Текст книги "Хроника пикирующего района"

Пара-мир. Сумрачный край. 5 июля, 9 ч., 41 мин., железнодорожный переезд в одном километре от станции Мертвоконево. Алексей Фомченко и «бешеная электричка»

Электропоезд №6734 мчался на максимально возможной скорости, отстукивая по рельсам стальными колесами удивительно тоскливый мотив, и выговаривались даже как будто слова к этому мотиву, постоянно повторяющимся примитивным рефреном-припевом: «Едем-едем в никуда! За нами ведь гонится большая Беда! Раздавим любого мы на пути! Одинокий путник, ты лучше – беги!». Во всяком случае, примерно, такие или почти такие слова упрямо бились под сводами черепа молодой толстой ревизорши, «закимарившей» возле окна первого вагона электрички, рядом с двумя своими коллегами или товарками, а если точнее – вечными спутницами по уникальному несчастью, какое-то время назад нежданно-негаданно постигшему всех их троих во время очередной плановой поездки-командировки.

Молодую толстую ревизоршу звали Маша Растомаева и в ревизоры на пригородном железнодорожном транспорте ее взяли по огромному «блату» – через чьи-то там «волосатые» дальне родственные влиятельные руки. А до этого, толстая неказистая и низкорослая Маша, от природы имевшая глупое невыразительное низколобое конопатое лицо и достаточно ущербный образ мышления, работала техничкой в интернате для умственно отсталых детей в поселке Саблино, располагавшемся в тридцати пяти километрах от Рабаула, и эта должность по идее и должна была остаться профессиональным потолком до конца ее никчемной Машиной жизни… Если бы не дальний-предальный родственник, занимавший ответственный пост в Западно-Сибирском отделении железной дороги. Как известно, так называемый «блат» является родным младшим братом своей старшей сестры «коррупции» и, по большому счету, объективно служит Силам Зла, активно способствуя дестабилизации гармонии всеобщего мироустройства. И, когда полу-дурочка Маша Растомаева, рожденная исключительно для того, чтобы всю жизнь работать техничкой в специализированных учреждениях для умственно отсталых «цветов жизни», вдруг в одночасье, словно бы по мановению волшебной палочки какого-то злого колдуна, оказалась обряженной в форму железнодорожного ревизора, получив тем самым малую толику власти над нормальными людьми, вот тогда-то в земном миропорядке немедленно появилась еще одна новая микроскопическая трещина. Плюс одна тонюсенькая трещинка в многомиллиардной компании себе подобных сыграла роковую роль той самой знаменитой «последней капли» в «чаше терпения»! Вполне, конечно же, можно допустить, что дело оказалось не в этой жалкой зарвавшейся дуре, Маше Растомаевой, однажды превратившейся из обыкновенной безвестной технички в грубую горластую ревизоршу на железнодорожном общественном транспорте.

И совсем, возможно, не по этой причине потерпел неожиданную катастрофу электропоезд за номером шесть тысяч четыреста тридцать семь, в один прекрасный момент на полной крейсерской скорости «слетев» с рельс реального мира. Аннигиляция электропоезда произошла как раз в тот момент, когда разгоряченная азартом массовой проверки билетов Маша рьяно погналась за одним, хорошо знакомым ей, хроническим безбилетником или, как их принято в народе называть, пассажиром-«зайцем». Раскрасневшаяся и вспотевшая Маша забежала в темный грохочущий сплошным железом, стыковой промежуток между шестым и седьмым вагонами, едва не споткнувшись и, соответственно, не «расстелившись» по заплеванному полу межвагонного промежутка, и, таким образом, ухитрившись не впечататься в этот ребристый железный пол толстой раскрасневшейся злобной глупой мордой своей, как… в общем, взбесивщаяся сила инерции оторвала короткие ноги Маши от железного пола стыковочного тамбура, а затем поставила ополоумевшую ревизоршу на коленки и ладони – в классическую беспомощную позу «раком»….

