глаза наворачивались.

– Подвинься, зверь, – наворчала на Кота.

Подсела у изголовья, протянула кружку с какой-то мутной жижей.

– Пей, Игоряша, – зашептала с материнской нежностью, которой Кот от нее отродясь не слышал. Не подозревал даже, что старуха может подобные чувства испытывать. – Пей, я тебя еще на ноги поставлю.

– На руки, – усмехнулся Игорь. Культя, перетянутая банданой, дрогнула, и старуха отвела взгляд.

Только сейчас поняла окончательно, что ничто не поставит его на ноги. И дело не в том, что руки нет, крови потерял много и яд гуляет по телу. Дело в том, что внутри он уже умер. По лицу видно.

Старуха поднялась на ноги, посмотрела в необычайно чистые Игоревы глаза.

– Борись с этим, – сказала тихо фразу, что в последние дни повторялась как мантра.

– Борюсь, – кивнул Игорь. – Все, что нельзя перебороть, тому противлюсь или принимаю, все, с чем можно бороться, с тем борюсь. И перебарываю.

Голос звучал слабо. Слова давались с трудом. Бородатый закашлялся, изо рта хлынула кровь.

– Молчи ж ты, бога ради, – не выдержал Кот.

– Сейчас замолчу, – улыбнулся Игорь окровавленными губами. – Недолго уже… До свидания. На мосту встретимся, Котик.

Оборотень заглотнул вставший поперек горла ком, выдавил сипло.

– Почему на мосту?

– Дурак ты. – Улыбка Игоря стала шире, на мертвом уже лице снова проступили азарт и жажда жизни. – Сам же говорил, что во мне света больше… вот и…

Слова застряли, захлебнулись. Бородатый захрипел. Кровь полилась изо рта, носа и ушей. Тело Игоря изогнулось, словно внутри что-то разорвалось и застыло. Взгляд остановился.

Кот закусил губу. Сколько прожил бородатый? Половинку человеческой жизни? А он живет века непонятно зачем и для кого. И удар тот ему предназначался. Но почему-то умер Игорь. А он жив. Опять жив. По-прежнему. Все еще.

Пойти, что ли, удавиться?

Это не твоя мысль, резко оборвал сам себя. Это снова чужое. Руки на себя накладывать, жизни себя лишать – последнее дело. Тем более если за твою жизнь чужой заплачено.

Тешь себя, хихикнуло в башке.

Оборотень потряс головой, молча провел рукой по мертвому лицу, закрывая глаза.

– Теперь нас трое осталось, – тихо произнесла старуха.

– А как же Бычич и Степа этот? – возразил Кот.

Старуха покачала головой.

– Нас трое. Ни Бычич, ни Степа тебе не помогут барьер держать.

Кот несогласно мотнул головой и молча вышел.

* * *

– Как он? – подскочил Милонег навстречу оборотню.

Кот лишь покачал головой.

– Все.

Три буквы были произнесены так, что подрубили бы и пятисотлетний баобаб. Милонег опустился на табуретку, уткнулся лицом в подставленные ладони. Голова была чугунной настолько, что упертые в столешницу локти до боли ощутили эту тяжесть.

Игорь был мертв. Тот самый Игорь, что тренировал его, учил обращаться с оружием. Игорь, который объяснял мальчишке Олегу какие-то правильные, но непонятные порой даже для Милонега вещи. Тот самый Игорь, что лечил душу его, разорванную от любви, учил говорить с ветром и пить пиво, пел песни и варил супчик из подберезовиков.

И теперь его не было. Зачем? Ради чего?

Все бессмысленно, заворочалось в больном, отравленном болью мозгу. Ты же видишь, что все бесполезно. Все вы это видите. Зачем противитесь? Надо только отступиться от ваших иллюзий, которыми живете. Посмотри на вещи реально. Пойми, что все, по сути, слеплены из одного дерьма. Только кому-то хочется казаться глиной господа бога, а кого-то вполне устраивает быть дерьмом. Не пытайся стать лучше. Ты выглядишь смешно. Ты вызываешь жалость. Ты смешон и жалок в своих потугах. Открой рот, скажи, что думаешь, и станешь выглядеть пафосным уродом, вещающим и строящим из себя гуру.

