Текст книги "Калинов мост"

– Что, полковник, толпу разгоняем, несогласных сажаем? А как же высокие философии?

– Лучше, чтобы они друг друга покалечили? – огрызнулся милиционер.

– Лучше заниматься своим делом, обходиться без самоуправства и четко выполнять приказы. Приказали толпу разгонять – разогнали. Приказали по толпе стрелять – постреляли. Ответственность на том, кто приказ отдал. И никакого самоуправства. Думаешь, тебе за это кто-то из них спасибо скажет? Им проще друг другу хлебальники начистить, хоть до больницы, чем в КПЗ сидеть. КПЗ ущемляет их права, а мордобой только кровь будоражит. И сверху тебя за это по головке не погладят.

Сергей Витальевич стиснул зубы, проговорил еле слышно:

– Товарищ генерал, разрешите обратиться не по уставу, – и, не дожидаясь разрешения, добавил: – Если не хотите получить по морде, то… заткнись, Голубев, пока звиздюлей не накидал.

– Это я тоже отмечу в отчете, – злорадно ухмыльнулся Голубев и поспешно отошел в сторону.

Полковник стиснул зубы и мысленно пообещал себе держать язык за зубами. Через оцепление метнулся омоновец, подбежал, тяжело дыша.

– Товарищ полковник, вас там спрашивает лейтенант какой-то. Просил передать, что Зюзя в больнице и у него есть информация. Бред какой-то, но он настырный, я подумал…

Сергей Витальевич уже не слушал. Поспешил к БТРам, потом сообразил, что не знает, где искать «какого-то лейтенанта», и притормозил.

– Где он?

– Идемте покажу, – подоспел омоновец.

Лейтенант был серьезен и суров. Стоял в сторонке, когда к нему подвели полковника, кажется, удивился.

– Ох ты ж, – выдал вместо приветствия. – А я думал, напаял нас студент. Здравия желаю, товарищ полковник.

– Где он? Что с ним? – без предисловий выпалил полковник.

– В больнице. И в очень нехорошей ситуации. А вы что же за него так переживаете, товарищ полковник? Он вам родственник, что ли? – В голосе лейтенанта появилось что-то металлическое.

– Более суток назад он зашел туда. – Сергей Витальевич махнул рукой в сторону облака, сокрывшего мост и окрестности. – Зашел и не вернулся, как и многие другие.

– А менее суток назад, – в тон полковнику отозвался лейтенант, – он, управляя транспортным средством, ехал в сторону Москвы по Новой Риге и стал виновником дорожно-транспортного происшествия. Но самое интересное, что транспортное средство, которым он управлял, ему не принадлежало, и доверенности на управление не было. Так что машину можно считать в угоне. А еще интереснее, что хозяин машины найден закопанным на собственном участке. На трупе тяжкие телесные.

Не мог, мелькнуло в голове. Не он. Не мог этот парень убить кого-то ради машины. И его ищет не случайно, что-то там случилось. И тут же словно осенило. Разумеется, случилось! Он вышел живым из аномальной зоны. Он в больнице, но он жив. Значит, можно понять наконец, что там внутри аномальной зоны.

– А показаний этот ваш Зюзя не дает, – закончил лейтенант. – Вас требует. Вот я и думаю…

– Неправильно думаешь, – прервал поток словоизлияний полковник. – Я приеду и…

Договорить он не успел. С диким ревом на дорогу, ведущую к оцеплению, вылетела старая раздолбанная машина отечественного производства. Идентифицировать модель полковник в сгустившихся сумерках не смог, но то, что такую рухлядь не производят много лет, сказать мог абсолютно четко.

С треском разваливающегося помойного бака, который кто-то поставил на четырехколесную тележку и зачем-то разогнал, авто пронеслось сквозь толпу и ОМОН. Машину было видно загодя, и стало ясно, что не остановится. Люди бросились врассыпную.

Развалюха, не снижая скорости, резко развернулась и рванула через оцепление, газоном обходя перекрывшие дорогу БТРы. Спецназовцы бросились наперерез, и в тот же миг с обратной стороны оцепления в аномальную зону ринулась толпа мужиков. Во главе толпы мягкими быстрыми скачками несся невысокий мужичок в камуфляже. Полковнику он показался смутно знакомым. Спецназ растерялся от такого натиска, что-то громко заорал генерал.

