Текст книги "В поисках любви"

Глава 15

Семейный ужин протекал как обычно, Максим рассказывал о том, что произошло с ним за день, расспрашивал, как провела она время без него. Юлия не стала рассказывать о полученном нежданном подарке, вряд ли это приобретение их семьи могло доставить большую радость мужу. В конце концов, она не сделала ничего предосудительного – всего лишь полетала полчаса над землей, а если кто-то вбил в себе в голову добиваться таким образом ее благосклонности, это его личное дело; запретить она этого не может. Но Юлия видела, что какая-то мысль не дает покоя Максиму, несколько раз ей казалось, что он вот-вот выскажет ее вслух, но он почему-то не решался. Наконец, она разлила чай, Максим как-то странно взглянул на нее, и она шестым чувством поняла: сейчас он скажет. И он действительно сказал, хотя то, что он произнес, удивило ее своей неожиданностью.

– Знаешь, что я хотел бы тут у нас сотворить? – Максим сделал паузу и посмотрел на нее. – Как ты отнесешься к тому, если мы тут у нас оборудуем площадку для пейнтбола?

– Для пейнтбола?! – не сдержала Юлия своего изумления.

– Но почему бы и нет?! Я здесь разговаривал кое с кем, тут в поселке есть желающие играть в пейнтбол. Вполне можно набрать пару команд.

– Но Максим… – Она поймала себя на том, что не знает, что сказать. – Но у нас нет места, у нас совсем маленький участочек. Где ты будешь строить площадку для пейнтбола? Придется вырубать все деревья.

Максим быстро взглянул на нее и отвел глаза.

– Я думал об этом. Знаешь, какая у меня появилась идея, а почему бы нам не купить участок у этого еврейчика? Зачем он ему? Я все осмотрел, там сплошное запустение. Если он пожелает, мы найдем ему отличную квартиру в городе, таким как он, одиноким людям, там гораздо удобнее.

– Но я не слышала, чтобы он собирался продавать свой дом.

– До сих пор не собирался, а сейчас может собраться.

– Почему ты так уверен?

– Я не уверен, я просто предполагаю. Многое зависит от того, кто ему это предложит. Ты же дружишь с ним, уговори его. И нам, и ему будет хорошо. Он же, кажется, выступает за то, чтобы все помогали друг другу. Вот и поможем: он – нам, мы – ему.

– Я не буду этого делать. Мне это не нравится.

– Но почему? – Максим вдруг начал сердиться. – Я не понимаю, зачем ему дом? Это какая-то глупая прихоть.

– А у тебя не прихоть?

Юлия увидела, что после ее слов Максим оказался в некотором замешательстве.

– Пейнтбол – это хорошее занятие, очень полезное для здоровья. А что он там сидит в своем полусгнившем срубе? Я тебя очень прошу, поговори с ним. Я видел, как он тебя слушает. Просто как дочь.

– Он слишком умен, чтобы слушать мои глупости.

– Умен, не умен, какая к черту разница? Надо чтобы он убрался отсюда. Он нам мешает.

– Мне – нет.

Теперь Максим едва сдерживал себя.

– Тебя просто заклинило на нем. Я к тебе почти никогда не обращаюсь за помощью, все делаю сам, один раз о чем-то попросил, а ты не хочешь помочь.

Юлия не могла не отметить, что в словах мужа есть свой островок правоты.

– Я всегда готова тебе помочь, ты это прекрасно знаешь.

Максим почувствовал, что перегнул палку и обидел жену. Он взял ее ладонь в свою.

– Извини, малыш, я погорячился. Но я действительно не понимаю, почему он тут живет. За участок можно выручить неплохие бабки, так давай поможем ему разбогатеть. Есть люди, которые по складу своего характера или ума, не могут понять, что им выгодно. Они просто не знают или не думают об этом. Так надо ему объяснить, что он получит, если продаст землю и дом.

А может, Максим прав, подумала Юлия, он же голодает, а она не может же всю жизнь носить ему по утрам бутерброды с колбасой и сыром, который, как она заметила, он любит особенно сильно. А так у него будут деньги и он, по крайней мере, станет нормально питаться и работать без помех над своей книгой. Попытаться с ним поговорить? И все же Юлия не была уверена в правильности своих выводов; что-то мешало ей их безоговорочно принять. Однако Максим заметил перелом в настроении жены и усилил нажим.

