Текст книги "В поисках любви"

– Надеюсь. Но не до конца уверена, – честно призналась Юлия. – Но я рада тому, что вы не очень боитесь операции. Сейчас это важнее всего.

– Просто я уверен в успехе. Мой час еще не пробил. Я это понял, когда встретился со своим врачом. Такие встречи случайными не бывают, это верная примета того, что продолжение следует. Провидение хочет, чтобы я завершил свой труд. Значит, я на верном пути.

– Знать бы, что хочет провидение от меня, – с сожалением вздохнула Юлия.

– Но вы же все уже знаете. Только пока не решаетесь все сказать себе до конца. Хотя многое уже сказали. Скоро вам будет легче. Тот, кто идет своим путем, рано или поздно приходит на станцию под названием «Блаженство». Только в начале этого пути его ждут испытания; а что делать, без них туда не пускают.

– А так хотелось бы их как-нибудь обойти…

– Испытания дают понимание, это проверка вашего решения, не временно ли оно, не порождено ли случайными обстоятельствами. Не будет этой проверки, вся дальнейшая дорога окажется бесполезной. Так что она нужна прежде всего вам. Только очень немногим удается вступить на нее без потрясений. Но это те, кого мы зовем святыми.

– Я совсем запуталась, – вздохнула Юлия.

– Мне кажется, все наоборот, вы сейчас все распутываете. Но с непривычки не всегда понимаете, что одним узлом стало меньше. Вместо того, чтобы радоваться этому, вы с непривычки начинаете искать старый узел. – Мендель уже второй раз за их разговор улыбнулся. – Мне кажется, вам до чертиков надоела моя болтовня. Не стоит мне уделять так много времени.

– Но я все равно завтра приеду, – сказала Юлия. – Что вам привезти? Здесь, наверное, отвратительно кормят.

– Да, кормят плохо, но это не имеет значения. Идите, Юлия.

Она вышла в коридор и сразу же увидела Станислава Алексеевича. Она нисколечко не сомневалась, что он ждал ее.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

Они посмотрели друг на друга и одновременно засмеялись.

– Это правда, что вы собираетесь делать операцию через три дня?

– Да.

– Мне почему-то казалось, что к операции человека готовят очень долго.

– По-разному. Иногда ее приходиться делать через тридцать минут после того, как больного доставляют в больницу.

– У вас были такие случаи?

– Были.

– И вам не страшно резать человека? Ведь одно неверное движение…

– Страшно, пока не попадаешь в операционную. В операционной страх проходит, она действует очень сосредотачивающие.

– Мне Михаил Моисеевич сказал, о чем вы говорили с ним вчера.

– Да, это был очень интересный разговор. Мне кажется, что только после него я по-настоящему стал ощущать себя. Раньше я часто ловил себя на мысли, что я некий автомат, и что меня как бы и нет. Меня научили делать операции – вот я их и делаю. Но тем же самым движениям можно научить и робота. Просто пока его не создали, но это дело времени. А теперь я стал ощущать себя каким-то другим. Появились первые проблески понимания того, что я делаю. Он мне сказал: когда я провожу операцию, я должен смотреть на себя со стороны, быть наблюдателем. И тогда я больше не буду чувствовать себя бездушным механизмом. Ибо наблюдатель – это самая важная функция человека. Это позволит мне почувствовать, что мною движут высшие силы. Я буду видеть, насколько я искусен и умел и как ценно это мое умение. Мысль вроде бы простая, но сколь многое она меняет. Даже странно, почему я сам до нее не дошел? Как будто что-то мешало. Как вы думаете что?

– Наверное, привычка воспринимать себя такими, какие мы есть на поверхности.

Станислав Алексеевич улыбнулся.

– Удивительно, мы с вами видимся только второй раз, а ведем такие странные разговоры.

Юлия задумчиво посмотрела на него.

– Могу я вам задать один вопрос?

– Да, конечно, любой, даже самый неприятный.

– Хорошо, это как раз я и хотела сделать. Почему вы работаете в этой больнице?

– Честно говоря, не имею представления. Я сюда попал после института. Были всякие предложения, но в самый последний момент я отказывался.

– Почему?

– Не знаю, что-то внутри говорило, что я должен оставаться тут. Может, для того, чтобы однажды встретиться с Михаилом Моисеевичем, с вами…

Юлия увидела, как покраснело его лицо. Сама она тоже почувствовала смущение.