Машина, застрявшая было на газоне, со скрежетом ломанулась вперед, обдирая двери и крылья о БТР. Толпа мужиков с одной стороны и разбитая в хлам легковушка с другой уверенно двигались к аномальному облаку.

Лейтенант застыл, словно бы его на сорокаградусном морозе окатили ледяной водой. Полковник привычно ругнулся.

– Видишь, что здесь творится, лейтенант? Степу там сильно не обижайте. Я приеду. Может, не сегодня, так завтра. Приеду и разберемся. А сейчас извини.

– Все вышло очень складно, – бормотала старуха. – А теперь поддай газку, а то все наши начинания плохо кончатся.

– Да не могу я! – заорал молчавший до того Милонег. – Заглохла, сволочь!

В зеркало уже было видно, как сзади бегут к ним спецназовцы.

– Кнопочку на дверке нажми, – посоветовала Яга сидящему сзади Бычичу.

Богатырь послушно принялся тыкать во все кнопки, какие нашел на двери.

– Это их не остановит, – рявкнул Милонег. – Они наблатыкались все что угодно ломать. Их этому учат.

– Не ори, – непривычно мягко посоветовала старуха. – Заводись лучше.

– Я тебе что, ведун? Или колдун? Чтоб такие трупы реанимировать. Другой машины найти не могли?!

Он снова зло дернул ключ, и рыдван неожиданно застрекотал убитым двигателем. Милонег дал по газам. Машину затрясло, сбоку раздался дикий скрежет. Изувеченное авто, смяв всю правую сторону о борт БТРа, понеслось вперед.

Милонег выдохнул с неимоверным облегчением. По другую сторону дороги прорвался Кот с толпой своих подопечных, вытащенных из пельменной.

– Ну вот, – снова забормотала старуха. – А говорил, плохо водишь. Прекрасно водишь.

– Заткнись, старая, – беззлобно ругнулся Милонег. – И приготовьтесь вылезать через левую сторону. Правые двери вряд ли откроются.

Машина проехала еще метров восемьсот и заглохла. На этот раз Милонег не стал даже пытаться завестись. Туманная полусфера колыхалась уже совсем рядом, и он просто вылез из машины. Следом выскочил Бычич. Чуб ветром швыряло в лицо, и богатырь, словно конь, тряс головой.

Старуха замешкалась, пытаясь протиснуться через водительское сиденье. Со стороны оцепления бежала довольно споро толпа во главе с Котом.

– Чего встали, – сердито буркнула Яга. – Давайте вперед, пока эти не очухались.

Словно в подтверждение «эти» принялись разворачивать БТР. По бегущей толпе с треском забил пулемет. Что ж они делают? Люди, где ж ваши мозги, горько мелькнуло в голове, где честь и совесть? Разум где, ведь вы себя называете разумными. А вместо того чтобы просто чуть-чуть подумать, попытаться понять суть вещей и событий, предпочитаете рвать, решать все силой. Как же так?

Кот поравнялся с машиной, не останавливаясь, побежал дальше. Мужики, что, сбив пропитое дыхание, поспевали следом, не отстали. Бежали молча и уперто, словно вот-вот должны были понять давно потерянный смысл жизни. Даже когда последних из бегущих срезало очередью, не остановились.

Яга засеменила следом. Бычич и Милонег уже давно пронеслись вперед, и она была теперь одной из последних. На упавших от пулеметной очереди поглядела с болью, потом оглянулась, в глазах метнулась злость. Внутри поднялась такая сила, какой не чувствовала уже много веков.

Слово выстрелило резко и хлестко. Смысла сказанного никто в этом мире уже понять бы не смог. Разве остались где-то в лесах другие яги или ведуньи тех старых времен. Остались и не впали в беспамятство.

Воздух за спиной сгустился, оледенел, словно между теми, кто шел на мост, и теми, кто стрелял им в спину, возникло прочное невидимое стекло. Следующая очередь ударила уже в эту плотность, отрекошетила. Старуха удовлетворенно потерла руки и заспешила к мосту.