Попытаешься вразумить, тебя не поймут. Пытаешься быть естественным, но естественное для тебя не естественно для реального мира. Бросай жить иллюзиями.

Я не сдамся, отмахнулся от чужого присутствия Милонег.

Не надо сдаваться, ты просто повзрослеешь и поймешь, из чего сделан мир и к чему он идет. Вашим романтическим бредням в этом мире просто нет места. Пойми, прими. Взрослей.

– Изыди, – вслух произнес Милонег.

Кот вздрогнул, напрягся.

– Снова оно? – спросил, отвлекаясь от мыслей.

Вместо ответа Милонег истерично рассмеялся. Смех был знакомый, но ни Милонегу, ни Олегу он принадлежал. Так смеялся тот, кто приходил в мысли, подменяя их своими, играя в какую-то жестокую игру.

Кот сделал шаг и резко ударил соратника по лицу.

Милонег кувыркнулся вместе с табуреткой. Ноги зацепились за стол, сдвинув. Со звоном грохнулась на пол чашка, распавшись на куски. Оборотень смотрел сверху вниз. Милонег поднялся, потирая челюсть.

– Мог бы и полегче, – пожаловался он.

– Лучше бы спасибо сказал, – пожурил Кот.

– Спасибо, – буркнул Милонег, поднимая табуретку и садясь обратно к столу. – И чашку разбил. Деструктор, блин.

Кот не отреагировал. Молча поглядел на Бычича и Степу. На студента особенно выразительно. Если от богатыря знал, чего ждать, то студент был не так прост и совсем не знаком.

– Если увидите, что он или я, – оборотень покосился на дверь, – или старуха так смеемся, бейте по роже со всей дури, чтоб мозги на место встали.

– По роже, – Бычич улыбнулся и потер кулак, – это всегда пожалуйста. Только бабку без меня. Если я ей двину, так она не то что смеяться, дышать больше не будет.

Оборотень кивнул, мол, шутку понял. Подсел к Милонегу.

– Брось убиваться, – сказал тихо. – Если б ты не знал, чем жизнь кончается, можно было бы по нему плакать. А так… у него все впереди. Во тьму он не попадет.

– В свет тоже, – вздохнул Милонег. – Все дело в том, что я знаю, чем жизнь кончается. И куда он попадет, тоже знаю. И радоваться тут нечему.

Она проснулась среди ночи. Проснулась потому, что кто-то звал или плакал ребенок. Или это только приснилось. Сердце билось как сумасшедшее. В комнате было темно, лишь выделялся чуть светлее прямоугольник окна. Лада встала с постели, прошла в угол комнаты, где стояла детская кроватка. Наклонилась. Ребенок спал крепко, только чуть посапывал.

Привиделось, попыталась унять бешено колотящееся сердце Лада. Но успокоение не пришло. Не было покоя. Тихонько шлепая босыми ногами по линолеуму, она прошла на кухню. В дверях замерла, вздрогнула.

В дальнем углу шевелилась огромная живая нечеловеческая тень. Рука судорожно метнулась в сторону, пальцы ощупью нашли выключатель. Вспыхнуло. Лада сощурилась, глаза чуть не заболели от яркого света. Желтый, заливший кухню свет показался почему-то отвратительным. Она приоткрыла глаза. В углу никого не было. Да и теней не осталось.

Нервы ни к черту. Девушка вошла в кухню, плеснула в стакан воды из графина. В горле было сухо.

– Ку-ку, – шепнул кто-то в левое ухо.

Вода застряла в горле. Лада закашлялась, разбрызгивая недопитое во все стороны. Резко обернулось. Тень мелькнула где-то на краю зрения. Девушка дернулась в сторону, прижалась спиной к стене, оглядела кухню. Никого.

– Если хочешь увидеть, с кем говоришь, выключи свет, – посоветовал вкрадчивый шепот.

– Я не хочу с тобой говорить, – выдохнула Лада.

– Говорить все равно придется, – хихикнуло в ухо. – Выключи свет.

Лада покорно оторвалась от стены и вышла в коридор, щелкнула переключателем. Когда вошла снова, все та же тень устроилась возле окна на табуретке. Гадкая, пугающая.