Текст книги "Калинов мост"

Олег от подобного сравнения подавился, закашлялся. Брызнула пена. Игорь поглядел с сомнением, ушел на кухню. Через минуту вернулся с салфеточкой, протянул Олегу.

– Ты, я смотрю, совсем пить не умеешь. Ничего, это поправимо. Утерся? Бери пузырь.

Люда вышла из подъезда и зябко поежилась. Ощущение было такое, словно в спину кто-то смотрит. Она обернулась, огляделась по сторонам – никого. Просто прохладно вечером, вот и знобит. До Витькиного дома было идти три двора, но в этих трех дворах была возможность наткнуться на кучу народу, с которым встречаться вовсе не хотелось.

Девушка запахнула курточку и пошла вокруг дома. Там пустырь, на котором нет никого, кроме старых брошенных догнивать свой век машин и собачников. С другой стороны, в такое время и собачников особо нет. Она довольно бодро топала вдоль кустов, за которыми светились окна, когда навстречу вышел мужичок в камуфляже. Крепкий, сухощавый. Лет сорока.

Проходя мимо, мужичок улыбнулся и, неожиданно пристроившись рядом, сменил направление.

– Девушка, вы куда-то торопитесь?

Начинается, мелькнуло в голове.

– Тороплюсь, – коротко ответила она.

– А может быть, познакомимся?

– Я на улице не знакомлюсь, – отрезала она и ускорила шаг.

Но мужичок оказался не прост, он не только не отстал, но и как-то мягко и неожиданно оказался прямо перед ней.

– Что ж ты, Люда, – сказал он совсем другим голосом. – Имя людям милое, а сама не мила?

Люда вздрогнула. Странный мужик пугал, и бежать было некуда и не к кому. Собачники как вымерли, а дом обогнуть на шпильках не получится. Да и мужик прыток. Даже если он на шпильках будет, а она босиком, еще не факт, что убежит.

– Отстаньте от меня. – В душу залезло отчаяние. – Я закричу. Я на помощь звать буду.

– А вот этого не надо, – предупредил мужичок. – Пойдем со мной, Людмила, пойдем по-хорошему.

Голос прозвучал зловеще, или это она сама себе допридумала. Люда огляделась в поисках хоть кого-то. За кустами одиноко светилось окошко первого этажа. Она набрала в легкие побольше воздуха и закричала:

– На пооо…

Движение было резким и смазанным настолько, что она его не заметила. Только почувствовала, как что-то ухватило за шею, словно тиски сжали. А потом все поплыло, и Люда потеряла сознание.

– Говорил же, пошли миром, – пробормотал Кот.

Девку он не душил, жилу пережал только. Если знать, где нажать, то человека сознания лишить легко, а уж бабу и вовсе. Здесь главное не переборщить, а то заснет и не проснется. Кот взвалил обмякшее девичье тело на плечо и поспешил домой.

Повезло, дорогой никого не встретил. Только возле подъезда стоял с сигаретой сосед с седьмого этажа. На Кота с девкой посмотрел опасливо.

– Добрый вечер, – мягко поздоровался оборотень. – Перебрала подруга.

Мужик осклабился, поняв, что обошлось без криминала и можно спокойно курить дальше. Кивнул:

– Бывает.

Музыка за окном стала не просто навязчивой. Игорю уже пришлось повысить голос, чтобы быть услышанным.

– Да что они там, – подскочил Олег. – Пойду спущусь.

– Погоди, – притормозил Игорь. – Вот ты спустишься и начнешь на него орать…

– Нет, я спущусь и вежливо попрошу убрать громкость.

– А он пошлет тебя куда подальше. И ты дашь ему в торец. И либо драка на месте получится, либо он злой и побитый будет потом шляться по району и искать кого послабее, чтобы злость выместить. Хорошо это?

Олег задумался. Игорь подошел к окну, отдернул шторку. Створка отворилась со скрипом. С одиннадцатого этажа двора видно не было. Только зеленые кроны, за которыми угадывалось какое-то движение.

– Бутылку дай, – попросил Игорь.

Олег протянул пиво.

– Зверь, – оценил бородатый. – Ты не полную, ты пустую дай.