* * *

Полковник подбежал к БТРу слишком поздно. Первая очередь прошла по бегущим. Двое упали. Один откатился в сторону и затих, второй лежал не шевелясь. Вылезшие из салона разбитой машины мужчины и толпа, что прорвалась с левого края, бросились к аномальной зоне. Выкарабкавшаяся последней старуха задержалась, что-то крикнула. Вторая очередь ударила, заглушая ее выкрик, перекрывая все звуки. Однако на этот раз пули, кажется, прошли мимо.

Бегущие один за другим скрывались в тумане. Генерал соскользнул с брони на землю, выругался.

– Бардак.

– Ты что творишь, Голубев? – Сергей Витальевич едва сдерживался, чтобы не схватить генерала за грудки и не устроить банальную драку. Полковника трясло крупной дрожью.

– Исправляю твою некомпетентность, полкан. Охраняю и зачищаю закрытую территорию.

– И в чем же моя некомпетентность? – опешил полковник. – Кто орал, что он здесь за главного?

– Я отвечаю за то, что происходит в зоне оцепления. Я слежу за тем, чтобы в зоне оцепления не было ни одной живой души. У меня приказ никого не пропускать на территорию, – деревянно отчеканил Голубев. – А все, что происходит снаружи, меня не касается.

Сергей Витальевич до боли стиснул зубы, молча развернулся и подошел к своей машине. Водитель встрепенулся от звука открываемой двери. Кажется, спал.

– Там возле аномалии разбитая машина и два человека лежат, – бросил полковник. – Если живы, сажай в машину и дуй в ближайшую больницу. Срочно. Понял?

Водитель кивнул, потер глаза. Все-таки спал. Пальцы заученно повернули ключ зажигания. Полковник хлопнул дверцей. Прошел рядом с машиной до БТРов, крикнул властно:

– А ну-ка пропустите.

* * *

На мосту все смешалось. Застава отступала. Черные балахоны напирали с неимоверной мощью. Основную массу еще пытались удержать на мосту, но местами сеча перекинулась и в стороны на этот берег.

Ближе всех махал мечом седой мужик в простой рубахе. Глаза у него были грустными, а меч в руках держал неумело, словно дубину. Видно было, что с оружием знаком не так давно, чтобы владеть им мастерски. Но и не сказать, что первый раз за меч взялся. Машет хоть и неумело, грубо, но уверенно.

Кот поспешил на помощь, вдвоем быстро разобрались с оставшимися противниками. Завсегдатаи пельменной стояли кругом, смотрели за боем, но встревать пока не торопились. Оборотень отер подхваченный меч полой чьего-то балахона, посмотрел на мужиков.

– Ну чего, мужички, хватайте оружие – и вперед. Перебьем этих уродцев – будет свет. Не перебьем – конец всему будет.

Подоспевшие Бычич с Милонегом помогли вооружиться, подбадривая, повели вперед к мосту. Последней подошла Яга, на седого защитника моста глянула с радостным узнаванием.

– Егорушко!

– Старая, – удивился Егор Тимофеич. – Вот это да! А ты здесь какими судьбами?

– По безвалютному обмену, – отшутилась старуха. – Из России с любовью.

– Лучше б водки принесла, – покачал головой Егор. – Или этого твоего… бесподобного самогона.

– Другим разом, Егорушка. Живы будем – принесу.

Кот не слушал, умчался вперед. Егор посмотрел на пришедшую из другого мира подмогу.

– Ну да, с таким пополнением живы будем. И победа за нами.

Яга кивнула. Ну да. Третьи сутки на исходе. Еще ночь простоять и утро продержаться. Только это сказать легко, а сделать не так-то просто. Начертив окрест себя круг, старуха уселась на землю. Настраиваться на нужный лад не стала. Этот мир не тот, здесь дух другой, все ворожбой напитано. Прикрыв глаза, она заунывно затянула что-то странное, напоминающее не то песню, не то вой ветра. На последнее звуки, что издавала, походили даже больше. Настолько же нечеловеческие и мощные были они.

Оборотень рубился хладнокровно. Вперед особо не лез, памятуя гибель Игоря, но и назад ни шагу не сделал. Порой отлавливал соратников. И тех, что на мосту, некоторых из них знал когда-то, и тех, что привел с собой.

