Текст книги "От Ленина до Путина. Россия на Ближнем и Среднем Востоке"

Автор. И мы закрывали глаза на то, что страна переживала экономический упадок?

О.Г. Пересыпкин. Все это было. Но цель была – помочь им «строить социализм». Наши специалисты составляли проекты, пятилетние планы развития. Практически в каждом министерстве сидели два-три наших советника, которые в лучшем случае исходили из собственного опыта. Утверждают, что руководители Южного Йемена завели страну в экономический тупик, но я им прощаю это. Они смотрели в рот старшим братьям, людям, которые «построили социализм», у которых за спиной огромная, могучая страна, опытная, мудрая партия. Естественно, они делали то, что мы им советовали. Поэтому неудачу «стран социалистической ориентации» я отношу еще за счет и нашей помощи, и нашего влияния. Но, безусловно, наши ошибочные представления накладывались на их традиции, на племенные отношения. Расцветал такой ядовитый цветок, который трудно себе представить. Возьмем хотя бы январские события 1986 года, когда две партийные группировки, имея один устав, одну программу и, собственно, ничем не отличаясь друг от друга, схлестнулись до страшной резни…

Автор. …потеряв несколько тысяч человек из своей собственной немногочисленной элиты, в которой страна нуждается при любом режиме.

О.Г. Пересыпкин. Да. Во всяком случае, это показывает, что есть и наша ответственность. Южнойеменские руководители просили у нас помощи в создании армии. Мы понимали, что армия – это непроизводительные расходы при их очень скромных доходах. Но мы им поставляли огромное количество вооружений, готовили офицеров. Потом давали кредиты на «погашение» военных расходов.

Автор. Может быть, в принципе мы не ставили задачу стравить их с Северным Йеменом, с Саудовской Аравией, Оманом. Но объективно укрепление армии, авиации, вот эти горы оружия – все это подталкивало в направлении жесткости.

О.Г. Пересыпкин. Более того, я хочу сказать, что мы в общем-то передавали им наш менталитет, наши представления того периода. Мы считали, что если тебя обижают, если есть хоть какая-то вероятность нападения на тебя, то надо не вести переговоры, а вооружиться до зубов и быть готовым отразить нападение, что мы и сами делали. Предположим, была угроза со стороны Саудовской Аравии. Но вместо того чтобы посоветовать начать переговоры, найти хоть какие-то компромиссы – вот вам еще сто танков, еще самолеты… Следующий раз они обращаются, что опять-де какая-то угроза, мы опять что-то даем.

Автор. На этой почве произросли и цветы очень опасного, циничного авантюризма. Когда южане начали свою войну против Севера весной 1979 года, мне Баазиб – второй из братьев – говорил: «Да, мы начали это дело. Если мы победим, будет Великий Йемен. Но если проиграем, вы нам поможете и спасете нас».

О.Г. Пересыпкин. Если говорить о межйеменских отношениях, то на них тоже воздействовали идеологические догмы. Южане считали, что должны построить социализм, но их страна слишком бедная и маленькая. А вот если объединиться с Северным Йеменом, более богатым, более населенным, тогда они легче достигнут своей стратегической цели. Убеждение, что у них «самая передовая идеология», уменьшало шансы на компромиссы, объективно подталкивало на занятие жестких позиций в отношении соседей. А мы были счастливы, что они нас поддерживают во всем, даже по Афганистану.

Автор. Нам это страшно нравилось. Мы имели «верного» союзника, хотя, по сути дела, в поддержке нас со стороны только таких стран был элемент самопоражения.

О.Г. Пересыпкин. Это мы сейчас так считаем. Но раньше мы считали, что наши друзья – те, кто голосует с нами по всем нашим предложениям в ООН, в самый тяжелый для нас период «морально» нас поддерживает. Но, откровенно говоря, такая поддержка фактически покупалась. Все эти голосования в ООН или другие действия на международной арене увязывались с просьбами о дополнительных поставках, о дополнительных экономических льготах и т. д. Это мы понимали, но деваться тогда было некуда, раз мы нуждались в их «морально-политической» поддержке. Ну а поскольку у нас были слабые экономические возможности, – в Южном Йемене мы строили электростанцию, ну, рыбный порт, а что еще крупного? – то в обмен на политическую поддержку мы гнали опять-таки оружие.

