Текст книги "Хроника пикирующего района"

Суровые «авральные» будни Лысой Поляны. 5 июля, 200…г., 10 ч., 15 мин. утра

…Итак, староста деревни Лысая Поляна, Олег Поронин после того, как на него было беспощадно вылито десятилитровое ведро ледяной колодезной воды, довольно быстро «пришел в себя», машинально употребив нецензурное слово, применяемое по отношению к женщинам «легкого поведения». Затем, остро осознав, в каком унизительном положении он пребывает, больше ничего не стал говорить, а, в первую очередь, оперативно поднялся на «карачки», после чего, хотя и не без труда, но, все же, сумел принять вертикальное положение. И, далее, как в замедленных киносъемках, сильно пошатываясь из стороны в сторону и взад-вперед, оставляя за собой мокрые следы, под аккомпанемент злорадного пьяного хохота Наташки, звонкого смеха ее восьмилетнего сына, Никитки и угрюмого тяжелого молчания общепризнанного матриарха семейства Хунхузовых, Евдокии Николаевны, выбрался, сначала – в темные сени, пропахшие мокрой псиной и еще какой-то дрянью неизвестного происхождения, а оттуда, уже и – на «свет Божий».

– Ф-ф-у-у, блядь!!! – еще раз на «автомате» убежденно, громко повторил Олег (имея ввиду, скорее всего, не каких-то абстрактных «блядей», а «блядь» конкретную – Наташку Хунхузову), когда вышел за калитку двора негостеприимного дома на единственную деревенскую улицу под жаркие благодатные лучи июльского солнца (в небе не виднелось ни облачка в эти минуты) и злобно добавил, машинально потирая ушибленный лоб: – Еб… ая Наташка!

Незадачливый деревенский староста постоял какое-то время в тяжелом раздумье, чувствуя себя крайне некомфортно в насквозь мокрой одежде и совершенно, пока, не представляя, куда ему пойти дальше в таком непристойном и неудобном, насквозь, подозрительно «промокшем» виде, и, что предпринять ему, в первую очередь, как должностному лицу, на которого только что было совершенно ничем не спровоцированное с его стороны, хулиганское нападение одной из жительниц деревни, находившейся в состоянии сильного алкогольного опьянения! Если сказать честно, положа руку на сердце, то Олегу в эти гнусные минуты больше всего хотелось взять и «нажраться», как и этой несчастной искусанной «луннозубами», Наташке, и плюнуть с «высокой колокольни» на свои опостылевшие хуже «горькой редьки» обязанности Старосты!…

…Однако, из состояния тяжелейшего психологического ступора Олега вывел, о том совсем не подозревая, вывернувший из-за ближайшего переулка, и торопливо зашагавший мимо него куда-то по какой-то, видимо, судя по скорости хода, острой надобности, сосед Олега по дому, Петька Журавлев. Лицо у Петьки было мрачное и злое, нисколько не лучше, чем у самого Олега. Петька равнодушно скользнул тусклым взглядом по, бездеятельно торчавшему на одном месте, жалкому и мокрому старосте, задержал, впрочем, взгляд на секунду-другую на огромной багровой шишке, украсившей лоб старосты прямо по середине и бросил безразлично:

– Здорово, Олег! Что это с тобой такое?! – Петька все же остановился, как ни торопился, и, кивнув на свежеприобретенную Олегом шишку, живо поинтересовался: – Тебя, случайно, не шершень хватанул так?!

– Хуже, Петя!!! Гораздо хуже!!! – хищно осклабился староста, показав Петьке и всему белому свету желтые прокуренные зубы и больше ничего не сказал, скосив темные глаза куда-то в сторону Зверофабрики.

– Понятно! – понимающе кивнул догадливый Петька и тактично ничего больше не спросил – в частности, насчет того, откуда это староста весь такой мокрый, жалкий и, короче, «задроченный»?!.

– Ты куда так торопишься-то, Петро?! – чтобы перевести внимание соседа от неприятной темы, связанной с неудачным посещением Хунхузовых, торопливо поинтересовался староста и, не дождавшись ответа, добавил еще один вопрос: – Ты Мишку Изенкина, случайно, не видел?!