– В общем, у меня было чувство, что это неправильный шаг. Я всегда думал: а кто будет работать здесь?

– Разве вы тут единственный врач?

– Нет, конечно. Но хирург – профессия довольно редкая, никто, кроме меня, здесь не делает такие операции.

– Я рада, что вы не сменили ваше место работы, – сказала Юлия.

– Я тоже. А что касается Михаила Моисеевича, не волнуйтесь, есть все шансы, что все будет хорошо.

Юлия снова летела по шоссе. Мысленно она продолжала разговор со Станиславом Алексеевичем; она не часто вела с кем-то такие мысленные диалоги, но сейчас не могла остановиться. Невысказанные слова не давали покоя, и она говорила и говорила. Внезапно она подумала о том, что, несмотря на свое обещание, она не навестила Сашу. Конечно, она сегодня его к себе не возьмет, но увидеть мальчика просто обязана. Ведь он ждет. Юлия остановила машину и повернула назад.

Подарок директрисе снял все проблемы. Она даже не стала ничего говорить, просто позвала мальчика. Когда Саша ее увидел, то глаза его засияли. Они вышли во двор и сели на скамейку.

– Как у тебя тут дела? Не дрался?

– Так чуть-чуть. Когда я им сказал, что катался на самолете, они сразу же от меня отстали. Просили рассказать им про мой полет. А мы будем еще летать?

Этот вопрос для Юлии был довольно неприятный, так как она не знала, что ответить на него. После той ужасной сцены с Довгалем, вряд ли она имеет моральное право и дальше пользоваться его подарком.

– Ты знаешь, я пока не могу тебе ничего обещать, возникли некоторые сложности. Надеюсь, что скоро все прояснится, и я сразу же тебе все скажу.

– Я почему-то так и думал. Все хорошее кончается быстро, – афористично заметил Саша.

– Ты не прав, хорошее никогда не кончается. Но только тогда, если оно есть у тебя в душе. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Саша с некоторым сомнением посмотрел на нее.

– Да. И все же очень хочется еще полетать, – вздохнул он.

– Я понимаю. Знаешь, поднять в воздух я тебя не могу, а вот покатать на машине – запросто. Хочешь порулить?

– Еще бы! – мгновенно оживился мальчик.

Недалеко от детдома находился пустырь. Юлия остановила здесь машину, и они поменялись местами; Саша сел за руль. Она стала учить его управлять автомобилем. Впрочем, это он почти умел. Он сидел одновременно важный и счастливый и внимательно смотрел на дорогу через лобовое стекло.

– Когда вырасту, обязательно обзаведусь машиной, – решительно произнес он.

– Конечно, только надо хорошо учиться. Ты же не собираешься выходить на большую дорогу?

– Нет, я буду работать.

– Наверное, я несколько дней не приду к тебе. Михаилу Моисеевичу скоро будут делать операцию. Мне придется быть рядом с ним. Но как только ему станет лучше, я приеду. И мы вместе отправимся к нему. Ты не против?

– Нет. Я буду ждать.

– Тогда, до свидания.

Юлия подъехала к своему дому и увидела, что рядом с воротами стоит машина. В салоне сидела женщина. Она вышла, и Юлия узнала Анну Владимировну. Вот уж с кем она вовсе не жаждет общаться, так это с ней, подумала о своей гостье Юлия.

– Здравствуйте, хотя по лицу вашему вижу, что вы не слишком обрадованы моим визитом.

– Вы не правы… – начала было Юлия по старой привычке лицемерить, но Довгаль решительно ее перебила.

– Не надо, я вполне вас понимаю. Другого приема я и не ждала. Но очень хотелось с вами повидаться.

– Тогда пройдемте в дом.

Они расположились в креслах. Их разделял столик, на который Юлия поставила бутылку вина.

– Не скучно вам тут жить одной? – спросила Довгаль.

– Я привыкаю.

– Вы не общаетесь с мужем?

– Эти дни – нет.

– Мне известно, что у вас произошло с моим супругом.

– Это он вам сказал?

– Нет, – чуть поколебавшись, ответила Довгаль. Но увидев недоверие на лице Юлии, добавила: – Он мне действительно ничего не говорил. Но я знала о всех его маневрах относительно вас.