Прикинув расстояние, он коротко замахнулся и резко метнул пустую тару. Бутылка пронеслась над дорогой, припаркованными машинами, долетела до середины двора и, слегка подзастряв в сплетенной кроне дворовых деревьев, шваркнулась на землю метрах в пятнадцати от шевеления.

– С ума сошел? – взвился Олег. – Убьешь кого, не дай бог.

– Не убью. Я в сторону кинул.

– А если милицию вызовут? – не сдавался парень.

– Пусть вызывают. Для милиции мы в окна ничего не швыряли, но тому, кто это сделал, руку впору пожать, потому что местные жители не рыба, а Миша Круг не динамит, чтобы так глушить.

Игорь снова высунулся в окошко.

– Ну что, не оценили ребятки прозрачность намека. Дай-ка еще одну бутылочку.

Вторая бутылка повторила путь первой с небольшой погрешностью и упала уже совсем рядом с любителями русского шансона. На этот раз результат не заставил себя ждать. Музыка стихла. Не просто стала играть потише, а умолкла вовсе. Движение за зеленью наоборот, нарастило, темп. Через несколько секунд на дорожке, ведущей со двора к подъездам, появился парень лет двадцати с небольшим. Довольно крепкий, оценил Игорь, но доза, которую в себя влил, явно покрепче будет.

– Эй! – Парень задрал голову высоко вверх и посмотрел на окна. – Какой урод бутылку кинул?

Он обвел взглядом фасад и продолжил тираду. Причем на этот раз текст был не слишком цензурным. Человек воспитанный покраснел бы даже от союзов и междометий, которые перебивали поток отборного мата.

Олег дернулся к окну. Игорь выставил руку, останавливая.

– Дай-ка я с ним поговорю, – попытался прорваться к подоконнику Олег.

– Не надо. – Бородатый отстранил его и прикрыл окошко. – Пусть покричит. Это из него злоба выходит. Сейчас оторвется и станет мягким и пушистым. А начнешь с ним препираться – опять дракой кончится.

Игорь сел обратно на диванчик, взял со столика бутылку пива и, свернув пробку, сделал пару жадных глотков.

– Ты пойми. Тот, кто орет и в морду бьет, – это конкретная сила. Действие, на которое требуется противодействие. А бутылку из окна мог кто угодно кинуть: старик семидесятилетний, ребенок, женщина беременная. Да хоть господь бог. И с кем ему воевать? Вот сейчас он ждет, что появится враг. А враг не появится. И ему придется либо забыть, либо задуматься.

– Такие думать не умеют, – огрызнулся Олег. – И ничего им не объяснишь.

– Ой ли. Ты послушай, музыки-то больше не слышно.

Игорь снова присосался к горлышку и долго со смаком заглатывал холодное пиво. Наконец оторвался, оставив в бутылке меньше половины, и довольно крякнул.

– Пить молодежь не умеет. Хочет, а не может. Слаба физически. И заняться ей нечем. Потому как слаба морально. Вот и получается то, что получается. Это не плохо и не хорошо. Это данность. В этом даже есть некая система, равновесие. Есть мирные жители, которые терпят все это безобразие, есть уроды, которые это безобразие устраивают. И есть отморозки, которые кидают в уродов бутылкой. Главное – не переступать грань и не превращаться из отморозков в ублюдков. Кстати, потом на улицу пойдем, бутылки надо будет подобрать, в урну выкинуть.

Сознание возвращалось постепенно. Сначала Люда почувствовала, что может что-то чувствовать. Потом поняла, что сидит. Позже стало ясно, что сидит на стуле со связанными за спиной руками.

– Проснулась, – сообщил поскрипывающий женский голос. – Слышь, зверь, очухалась краса твоя.

Где-то рядом послышались легкие шаги.

– Да ладно, – фыркнул мужской голос. – Где она прочухалась? В отключке.

– Ты со мной еще препираться будешь? – проворчала старуха.

Мужской голос показался смутно знакомым. Где она его слышала? Смутность развеялась, и в голове возникло воспоминание. Люда вздрогнула.

– Смотри-ка, и вправду очнулась. Придуривается.

Люда молча открыла глаза. Напротив нее на табуреточке сидела ветхая бабка. Сколько ей лет, Люда не смогла бы сказать точно. Но явно много. Рядом с ней стоял мужичок в камуфляже.