– Нет, не видел! – отрицательно покачал головой Петька. – К свояку я, Олег тороплюсь! Беда у него случилась!

– К Оське что-ли?! – насторожился Олег. – А что у него за беда за такая стряслась?!

– Погреб провалился – вот какая беда! – со значением ответил сосед. – Теща с утра еще за капустой квашеной полезла в погреб, ну и …, – не договорив, Петька сделал характерное красноречивое движение обеими руками, безошибочно давшее понять собеседнику, что Оськина теща улетела в образовавшийся бездонный провал – в «тар-тар»!

– Это – точно?! – Олег, вновь начавший чувствовать себя выборным сельским старостой, ответственным за судьбы и жизни, доверившихся ему жителей Лысой Поляны, не на шутку встревожился, пытливо магнетизируя Петра, заметно округлившимися глазами.

– Я там еще не был, но, точнее, по-моему, некуда! – с мрачной убежденностью в голосе произнес Петька. – Сейчас вот только Оськин сынишка, Матвей, к нам прибежал и сообщил, что беда приключилась! Я вот собрался и помчался!

– Я с тобой! – решительно сказал заметно посерьезневший Олег, сразу забывший про шишку на лбу, про свою, насквозь, промокшую одежду, и про пьяную дуру, Наташку.

Они быстро зашагали вдоль по улице – к стоявшему на самой околице, возле кромки светлого березового леса, пятистенка Петькиного свояка, Оськи, где тот проживал вместе с женой, тремя детьми и невезучей, как выяснилось сегодняшним утром, тещей, шестидесятилетней тетей Клавой.

– Провал ночью случился, скорее всего! – на ходу высказывал свое предположение сильно озабоченный Петька. – Оська мне жаловался как-то: тещу сколько раз предупреждал, что меняют цвет стенки их погреба от «дурной» там и очень опасной, какой-то «китайской» или «монгольской» плесени, что все мокрицы из погреба куда-то убрались, и, вроде, как гудит и свистит что-то под погребом постоянно, а теща все ему отвечала, что это у него, у Оськи «в голове или в жопе, там, точно она не знает, и категорично судить не берется, и гудит, и свистит!», и, что «дал же ей Бог зятька – врагу не пожелаешь!!!» Ну, сам же ты знаешь, Олег, тетю Клаву! Житья она нормального никогда не давала Оське с Зинкой – как дядя Яша помер, так ее, словно, подменили! Свихнулась она, наверное, после смерти мужа, да только никто этого не понял вовремя или не заметил!…

– Все мы скоро здесь, на Зверке на своей, свихнемся, Петька! – убежденно и обреченно произнес Олег, мрачно продолжая смотреть в сторону кирпичных корпусов Зверофабрики. – Одно сегодняшнее утро чего только стоит!!!

– Да я с охоты ночью вернулся, сразу спать лег! На Мизгулинское Болото с Юркой Гильфондом ездили – на бобра. Никаких, бл… ь, бобров, только комаров вдосталь покормили! Еб… й Юрка! Ничего я, поэтому и не слышал – так крепко спал после этой еб… й охоты! Еб… й Гильфонд! Меня Матвейка вот только, как двадцать минут назад разбудил – кое-как, говорит, растолкал! Надька мне сразу, конечно, рассказала, про Зверку – про этих «ебер-маргеров»! Сто человек они, правда, что ли, перекусали?!

– Ну – сто, не – сто, а всю поголовно, дежурную бригаду, перелопатили, будь здоров! – хмуро кивнул Олег. – Я вон сейчас от Хунхузовых иду, сам же видел! Наташке все руки изорвали – вся она кровавыми бинтами перемотана, в озверевшем, совсем, состоянии баба! – в голосе старосты послышалась неприкрытая ярость.

– Это она что ли тебя так разукрасила, Наташка?! – кивнул на лоб старосты Петька.

Олег ничего не ответил, только зло засопел.

– Да ладно, Олежа! – похлопал Петька на правах старинного соседа Олега по плечу. – Не переживай ты так – я, что, Наташку что ли не знаю! Дура еще та!!!