…Неизвестный или, если точнее его обозвать, «неназываемый» стрелочник резко изменил маршрут электропоезда, в головном вагоне-локомотиве которого за пультом управления сидел не кто-нибудь, а Заслуженный Железнодорожник РФ, Михаил Иванович Горюхин. Вместе с Михаилом Ивановичем на невидимую железнодорожную ветку «безвременья» свернули сто сорок три пассажира, один помощник машиниста, некто Семенов Александр Николаевич, три ревизоршы и три милиционера во главе со старшим сержантом, Сергеем Бургиневичем.

В те первые и самые страшные минуты, последовавшие непосредственно после катастрофы, никто ничего не понял – жуткий пронзительный свист в ушах и ослепительная световая вспышка перед глазами, сменившаяся затем кромешной чернильной темнотой, заставили и пассажиров, и машинистов, и ревизоров вместе с милиционерами плотно зажмурить глаза и заткнуть уши, опасаясь за целость барабанных перепонок и пребывать в таком беспомощном состоянии не менее трех-четырех минут. А после того как, разогнавшийся до немыслимой скорости электропоезд, стремительно и благополучно проскользнул зону жуткого пронзительного свиста и кромешной тьмы, и все люди внутри вагонов получили возможность открыть глаза и оторвать ладони от ушей, выяснилось, что едут они, вроде бы и по знакомой, а на самом деле по совершенно неизвестной местности. Как если бы электричка вдруг внезапно въехала бы на поверхность другой планеты…

Будто бы стремительно мелькали за окнами вагонов те же самые, сотни раз виденные и до тошноты приевшиеся березовые перелески и бескрайние поля между ними, и синяя кромка большого леса вдали, и станционные переезды, жилые дома, люди и техника, собаки, куры, коровы и прочая домашняя живность, стаи ворон, голуби и воробьи, но… все, черт его знает, как даже точно и выразиться, и с чем сравнить!… В общем, все пошло, вернее, будет сказать, «поехало» – не так, как надо бы, и поэтому и казалось пассажирам, въехавшим в несуществующее пространство «пара-мира» безнадежно фальшивым, потерявшим настоящий живой внешний цвет, а главное – внутренний невидимый свет совсем не просвечивал сквозь фигуры людей и животных, и тусклая неживая тень легла на далекий синеющий лес, на ближние поля и березовые колки, не струилось с небес ласковое живительное тепло от вылинявшего и неузнаваемо поблекшего солнца, словно бы в солнце вдруг внезапно выключился бы термоядерный реактор и оно начало стремительно гаснуть и остывать…

– Куда мы попали, Санек?! – изумленно глядя прямо перед собой, жутким голосом обратился к помощнику, первым, пришедший в себя, как ему и было положено по статусу, возрасту и исключительным морально-волевым качествам, Михаил Иванович Горюхин.

Но совсем ошалевший и «потерявший голову» помощник машиниста Санек стучал зубами от дикого необъяснимого страха и не мог ответить старшему товарищу ничего связного и вразумительного, жизнеутверждающего и ободряющего.

– Мы въехали в какой-то тоннель, Санек – ты разве не видел этого?! – еще более жутким и поэтому, почти неузнаваемым, голосом вновь обратился к помощнику Заслуженный Железнодорожник Горюхин.

Но помощник машиниста Семенов по-прежнему упрямо молчал, безумными глазами глядя вперед и совсем-совсем ничего не соображая.