– Отпустите меня, – попросила Люда. – Зачем я вам?

– Для дела, – пояснила старуха.

Мужичок ухватил крепкими пальцами за подбородок и повернул ее лицом к себе. От его взгляда стало страшно. Люда почувствовала себя маленькой девочкой в темном лесу, полном зверья. Огромного и зубастого.

– Как ты здесь оказалась? – спросил мужик.

– Вы ж меня сюда и приволокли, разве нет? – Люда почувствовала, что еще мгновение – и разревется.

Деваться было некуда. Если мужика она еще могла попробовать охмурить чисто по-женски и попытаться выкрутиться, то присутствие старухи неопределенного возраста убивало такую возможность на корню. Бабке, напротив, можно было бы надавить на материнские чувства, но здесь мешал мужик. Круг замыкался.

– Дурочку не валяй, – покачал головой мужик. – Я не про квартиру, а про этот мир. Кто тебя сюда вытащил.

Люда не выдержала и все-таки заплакала.

– Я не понимаю, о чем вы.

Мужик разжал пальцы. Подбородок саднило.

– Нет, – повернулся он к старухе. – Ничего она не помнит.

– Без тебя вижу, – проворчала старуха. – Оттащи ее с ковра.

Мужичок взялся за две ножки стул, поднял вместе с ней. Люда взвизгнула.

– Не ори, дура, – фыркнул мужик в лицо.

Стул опустился на другом конце комнаты. Теперь вся она была как на ладони. Люда со страхом и непониманием смотрела, как старуха сматывает в рулон ковер, что лежал на полу. Под ковром прямо по центру был начертан круг. Края его были не сплошными, а состояли из какой-то древней вязи. Зацикленный на фашистах и третьем рейхе Колян показывал ей как-то книжку, в которой были похожие значки.

Мужик присвистнул.

– Ого, старая, а ты, я смотрю, во всеоружии. Когда намалевать успела?

– Давно готовилась, – сообщила та. – Я вообще предусмотрительная, если не заметил. Раздень ее лучше.

– Вот еще, – снова фыркнул мужик. Фыркал он часто и как-то по-кошачьи. – Чтоб мне потом с Милонегом разбираться, когда он в память вернется? Сама и раздевай.

Старуха уже сидела на коленях на полу перед кругом у двери комнаты.

– Не сбивай настрой, – посоветовала она. – Делай, что сказано.

Мужик с сомнением подошел к девушке, рванул ворот блузки. Люда извернулась и тяпнула его за палец.

– Я не дамся, – завизжала из последних сил. – Я кричать стану.

Воплотить угрозу в жизнь она не успела. Последнее, что почувствовала, прежде чем потерять сознание, были сжатые на шее тиски.

Игорь оказался невероятным знатоком пива. В кухню он бегал раз шесть. Каждый раз приносил что-то новое в количестве трех бутылок. Одну вливал в Олега, две выпивал сам. При этом оставался, как казалось, ни в одном глазу.

Говорить с ним было приятно, причем не только о пиве, про которое бородатый с каждой новой бутылкой рассказывал новую историю, но и вообще за жизнь. После третьего захода Игоря на кухню они перешли на «ты». После четвертого открыли окно, благо музыку во дворе больше не врубали. После шестого Олег решил подышать свежим воздухом.

– Слушай, красивый вид у тебя из окна, – отметил он, зависнув с пивом на подоконнике. – Жаль только на одну сторону. И дом этот мешает.

– С крыши лучше видно, – пожал плечами Игорь. – Пошли.

– Куда? – не понял Олег.

Игорь уже поднялся, вышел в коридор и натягивал ботинки.

– Как куда, на крышу. Вид покажу.

– Там небось решетки, заперто все.

Бородатый затянул шнуровку на ботинке, поднялся и поглядел Олегу в глаза.

– Слушай, герой, не гунди. Если что – там перила, прутья подогнем и пролезем.

Но подогнуть прутья не получилось. Та же заботливая рука, что поставила на пути металлическую решетку, заботливо напаяла на перила вертикальные металлические прутья.

– Я ж говорил, – меланхолично хмыкнул Олег. – Они с террористами борются. Уж сколько лет, как все крыши позапирали.

Игорь сурово посмотрел на Олега.