Мужичье из пельменной не подвело. Боролись мужики. Неумело, коряво. Увидь кто из мастеров, покривился бы только. Но столько искренности было в них, столько силы и правды, к которой шли так долго и от которой спасались водкой, подчиняясь законам своего мира. Сейчас никто не посмел бы потешаться или издеваться над этими пьянчугами, как нередко обзывали их в миру. Именно сейчас они были несоизмеримо выше тех, кто ставил их ниже себя значительную часть их жизни.

Бычича отнесло в сторону, но богатырь особенно не переживал. Наоборот, врубился в черные нападавшие тени. Впереди засветилась посеревшей от пота рубахой могучая спина. Улыбнувшись, богатырь признал командира заставы. Илья снова сменил оружие. Вернее, теперь он был безоружен, если не считать огромного тяжеленного бревна, что сжимал в руках. От каждого взмаха бревном вокруг Муромца образовывалось свободное пространство. Впрочем, ненадолго, тут же смыкались черные балахоны, норовя достать Илью, покуда бревно не полетело в обратную сторону.

Однако Муромец, несмотря на кажущуюся неповоротливость, в бою был спор. Это там, в новом мире, остались лишь легенда да мощи. Там он святой, так Яга сказала. А здесь он живой. Живет по своей правде да по покону, что предками завещан. О своей святости знать не знает. Да и не нужна она ему. Это для других важно, не для себя. Для себя только гармония важна. Знать бы, что ты нужное дело делаешь, что без тебя его никто не сделает. Да душой бы не кривить.

От этой мысли Бычич вдруг пришел к тому, что он снова чувствует себя в своей тарелке. Снова борется, идет не за князя, не за какие-то сомнительные выгоды, а за правду.

– Илья! – крикнул богатырь радостно. – Я вернулся!

В отличие от чубатого воина Милонег как шел, так и врубился в толпу черных балахонов, замахал мечом, подхваченным по дороге. Мысли прыгали, как белки, разбегались, словно от лесного пожара. Вскоре в голове осталась только одна. Добраться бы до того смехача, что лез в голову со своими подлыми и пакостными мыслями. Дотянуться бы до него. Но балахоны падали под напором его меча, а того, кто хотел бы теперь над ним посмеяться, не было.

Он бил и уходил от ударов. Парировал и отрубал. И рука не дрожала, и ярость была. Сколько продолжался бой, не знал. Потерял счет времени. Видел лишь, как падают черные балахоны, как гибнут порой защитники моста. Слышал, как завывает где-то сзади, перекрывая шум схватки, Яга.

Знал только одно сейчас, что мост не отдали, не пропустили. Вперед не прошли, но и назад не отступили.

Милонег вскинул меч, отражая удар. Звякнуло металлом о металл, оставляя в лезвии глубокие зарубы. Он надавил, отбрасывая чужой клинок, и краем глаза увидел, как пропускает удар другого. Как летит на него отточенное железо.

Вот и Кот так же, наверное, мелькнуло в голове. Только рядом с оборотнем Игорь оказался. А теперь нет Игоря.

Как ни старалась, Лада так и не смогла уснуть. Тьма, что сгустилась вокруг, жила, казалось, своей жизнью, тянула к ней лапы, насмехалась. И никто не мог помочь ей. Не было Милонега рядом. И никого больше не было.

Только сын их тихо спал в своей кроватке. И каждый раз ей казалось, что с ним случится что-то дурное. Будто тьма, что сгущалась вокруг, тянулась и к нему. И она вскакивала и кидалась к детской кроватке. Но малыш спал. Нервы сдавали.

Устав подскакивать, она взяла ребенка на руки и тихо перенесла к себе на постель. Малыш закряхтел недовольно, но тут же успокоился. Так и проспал всю ночь на родительской кровати. Но даже после этого она так и не сомкнула глаз. Не было сна. Была тревога и темнота кругом.

Когда в окне забрезжил рассвет, Лада встала с кровати, отнесла спящего ребенка обратно в детскую кроватку и пошла на кухню варить кофе.

Голос нагнал ее на полпути. На сей раз он звучал не снаружи, а внутри. Словно бы с ней все уже было решено, будто тьма незаметно поселилась внутри и, кроме тьмы, там ничего не осталось.

– Иди ко мне, – позвал голос.

– Нет, – резко ответила Лада.