(Сотрудник Первого главного управления КГБ (разведка). Я согласен с Пересыпкиным: именно с таким подходом я постоянно сталкивался. А планы строительства социализма – это «пришей кобыле хвост». У международного отдела ЦК, которого почти не подпускали, скажем, к советско-японским отношениям и совсем не допускали к советско-американским, чесались руки, чтобы оправдать свое существование. «Отводили душу на «йеменах». Это были кости, которые руководство страны и партии бросало на алтарь идеологии.)

Автор. Важны ли для нас были военно-стратегические позиции в Адене? Ведь должны же мы были учитывать, что у американцев есть Диего-Гарсия.

О.Г. Пересыпкин. Да, действительно, в 70-х годах мы стали выходить в Индийский океан, где раньше бывали только западные корабли. Действительно, Аден представлял большой интерес, учитывая, что в бассейне Индийского океана нам негде было приткнуться. Правда, у нас была Бербера, когда Сомали была нашим другом. Но Аден в этом смысле, естественно, был и лучше, и более обустроен англичанами. Действительно, Горшков, которого я встречал, когда он бывал в Адене, всячески подчеркивал значение этой базы. Но в связи с этим у нас были, если хотите, угрызения совести: вот, мол, они выгнали англичан и их базу – мы аплодировали, а сейчас влезаем сами. Политически это было неловко, так как мы официально выступали против каких-либо военных объектов за пределами национальных границ. Горшкову наше руководство не позволило создать настоящую базу. Там был создан важный пункт связи, кажется, в Джебель-Факуме, это за пределами самого Адена. Мы получили разрешение на заход наших кораблей для ремонта, отдыха и смены экипажей. Были там у нас и военный госпиталь, и нефтехранилище. В Адене мы меняли и команды на рыболовецких судах. Кстати, на Сокотре ничего не было. В волейбол моряки иногда играли. На Сокотре шесть месяцев в году дует сильный ветер, там нет гавани, поэтому наши корабли стояли «на бочках» с подветренной стороны; может быть, иногда ремонтировались в море. На Пириме также ничего не было.

Автор. Как бы вы сформулировали наши интересы в Красном море в связи с Аденом?

О.Г. Пересыпкин. Путь на наш Дальний Восток из Черного моря через Суэцкий канал гораздо короче, чем вокруг Африки. Естественно, мы заинтересованы в дружеских отношениях с государствами, расположенными по пути следования наших судов. Были и есть кое-какие экономические интересы. У нас же были или есть торговые точки в Ходейде, Джидде, Массауа, Джибути, Порт-Судане, некоторые из них были основаны еще в 20-х годах.

Автор. Можно кратко сформулировать: свобода мореплавателям и экономическое сотрудничество в разных видах с прибрежными государствами. Так?

О.Г. Пересыпкин. Да, так.

Автор. А каково наше отношение к Северному Йемену?

О.Г. Пересыпкин. Опыт Южного Йемена превратил южных йеменцев в наших недоброжелателей, а в Северном Йемене к нам прекрасное отношение. Первой арабской страной, с которой мы установили отношения, был Хиджаз (впоследствии Саудовская Аравия), затем Йемен. Мы шли, как сейчас говорят, по пути гуманитарной помощи и торговли. Там были наши врачи, мы поставляли товары ширпотреба. Построили большой порт в Ходейде. Затем строили дороги, небольшой цементный завод. Открыли два госпиталя, профессионально-технические школы. И никогда никакой идеологии. Мы поддерживали их политически против Великобритании и просто уважительно относились к небольшому народу. Еще до революции 1962 года Северный Йемен был примером мудрой политики: гигантская социалистическая страна Советский Союз дружит с маленьким, бедным, отсталым королевством, имеет с ним договор о дружбе, сотрудничестве и не вмешивается в его внутренние дела. Это действительно было так. Невмешательство во внутренние дела, полнейшее отсутствие идеологии ставили наши отношения на очень здоровую, нормальную почву.