– Ты серьезно думаешь, что террористов это остановит?

– Нет.

– Тогда от кого эти решетки?

Бородатый глядел испытующе, будто молча требовал ответа. Олег не выдержал и пожал плечами.

– Подержи, – протянул Игорь бутылку с пивом и, не дожидаясь реакции, побежал вниз.

В квартиру влетел молниеносно, вытащил из-под шкафа ящик с инструментами. Выдернул плоскую отвертку, пассатижи и молоток. Щелкнул выключателем и выскочил обратно на лестницу. Внутри появился азарт, какой возникал всегда, когда чувствовал, что поступает правильно, хоть и против общественных устоев. Дверь запирать не стал, прикрыл только. Кто знает, сколько еще туда-обратно бегать. А замки, один черт, от честных людей.

Олег стоял с двумя бутылками пива возле решетки. На инструмент посмотрел с сомнением.

– И что ты с этим сделаешь?

Игорь перехватил опоясавший решетку металлический хомут, на котором болтался амбарный замок. Замок прихватывал хомут к перилам. Решетку держал не он, а металлическая стяжка на хомуте. Игорь поддел стяжку отверткой. Та поддавалась слабо.

– Не проще было ножовку взять? – подал рационализаторское предложение Олег.

– Зачем портить чужую работу? – Игорь посмотрел с искренним удивлением. – Опять кто-то рассердится, придумает новую решетку, а то вовсе глухую дверь поставит. Сейчас просто хомутик отожмем и войдем, а потом назад привесим, раз им так нужен этот замок.

Он с натугой поддел отверткой стяжку. Металл поддался-таки грубой силе. Через несколько минут хомут вместе с замком безвольно повис на перилах. Игорь распихал инструмент по карманам и потянулся за пивом.

– Никто не имеет отобрать у человека право на крышу, – выдал он назидательно-непонятное. – Понимаешь о чем я?

Олег помотал головой.

– Пей, – потребовал Игорь.

Цербером стоял над парнем, пока тот глотал из горлышка. Когда жидкости в бутылке стало заметно меньше, бородатый царским жестом распахнул решетку.

– Лезь.

На крыше было свежо. Ближайший дом теперь казался ниже и светился в ночи окнами чужих жизней, что еще не успели отойти ко сну. С одной стороны дома пейзаж был более темным и урбанистическим, с другой открывалась светящаяся миллионами огней панорама.

Бежали черные в гирляндах фонарей дороги. Светились величественные высотные здания. Ниже подсвечивался спящий город. Пейзаж завораживал. Даже самый большой ненавистник городской жизни вообще и мегаполиса в частности не смог бы не признать, что в этом есть своя неповторимая красота.

– Вон сталинская высотка светится. Это университет. Вон там палку видишь?

Олег проследил за указанным направлением. Кивнул.

– Это стелла на Поклонной горе. Вон там дальше, ближе к нам, здание с треугольной крышей – горный институт. У меня отец в нем учился. Вон те светящиеся вдалеке – бизнес-центр «Москва-Сити». Дальше и ближе – белое здание с зеленой эмблемой на крыше – центральный офис Сбербанка. Следующий дом со странной крышей – Академия наук. Вон там вдалеке высотка – гостиница «Украина». Вон Белый дом. То самое правительственное здание, по которому в прошлом веке танки шарашили. Следующая высотка – жилое здание на Красной Пресне. А вот еще одна – МИД. А днем здесь еще памятник Гагарину виден.

– А сейчас?

– Сейчас его не подсвечивают. Первый космонавт ушел в космическую тьму. Он же не правительство и не деньгохранилище, чтоб его освещать.

Олег еще раз медленно обвел пейзаж восторженным взглядом.

– Да, – протянул он наконец. – Впечатляет.

– А теперь скажи мне, мой юный друг, – наигранно брюзгливым голосом поинтересовался Игорь. – Кто смеет у тебя это отнять? И по какому праву? И есть ли у него такое право?

Олег задумчиво приложился к бутылке.

– Кажется, я тебя понял.

– Молодец, – улыбнулся Игорь. – Тогда дуй обратно в квартиру, там не заперто, и тащи еще пива. Только на лестнице не топай. Ночь, люди спят.