– Ты не смеешь противиться, – рассмеялся голос столь полновластно, что желание сопротивляться и вправду куда-то пропало.

Лада застыла, оперлась на стенку коридора. В глазах начало темнеть.

– Нет, – прошептала едва слышно.

– Ты должна, – напомнил голос. – Залог помнишь? Долг платежом красен. Твоего ненаглядного здесь больше нет. Иди.

В глазах стало совсем темно. Где свет? Где выключатель? Рука безвольно провела по стене, но проклятой кнопки не было, как испарилась. И рассвет за окном… Рассвет же был.

– Нет больше рассветов и закатов, – как приговор произнес в разламывающейся болью голове голос. – Для тебя их больше не будет. Иди. Ты должна. Ты не можешь противиться. Ты не смеешь противиться.

Свет померк. Ноги стали чужими. Помимо воли она сделала шаг, другой. Пошла на голос.

– Возьми сына, – приказала тьма.

Стало немного светлее. Лада поняла, что стоит в комнате возле детской кроватки.

– Нет, – твердо сказала она. – Его не смеешь. Он не твой и никогда твоим не будет.

– Гордая, – рассмеялся голос. – Тем приятнее смотреть, как ломается твоя гордость.

Чернота опять залила все вокруг, словно перед глазами разлилась чернильница. Тело стало безвольным, мысли тусклыми, как будто не ее то были мысли, а она просто перехватила чьи-то чужие.

– Рано или поздно и он будет моим, – радостно сообщил голос. – В нем часть тебя. А ты моя. Иди.

Ноги задвигались сами собой, тело отмирало, как после укола новокаина. Последнее, что почувствовала, был ветер, холодящий мокрое лицо.

Она была на улице.

Она плакала.

Поперек разящего лезвия сбоку вылетело другое, отбросило, спасая от удара. Милонег вскинул меч, продолжая схватку. Краем глаза ухватил бьющегося рядом мужчину и чуть не закричал. В паре шагов от него рубил мечом Игорь. И рук у него снова было две. Только куртка кожаная сменилась на славянскую рубаху. А вместо банданы непокрытую голову опоясывал кожаный ремешок.

Радость от встречи с другом сменилась грустью. Не здесь бы увидать бородача, а в каком другом месте, поприятнее. Не для себя поприятнее, для Игоря. Что его здесь ждет, вечный бой. Покой только снится.

– Спасибо, – прохрипел Милонег.

– Не на чем, – отозвался бородатый бодро. – Мы здесь все не за спасибо, сам знаешь.

Милонег кивнул. Схватка становилась все яростнее, противник все сильнее. А может, просто сил уже не оставалось. Но пока они еще были, нужно было стоять. Как стояли Бычич и Илья, как держался оборотень и Егор Тимофеич, как жила и выживала старуха, как гибли, но держались до последнего алкаши из пельменной. Ни один не отступил, так неужто он отступит?

Он, живший и умерший. Неравнодушный, как называет Яга тех, кто попал на мост, и воскресший. И проживший еще одну, пусть и короткую, жизнь в другом времени. Лицо напряглось. Плечи расправились. Неизвестно откуда пришли новые силы, и было их столько, что мог растерзать один всю темную сторону.

– Ни-за-что! – прорычал он и ринулся в сечу.

Через мгновение его закружило, и он потерял из виду тех, кто был рядом, борясь со своей личной безграничной, но не бессмертной тьмой.

Она шла по утреннему пустому городу. Странная. В халате поверх ночной рубашки и тапочках на босу ногу. Шаги были легки, как будто не было ее больше в этом мире, а только дух плыл над асфальтом.

И глаза ее – черные, непроницаемые – смотрели не то внутрь себя, не то вовсе в какие-то не известные никому из живущих дали. И было в этой дали что-то такое, от чего чернота в глазах, казалось, блестела болью и страхом, кинутыми в омут безразличия.

Тьма знала, как вести. Ее никто не видел, никто не остановил, никто не окликнул. А если б и окликнул, не повернула бы и головы. Тьма решала, куда идти и в какую сторону поворачиваться. А ей оставалось лишь шагать беззвучно. Шаг, еще шаг… Куда и к чему? Теперь уже все равно. Кончился Милонег. Все кончилось. Только долги остались перед самым жестоким в мире кредитором.