– Я тебе обещаю, что мы подберем ему такую квартиру, какую он пожелает. Вот увидишь, он будет доволен. Его нужно только подтолкнуть, чтобы от всемирных проблем его мысли переместились на обустройство собственного бытия.

– Последнее его интересует меньше всего, – заметила Юлия.

– Такое случается только с сумасшедшими, а он все же не сумасшедший, хотя порой кажется хуже их. – Увидев, что по лицу жены пробежала тень, Максим зашел с другой стороны. – Даже если он переедет в город, это не помешает тебе навещать его. Сядешь в машину – и через полчасика у него. Ну, так как, ты поговоришь с ним?

– Хорошо, – сказала Юлия с таким чувством, будто наступила на что-то ей очень дорогое, – я попробую. Но боюсь, что ничего не получится.

– Если ты просто скажешь ему: мы хотим купить ваш участок, я не сомневаюсь, что он откажется. Нужно найти к нему подход, рассказать о всех выгодах этого дела. Ты же это умеешь.

– С чего ты взял?

– А разве ты не покоряешь всех, с кем знакомишься?

Взгляд Максима заскользил по ней, и Юлия почувствовала, что краснеет. Уж не проведал ли он что-либо об ухаживаниях за ней этого мерзкого Довгаля? Как хорошо, что между ними ничего нет, и ничего не будет.

– Не понимаю, с чего ты взял?

– Я же пока не слепой. И, кроме того, сужу по себе. Иногда, я думаю: как здорово, что я на тебе женился.

– Только иногда, – засмеялась Юлия.

– Иногда – это на самом деле довольно часто. Это из-за этой дурацкой работы, за целый день нет ни свободной минутки. Но знаешь, когда она выпадает, я думаю только о тебе.

– А сегодня думал?

– Думал.

– И что думал?

– Мысленно я занимался с тобой любовью.

Этой ночью они долго занимались любовью. Юлия боялась, что она не будет испытывать наслаждения, как это случилось в загородном клубе, но на этот раз все было в порядке; муж показал себя замечательным любовником, и она то и дело поднималась на пик экстаза. Заснули они утомленные, тесно переплетя, словно лианы в джунглях, руки и ноги.

Но утром, когда Максим уехал и она снова осталась одна, у нее снова испортилось настроение. Предстоящий разговор с Менделем не радовал ее. Как он отнесется к этому неожиданному предложению, не выставит ли ее просто за дверь? Юлия подумала о том, что он уже, наверное, ждет ее, кажется, у них уже стали традицией их ежеутренние встречи.

Она сделала бутерброды с колбасой и сыром и направилась в соседний дом. По его лицу она сразу поняла: он действительно ждал ее появления.

– Как идет ваша работа над книгой? – Она не знала, как начать этот неприятный разговор, и подсознательно оттягивала его.

– Вчера я отлично поработал, написал аж двенадцать страниц текста своим неразборчивым, но зато убористым почерком. Такого со мной давно не случалось. – Мендель довольно засмеялся мелким старческим смехом. – Это благодаря вам, вы благотворно действуете на мою нервную систему.

– Это просто от того, что вы нормально поели.

– Ерунда, – решительно отмел он столь прозаическое объяснение, – вы из тех людей, которые помогают другим только одним своим присутствием рядом.

– Вот не ведала о таких своих волшебных качествах, – улыбнулась, впрочем, не без кислинки, Юлия.

– Да, да, – убежденно проговорил Мендель. – Я вам говорил, что вы еще очень плохо знаете себя. А не знать себя – это то же самое, что ничего не знать.

– Я охотно подтверждаю, что ничего не знаю.

– Вы совсем как Сократ, он тоже любил повторять, что знает лишь то, что ничего не знает.

– Вот видите, у меня были предшественники. Это радует, так как помогает чувствовать себя не такой одинокой, – пошутила Юлия.

– Его незнание было совсем иным, – серьезно произнес Мендель, – он пришел к этому выводу благодаря бесконечному процессу познания. Вы же просто не желаете ни о чем знать. Его незнание было божественно, ваше – просто проявление элементарного невежества.

– Пусть так. И все же странно: всю жизнь познавать и, в конце концов, остаться ни с чем.