Автор. Наша помощь египетскому экспедиционному корпусу не изменила отношения к нам?

О.Г. Пересыпкин. Йеменцы все-таки считают на официальном уровне, что египтяне внесли определенный положительный вклад в развитие Йемена своей интервенцией. Если бы не было египтян, то революция могла бы не выстоять, потому что силы на стороне монархистов были слишком большие. Но временное недоброжелательство к египтянам нас миновало. У нас было политическое сотрудничество, экономическое, торговое, военное сотрудничество, но никакого идеологического. Вот и получается, что там, где у нас была идеологическая близость, там остались развалины, а там, где мы нормально вели межгосударственные отношения, где мы не ставили себе задачу помогать «строить социализм», там сохранились удивительно хорошие отношения, понимание и сотрудничество. Вот это, конечно, один из парадоксов…

Автор. Может быть, в этом парадоксе как раз сермяжная правда. Не забудем, что почти во всех отраслях йеменской экономики, во всех сферах жизни есть наши выпускники.

О.Г. Пересыпкин. Естественно. Пример сотрудничества с Северным Йеменом – маленькая ферма в Вади-Сурдут. Несколько человек работали – нашли воду, пробурили скважину, разбили сады, плантации бананов, помидоров и других овощей. Вот это – реально. Не надо создавать гигантские машинно-тракторные станции…

Автор. Или посылать комбайны «Нива» в Хадрамаут, где они прыгали по камням, вызывая смех и раздражение людей.

О.Г. Пересыпкин. В Баджиле построили цементный завод, крошечный по нашим масштабам: 50 тыс. в год. Но цемент развозили на машинах, верблюдах, на ослах по всему Йемену. Все знали, пользовались. А хозрасчетный госпиталь под флагом Красного Креста…

Автор. Как будет определяться наша политика по отношению к объединенному Йемену?

О.Г. Пересыпкин. Надо взять все положительное, что у нас было во взаимоотношениях с Севером, удачные связи на Юге и сотрудничать, отказавшись от идеологических установок.

Автор. А наша позиция во взаимоотношениях между Йеменом и Саудовской Аравией?

О.Г. Пересыпкин. Полное и абсолютное невмешательство. Конечно, саудовцы с определенным опасением смотрят на новое государство, самое населенное на Аравийском полуострове. Но это их проблемы, не наши. Мы должны поддерживать ровные, дружественные отношения с обоими.

Некоторые оттенки взглядов в отношении к Йемену, несколько другие подходы высказал В.П. Поляков, бывший советский посол в Южном Йемене, бывший начальник Управления стран Ближнего Востока и Северной Африки, ставший в 1991 году во второй раз послом СССР (затем России) в Египте²⁰⁹.

Автор. Каково наше отношение к объединению двух Йеменов?

В.П. Поляков. Только положительное. У них всегда было стремление к объединению.

Автор. Были ли ошибки в нашей политике на Аравийском полуострове?

В.П. Поляков. Самая большая и непростительная – когда мы в 1937 году отозвали свою миссию из Саудовской Аравии.

Автор. Вы не считаете ошибкой наш очень большой военно-стратегический интерес к Адену?

В.П. Поляков. Я абсолютно не считаю, что это была ошибка. Сейчас кое-кто говорит: зачем нужно было НДРЙ давать помощь? Зачем нужны были нам военные льготы? Но если раньше были условия холодной войны, то наше-то сотрудничество происходило в конкретных условиях на основе общих интересов… За большую политику приходится платить. Мы вынуждены были платить, чтобы наши моряки смогли хоть взглянуть на зеленый уголок, взять воды. Кстати, мы всегда предлагали американцам: давайте выведем флоты из Средиземноморья, из Индийского океана. Американцы не шли на это. Конечно, сейчас складывается другая обстановка, но тогда была конкретная политическая, стратегическая обстановка. Из нее мы и исходили.

Чтобы дополнить гамму взглядов на советско-йеменские отношения, приведу и беседу с бывшим рядовым свидетелем событий в Адене – К.М. Труевцевым²¹⁰.