Барьер держала из последних сил. Все внимание уходило на заклинание. Если б сама не вышла на мост, кто знает, может быть, давно уже рухнула застава. За волшбой не замечала многого из того, что происходило вокруг. Так не заметила и шагавшей по берегу девушки в розовом махровом халатике и пушистых тапочках, что здесь смотрелись смешно и дико.

Старуха увидела ее слишком поздно. Люда, что была когда-то Ладой, брела словно завороженная. Как попала к мосту, было загадкой. Но шла не в ту сторону, шла во тьму. Будто позвали ее оттуда, потребовали незамедлительно отдать долги. И ничего не осталось в этой девочке, кроме тьмы, которой оставила душу свою в залог.

Что делать? Оборвать заклинание она не могла, оставалось только смотреть, не имея возможности пошевелить даже пальцем. Как в жутчайшем ночном кошмаре, когда происходит что-то страшное, непоправимое, беспощадное, а ты ничего не можешь сделать и просто застываешь, не в силах пошевелиться. Только б Милонег ее не увидел. Натворит глупостей – и все рухнет.

Но Милонег увидел. Видимо, на него и рассчитано было. Он стоял против троих, устало отмахивался мечом. А она шла мимо него, созданная из тьмы во тьму. Та и не та, что любил. Она шла шаг за шагом совсем рядом, но на ту сторону. Сама. А он ничего не мог сделать. Бессилие, которое ощутил, было сродни тому, что испытала старуха.

Внутри родились боль, ярость и крик. Он завизжал, как побитая железным ломом собака, вскинул меч и из последних сил, которых, казалось, уже не осталось ни капли, ринулся вперед. Он рубил налево и направо, расшвыривая пришедших из мира мертвых, возвращая их туда, где им место. Рубил и выл, просто пытаясь догнать ее. А она уходила на ту сторону, не видя ничего вокруг. И не мог он догнать ее, как ни старался. Оттого рубил еще сильнее и ревел, как израненный зверь. Понимал, что не сможет снова потерять ее, и видел, как теряет, и ничего не мог сделать.

Старуха окрикнула его по имени, но Милонег уже не слышал. Ни прежнего имени своего, ни нового, которым назвали двадцать лет назад. Не было у него сейчас имени и ничего не было, кроме боли от невозможности удержать единственную женщину, которую любил во все времена и во всех мирах и которую снова терял.

Яга, глядя в удаляющуюся спину, яростно сплюнула. Близко метнулись тени, кто-то повалился замертво. Рядом плюхнулся Егор. Грудь Тимофеича была рассечена, но кровь уже не текла, засохнув вместе с промокшей, пропитавшейся красным рубахой. Слиплась темной коркой. Лицо было уставшим. Таким не видели Егорушку, кажется, ни в зоопарке, ни даже в гробу. Вот поистине в гроб краше кладут.

– Что, старая, повоюем? – прохрипел он, пытаясь подняться.

– Погоди воевать, – закричала вдруг старуха. – Пой!

Егор посмотрел так, словно Яга тронулась. Та молча подняла трясущуюся от напряжения руку, указала в гущу боя, где безмолвно шла Лада, а следом за ней, рубя все и вся, ломился обезумивший Милонег.

– Видишь их?

Егор кивнул.

– Пой для них! Пой, ты можешь. Ты знаешь как. Останови их, не дай пропасть!

Егор поглядел на Милонегову спину и хрипло затянул давно забытую песню.

 
Над рекой калина спелая,
Налитая соком.
Обожгла ты руки белые
В молодой осоке.
В молодой осоке прячутся
И дожди, и солнце.
Ой, кому-то нынче плачется,
А кому смеётся…
 

Милонег рубил. Он не слышал слов. Хотел окрикнуть ее. Лада! Да голоса хватило только на хриплый вой. Кончились слова. Была только любовь, боль и ярость. Ярость, боль и любовь. А она уходила, добавляя боли.

 
Ой, кому-то нынче плачется,
А кому смеётся.
А калина поразвесила
Золотые гроздья,
У кого-то в доме весело,
За столами гости.
Гости пьют за парня русого,
За его невесту.
Отчего играют грустную
Гармонисты песню?
 