– У меня нет вины перед вами.

Анна Владимировна вдруг засмеялась и, взяв бутылку, плеснула вина в бокалы. Затем подала один из них Юлии.

– Давайте выпьем, – предложила она.

– За что?

На лице Довгаль появилось недоумение.

– Понятие не имею. Хотите, за наших дорогих мужей?!

– По-моему, сейчас не та ситуация.

– А другой не будет.

– Не уверена.

Анна Владимировна пристально посмотрела на Юлию.

– Знаете, с первой минуты нашего знакомства я все думала, вы самая умная или, наоборот, самая глупая из всех нас?

– Вот не предполагала, что вас мучила эта проблема.

– Она меня мучает и сейчас, – вдруг вздохнула Довгаль.

– И что вы решили, в какой список меня записать?

Вместо ответа Довгаль сделала глоток из бокала и потянулась к бутылке за следующей порцией вина.

– Вам налить?

– Спасибо, у меня есть. Но вы ведь за рулем.

Анна Владимировна махнула рукой.

– Это не первый раз. И вообще, я – фаталистка.

– Вы? Мне казалось, что совсем наоборот.

– И это правильно. Но одно не исключает другого. Все зависит от настроения. Сейчас я фаталистка. Так вот, я до сих пор не знаю, в какой список вас зачислить.

– А так ли это важно?

– Очень важно, – вдруг процедила Довгаль. – Если вы умны, то кто же мы все такие? А если вы глупы, что же тогда ум?

– Да вам-то какая разница? Вы же не этого в жизни добиваетесь. Считайте так, как вам удобней.

– Я бы так и поступила, но обстоятельства не позволяют. Все вокруг вас вертится.

– Это преувеличение.

– Если бы! Странно, но когда я вас увидела, мне вдруг стало неспокойно.

– Я и не подозревала.

– Вы были так похожи на всех и в тоже время резко отличались от нас.

– Примерно тоже самое говорил мне ваш муж.

– Он дурак. Хотя многое умеет и многое может. Он ненавидит мир за то, что он вылепил его маленьким и некрасивым. Он даже никогда не ходит на кладбище к родителям, так как считает, что это они виноваты, что он получился таким.

– А вам не противно жить с таким человеком?

Анна Владимировна вдруг громко засмеялась. Затем она достала сигареты и закурила.

– Ей Богу, только в вашем возрасте можно задавать столь наивные вопросы. – Она снова плеснула вино в бокал, как-то задумчиво подержала его в руке, затем словно что-то решив, медленно отправила содержимое в рот. – А знаете, о чем я только что думала? Доставить ли себе большое удовольствие – плеснуть вам в лицо вином или продолжать играть роль воспитанного человека? Неужели вы до сих пор не поняли, что для всех было бы лучше, если бы вы уступили этому карлику-сластолюбцу? Или вы, в самом деле, полагаете, что я могу его ревновать?

– Ревность тут ни при чем.

– Ну да, вы думали, что я боюсь, что он бросит все свои миллионы к вашим ногам. Да, я боялась этого. Ну и что? А что теперь мне делать, вы можете мне сказать?

– Я не понимаю, что вы имеете в виду.

– В самом деле? – Довгаль изучающе осмотрела Юлию. – Очень часто я не могу вас понять. Ну да ладно. – В очередной раз она приложилась к бокалу. – Вы разрушили весь мир, что был вокруг нас. Вы пришли, и все стало разлетаться. Никто не хочет жить по-прежнему. Перед каждым стоите вы и требуете измениться. И что самое удивительное, все меняются. Как меняются, это другое дело. Но меняются. Даже мой муж. Вчера он сказал, что намеревается со мной развестись.

– Послушайте! – изумлению Юлии не было предела. – Но ведь я ничего не сделала, абсолютно ничего не сделала. Вы говорите невероятно странные вещи. Неужели только из-за того, что я отказала вашему мужу, так поменялся мир? Такое даже во сне сумасшедшему не может привидеться.

– А откуда вам известно, что надо сделать, чтобы изменился мир? Скажите, откуда? Да, теперь я вижу, вы глупы, но в этом ваша сила. Вы даже не осознаете последствий собственных поступков.

Юлия вдруг почувствовала, что устала, этот разговор ее порядком утомил. Чего добивается ее собеседница?