Автор. Наша поддержка левых псевдомарксистских и полумарксистских структур в Южном Йемене не испортила к нам отношения?

К.М. Труевцев. Истина всегда конкретна. Одно дело – марксизм советский, а другое дело – чешский или йеменский. В Южном Йемене партийными лидерами нередко становились люди, делегированные тем или иным племенем. С Советским Союзом ссоры не произошло. Даже в 1986 году комиссия по примирению между двумя сторонами заседала в советском посольстве. Я бы на сто процентов не утверждал, что даже на народном уровне отношения с нами в Южном Йемене испортились. Южный Йемен – не Восточная Европа. Не Советский Союз загонял их на этот политический путь, а они сами его добровольно выбрали.

Автор. Но они выбрали потому, что соблазнились мишурным блеском нашей модели.

К.М. Труевцев. И все-таки нет у них такого комплекса по отношению к русским, как, скажем, у других арабов по отношению к англичанам. Там все-таки была оккупация, а здесь оккупации не было. Здесь нас приглашали. Даже военные льготы они нам предложили сами.

Автор. Любопытно на все смотреть в динамике. В процессе развития то, что сегодня негатив, завтра может стать позитивом, и наоборот. В этом смысле и наши акции на Юге Аравии в какой-то момент могут пойти на повышение.

Глава 6
Зазеркалье, или Процесс принятия решений

…Самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.

Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую.

Лев Толстой

Мы убедились, насколько расплывчатым и неопределенным нередко выглядит такое понятие, как «национальные интересы» СССР/России (а ныне – России) на Ближнем и Среднем Востоке, насколько туманными и противоречивыми могут быть цели, задачи, методы внешней политики. Но мы вступаем на еще более зыбкую и практически не исследованную почву, когда пытаемся выяснить, как эти интересы, цели и задачи преломлялись в голове конкретных людей, а затем проявлялись в их действиях. Мы мало знаем о процессе принятия решений по проблемам Ближнего и Среднего Востока, как и вообще всей внешней политики. Однако мы можем сказать, что этот процесс осуществлялся конкретными, живыми людьми. Они действовали в рамках определенных социальных организаций, структур, подчинявшихся своим правилам и традициям поведения и подверженным трансформации, которую иногда называют институционной динамикой. Особенности и личностей, и социальных структур накладывали печать на весь процесс принятия решений, в том числе и по Ближнему и Среднему Востоку. Но эти особенности могли по-разному проявляться в обычное время и в моменты кризисов, когда требовались быстрые и ответственные действия.

Советских работ, проливающих свет на роль личностных, институционных, личностно-групповых факторов в формировании советской внешней политики, очень мало. Мемуары сталинского, хрущевского, брежневского периодов окрашены эмоциями текущей политической борьбы, лишь изредка имеют прямое отношение к нашей теме и выполняют обычную задачу всех мемуаристов – показать в выгодном свете автора. Документы, которые позволили бы изучить позиции личностей, групп, ведомств по тому или иному вопросу ближне– и средневосточной политики, недоступны. Остаются недоступными архивы не только Министерства обороны, КГБ, но и МИДа, ЦК КПСС. Личный опыт автора и интервью с участниками политического процесса, с теми, кто готовил или принимал решения, давали возможность сделать первые наброски отнюдь не завершенной картины.

Важные внешнеполитические решения всегда принимаются на уровне руководства государства.

Вопрос в том, насколько правильная информация о реальной обстановке, своих и чужих интересах и возможностях доходила до лидеров и насколько они сами были в состоянии понять ее и принять решение, соответствующее задачам внешней политики, как они ее себе представляли. Естественно, что на конечный результат влияли как те, кто собирал информацию, резюмировал ее, передавал наверх, оценивал возможности, предлагал решения, так и те, кто их исполнял. Из взаимодействия всех элементов этой системы и рождалось то, что называлось «внешней политикой».

Снаружи, для публики, подлинный процесс принятия решений прикрывали тщательно подобранные декорации «самой передовой в мире социалистической демократии». Они присутствовали в сталинской, а потом брежневской конституциях.