– Здесь нет гор, Санек и потому не может быть никаких тоннелей! – продолжал самого себя убеждать Михаил Иванович, лишь бы, не молчать, оставшись наедине с собственным забастовавшим разумом, как это, очевидно, произошло в голове у помощника. – Сегодня мой юбилейный десятитысячный рейс по этим электрифицированным пригородным железным дорогам и мне никогда, ты слышишь, Санек – никогда не встречались никакие тоннели!… Может, произошло крушение и мы с тобой уже – на «том свете», Санек! Только не молчи, Санек – ответь мне хоть что-нибудь!…

А в эти же самые минуты, достаточно быстро сумевшая прийти в себя, Маша Растомаева, хотя и медленно, но все же поднялась с «карачек», на которых провела, примерно, пять минут в железном грохочущем стыке между шестым и седьмым вагонами, и, не испытывая никакой растерянности (в отличие, скажем, от локомотивной бригады в составе машиниста и помощника, обладавших гораздо более развитым воображением, чем ревизорша Маша) решительно и зло толкнула дверь в тамбур, пребывая в твердой торжествующей уверенности, что в тамбуре ею сейчас будет «схвачен за шиворот» этот самый зловредный «заяц» -рецидивист, уже где-то, как с пол-года назад сделавшийся ее «личным врагом». Маша, надо сказать, не обманулась в своих ожиданиях – в открывшемся перед нею тамбуре и, вправду, оказался наконец-то настигнутый ею, дрожащий от страха перед неизбежным справедливым возмездием «заяц» (хотя, быть может, он дрожал и совсем не от страха)!

Маша издала горловой торжествующий смешок, очень сильно смахивавший на короткое взвизгивающее ржание кобылицы в период «гона».

– Наконец-то ты попался мне, гад!!! – в злобной ярости страшно завопила Маша, ничуть не смутившись тем невероятным фактом, что «пойманный» ею «заяц», на самом деле, почти ничем внешне не отличался от обыкновенного, «всамделишнего» зайца-русака и ничего человеческого в его чудовищно-противоестественном облике не присутствовало! Да и, даже, если бы он оказался точной копией «всамделишнего» зайца-русака, это было бы, как говорится, еще «пол-беды»! Но вся беда то, как раз и заключалась в том, что «точной копии» не получилось! Серьезные отличия от обычного безобидного травоядного зайца, как бы чуть позднее ни хотелось бы отмахнуться от них той же Маше, имели быть место. Невооруженным взглядом легко различались два основных отличия: размеры «зайца» и цвет его шерсти. Зайцев-русаков подобных размеров в природе просто-напросто не могло существовать – сидевший на корточках в углу тамбура и щелкающий то ли от страха, то ли от классического животного бешенства, огромными оранжевыми зубами-резцами, щедро брызгая при этом желтой нечистой слюной, «заяц», ростом был наверняка не ниже того безбилетного пассажира, за которым принципиальная и злопамятная Маша тщетно гонялась уже шестой месяц подряд. Облезлая во многих местах, грязная свалявшаяся шерсть на шкуре «зайца» по цвету своему и консистенции имела явственный яркий рыже-бурый оттенок, так характерный для среднеазиатских верблюдов-бахтияров, но совсем не свойственный заячьему племени, представленному на Земле огромным количеством безобидных, кротких растительноядных подвидов.

По-хорошему, Маше бы следовало резко «угомониться», как следует «остыть» и аккуратно ретироваться обратно восвояси при неожиданной встрече с этим монстром. Но у Маши что-то замкнуло в голове, скорее всего – первосигнальное тормозное реле, и она, адекватно не среагировав на внешний вид этого невиданного в реальном мире чудовища, рассвирепела в порыве «праведного ревизорского гнева» еще сильнее:

– Билет показывай, сволочь ушастая!!! – не менее щедро, чем сам «заяц» забрызгала слюной, совсем «зашкалившая» Маша, начав беспорядочно размахивать руками в опасной близости от страшной «заячьей» пасти, а конкретно – от огромных темно-оранжевых передних резцов безбилетного животного.

К сожалению, рядом с Машей в тамбуре не оказалось никого из ее, более опытных, хладнокровных и уравновешенных коллег по работе, да и милиционеры тоже успели пройти далеко вперед и, поэтому ничего удивительного не оказалось в том, что раздраженный безобразным кривляньем обезумевшей ревизорши «заяц», сделал неуловимое движение огромной ушастой головой вперед и аккуратно, словно бритвой, отхватил Маше половинки указательного и среднего пальцев на правой руке.