– Это неправда, он вовсе не остался ни с чем, это другие остались ни с чем со своими кучами ненужных знаний. Он же постиг главное: познание делает нас иным, оно наполняет нас глубоким смыслом, светом преображения. Разве дело в тех выводах или знаниях, к которым мы приходим? Какой смысл в знании, если оно не меняет ни человека, ни мир, в котором он живет? Чем мерзавец, знающий много лучше мерзавца, не знающего ничего? Более того, первый гораздо опаснее. Знание дает силу, способность манипулировать другими. Не случайно в древности старались скрыть от непросветленных самые сокровенные тайны. Тогда понимали, какую опасность таят знания, попавшие к тем, кто не готов использовать их для благих целей. Представьте, если бы Гитлер овладел секретом изготовления атомной бомбы, как вы думаете, сидели мы сейчас с вами в этом доме?

– Скорее всего, нет. Между прочим, я хотела поговорить с вами о вашем доме. – Юлии показалось, что во взгляде ее собеседника промелькнула настороженность. Может, не стоит и начинать этот разговор?

– О моем доме? Неужели он еще может представлять какой-то интерес? Было время, когда его хотели многие купить, предлагали немалые деньги.

– Михаил Моисеевич, мы бы тоже хотели купить ваш дом и участок. А вам подберем отличную квартиру. И, кроме того, у вас останутся еще деньги, чтобы жить безбедно.

– Любопытно, любопытно, – пробормотал Мендель, – значит, вы хотите купить мой участок. Но зачем? У вас и свой – немаленький. Впрочем, человеку свойственно расширяться. Он должен все время куда-то двигаться. Единицы двигаются вглубь, все остальные – вширь. Чем больше человек имеет, тем более значительным он сам себе кажется. Поэтому расширяться любой ценой – вот его главная задача.

У Юлии возникло ощущение, что Мендель совершенно забыл о ее присутствии и разговаривает сейчас сам с собой. Внезапно он сел за стол и стал что-то писать. Это продолжалось минут двадцать, не меньше, все это время Юлия тихо сидела на диване, покорно дожидаясь, когда о ней вспомнят. Наконец, Мендель оторвал голову от письменного стола и посмотрел на нее.

– Хотите послушать то, что я написал? Я вам прочту не все, всего несколько фраз. «Человек обречен постоянно двигаться, его природа не терпит неподвижности. От выбора направления движения зависит выбор его судьбы. Подавляющее большинство человечества движется вширь; квартиры и дома все больших размеров, больше денег на счете, выше должность, больше любовниц и больше побед на поле боя. Такое движение необходимо для того, чтобы всю жизнь стоять на месте. Самые инертные люди – это люди энергичные, она постоянно в пути, к ним даже не приходит мысль, что они понятия не имеют, куда и зачем идут. А чтобы не дай Бог этот вопрос не проник им в голову, они не позволяют себе останавливаться ни на минуту. Легче отправиться прямо в пасть льву нежели позволить однажды сомнению проникнуть в их души». – Мендель так же внезапно как начал чтение, его и прекратил. – Нет, это не ваша идея, – вдруг задумчиво произнес он, – это вас подослал ваш супруг.

Юлия кивнула головой.

– А позвольте полюбопытствовать, что вы намереваетесь построить на месте моего дома? Ведь не собираетесь вы его превращать в мой музей? А ни на что иное он больше не пригоден.

– Максим хочет построить тут площадку для пейнтбола, – призналась Юлия.

– Никогда не слышал о пейнтболе. Что это такое, вы мне можете объяснить?

– Это игра – имитация военных действий. Игрокам дают автоматы, которые стреляют шариками, они на одежде оставляют пятно от краски. В кого попали, тот убит.

– Любопытно, хотелось бы как-нибудь понаблюдать. Полагаю из этого зрелища можно почерпнуть немало интересного. Вы наблюдали?

– Да. Мне не нравится эта игра.

– На самом деле ни что так не сильно в человеке, как стремление убивать себе подобных. Но так как непосредственное убийство современным обществом в целом осуждается, оно разработало миллион способов как убивать, не убивая. Это один из них, так сказать суррогатное убийство. Вы не боитесь жить с человеком, которого увлекают такие игры?

– Вы полагаете, что в моем муже дремлет потенциальный убийца?

– По большому счету, он дремлет практически в каждом, но ваш муж близко подошел к тому, чтобы разбудить в себе убийцу.

– Он добрый и чуткий человек, – бросилась Юлия на защиту мужа.

– Человек может быть добрым и чутким и при этом быть убийцей. Человек так широк и глубок, что в нем возможны любые, самые, казалось бы, немыслимые сочетания. Мудрец способен вести себя во многих случаях, как глупец, муж может любить жену и ходить к проституткам. Все, что хотите.