– Веревки снять не забудь, – звучал где-то далеко в тумане знакомый незнакомый голос. – И скотч убери. Всему, что в круге, память вернется. У вещей она тоже есть, причем покрепче, чем у людей. И кто знает, как вещь отреагирует. Может случиться недоброе, так что лучше ей с веревками не соприкасаться.

– Не гунди, – отозвался второй голос. – Все помню.

– И сам в круге не стой.

Было холодно. Она открыла глаза, и стало страшно. Люда лежала на полу в центре круга. На обнаженном теле были начертаны те же символы, что составляли круг. В той части круга, которая была ближе к входной двери, сидела на коленях старуха. Глаза ее теперь были закрыты, а из глотки вырывались странные звуки, напоминавшие то гундосое пение, которым славятся не то чукчи, не то еще какие народы Крайнего Севера.

Люда дернулась, попыталась сесть, но связанные за спиной руки мешали. Грубая сила подхватила сзади, поставила на ноги. Она дернулась, хотелось кричать, но поняла, что не может разомкнуть губ. Рот был плотно заклеен полоской малярного скотча. На этот раз ее лишили даже возможности говорить.

Господи, уж лучше б этот дикий мужик ее изнасиловал там на пустыре. По щеке побежало что-то мокрое, горячее. Люда поняла, что плачет.

Старуха принялась раскачиваться из стороны в сторону, гундосое нытье налилось силой, притягивало и лишало воли. Люда поймала себя на том, что не может двигаться. Болью рвануло нижнюю часть лица. Кожу жгло нещадно. Она поняла, что имеет возможность говорить, но почему-то не получилось даже крика боли.

Между запястьями скользнуло что-то ледяное, вспороло веревки. Руки дернуло, потом давление ослабло, кровь потекла в застывшие кисти, как обычно. Обрезки веревок упали к ногам.

Старуха качалась из стороны в сторону, словно огромный маятник старинных напольных часов. Гундосый голос ее ныл теперь просительно, но властно. Как эти два чувства могли уживаться в одном звуке, было неясно, но уживались.

Покалывание от запястий побежало выше, разнеслось по всему телу. Словно она долго лежала в странной позе, при которой затекли все члены. Я свободна, возникла было мысль, я могу бежать. Люда дернулась вперед, где за плечами старухи маячил провал спасительной двери. Мужские руки невидимого камуфлированного мужика схватили за плечи и вернули на место.

На второй рывок сил уже, кажется, не осталось. Она еще пыталась найти их, когда старуха вдруг резко замерла и распахнула глубокие ледяные глаза. Взгляд ее сейчас был страшен, Люда поняла, что сил больше нет ни на что. Их вовсе не осталось. Просто она превратилась в безвольный кусок плоти с какими-то вялыми отголосками мыслей и воспоминаний. Старуха оборвала нытье и неистово рявкнула:

– Из круга, Кот! Из круга!!!

Плечи, которые поддерживали чьи-то крепкие руки, обвисли.

– Не гундось, – фыркнул мужской голос откуда-то издалека.

А потом было еще какое-то слово. Его произнесла старуха. Слово было короткое, емкое и все объясняющее. Но повторить или даже запомнить она его не смогла. А потом это стало не важно.

Светило солнце. Она сидела на берегу реки и строила из песка город. Город уже был обнесен крепостной стеной, возле стены разместились маленькие простые домики. Внутри у стены ютились крыши таких же домишек, к центру постройки становились краше. Здесь были уже не домики – терема. Она создавала мир – чистый, светлый, без всякой грязи.

Удар ноги. Мир рухнул. Пробегавший мимо мальчишка сбил все ее творения в неровную кучу песка. Стало горько и обидно от несправедливости. Ее мир разрушило то, от чего она его изначально оградила. Она не заплакала. Просто сидела на песке и смотрела в спину мальчишке. А тот неожиданно вернулся, попросил прощения и предложил строить новый мир. Вместе.

Это было настолько удивительно и неожиданно, что она в самом деле начала строить мир. Они вместе его строили. Не из песка, а в жизни. Он строил для нее, она для него. В этом было что-то вечное, правильное. Без вранья и грязи. Чистое, словно детская мечта. Она хранила это чистое до последнего вздоха. И когда были вместе. И потом, когда осталась одна, а он оказался под замком в погребах киевского князя.