Тамбур заполнился пронзительным визгом Маши. Но кричала она не от боли, которая еще не успела наступить во всей ее глубине и утонченной многогранности, а – от, во сто крат, усилившегося бешенства:

– Ах ты, сука ты облезлая-я!!! – заверещала Маша, тупо и совершенно отрешенно, словно бы со стороны, наблюдая, как ее алая горячая кровь сильными толчками начала изливаться из двух свежеобразовавшихся пальцевых обрубков, прямо на грязный пол тамбура, на ее новенькую форменную синюю юбку, постиранную и поглаженную перед очередной поездкой и почти сразу запричитала плаксивым голосом школьницы: – Пальцы, мои пальцы, пальчики мои-и, пальчик-ки-и-и!!!!!!!!!…

А отвратительный громадный облезлый «заяц», тем временем, с громким хрустом, смачно и тщательно перемалывал оранжевыми резцами половинки двух Машиных пальцев – судя по всему, толстые Машины пальцы пришлись кровожадному «зайцу» по вкусу. Машина кровь густо и часто капала из зловонно воняющей заячьей пасти и продолжала выливаться алыми фонтанчиками из обрубков двух пальцев на правой руке самой Маши, отчего на полу тамбура натекла вскоре ее порядочная лужица и сам тамбур стал напоминать пыточную камеру в Аду… Сквозь стеклянные двери тамбура хаотично мелькали бледно-желтые потерянно-растерянные лица пассажиров, порывающихся не то куда-то бежать, не то…, в общем, все пассажиры сильно хотели только одного – быстрее «свалить» и, не важно – куда, из этой электрички…

До Маши, как раз, вдруг неожиданно дошло, что с ее «зайцем» то ведь все не просто так, это, вовсе, оказался и не «заяц» ни какой, а … «настоящий черт» в виде «зайца», или – «чертов заяц» (еще пока неизвестный отечественной биологической науке подвид зайца), а, быть может, просто – «заячий черт»! Она как-то иначе догадалась заглянуть в раскосые, налитые кровью, глаза этой невероятной твари и сердце молодой женщины (все же Маше недавно исполнилось всего лишь двадцать пять лет, и она являлась человеческой особью женского рода, так что ее вполне резонно можно было назвать «молодой женщиной») оказалось обуянным настоящим ужасом, какой она не испытывала уже много лет – с далеких времен раннего детства. Ей в голову пришла простая мысль: этот страшный «отмороженный» «заяц» запросто же мог откусить не только пальцы на ее руке, но и саму руку или…, да все что этой твари заблагорассудится, то он и откусит!

Испустив очередной невнятный вопль, окровавленная, «ни живая, ни мертвая Маша» схватилась скользкой от крови и пота правой рукой за алюминиевые ручки тамбурной двери и с силой рванула ее в сторону, будучи стопроцентно уверенной, что зайцеподобное оранжевозубое чудовище не даст ей открыть дверь и юркнуть в спасительный салон вагона, а «одним махом» перекусит сонную артерию вместе со всей шеей и позвоночным стволом. Но все обошлось благополучно и Маша, ввалившись из тамбура в вагон, благим матом истошно заорала:

– Помогите, люди добрые – убивают!!!

«Люди добрые», то есть – пассажиры, в свою очередь, все как один, испуганно стали шарахаться от раненой окровавленной ревизорши, боясь, видимо, замарать в ее крови свою чистую одежду.