– К Максиму это не относится, – только из чистого упрямства возразила Юлия, на самом деле она даже не сомневаюсь в правоте Менделя. – Так что вы скажете о нашем предложении? – Внезапно ей захотелось, чтобы Мендель принял бы его, и она бы навсегда избавилась от этого человека.

– Вы хотите, чтобы я его принял? – он пристально посмотрел на нее.

– Но причем тут мое желание, это же ваш дом. Вы должны поступить так, как сочтете для себя наиболее правильным, – слукавила Юлия.

– Вы не искренни со мной. Очень жаль. А мне казалось, что между нами установились доверительные отношения. Вы слишком сроднились со своей средой, у вас вырабатывается привычка лгать, причем, лгать всегда, даже тогда, когда ситуация этого не требует. Хотя вы этого, может быть, и не замечаете.

Юлия поняла, что больше на сегодня разговаривать не о чем, она встала и вышла из комнаты. Придя к себе домой, она села на диван и несколько минут сидела неподвижно. В какое глупое положение она угодила, ведь знала же, что из этого разговора ничего путного не выйдет. Этот Мендель живет по каким-то своим законам, он скорее умрет от голода или другой напасти, чем отступит от них.

Зазвонил телефон. Юлия сняла трубку и узнала голос Анны Владимировны. Та просила ее немедленно поехать к Лукомскому и отобрать картины для выставки, которая должна открыться уже через несколько дней.

Автомобиль Юлии приближался к городу, и чем она оказывалась ближе к нему, тем большую неуверенность она чувствовала. Эта поездка к Лукомскому беспокоила ее, она отдавала себе отчет, что только при одном воспоминании о нем у нее начинается учащенное сердцебиение. Она совершает ошибку, что едет к этому человеку. И хотя эта мысль постоянно преследовала ее, машина продолжала двигаться в прежнем направлении.

Лукомский явно ждал ее с большим нетерпением. Он долго не отпускал руки молодой женщины, и Юлии пришлось выдернуть ее из его ладони, как розетку из штепселя. Их взгляды соприкоснулись, и она почувствовала, как обдало ее жаром. То, что она испытывала к этому человеку, не было похоже на любовь, но при этом он волновал ее как никто другой. Казалось, все ее женское естество стремилось к нему, как металл к магниту.

– Я отобрал работы для выставки, – сказал он. – Теперь все зависит от вас.

– Я напрасно согласилась играть роль судьи. Она превышает мои возможности.

– Вы не правы, у вас великолепный взгляд, вы сразу чувствуете, чего стоит каждая вещь. Вы – врожденный ценитель искусства. Хотите посмотреть мои самые последние работы?

Лукомский подвел ее к небольшой выставке из нескольких картин. Юлия сразу обратила внимание на одну из них; на полотне была изображена молодая женщина, в которой она без труда узнала себя. Эта изображенная Юлия бежала по тропинке, ее короткое платье вилось вокруг ног. Рядом росли деревья, протекал прозрачный ручей, над головой в чистом голубом небе восходило солнце, знаменуя начало прекрасного дня. И внезапно дорога обрывалась у мрачного глубокого ущелья, на дне которого корчились фигуры угодивших в него людей. Контраст между двумя частями картины был такой разительный, такой страшный, что Юлии стало не по себе.

– Что вы думаете об этой картине? Я закончил ее буквально за десять минут до вашего появления здесь.

– Вы полагаете, что жизнь человека непременно обрывается в ущелье? Но что оно символизирует? Смерть?

– Нет, это вовсе не смерть, – живо возразил Лукомский. – Это продолжение жизни, каждый из нас падает в свое ущелье. Жизнь – это и есть ущелье. Разве вы не ощущаете, что жизнь – это не что иное как пропасть, из которой невозможно выбраться? На самом деле мы не живем, мы в нее падаем.

– А вам не кажется, что вы упиваетесь своей мрачностью и безысходностью?

– Это мрачность и безысходность упиваются мною. Я лишь изображаю жизнь такой, какой она предстает во мне.

– Вы сами искусственно вызываете эти видения. У меня такое чувство, что вы призываете к себе дьявола. А когда он приходит, то выражаете недовольство этим. Я ни разу не видела вас улыбающимся, вы вечно хмуры и чем-то недовольны. Если все время уверять, что все вокруг – сплошная темень, то, в конце концов, внутри вас тоже будет царить только темнота. Скажите, неужели вам никогда не бывает смешно?