– Пой, – давя подступившие слезы заорала старуха. – Пой, черт тебя! Пой!!!

Егор добавил силы в голос. Песня понеслась над мостом, над боем, становясь частью его.

 
Отчего играют грустную
Гармонисты песню.
Улыбнись, слезинка скатится
Со щеки на платье.
Пусть у них все в жизни ладится,
Будет в жизни счастье.
 

Сперва исчезла Лада. Шаг, и ее не стало. Следом последний шаг сделал Милонег. Оставил за собой еще пару поверженных врагов и исчез, словно растворился во мраке.

– Все, – безнадежно махнула рукой старуха. – Потеряли мы их, Егорушко. Знать, судьба у меня такая – детей терять. Пой, Егор Тимофеич, пой, как в последний раз.

А песня все летела над мостом, уносясь в неведомо какие времена и пространства.

 
В молодой осоке прячутся
И дожди, и солнце.
Ой, кому-то нынче плачется,
А кому смеётся.
Ой, кому-то нынче плачется,
А кому смеётся…
 

Он не заметил той минуты, когда свет померк. Лязг мечей, свист стрел и хриплые крики остались далеко позади, словно за пеленой тьмы. Вокруг не было ничего и никого. Только темный край пропасти, за которым сгустилась тьма. И Лада на этом черном краю – маленькой ничтожной фигуркой балансирующего канатоходца.

Она повернулась к нему. На мгновение Милонегу показались слезы в ее глазах. Но уже в следующий миг ничего не осталось, и от этого в груди рвануло с такой силой, что сам дернулся вперед, за ней.

Врага увидел не сразу. Рука автоматически вскинула меч, парировала удар. Только потом обратил внимание на то, что дорогу перекрыл человек в плаще. Под капюшоном, казалось, сгустился беспросветный космос. Лишь горели углями глаза и мерещилась злая улыбка.

Лада покачнулась на краю пропасти. Милонег вскрикнул, бросился за ней, пытаясь смести с дороги человека в плаще, но тот заступал путь, бил не насмерть, а словно мешая двигаться. И во тьме под плащом мерещилась злая улыбка.

– Посмотри на себя! – зазвучал в голове зло смеющийся голос, тот самый. И Милонег вздрогнул от неожиданности и ярости. – Посмотри на себя! Ты, противившийся! – продолжил голос. – Ты, возжелавший стать светом. Ты забыл о свете. Поддался чарам простой девки, и свет твой померк.

Милонег рубанул со всей мочи по капюшону, но удар прошел мимо.

– Ты забыл о свете, забыл о мосте, о том, что защищал, забыл о своих друзьях. Ты помнил только о себе и своем жалком чувстве к женщине, внутри которой давно уже сумерки.

– Нет, – рявкнул Милонег и снова заработал мечом.

Лада на краю пропасти снова пошатнулась. Казалось, теперь не удержится. Милонег рванул вперед с удесятерившимися силами, но враг оказался сильнее. Голос расхохотался.

– Вот видишь? Теперь ты просто часть тьмы. Тьма поглотила тебя! Тебя нет!

Милонег бил, рубил что есть мочи. В голове возникали обрывки того, что когда-то говорил Кот. Тогда его еще звали Олегом, а Кота – дядей Костей. «Тогда готовься умереть» – донеслось из глубин памяти.

Он не понял, как сам оказался на краю. Лада была теперь на расстоянии протянутой руки. Но оказалось слишком поздно. Женская фигурка подломилась и полетела вниз. Нет, хотелось закричать ему, но голоса не осталось, будто связки выдернули с корнем. В ушах захохотало.

– Ты проиграл. Ты – тьма.

– Нет, – хрипло, на грани сознания, произнес он, прежде чем сделать последний шаг, вспыхнуть и унестись во мрак. – Неправда. Это ты тьма. И ты проиграл. Просто потому что теперь и во тьме будет маленький кусочек света.

Он не знал, к чему шагнул, куда падает и зачем. Не знал, что будет дальше и будет ли это дальше вообще. Он просто знал, что где-то там, может быть, на дне той пропасти, может, еще глубже, за бесконечной тьмой непроглядных бесконечностей, она. И рано или поздно он найдет ее. И они будут вместе. Потому что не могут две родные души потерять друг друга. Никогда.