Всем отказывала, никого не принимала. Ждала его. Знала, что из тех погребов мало кто выходит, а все равно ждала. Потому что не дождаться было нельзя. Человек кончается, когда предает свою мечту. Человек перерождается, когда мечта осуществляется и возникает новая. Она сохранила и мечту, и любовь, и верность. Вот только жизнь свою сохранить не смогла.

В один плохой день поздно возвращалась от его деда, княжьего коваля. Черное злое схватило, скрутило. Не стоит говорить, что сделали с телом, душа ее на то не смотрела. Она рванулась в другой мир, зная, что дождется его там. Рано или поздно дождется. Но не дождалась.

Свет от круга столбом поднимался к потолку. Приглушенный, голубоватый. Девушка внутри круга словно оторвалась от пола, зависла в воздухе. Кот смотрел на нее недолго. Негоже глядеть на голую женщину другого мужчины. Даже если смотришь все одно в лицо, а не куда-то еще. Взгляд упал на старуху. Та еще что-то гундосила, потом свела голос на нет. С трудом поднялась с полу.

– Все, – сказала тихо. – Скоро все кончится.

Девичья фигурка в столбе света будто услышала, вздрогнула. По лицу ее текли слезы. Кот снова поймал себя на том, что смотрит на женщину, на которую смотреть не должен.

– Что с ней? Чего плачет? – спросил хрипло.

– Память – это всегда боль, – вопреки обыкновению ответила старуха. – А у нее сейчас одна жизнь на другую накладывается. Сейчас одна ее половинка вспоминает, чем была, а вторая понимает, что первая творила, пока без памяти жила. Думаешь, не больно?

Кот повернулся, отошел к балкону. Устало сел на свернутый в трубу ковер.

– Больно, – кивнул он. – Только… Устал я, старая. Устал от боли. От своей. От чужой. Страшно это.

– Что? – Старуха села рядом.

– Страшно жить в боли, с болью. Видеть боль и понимать, что она неиссякаема. Человек так устроен. Даже если все хорошо, все одно что-то болит. Если не болит, значит, уже и не человек, а животное о двух ногах с философскими выкладками в голове. Но как же больно видеть, чувствовать и знать эту боль.

Кот тяжело вздохнул. Пальцы впились в виски, принялись массировать. Не помогло. Тогда он просто окунул лицо в ладони и застыл так, закрывшись ото всего.

Старуха сидела рядом, смотрела внимательно. Внутри что-то тепло дрогнуло.

– Прости меня, зверь, – тихо произнесла она. – Надо было мне тебя тогда понять.

Кот взвыл. Не в голос, а сдавленно, словно бы где-то внутри, в районе гортани. Оторвал руки от лица, резко выдохнул.

– И ты меня прости, старая. Надо было мне тебе успеть объяснить. Успели бы вовремя, было б меньше боли. И Василиса была б жива.

Свет померк. Девичья фигурка сидела на полу, сжавшись в подрагивающий комок. Мелко тряслась, обхватив руками колени. Кот поднялся, схватил с дивана мохнатое покрывало, укрыл девушку и вышел на кухню.

Свет включать не стал. За окном уже розовела заря. Глотнул заварки прямо из чайника и, встав у окна, принялся смотреть на город. Сколько ж в нем боли и дикости. В лесу не так. В лесу все проще. Легче.

А откуда берется эта боль и кто творит эту дикость? И почему? Вот вопрос, над которым можно сломаться. Надо ту черноту держать, что из нижнего мира прет. А как ее держать, если здесь своей черноты выше крыши. И откуда она берется? Из нижнего ли мира, или…

Над домами вспыхнуло. Первые лучи вспороли разноцветное небо, а заодно и сбили с мысли. Так всегда. Кажется, что поймал мысль, а она вдруг срывается и уходит на дно. Причем еще глубже, чем прежде плавала.

Олег проснулся от того, что кто-то пошлепал по щеке. Сонливости не было, глаза открыл сразу, вскочил молниеносно. Перед ним стоял бородатый.

– А говорил, спать не можешь.

– Могу иногда. Только кошмары снятся, – пожаловался Олег, проводя ладонью по лицу.

– Привыкнешь, – кивнул Игорь. – Они теперь все время сниться будут. И если все хорошо станет, все равно. Так что относись к ним как к головной боли. С ней живут и внимания не обращают. Завтракать будешь?