– Ты лучше скажи – почему ты считаешь, что провал в Оськином погребе ночью образовался?! И почему ты думаешь, что это – «тар-тар», а – не локальный, «рыболовный» провал?! Помнишь же, как у дяди Мишы Багрянцева в прошлом году?! Все тогда тоже думали, что – «тар-тар», а «бергазамудов» до сих пор вся деревня ловит!

– Да, помню! – как-то уныло и безнадежно ответил Петька. – Только здесь, похоже, точно – «тар-тар»! Нутром я, Олежа, это чую!

«Олежа» ничего не ответил соседу, по прежнему, бросая тревожные взгляды в сторону кирпичных корпусов «зверофабрики», двумя огромными красными кубами, заметно портившими чудесный пейзаж густого березово-соснового лесного массива, вплотную с трех сторон, охватывавшего деревню. Олег безошибочно чувствовал, что утренние события на фабрике, это, только – «присказка», а вся «сказка» ждет «лысеполянцев» впереди!

И, словно бы, в подтверждение мрачных предчувствий старосты, солнце неожиданно закрыла, неизвестно откуда и под каким ветром вылетевшая неприятная желто-серая туча, моментально перекрасившая живописные окрестности Лысой Поляны безлико-унылыми, безнадежно вылинявшими, больными несвежими полутонами.

– Во, бл… ь! – немедленно среагировал на внезапное появление, дрянно выглядевшей тучи, закрывшей яркое июльское солнце, отъявленный матершинник, Петька. – Вдруг откуда ни возьмись, появился «в рот еб… ь»!!! Что это за туча за такая?! Откуда она, вдруг, взялась, как ты думаешь, Олег?! Она, бл… ь, и на тучу то на нормальную не похожа! На хмарь она на болотную похожа! Над еб… ым Мизгулинским болотом весь вечер вчера, такая вот, по цвету, хмарь стояла!

– Да хер ее знает, Петро – откуда она взялась и под каким ветром прилетела?! Ты еще можешь чему-то удивляться в нашей деревне?! Сейчас вот, лучше обожди – оставь место для настоящего удивления, когда до «свояка» до твоего дойдем! Я тебе только одно точно могу сказать, что, если Оськина теща и, правда, улетела в «тар-тар», то это – неспроста, и вслед за Оськиной тещей туда же вскоре последует вся наша деревня! Ты же знаешь, наверняка, что Лысая Поляна, как и все Саблино, даже, на фоне всего нашего общепаталогического Пикирующего района резко выделяется своей специфической геопатогенной аурой! Я же постоянно, как Староста погодные сводки из Метеоцентра получаю, да, только, не говорю никому про то, что в сводках этих пишется, Петюня! Не имею права говорить раньше времени!

– Другими словами, ты хочешь сказать, что скоро – пиз… ц полный Лысой Поляне! Так что-ли?! – на свой манер подытожил наукообразную тираду Поронина первый на всей Лысой Поляне матершинник Петро.

– А-а-а-а-й!… – неопределенно выдохнул или охнул Олег и безнадежно махнул рукой, красноречивым жестом этим, словно-бы, расписавшись в правильности мрачнейшего предположения Петра и – в бессмысленности давать на вопрос соседа какой-либо членораздельный ответ.

Дальнейший остаток пути прошел при полном, очень сосредоточенном и угрюмом, глубоком молчании. Собственно, деревня Лысая Поляна имела не особенно большие размеры и метров через четыреста они подошли к дому Оськи.

Уже на подходе к дому было ясно видно, что дело складывалось самым наихудшим из всех возможных образов. Вокруг дома толпился народ – человек десять-двенадцать. Все являлись ближайшими соседями семьи Кондуковых и Олег сразу понял, что толпиться вокруг большого дома Кондуковых соседей заставляло далеко не банальное любопытство, а что-то гораздо более серьезное.

– Похоже, ты прав на все сто, сосед! – на ходу, не поворачивая головы к Петру обронил Олег похоронным голосом и добавил: – Чувствую я, знаешь, что «провал» этот как-то связан с утренними событиями на Зверке! Не будем, в общем, гадать, а сейчас уже придем и на месте все увидим и постараемся разобраться!

– А, как же он может быть связан-то?! – искренне удивился Петька, не способный делать, в отличие Старосты, столь масштабные и, далеко идущие, выводы.