Формально существовало различие между органами государственной власти и государственного управления, то есть разделение законодательной (Верховный Совет) и исполнительной власти, которую олицетворял Совет министров во главе с председателем. Внешнюю политику проводило Министерство иностранных дел, а также Комитет государственной безопасности, в экономической сфере – Министерство внешней торговли, Государственный комитет по внешнеэкономическим связям (два внешнеэкономических ведомства были слиты в одно в 1988 году, а затем ликвидированы). Несущественной частью политических декораций были комитеты по иностранным делам Совета Союза и Совета национальностей Верховного Совета, которые никто и никогда не принимал всерьез. Верховный Совет СССР, состав которого тщательно подбирался партийным руководством, собирался два-три раза в год на сессии, чтобы послушать парадные отчеты и одобрить принятые партийной верхушкой решения.

Все знали, что реальная власть сосредоточена в руках партии, точнее – ее ЦК, а еще точнее – политбюро. Первым лицом в государстве был лидер партии, который мог функционировать как диктатор, ограниченный в своих действиях лишь традицией и соотношением сил на вершине партийной иерархии. Сталин стал абсолютным диктатором, его наследники никогда не приобретали такой полноты власти и произвола. Как назывался диктатор – было не важно. Он мог быть просто генеральным секретарем, мог объединять функции лидера партии и председателя Совета министров, генсека и председателя президиума Верховного Совета СССР или президента. Последняя попытка политической борьбы была сделана на XVII съезде партии в январе 1934 года. Сталин победил на съезде. Вскоре при до сих пор не раскрытых обстоятельствах был убит его потенциальный соперник С.М. Киров, а затем уничтожена большая часть делегатов съезда. С тех пор все съезды и в сталинское, и в хрущевское, и в брежневское время до прихода Михаила Горбачева собирались для того, чтобы зафиксировать без борьбы и обсуждения под «бурные и продолжительные аплодисменты» политические установки на ближайшие четыре-пять лет, подготовленные аппаратом и принятые политбюро, утвердить намеченную политбюро, а часто и более узким составом смену партийной элиты в лице членов ЦК, кандидатов в члены ЦК и членов Ревизионной комиссии. Съезды стали просто театральным действом по легитимизации сложившегося соотношения сил внутри системы в результате внутрибюрократической борьбы. Внешнеполитические решения и акции никогда не обсуждались, хотя соответствующие разделы ритуально присутствовали в отчетных докладах, резолюциях съездов, выступали министры иностранных дел и другие лица, связанные с проведением внешней политики.

После того как в октябре 1964 года был совершен государственный переворот и свергнут Н.С. Хрущев, пленум ЦК разделил посты генерального секретаря (им стал Л.И. Брежнев) и председателя Совета министров (А.Н. Косыгин). В 1965 году председателем президиума Верховного Совета был «избран» Н.В. Подгорный. Но все знали, что из-за плеча генерального секретаря выглядывала вторая по значению (а кое в чем и первая) фигура «серого кардинала» – Михаила Суслова, аскета и «идеолога», который до конца своих дней ходил в калошах, и, по непроверенным слухам, именно благодаря этому в Москве сохранялось калошное производство. Некоторое время Н.В. Подгорный играл активную и публичную роль в международной политике. Именно ему было поручено в 1971 году подписать договор с Египтом. Однако даже до совмещения должностей генерального секретаря и председателя президиума Верховного Совета СССР в 1977 году конституционные права Подгорного часто передавались Брежневу. Таким образом даже формально не соблюдалась законность.

В любом случае партия означала политбюро. Когда говорилось «решение ЦК», подразумевалось решение политбюро или секретариата. Политбюро собиралось примерно раз в неделю. Предполагалось, что если политбюро принимало решение, то оно обсуждению не подлежало. Вот что рассказывает об этом бывший видный партийный функционер.