Олег встал, попытался привести мысли в порядок. Тут же пришла масса новых ощущений. Подташнивало и голова была тяжелой. Пива накануне было много. Сперва под крышей, потом на крыше. На крыше было явно лишнее. Попытался вспомнить, сколько раз бегал за добавкой, и не смог.

Покачал головой.

– Нет, завтракать я, пожалуй что, не в состоянии.

– Значит, дорогой кефирчика попьем, – кивнул Игорь. – Умывайся, собирайся и поехали.

Олег кивнул и потопал в ванную комнату. Пока мок под душем и отдраивал похмельный привкус, пытаясь вытравить его зубной пастой, бородатый носился по квартире и чем-то гремел.

На выходе стояло несколько здоровых черных непроницаемых мусорных мешков. Игорь подхватил два, кивнул на оставшийся:

– Цепляй.

Мешок оказался неожиданно тяжелым. Тянул руку. На каждом шагу внутри что-то громыхало. В лифте двум мужикам с тремя мешками оказалось тесно. Игорь хмыкнул.

– У меня в детстве собака была. Ньюф. Прожила девять счастливых лет, состарилась и умерла. До сих пор жалко. Но знаешь, смерть – штука фальшивая, а жизнь смешная. Собаку в мешок уложили, взяли лопату с ломом. Зима была. Отец свистнул соседа, пошли до ближайшего леса хоронить. Ну и, естественно, вечера дождались, чтоб никто не наезжал. Теперь представь картинку. Одиннадцать часов вечера. Подъезжает лифт. В нем дамочка. К дамочке заходят два угрюмых мужика с лопатой, ломом и мешком, в котором что-то весьма здоровое лежит, по всему видать – труп. Свидетели умирают по пятницам. Короче, тетка себя чувствовала как минимум не в своей тарелке. А еще говорят – жизнь и книжки-киношки вещи разные. Фигня.

В дверях Игорь замешкался, пытаясь перехватить два мешка одной рукой. Долго хлопал по карманам в поисках ключей, наконец пискнул сигнализацией. И скатился по лесенке от подъезда к машине. Мешки запихал на заднее сиденье, хлопнул дверцей.

Потом словно вспомнил что-то, побежал на середину двора. Назад вернулся с двумя пустыми пивными бутылками, бросил в урну.

– Все, покатились.

Бородатый плюхнулся за руль. Олег сел рядом.

– А в мешках чего?

– Потом узнаешь.

На выезде со двора пришлось остановиться. Прямо на повороте встал новенький черный «лексус». Игорь тихо ругнулся себе под нос.

– Не проедем? – встрепенулся Олег.

– Проедем, – отозвался Игорь. – Только не сразу.

Он приоткрыл дверцу, выставил ногу на улицу, вывернул на полную руль и потихоньку нажал на газ. Машина двинулась вперед буквально на полтора шага и уперлась в «лексус». Игорь зло закрутил руль в обратную сторону и так же на шаг сдал назад.

Машина поворачивалась медленно, дергаясь туда-сюда, ловя сантиметры до черного бока. Прошло минут двадцать, прежде чем Игорь смог протиснутся между торцом выходящей на дорогу «ракушки» и сверкающим боком дорогой тачки.

– Твою мать, – выдохнул бородатый, закрывая дверцу. – Откуда это берется? Человек покупает крутую иномарку и считает, что если у него есть на это деньги, то он немерено крут и больше ни о чем и ни о ком думать не надо.

– Он не прав, – задумчиво произнес Олег.

– А сам как думаешь? – повернулся к нему Игорь. – Мы полчаса потеряли. Хорошо, сейчас автоматические коробки на все машины ставят. На механике мы бы тут до завтра выруливали бы. А если б ты при смерти был? А если б пожар? Что тогда?

– Надо научить, – решил Олег и распахнул дверцу.

– Хочешь ему записку под «дворником» оставить? – съехидничал бородач.

– Подожди.

Парень вышел из машины и вернулся к «лексусу». Игорь наблюдал за ним через зеркало заднего вида. Олег остановился, в руке словно из ниоткуда возникло черное лезвие подаренной Котом «гюрзы». Рука парнишки взлетела вверх и резким ударом опустилась вниз. Сухо хлопнуло. По асфальту разлетелись разноцветные осколки правой задней блок-фары.