– Надо сообщить машинисту!!! Надо нажать «стоп-кран»!!! Где милиция?! Вызовите сюда милицию!!! – вагон заполнился бессвязными заполошными криками, неясным шумом, бестолковым неорганизованным мельтешением, что так характерно для начала любой массовой паники, зарождалась ли она на общественном транспорте или в каком-либо другом многолюдном месте…

Никто не заметил главного, да и, в принципе, естественно, не мог этого заметить – как щедро пролившаяся кровь ревизорши Маши неслышно, почти незаметно, но очень жадно впитывалась в пол вагонного тамбура. С этого, никем не замеченного процесса, и началось бурное превращение обычного электропоезда номер шесть тысяч четыреста тридцать семь в, наводящую ужас и ненависть, «бешеную электричку», со временем превратившуюся в своеобразный симбиоз «грозы и гордости» Пикирующего района, сделавшись одним из главных его «рекламных» «брэндов»…

…Электропоезд неожиданно начал резкое торможение и, установленные в каждом вагоне радиодинамики возвестили хриплым низким мужским голосом, почему-то с очень злорадными интонациями возвестившим:

– Внимание!!! Наш электропоезд прибывает на станцию Мертвоконево! Станция конечная! Эта станция имеет такое название по той причине, что на ней издревле хоронили лошадей!

Время стоянки, ровно – две минуты и ни секунды больше! Две минуты молчания, которыми вы все будете обязаны почтить память, безвременно ушедших лошадей Пикирующего Района! Время пошло и кому еще дорога его никчемная жизнь, сильно рекомендую поторопиться покинуть вагоны нашего электропоезда!

Грозные слова неприятного мужского голоса из радиодинамика были оценены пассажирами по достоинству и, поэтому, во всех десяти вагонах почти сразу началась настоящая давка, вызванная эгоистичным желанием каждого индивидуума, как можно скорее, пробиться к выходам из вагонов. «Никчемная жизнь» оказалась очень и очень дорога всем, без исключения, пассажирам и ясно понимая, что низкий хриплый зловещий голос или сильно пьяного или сумасшедшего диктора, транслировался в вагонах электропоезда не из любительского радиотеатра, а из самой настоящей «железнодорожной преисподней», пассажиры, испытывая бессмысленный животный ужас, бросились к спасительным застекленным дверям тамбуров. В этом роковом, юбилейном для машиниста Горюхина, железнодорожном рейсе собрались, как почти всегда и бывает во время крупных транспортных катастроф, представители, буквально, всех полов и возрастов, характеров, темпераментов и физических кондиций. Вследствие чего в каждом из десяти вагонов «взбесившейся» электрички массовый панический психоз приобретал свой неповторимый облик – согласно его основным внутренним составляющим.

Но, все же, настоящего массового психоза, к счастью, не получилось – для этого просто не хватило времени, так как электропоезд, примерно, спустя минуту после прозвучавшего в вагонных радиодинамиках, объявления, совершил обещанную остановку точно напротив грязного и потрескавшегося, густо заплеванного перрона станции Мертвоконево, о которой раньше никто и никогда из пассажиров электропоезда и слыхом не слыхивал. Но, как выяснилось, станция с таким противоестественно жутким названием, действительно, существовала – судя по большим темно-желтым буквам, вкривь и вкось прибитым к верхнему фронтону большого деревянного станционного здания. Темно-желтые буквы складывались, выбивающим любого человека из нормальной психической колеи, одним-единственным словом: МЕРТВОКОНЕВО и для вящей убедительности того, что название этой станции читается именно так, а не иначе, невысоко над буквами, слагавшими станционное название, на коньке фронтона крыши, покрытой жестью, был прибит, сильно пожелтевший от времени, огромный лошадиный череп с широко раскрытой пастью, как если бы этот череп желал проглотить сразу всех вновь прибывших на «его» станцию, пассажиров.