– Я не могу понять: чего вы от меня хотите? – сказала Юлия. – Мы говорим, говорим, а к цели не приближаемся.

– Да откуда я знаю, чего я хочу? Я не знаю, зачем я приехала сюда. Просто почувствовала, что не могу не приехать. Должна же я выплеснуть свою ненависть к вам.

Юлии стало не по себе, Бог знает, что задумала или что может неожиданно прийти в голову этой даме. По большому счету, и она, и ее муж – невменяемы. По-разному, но невменяемы. Кажется, эти мысли отразились на ее лице, потому что Довгаль вдруг пристально посмотрела на нее, выпрямилась, затем придвинула к себе сумочку.

– Знаете, какая мысль мне пришла в голову, пока я ехала к вам? А почему бы мне вас не убить? Я даже алиби себе создала, купила билет в кино и посидела там пять минут. А чтобы меня запомнили, специально спросила какую-то глупость у билетерши. А таких, как я, долго не забывают. Или не забывают вообще. Не правда ли?

Юлия попыталась встать, но Довгаль моментально раскрыла сумочку и достала из нее пистолет.

– А ну не шевелитесь. Он настоящий и заряжен. А вы не представляете, до чего же мне хочется нажать на курок.

– Хорошо, я не буду шевелиться. Но положите обратно пистолет. Я не сделала вам ничего плохого, – холодный пот выступил на лбу Юлии, ей было гораздо страшнее, чем тогда, когда ее держал в своих стальных объятиях телохранитель мужа этой ненормальной, которая целится сейчас ей в грудь.

– Я еще никогда не убивала людей. Но если мне предстоит начать это делать, я бы хотела, чтобы вы были бы в этом списке под первым номером.

– Зачем это вам? – взмолилась Юлия. – Всю оставшуюся жизнь вас будет мучить совесть.

– Боже, какое словечко. И где вы только его нашли? Впрочем, может быть, и будет. Но если я не сделаю это, меня будет мучить прямо противоположное чувство. Так не все ли равно, от чего мучиться? Да, я должна это сделать, – прозвучавшее сомнение в голосе в начале фразы перешли в конце ее в решимость. Довгаль снова нацелила дуло на грудь Юлии. – Вы не должны были появляться в этом мире, вы не нужны ему. Вы мешаете, вы вносите сумятицу. Убить вас должен был мой муж, но у него не хватило на это ни ума, ни решительности. Конечно, он вам отомстит, но это не станет для вас настоящей местью. Он не в состоянии понять, как вам надо мстить. Дать вам несколько минут перед смертью или выстрелить немедленно?

– Послушайте… – мысли Юлии заметались, она вдруг поверила, что Довгаль выстрелит. Достаточно было посмотреть на ее лицо, никогда она не видела на нем такого свирепого выражения.

Внезапно по крыше дома забарабанили крупные капли дождя. Он неожиданности Довгаль вздрогнула, ослабила внимание, и этим воспользовалась Юлия. Она бросилась на нее, пытаясь вырвать из рук оружие. Завязалась борьба; физически женщины были примерно равны по силе и поэтому никто не мог победить. Вдруг раздался громкий хлопок выстрела, пуля врезалась в висящее на стене зеркало, которое уже в виде десятков больших и маленьких осколков со страшным грохотом полетело вниз. Это помогло Юлии выхватить пистолет; она стояла, сжимая его в ладони, растрепанная, в порванной блузке и громко дышала. Довгаль больше не делала попыток перехватить инициативу, она сидела на диване, обессиленная и безучастная к происходящему.

– Вам лучше уйти, – сказала Юлия.

Довгаль как-то равнодушно взглянула на нее и ничего не сказала. Она вылила остатки вина в бокал и осушила его одним глотком.

– Вы пожалеете, что я вас сегодня не убила, – вдруг едва слышно произнесла она. – Этот мир не для вас.

Медленными, шаркающими, как старуха, шагами, она поплелась к выходу. У двери она на мгновение остановилась, обернулась, но больше к сказанному ничего не добавила. Через несколько минут Юлия услышала шум отъезжающей машины. Юлия посмотрела на пистолет, который по-прежнему судорожно сжимала в ладони. Что ей делать с этой страшной вещицей, она не представляла. Никогда она еще не держала в руке настоящего оружия. Трудно себе представить, что из этой небольшой игрушки ее чуть не убили. Она посмотрела на пустую бутылку. Внезапно она почувствовала слабость в ногах и почти в полубессознательном состоянии рухнула на диван.