Олег поспешно убрал нож и вернулся в машину.

– Поехали? – не то спросил, не то предложил.

Игорь улыбнулся и надавил на газ. Машина выехала на дорогу, беспрепятственно двинулась дальше.

– Сколько стоит фара от «лексуса»?

– Достаточно, чтобы задуматься, – улыбнулся Игорь. – А почему правую грохнул?

– Ну, если б мы его зацепили, разбилась бы правая.

– Прозрачный намек, – кивнул бородатый. – Добро пожаловать в реакционеры.

Солнце било в окно, от чего стаканы, чашки, чайник и разбросанные по столу ложки отбрасывали словно бы за уши вытянутые тени. Люда сидела на стуле, как на жердочке, подобрав под себя ноги. Чай не пила, только сахар в нем размешивала уже минут двадцать.

Старуха смотрела с пониманием. Сахар уже давно разошелся, а если б и осталось что, в остывшем чае не растворилось бы ни в жизнь. Но не просто ж так ложкой стекло сверлит. То, что внутри сидит, куда-то деть пытается, только так просто не денешь.

– А дальше что? – спросила старуха у притихшей девушки.

– Ничего, – покачала головой та. – Ждала я его, ждала. Думала, коли не в этом мире, так в том встретимся. А потом – раз приходит ко мне тот, чье имя и произносить не хочется, и говорит: «Ты тут во свету сидишь, милого своего ждешь, а того не знаешь, что сюда он не придет». Я чуть не обезумела. То ли лукавство это, то ли издевка. Спросила, почему так, а лукавый гость мой мне и отвечает, дескать, есть не только свет и тьма, есть еще и рубеж между мертвым и живым миром. «Вот на рубеже, – говорит, – милый твой и задержался. Только сейчас его и там нет. Вернулся он в живой мир. Хочешь к нему?» И смотрит на меня так искоса, словно конфету ребенку показал и спрятал.

Люда подняла чашку, поднесла ко рту, но губами края так и не коснулась. Поставила обратно, заговорила снова.

– Что я ему могла сказать на это? Конечно, согласилась. Он говорит: «Хорошо, я тебя в живой мир верну, только за то душу свою ты мне в заклад оставишь. Иди, ищи. Коли не найдешь своего милого, посчитаешь, что обманул тебя, верну душу. А коли найдешь, живи, но помни, что душа твоя не свету принадлежит, а тьме».

– Согласилась, – задумчиво произнесла старуха.

– Согласилась, – кивнула девушка.

– Что ж ты наделала, девонька. Что ж натворила.

– Дура баба, – фыркнул Кот.

– Я его больше жизни люблю.

– Любишь. – Кот подпрыгнул с табуретки, метнулся через кухню, став похожим на хищного зверя, запертого в клетку. – А коли любишь, чего тогда по всем дворам ходила, задом вертела?

Люда всхлипнула.

– Не рычи на нее, зверь, – проворчала Яга. – Не ее вина. Видишь, сама не своя, страдает.

– Ее вина, что тьму в себя пустила, а потом преумножила и дальше повела.

– Замолкни, зверь, – грозно повела бровями старуха. – Не то опять поссоримся.

Старческая рука опустилась на девичью руку, погладила, приголубила.

– А ты, девонька, иди к нему. Живи с ним, лови каждый миг. Недолго ему осталось. Меньше, чем кажется. Так что люби его и не забывай, что любишь. Не пускай в себя темное. До смерти у тебя над тьмой силы есть. А по смерти видно будет.

Люда посмотрела преданно, как собака, которую всю жизнь били ногами и палками, а потом вдруг накормили и приласкали.

– Спасибо вам.

– Не на чем. Только вот что, память Милонегова в нем спит. Не тревожь ее. Когда надо будет, я сама ее открою. Сейчас не время. – Старуха поглядела в девичьи глаза, что светились, сияли, лучились вернувшейся чистотой, и, впервые назвав ее прошлым именем, добавила: – Ступай, Ладушка. Он вернется скоро. Жди. И не отступайся. Что решила, делай.

Девушка встала и пошла на выход. Кот молча проводил до двери.