Никому из этих несчастных пассажиров, приехавших сюда на электропоезде номер шесть тысяч четыреста тридцать семь, выходить здесь совершенно не следовало, так как тут их никто не ждал, и делать им в Мертвоконево было абсолютно нечего! Но, когда электропоезд остановился и с громким злобно-радостным шипением автоматически открылись двери во всех десяти вагонах, то на грязный, заплеванный, Богом и людьми, забытый перрон, производя невероятный шум и гомон, менее чем за полторы минуты, вывалилась разномастная толпа пассажиров численностью почти в полтораста душ. И выражение лиц людей, неожиданно для себя очутившихся на этом неприятном перроне, выглядело так, будто они высадились не в Мертвоконево, а прибыли на настоящую Землю Обетованную после многолетних мытарств по Синайским пустыням вдоль берегов Мертвых морей. Вопль облегчения, густо перемешанный нецензурной бранью мужчин, плачем детей и женщин, чьим-то счастливым смехом, пронесся над древним гадким перроном и унесся в тоскливые и страшные своей полной неизвестностью неведомые мрачно-серые мертвоконевские дали. И, наглухо перекрывая этот вопль, резко заставив испуганно умолкнуть все полторы сотни человеческих глоток, в сером воздухе начинавшихся сумерек зазвенело откровенно злорадное ржание, давным-давно издохшей в страшных муках от сапа или от банального бешенства, неизвестной лошади: «С прибытием вас на вашу новую Родину, дорогие товарищи!!! И-и-го-го-го!!!»…

…Алексей Фомченко в той электричке не был и поэтому знать не мог всех драматических коллизий трагического рейса, открывшего собой регулярное железнодорожное сообщение на электрической тяге между сильно удаленными друга от друга населенными пунктами огромного по площади Пикирующего района. Алексей попал в «пара-мир» совсем иным путем – не менее жутким и противоестественным, чем невезучие пассажиры, машинисты, сопровождающие милиционеры и ревизорши рокового электропоезда номер шесть тысяч четыреста тридцать семь. И, подобно всем без исключения жителям Пикирующего района, он не любил воспроизводить в памяти детали своего «попадания» сюда, так как воспоминания эти не вызывали ничего, кроме страшных душевных терзаний. Особенно эти детали не нужно было вспоминать во время выполнения ответственных редакционных заданий, неизменно сопровождавшихся огромным риском для жизни. Как, например, сейчас – этим серым ранним июльским вечером, когда Алексей достиг нужного ему железнодорожного разъезда с неприятным названием Мертвая Голова. На разъезде Мертвая Голова, в диаметрально противоположные стороны, расходились две железнодорожные линии, одна из которых устремлялась на север, а другая, напротив – на юг. До Мертвой Головы они шли параллельным курсом, по неизвестным причинам «рассорившись», именно, почему-то на этом, ничем особо, не примечательном разъезде. Среди населения Пикирующего района циркулировали упорные слухи о том, что на разъезде Мертвая Голова можно найти (если хорошенько поискать, конечно) и третью, так называемую, Неназываемую Ветку, по которой якобы можно было уехать обратно в реальный мир.

Заветной мечтой Алексея Фомченко, как и нескольких его предшественников на посту заведующих Отделом «Патологии Районных Инфраструктур», было найти эту самую заветную «Неназываемую Ветку», по которой когда-то и приехал в «пара-мир» тот самый невезучий «юбилейный» электропоезд номер шесть тысяч четыреста тридцать семь. Леша истово верил в то, что рано или поздно он найдет веские реальные доказательства того, что этот спасительный железнодорожный путь существует. В частности, на разъезде Мертвая Голова не было никакого стационарного человеческого жилья, но зато в нескольких метрах от точки кардинального разветвления двух рельсовых путей, торчала будка «станционного смотрителя», всегда закрытая на огромный висячий замок. А за искомой избушкой чернел глубокой мазутной пропиткой древний деревянный столб высотой метров шести, увенчанный, примерно, таким же, как и конек крыши здания вокзала в Мертвоконево, пожелтевшим от времени лошадиным черепом. А может – и не лошадиным. Но не суть важно – череп какого, конкретно, животного красовался на верхушке промазученного столба, а главное, что его постоянное присутствие на верхушке этого столба и дало столь зловещее название знаменитому разъезду. Переводные «стрелки» в виде полосатых черно-белых рычагов ручного управления служили еще одним убедительным доказательством того, что будка «станционного смотрителя» должна была быть обязательно обитаемой. И Леша слышал о том, что несколько, по меньшей мере, человек видели эту будку открытой. И, более того, эти анонимные свидетели все как один утверждали о том, что из небольшой трубы ее на двускатной крыше валил неприятный густо-черный дым, а в единственном окошке по ночам полнолуния горел неяркий и неуютный желто-красный свет. Такой ущербный свет могла порождать лишь керосиновая лампа. Признаки обитаемости будка «станционного смотрителя» приобретала, исключительно, по ночам – не каждую ночь, а только – в первую ночь полнолуния. И, соответственно, свидетелями того невероятного факта, что в избушке кто-то топил печку и зажигал керосиновую лампу, были случайные прохожие, которых по каким-то неизвестным причинам, ночь застигала неподалеку от железнодорожного разъезда Мертвая Голова. Ну а кто будет «шастать» по ночам в безлюдных пустошах Пикирующего района – либо пьяные, либо какие-нибудь бродяги без постоянного места жительства и определенных занятий, верить которым серьезным людям считалось бы, по меньшей мере, признаком дурного толка. Но Леша верил в эти слухи по той простой и очевидной причине, что очень хотел в них верить, так как они порождали, хотя и очень слабую, но – надежду на существование реального пути из «мрака» в «свет»! А больше надеяться ему совершенно было не на что – как и остальным жителям Пикирующего района!