Н.Г. Егорычев²¹¹. Решения как в области внешней политики, так и в экономике, других внутренних делах принимались очень узким кругом лиц без достаточной дискуссии, без обоснований, без настоящих экспертных оценок. Часто превалировали амбиции, не говоря о слабом теоретическом базисе решений. В общем-то по каждой проблеме, в том числе по Ближнему и Среднему Востоку, должны были сходиться мнения трех ведомств – КГБ, Министерства обороны, МИДа, конечно при участии международного отдела ЦК. Но все зависело от региона. Если регион был такой, что там были большие интересы у военных, конечно, их точка зрения превалировала. Я не думаю, чтобы в отношении Ближнего и Среднего Востока главной была точка зрения военных. Я считаю, что там преобладали комплексные, прежде всего политические, задачи, в том числе и в отношениях с Египтом. Но военные были заинтересованы в том, чтобы у нас были базы в Египте. Это было справедливо, поскольку американцы находились в Средиземном море. Или, например, Иран, наш сосед. Разумеется, Министерству обороны была небезразлична военная деятельность там. Например, сколько американских военных советников находится в Иране, какое оружие он получает от других стран? Или Турция. Разве нас не беспокоило, что там американцы создали свои военные базы, разные опорные пункты? Здесь с мнением военных надо было считаться. Но если бы дипломатия смогла добиться улучшения отношений с этими странами, добиться того, чтобы их правительства понимали свою ответственность за отношения с Советским Союзом, проявляли сдержанность к иностранной военной деятельности на своей территории, не разрешали бы ее, то военные тоже бы правильно ее оценили. Решения по крупным политическим и экономическим проблемам принимались в политбюро, и только там. Наши исполнительные органы, включая министерства и министров лично, никаких прав не имели. Они должны были добиваться выполнения решений намеченного плана любыми средствами. У них было только одно право – требовать: «Давай, давай, нажимай! Делай любой ценой!» Огромные средства (а мы страна не очень богатая) тратили на оборону для того, чтобы добиться военного баланса. Да еще помощь Афганистану, Кубе, Вьетнаму, Эфиопии, Йемену… Все это перенапрягло нашу экономику.

Обычно партийно-административная элита страны внешнюю политику отдавала на откуп соответствующим ведомствам и политбюро. О важных шагах и событиях ее информировали на пленумах и съездах. Столкновения и споры случались редко. Об одном эпизоде – якобы тогдашний первый секретарь МГК КПСС Н.Г. Егорычев критиковал советскую ближневосточную политику в июле 1967 года – ходили разные слухи. Утверждали, что эта критика и вызвала его отставку.

Автор. Соответствуют ли эти слухи действительности?

Н.Г. Егорычев. Думаю, что не совсем. Нарастал конфликт между мной и Брежневым. Я относился к тем молодым членам ЦК (мне тогда было 47 лет), которые считали, что надо идти по пути, который наметили XX и XXII съезды партии. От этого курса сначала Хрущев, а потом особенно Брежнев стали отходить. Брежнев очень хотел, чтобы мы, партийный актив, раздували его авторитет. Мне кажется, его идеалом был Сталин.

Автор. Были ли ваши разногласия в какой-то мере вызваны советской политикой на Ближнем Востоке?

Н.Г. Егорычев. Главной причиной наших расхождений был политический курс нашей партии, страны. В 1967 году я сказал, что конфликт на Ближнем Востоке развивается быстро, что надо вопросы обороны страны обсудить на одном из пленумов ЦК, что меня беспокоят некоторые вопросы обороны. В свое время были приняты решения об уничтожении крупных кораблей нашего военно-морского флота. Это нанесло огромный ущерб обороноспособности нашей страны. Мы неправильно относились к авиации, закрывали, переделывали многие авиационные заводы на Оке. Я сказал, что меня беспокоит противовоздушная оборона Москвы; старая система безнадежно устарела – она всего в 40–50 километрах от Москвы, ее радиус действия очень ограничен, создание новых систем ПВО задерживается. Связывая наши оборонные проблемы с Ближним Востоком, я сказал: мне кажется, что у нас очень много слабых мест в военной области. Так что снят я был с поста первого секретаря МГК и отправлен послом в Данию отнюдь не из-за Ближнего Востока.