– Над чем смеяться? Когда люди смеются, они не понимают, что всегда смеются над собой, над своей глупостью, скудоумностью. Я смотрю на людей и постоянно думаю: неужели они не понимают, какие они все идиоты, как убоги и ничтожны, как, в конце концов, некрасивы, безобразны? Я даже не говорю про их тела, посмотрите, как ужасно все одеваются. Даже те, кто тратят на одежду огромные деньги, кто выбирает лучших модельеров. Безвкусица, мир – это царство безвкусицы.

– Я так полагаю, что эти слова в полной мере относятся и ко мне тоже…

Она встретилась с горящим взглядом Лукомского.

– Вы – исключение. Вы и я – исключения, мы оба не принадлежим этому миру. Мы – чужие в нем. Мы с вами подобны двум святым, попавшим в шайку разбойников. Разве вы это не ощущаете каждую минуту?

– Каждую минуту – нет, – попыталась пошутить Юлия. Она вдруг почувствовала, что ее бьет мелкая дрожь. Чтобы Лукомский не заметил ее состояния, она немного отодвинулась от него. Но он не дал ей отдалиться, тут же шагнул вслед за ней.

– Те, кто чувствуют одинаково, должны быть вместе. Это высший закон мироздания! Нас очень мало, но мы существуем. Пусть все остальные упиваются этим миром, его убогими дарами, мы презираем и отвергаем его. – Лукомский повернулся к расставленным полотнам. – Разве вы не поняли, что с тех пор, как я увидел вас, я в каждой своей картине зову вас к себе? Будьте со мной, забудьте обо всех этих жалких созданиях, пусть они копошатся на своих убогих делянках. Юлия, вы так прекрасны.

Внезапно руки Лукомского властно вдавились в ее плечи, а его губы оказались совсем близко от ее рта. Никогда она еще не испытывала такой сладости от поцелуя, горячая волна родилась внизу живота и стремительно стала подниматься вверх по протокам тела. Она ощутила его ищущие ладони на своих бедрах, они явно собиралась проникнуть под юбку.

– Нет! – вдруг яростно закричала она и так сильно оттолкнула Лукомского, что он не устоял на ногах и повалился на одну из своих картин. На его лице сначала появилось изумление, потом – гнев. Он встал и бросился на нее. Между ними завязалась борьба. По напору, с которым он ее атаковал, Юлия понимала, что он собирается овладеть ею любой ценой. Но это и придавало силы ее сопротивлению, ей удалось вырваться из его объятий, и теперь они носились по мастерской. Она ловко маневрировала между полотнами и мебелью, и преследователь никак не мог ее поймать. Он был слишком крупным мужчиной, и ему недоставало проворности.

Так они бегали уже минуты три, и Юлия стала немного уставать. Кроме того, она помнила, что когда вошла в мастерскую, Лукомский запер дверь на ключ. А это значило, что убежать из помещения ей все равно не удастся, и рано или поздно она снова окажется зажатой в сильных лапах художника.

– Послушайте, давайте прекратим эту игру в догонялки и поговорим спокойно, – на бегу предложила она.

– Вы будете моей, – тоже на бегу крикнул он.

– Это глупо, так женщин не соблазняют. Еще пять минут назад вы мне нравились, и я хотела вас, теперь же я испытываю к вам совсем другие чувства. Вот и все, что вы добились такими действиями.

По-видимому, последние слова все же докатились до сознания Лукомского, совершив в нем небольшой переворот; он остановился и хмуро посмотрел на нее.

Юлия тоже замерла на максимально отдаленном от него расстоянии.

– Вы успокоились? Я могу чувствовать себя в безопасности?

Лукомский неохотно кивнул головой. Он подошел к шкафу, достал оттуда бутылку коньяка и стакан и выпил.

– Хотите? – предложил он.

– Я за рулем, – нашла она убедительный довод для отказа.

– Тем необходимее вам выпить, – усмехнулся он.

– Вы чуть не изнасиловали женщину, – сказала Юлия, по-прежнему держа безопасную дистанцию. – Вас бы потом замучила совесть.

– Совесть… Вот уж никогда не имел с ней никаких проблем. – Он усмехнулся. – Разве вы не понимаете, что я вас люблю? А вы любите меня.