Олег опять ему не ответил и, даже, рукой не стал махать, тем более, что они уже подошли к самому Оськиному дому и их прибытие заметили. Все мужчины, женщины и дети, стоявшие вокруг штакетника, загораживавшего обширный двор Оськиного дома, повернули головы в сторону подошедших старосты и Петьки.

– Что случилось, Осип?! – стараясь придать голосу официальное солидно-деловое звучание, спросил Поронин, заметив среди стоявших самого хозяина дома, его жену Зинку и их троих ребятишек: вышеупомянутого Матвейку и двух его младших сестренок. Олег был настолько встревожен происходящим, что совсем забыл о своей шишке на лбу и мокрой, мято и неряшливо выглядевшей одежде. Да, похоже, никого из собравшихся односельчан в эти напряженные минуты, внешний вид старосты деревни сильно и не взволновал. А, вместо, «малахольного», ярко выраженно флегматичного Оськи, на вопрос Олега ответила Оськина бойкая жена, кудрявая и чернявая, плотная приземистая грудастая Зинка, отчаянно взвывшая дурным пронзительным голосом, протяжным эхом отразившимся от опушки светлого березово-соснового лесного массива, вплотную подступавшему к дальнему краю, огромного по протяженности, огорода семьи Кондуковых:

– Олежа – мамка провалилась в тар-тар!!!!!!!!! Горе то какое случилос-сь!!!!!!!!! Беда то какая на нашу голову!!!!!!!!! Ой, е-е-шеньки-ой —ей!!!!!!!!!

– Так тихо, Зинаида, успокойся, прежде всего!!! – как можно более уверенно прикрикнул на, находившуюся на грани полной истерики, Зинку Олег, вплотную шагнув к Зинке и твердо взяв ее за плечи. – Объясните мне толком, что, вообще, приключилось?!

Плачущая, трясущаяся Зинка доверчиво ткнулась в грудь Олегу, выказав, тем самым, в первую очередь, ему полное доверие, как к выборному Старосте деревни, а не как к бывшему любовнику (несколько лет назад, по молодости они были близки, как только могут быть близки по отношению друг к другу мужчина и женщина), вся импульсивно затряслась в, неудержимо сотрясавших ее истеричных конвульсиях и ни к каким объяснениям, в силу своего тяжелого эмоционального состояния, оказалась совершенно не готова. Вместо нее слово, все-таки, взял ее законный, неизменно флегматичный и сверхуравновешенный муж, Оська.

По словам Осипа, теща, Клавдия Петровна поднялась в это роковое утро, что говорится, «ни свет, ни заря», принялась, непосредственно, сразу, после своего ненормально раннего пробуждения звенеть и греметь посудой на кухне, громко «чертыхаться» при этом, два раза, по меньшей мере, «умудрилась удариться башкой» (буквальное Оськино выражение) о торчавшие печные заслонки, один раз обо что-то (кажется – об алюминиевую флягу с суслом) споткнулась и упала, грохнувшись «со всего маху» (опять буквальное Оськино выражение) на пол, и взвыв на несколько секунд, по настоящему, полной «дурнинушкой». В общем, по какой-то неведомой причине Оськина теща в это утро изо всех своих сил старалась поднять на ноги и всех остальных своих, крепко и сладко спавших, домочадцев…