Кто-то ему однажды сказал, вот только – кто и где, и при каких обстоятельствах, он точно не помнил, что в этой будке «путевого смотрителя» живет тот самый Неназываемый Стрелочник, который однажды и «перевел стрелки» для электропоезда номер шесть тысяч четыреста тридцать семь в «нужном» направлении. Но, кажется, все же сказано это было на одной из пьянок в редакции – на чьем-то Дне Рождения, у кого то в комнате в Общаге, то ли у Виноградова, то ли у Борового. Скорее всего, что, все таки, у Виноградова, так как у него комната побольше, чем у Борового и там-то и засиделась однажды их смешанная женско-мужская постоянная компания почти, что до самого рассвета. И про «стрелочника» рассказал тогда, все же, не кто-нибудь, а – сам Виноградов. Да, точно – это поведал всей дружной, крепко «споенной», годами совместной работы, компании, Виктор Владимирович Виноградов. Но в начале своего рассказа он честно сослался на Юрия Михайловича Першина – старейшего корреспондента «Хроники Пикирующего района», который на данном мероприятии отсутствовал, потому, что являлся принципиальным «трезвенником» и, даже, кажется, регулярно занимался оздоравливающей «йогой». Да и в тот момент, Юрий Михайлович, вроде, как был в одной из своих бесконечных дальних, безумно смелых и смертельно опасных командировок. В переложении Виноградова, наверняка, даже, не – наверняка, а – безусловно, правдивый рассказ никогда не пьющего и неизменно не лгущего Юрия Михайловича Першина, прозвучал, примерно, следующим художественным образом:

«… Мне в августе стукнет семьдесят два года, Витенька! И сколько мне осталось коптить наше унылое пара-небо – один Бог знает! Поэтому нет мне, согласись, никакого резона что-то привирать и сочинять о своих странствиях! Один-единственный у меня надежный свидетель, это – мой старенький двухколесный «Урал», но он не умеет разговаривать, так что придется тебе, хочешь ты того или нет, поверить старику Першину на слово!… … В ту ночь я возвращался домой из Акулово, куда ездил проверить слухи о падении водонапорной башни и выяснить, если таковое падение, действительно, произошло, его причины! Башня, действительно, упала, никого, правда, не придавив, но, зато, оставив всех жителей Акулово без нормальной питьевой воды! И я легко выяснил, что упала водонапорная башня от общей ветхости – средства, отпускаемые районной администрацией на ее плановый текущий ремонт, бессовестно разворовывались верхушкой местной Акуловской администрации в лице главы администрации Акулово и ее главного бухгалтера! Ну, да и черт с ними – не в них дело и совсем не о том я хотел тебе рассказать!… Хочешь – верь мне, еще раз не поленюсь повторить, а хочешь – не верь, но я был в гостях у «неназываемого стрелочника»!