– Я вас не люблю, хотя я действительно чувствую к вам нечто странное. Вы меня притягиваете и отталкиваете. Вы – опасный человек и прежде всего для самого себя. Мне иногда кажется, что вы себя ненавидите и переносите эту ненависть на других. Но я не понимаю, почему?

– Почему?! – лицо Лукомского от обуреваемых им чувств покрылось красными пятнами. – А как вы думаете?

– Я не знаю.

– Я ненавижу себя за то, что чувствую, что похож на них. Эти люди, да разве вы не видите, что в них нет ничего человеческого? Их лица на самом деле маски, их слова – школьные тексты, которые они когда-то заучили, их желания примитивны, как палки. Я ненавижу себя за то, что презираю их и в тоже время хочу добиться у них успеха. Мне нужны их аплодисменты, мне нужны их деньги. Мне приятно, когда я вижу на стенах их безвкусных кабинетов свои картины. Хотя я знаю, им глубоко плевать на них. И только с вами я могу быть другим, только вам я могу сказать это. Будьте моей, умоляю. Хотите, я встану на колени?

– Не надо! – поспешно воскликнула Юлия, но Лукомский уже опустился на колени и теперь снизу смотрел на нее.

– Встаньте, это все равно ничего не изменит.

Но Лукомский явно не хотел менять позу, он продолжал смотреть на нее, и Юлия чувствовала себя очень неловко – еще никогда мужчина не стоял перед ней на коленях. Ей хотелось как можно скорее уйти отсюда.

– Вы приписываете мне качества, которыми я не обладаю, – сказала она. – Я ничем не отличаюсь от других, я не менее чем они невежественна и своекорыстна.

– Нет, я знаю, это не так, – возразил Лукомский, не меняя коленопреклоненной позиции. – Это все наносное. Вы специально наговариваете на себя, чтобы было спокойнее жить. Это всего лишь защита.

– Не понимаю, откуда вы взяли, что я такая?

– Я рисовал ваш портрет. Я всегда чувствую человека, чей портрет я рисую. Я вас люблю. Я еще никого никогда не любил.

– Этого не может быть.

– То было совсем другое.

– Ну, хорошо, все равно вы должны понимать: я замужем, я не хочу изменять мужу, я люблю его.

– Его нельзя любить.

– Нельзя любить Максима?!

– Максима и всех остальных.

– Почему нельзя?

– Нельзя любить то, чего нет.

– Что значит нет?

– Вы отлично понимаете меня, на самом деле их просто не существует, это не более чем мошки, которые вьются вокруг лампочки, которую кто-то неизвестно зачем зажег. Разве вы можете любить мошек?

– Ну, если уж любить, то любить надо всех, – усмехнулась неожиданно для себя Юлия. – Но я так понимаю, что вы мошкой себя не считаете? И, пожалуйста, встаньте с колен, мне так неудобно разговаривать с вами.

Лукомский послушно вновь принял более привычное для себя вертикальное положение. Затем сел на диван. В его руках снова оказались бутылка и стакан.

– Вы будете сожалеть о своем поступке, – сказал он.

– Почему вы так думаете?

– Мы призваны спасти друг друга.

– Спасти от кого?

– Разве вы не понимаете?! От самих себя. Ведь вы боитесь долго оставаться в одиночестве?

– Иногда да.

– Поверьте, этот страх в вас будет усиливаться. Я через это уже прошел. Я могу рисовать. А как вы будете убегать от самой себя?

Юлия неопределенно пожала плечами. Она тоже задавала себе этот вопрос, может быть только не в столь категоричной форме.

– Я что-нибудь придумаю.

Лукомский усмехнулся. Он выглядел каким-то понурым, и Юлия с удивлением поймала себя на том, что ей даже немного жалко его. Вот уж воистину неисповедимо женское сердце.

– Нам нужно отобрать картины, – сказала она.

Лукомский как-то мутно взглянул на нее и махнул рукой.

– Какая разница?! Они проглотят все. Главное, чтобы им указали, чем надо восхищаться.

– Тогда я пойду. Вы не откроете дверь? – с некоторой опаской сказала она.

Лукомский достал ключ из кармана и протянул его ей.

– Откройте сами.

Юлия поспешно отворила дверь, но перед уходом бросила на художника прощальный взгляд. Лукомский смотрел на нее, в руке у него был зажат стакан, в котором плескался коньяк.