От этой мысли на мгновение стало легче, боль поутихла, и он улыбнулся кромешному мраку.

Яга не смогла бы сказать, как пришло это знание. Просто знала, что победили. Перелом произошел вдруг. Буквально через несколько минут после исчезновения Милонега. Что ж ты такое сделал, парень, печально подумала она. Что ты такого сделал, на что у нас сил не хватило?

Еще минуту назад она была уверена, что тьма сломила Милонега, что, проиграв битву с самим собой, он сдался, уступил тьме. Но по всему выходило так, что наоборот – победил.

Мощь, что перла с той стороны, ослабила давление, и сдерживать ее стало легче. Старуха принялась спешно бормотать и чертить руны, чувствуя, как загоняет то, что рвалось наружу, обратно. Глубоко и надолго.

Небо просветлело, пейзаж становился хоть и истерзанным, но обычным московским.

Облако потихоньку начало оседать. Мост таял, снова становясь тем, реальным, который взорвали, превратив в груду мусора. Люди, что пытались сдерживать напор там, на мосту, радостно ринулись в атаку. Балбесы. Живым бы отступить да здесь остаться. А теперь…

Будут на мосту новые защитники. Равновесие – оно на неравнодушных держится. Пока они есть, миру ничего не угрожает. А как совсем переведутся, так и черт с ним, с миром. Туда ему и дорога, коль всем на все наплевать. Только вот мало их осталось, неравнодушных-то. Оттого и жалко их безмерно, хоть о жалости и не просят. Эх, куда мир катится?

А потом все исчезло. Лишь две фигурки сорвались с моста вниз, плюхнулись в воду.

Убились, мелькнула мысль, но тут же исчезла. На поверхности реки Москвы появилась сперва одна, а за ней и вторая голова. Люди потихоньку погребли к берегу. Старуха сощурилась, пригляделась и почему-то с теплотой поняла, что один из двоих – оборотень.

– Живуч, зверь, – хмыкнула она и потрусила к берегу.

Вода была настолько холодная, что кровь стыла. Кот греб короткими рывками, отфыркивался. Бычича, что пытался плыть сам, тянул за ворот.

– Ты кольчугу скинул? – сипло бросил оборотень.

– Скинул.

– А хрена ж ты тогда такой тяжелый?

Бычич не ответил. Берег был уже рядом. Кот протянул руку, схватился за ступеньку пристани. Сверху подбежали, потащили. Вокруг замельтешило омоновской формой, знаками различия. Посыпались какие-то вопросы. Отвечать сил уже не было, и он просто дал себя оттащить, проследив только, как на берег вытаскивают Бычича. Богатыря шатало. Его волокли трое, подхватив под руки. Когда протащили мимо него, тот лишь подмигнул устало.

Яга смотрела на работу ОМОНа со стороны. Не успела. Теперь их уже не вытащить. Либо сами сумеют выкарабкаться, либо пиши пропало. В таком виде, да без документов… Яга вздохнула и побрела прочь.

Гридни на берегу реки усадили его в машину. Ехали долго. Он спросил про Кота, но никто не ответил. Видать, оборотня другой машиной повезли. Высадили где-то за забором, возле приземистого двухэтажного здания красного кирпича. Потом долго вели по коридорам, заволокли в какую-то комнатенку и усадили.

Гридень, что навис над Бычичем, был здоров, но не сказать, что сильно крепок. Чувствовалась в нем какая-то рыхлость. По замашкам, знать, из старших.

«Гридень» был, конечно, не из самых старших, но до полковника милиции дослужился и имел все шансы уйти на повышение.

– Вы кто? – спросил он.

– Русский я. Руси служу, – отозвался богатырь.

– Спецназ, что ли? А что за наряд на тебе?

– Рубаха праздничная. – Бычич попытался сесть удобнее, но сзади придержали за плечи. – В последний бой – как на праздник.

– Ты мне ваньку не валяй, – начал сердится гридень. – Ты что на мосту делал?

Богатырь собрал силы и, дернув плечом, встал. Сзади шмякнулось, словно чье-то тело отлетело к стене. На шее кто-то повис, но он этого не заметил, вскинул голову.

– Сказано же, Руси служу.