«… Зинка, в конце-концов, (дочь родная, все-таки, а не кто-нибудь) не выдержала поднятого матерью «тарарама» и вышла из супружеской спальни поинтересоваться: что случилось и зачем матери понадобилось в четыре часа утра поднимать такую «громкую и нездоровую суету» на кухне?! При виде заспанной, крайне недовольной дочери, Клавдия Петровна, вроде, как немного успокоилась и объяснила ей, что увидела дурной сон, от которого и проснулась в такую рань и заснуть больше не смогла, как ни пыталась, и настроение у нее страшно испортилось после такого жуткого сна, и захотелось ей наварить щей из баранины и квашенной капусты на всю семью, чтобы за этим нужным и полезным хлопотливым занятием прогнать прочь тяжелейшее впечатление от посетившего ее «жутчайше-дичайшего» ночного кошмара. Почему-то теще твердо показалось, что, если она наварит большой чугун этих самых щей, то настроение у ней опять придет «в норму» и все, в общем, будет «тип-топ»! И хорошо, что Зинка встала – она сама хотела уже ее будить, чтобы Зинка помогла ей, матери в погреб слазить за квашенной капустой. В огромной деревянной кадушке в погребе хранилась эта квашенная капуста и за ней, сначала надо было спуститься в глубокий погреб по шаткой деревянной лесенке, а потом добраться до самого дальнего угла на глубоком дне обширного погреба, где и стояли кадушки с соленьями: капустой, огурцами-помидорами, кабачками-патисонами и грибами. Теща одна всегда опасалась спускаться в погреб, и, если предоставлялась такая возможность, то просила кого-нибудь из родственников подстраховать ее спуск в «неизведанное». Теща боялась жирных погребных крыс, гигантских мокриц и пауков, издавна живших во всех погребах лысополянских домов. И этим утром, Клавдия Ивановна попросила Зинку, чтобы та подержала погребную крышку и простояла рядом все то время, пока мать провозится в погребе, доставая из кадушек нужное ей количество солонины, в первую очередь, квашенной капусты, которую она всегда самолично квасила по собственному рецепту, и знанием секрета которого очень гордилась!

В общем, после того, как оказалась откинутой в сторону тяжелая погребная крышка, сбитая из дубовых досок, и в лица обоим женщинам, и матери, и дочери привычно ударила мощная струя специфического острого запаха сырой погребной плесени, Зинка осталась стоять наверху для «подстраховки», а Клавдия Ивановна подсвечивая себе путь большим фонарем «путевого обходчика», оставшегося в наследство от покойного мужа, Якова Павловича, всю свою нелегкую жизнь проработавшего на местном отделении Сумрачно-Краевой железной дороги, начала целеустремленно спускаться вниз по, уже, вышеупомянутой, шаткой деревянной лесенке. И все в их согласованных, четко скоординированных действиях, выглядело, как обычно, и поначалу шло, как «по маслу», и ничего, вроде бы не предвещало большой беды, как, вдруг… Зинка, внимательно следившая за спуском матери вниз, в это сырое и темное царство остро пахнущей плесени, по перемещению светового круга, отбрасываемого лучом мощного путейского фонаря, дико и заполошно вскрикнула:

– Мама!!! – неизвестно, чего испугавшись и не поняв в первую секунду, что ей такое страшное привиделось или почудилось.

Клавдия Ивановна ничего не успела ответить дочери, и в следующую, уже, секунду Зинка догадалась, что ничего ей не привиделось и не почудилось, а она «взаправду» увидела бездонную черноту, вмиг образовавшуюся под ногами ее невезучей матери, и затем Зинке показалось, что какая-то неведомая сила надавила ей, Зинке на ее кудрявую голову, стараясь вдавить голову целиком в плечи, а сразу после этого неприятного ощущения «бесцеремонно вдавливаемой в плечи головы», деревянный пол дома дрогнул под Зинкиными короткими ногами, и она услышала страшный шум, проваливавшегося или осыпавшегося, неизвестно, как правильнее было сказать, земляного пола их погреба в неизведанные и неизмеримые глубины настоящего «тар-тара»…

– Доченька-а!!! А-а-а-а-а!!!… – услышала Зинка прощальный крик матери, на огромной скорости начавший немедленно удаляться куда-то глубоко-преглубоко вниз в тесной компании с кадушками, банками, флягами, бидонами и мешками… Полный, в общем, получился коллапс или – аут!!! … Фь-ю-у-у!!!… – короче говоря…

Зинка опасно балансировала на краю погреба «ни жива – ни мертва», не представляя, что ей делать: звать на помощь или броситься вслед за матерью вниз головой. Тошно сделалось на душе у Зинки, и взвыла она во весь голос, окончательно пробудив от крепкого предутреннего сна детей и мужа.