Это была еще не ночь, а скорее – поздний вечер, часов так, примерно, одиннадцать или – начало двенадцатого. Но было все же уже почти темно и, вроде как, дождик начал накрапывать, и я всерьез опасался, что, если вдруг польет настоящий затяжной дождь, то я рискую серьезно вымокнуть, чего мне допускать никак было нельзя из-за своего ревматизма, бронхита, трахеита, простатита и полинефрита! Старость, Витенька – не радость! Сам когда-нибудь это поймешь на собственном, так сказать, горьком жизненном опыте! Прости старика, что опять отвлекся от основной темы!

В общем, так или иначе, но рассчитывал я, что до полуночи успею доехать до нашего – до родного Пикирово, ну и, как можно энергичнее приналег на педали своего трудяги-велосипеда! И вот, подъезжая, как раз к Мертвой Голове, лопнул у меня, словно бы в злобную насмешку над пожилым и честным журналистом-«бессеребренником», обод заднего колеса! «Трен-нь-к-к!!!» и «пиз… к» – твой покорный слуга, Юрий Михайлович на полной скорости прямо «мордой – в землю»!

Правильно оценив размеры ущерба, я понял, что придется мне заночевать, судя по всему, в чистом поле, и, что, если пойдет все-таки проливной и затяжной дождь, то придет моему хилому организму и мне вместе с ним, естественно, верный конец! Но тут, к счастью, вспомнил я про железнодорожный разъезд под названием Мертвая Голова и избушку «станционного смотрителя» на этом самом разъезде. Ехал то я ведь по грунтовке вдоль железной дороги, а географию всего, можно сказать, Сумрачного Края, а, тем более, нашего родного Пикирующего района, я хорошо знаю и легко сориентировался в уме, что до Мертвой Головы мне пройти не больше километра. Избушка, конечно, там опять окажется закрыта на свой вечный навесной замок, но, думаю, если начнется дождь, то я тогда чем-нибудь увесистым постараюсь сбить этот замок вместе со скобами – не оставаться же мне, на ночь, глядя, на улице и – не промокать же насмерть под холодным дождем! А, там, думаю, утром что-нибудь и придумаю – как замок на место обратно «приторочить»!

Ну и вот, довел я кое-как свой покалеченный «Урал» до Мертвой Головы. Без всяких, почти, приключений довел! Один раз только видел вдалеке стаю бездомных собак, но, так как они мелькнули от меня, именно, вдалеке, то и, наверное, не заметили они меня – куда-то дальше по своим собачьим бездомным делам побежали-«потрусили»! … Правда, мысль у меня одна нехорошая все же проскользнула, как аскарида – а вдруг это были не бродячие собаки, а «недорезанные» свиньи-индиго?! А с «недорезанными индосвиньями», сам знаешь, шутки то очень и очень даже плохи! К тому же, издалека их запросто можно спутать с собаками – особенно таким близоруким людям, как я! Ну, да и ладно, «недорезанные свиньи» это были или бездомные собаки, но сгинули они в кромешной районной ночи безо всяких последствий для меня, да и ладно!…

Главное, что я не останавливаюсь ни на секунду, да все ближе и ближе к разъезду подхожу и Бога молю только об одном – лишь бы не пошел этот проклятый затяжной холодный дождь! Тьма стоит вокруг – ни «зги» не видно! Ни луны, ни звезд, все небо, как я понял, тучами затянуло и дождю этому, как тут ни крути, все же, обязательно быть!

В общем, иду я себе потихоньку и иду, велосипед волоку, обеими руками за руль придерживаю и удивляюсь тому, как еще это у меня пока сравнительно легко получается идти, ни обо что не спотыкаясь в кромешной этой подлой предательской темноте!. А капли то потихоньку, между тем, все-таки начали накрапывать сверху – крупные такие, неприятно холодные капли. Ну, думаю, дело совсем скверно складывается!