Сначала прибежал Оська, и, первым делом, крепко схватил рискованно раскачивавшуюся на самом краю образовавшейся бездны ополоумевшую, «заморозившуюся» Зинку за руку, с силой отдернул ее от края, и, как выяснилось, очень даже вовремя – из бездонной холодной темноты свежеродившегося «провала» высунулась на миг чья-то уродливая вытянутая зубастая пасть и со страшной силой вхолостую громко щелкнула огромными треугольными зубищами…

– Зинка, дура, что стоишь, как столб?!?!?! – Оська, нужно отдать ему должное, проявил завидное хладнокровие, мгновенно разобравшись, какая опасность угрожает его жене, да и ему самому тоже, двумя рывками выдернув ее из темных сеней, по самому центру пола которых угрожающе чернел квадрат бездонного непроницаемого мрака, откуда повеяло ледяным сквозняком вечности…

– Это же самый настоящий мокрец-«темноед»!!! Он же тебе махом башку откусит, если ты столбом вот так вот продолжать стоять будешь!!! Не помнишь что-ли, как с тетей Галей Колдаковой было прошлой осенью?! – рявкнул жене в самое ухо, чтобы побыстрее вернуть ее на стезю реальности, Оська. – Где мамка?!

– Нет больше мамки! – едва слышно выдохнула Зинка и разразилась неудержимыми рыданиями…

И самым весомым доказательством трагической истинности утверждения Зинки, послужили еще два демонстративно агрессивных «выпрыга» весело щелкающего треугольными зубищами огромного «темноеда-мокреца», во все свои немерянные силы резвившегося в просторах только что обретенного им нового, страшного в своей античеловеческой противоестественности, мира, щедро населенного легкодоступной жирной, вкусной и неповоротливой теплокровной добычей!…».

Вот примерно так обрисовал в общих чертах ужасные, в своей безысходности, трагические события, происшедшие ранним утром в подполе его дома, до сих пор, само собой, полностью не пришедший в себя, Осип.

После окончания этого немудреного рассказа Осипа, и, без того, темные от природы, глаза Олега Поронина потемнели еще сильнее (хоте, вроде, темнее-то уже и так некуда было) и он долго хранил тяжелое молчание, глядя опять почему-то куда-то в сторону кирпичных корпусов Зверофабрики. А, окружавшие Олега, люди, машинально подражая старосте, тоже хранили тяжелое молчание, и вслед за старостой устремили тревожные напряженные взгляды в сторону Зверки.

– А, все-таки, Олег! – первым нарушил затянувшееся молчание, пришедший вместе с ним Петр Журавлев. – Что делать-то будем?!

– Что делать, что делать?! – встрепенулся и вышел из тяжелого ступора староста, отрывая, затуманившийся тоской смертной, взор от красных корпусов Зверки. – В дом идем, к месту провала! Стоять попусту нечего!

– Но это очень опасно, Олег! – неожиданно заявила, внезапно прекратившая всхлипывать, Зинка. – «Мокрец» тебя запросто утащит в провал вслед за мамкой!

– Двум смертям не бывать, Зинаида! – официальным голосом заявил Зинке староста и, обращаясь теперь уже непосредственно к Осипу, как к главе семьи и пострадавшего дома, спросил: – Участковый знает?!

– Откуда?! – искренне изумился Осип. – Да и что бы он сделал-то – «темноеда» что-ли арестовал бы?!

– Ты, Ося, не ёрничай! – строго сказал староста. – Произошла катастрофа, пропал человек – об этом необходимо сообщить в органы правопорядка и в МЧС! Да, в общем-то, ладно, ты и без меня все это хорошо знаешь! Хватит «лясы точить» – пойдем в дом, покажешь мне «провал»! Жалко, ружья нет!

– Так давай, я быстро домой за карабином за своим сбегаю, староста! – живо предложил Петька.

– Ну, давай! – как-то неуверенно согласился с Петькой Олег, немного о чем-то подумав, перед тем как дать свое согласие на Петькино предложение и добавил затем, испытующе глянув в лицо Осипа: – Но нам все равно нужно идти – время не ждет! Веди, Осип!

Петька побежал домой за карабином, а Осип и староста поднялись по ступенькам крыльца внутрь дома, сопровождаемые сочувствующими и встревоженными взглядами односельчан.

– Я с вами! – кинулась, было к ним Зинка, схватив мужа за руку, но он сурово одернул жену, строго-настрого велев ей никуда не «дергаться», а оставаться возле дома и следить за детьми – «глаз с них не спускать, потому что мало ли что!».

Как раз в этот момент на Зверке вторично за сегодняшний день пронзительно взвыла сирена…