Глава 20

– Завтра меня будут резать, – объявил Мендель, когда она приехала к нему в очередной раз. – Это я настоял, чтобы быстрей. Мне предлагали отложить операцию еще на неделю, но я не согласился.

– Почему?

– Потому что когда начинается неопределенность, прерывается жизнь.

– Но разве вы мне не говорили, что неопределенность – это основа нашего бытия? – улыбнулась кончиками губ Юлия.

– Это правда. Но иногда не хватает воли, чтобы следовать собственным установкам. Должен вам сказать, что балансировать между жизнью и смертью – довольно неприятное занятие. Хочется уже знать, в какую сторону идти – туда или сюда.

– А вы бы в какую предпочли? – серьезно спросила Юлия.

– Хороший вопрос, – Мендель внимательно посмотрел на молодую женщину. – Вся жизнь человека проходит под прессом страха перед смертью. И всю свою жизнь я боролся с этим страхом, потому что рано понял: пока я не избавлюсь от него, я никогда не почувствую себя подлинно свободным. И вот настал момент, когда появилась возможность проверить, действительно ли мне удалось избавиться от этого гнета?

– Что же говорят вам ваши чувства?

– Как ни странно, но мне как никогда хочется жить, – внезапно Мендель сделал то, чего не делал еще никогда, он взял Юлия за руку и погладил ее пальцы. – Не думайте, что мои чувства к вам – это любовь мужчины к женщине. Это нечто другое, более глубокое.

– Я понимаю, – не совсем уверенно сказала Юлия.

– Однажды я вдруг почувствовал, что где-то там, в вышине встретились наши души и начали беседу.

– О чем же они говорят?

– Души всегда говорят о вечном. О том, как велик и прекрасен мир, сколь много в нем добра и любви. Они жалеют нас, земных существ, не понимающих этого, живущих грубыми страстями и убогими побуждениями. Это вызывает в них страдание и потому они хотят освободиться от телесной оболочки, чтобы парить в свободном полете. Это то, что мы называем тягой к самоубийству. На самом деле это сигнал души нам о том, что она недовольна нами, – Мендель отпустил руку Юлии и посмотрел на часы. – Завтра в это время я буду лежать на операционном столе.

– Я буду волноваться.

– Нет смысла. Любой исход одинаково замечателен. Ницше был абсолютно прав, когда придумал свою теорию о вечном возвращении. Люди совершенно не понимают, что такое смерть, им кажется, что это уход, а на самом деле – это предвестник нового прихода. Вопрос не в том, что человек умирает, вопрос в том, с каким багажом он уходит в другой мир.

– Вы верите в Бога?

Мендель вдруг тихо засмеялся.

– Мне всегда идея верования в Бога казалась самой нелепой из тех, что напридумывало на свою бедную головушку человечество. Верить в Бога бессмысленно хотя бы потому, что Бог не может быть отделен от человека, но человек может быть отделен от Бога. Верить можно в то, что находится вне нас, но если Бога нет внутри, то сама его идея становится не только пустой, но и очень вредной. Превращать же Бога в наставника и судью означает, что люди ощущают себя маленькими детьми, за которыми нужен глаз да глаз. А такому существу требуется не Бог, а воспитатель в детском саде или надзиратель в тюремной камере. Потому что Бог – это любовь, а не надсмотрщик и учитель. Все религии выполняют именно эту роль; они пытаются регламентировать до мельчайших деталей жизнь, а за каждое нарушение наказывают тем, что называют это грехом. Какая же вера может возникать на такой основе? Только вера страха. А страх – это качество раба. Раб вовсе не тот, кто лишен личной свободы, а тот, кто живет под вечным гнетом страха. Помните, как сказал Сократ на суде: Анит и Мелет могут приговорить меня к смерти, но они не могут нанести мне вреда. Тот, кто ничего не боится, тот, кто понимает, что рождение и смерть не властны над человеком, ибо человек вечен, тот свободен.

– И все же я сегодня поставлю свечку в церкви за успех операции. Я так решила.

– Поставьте, если вам так легче. Свеча – это пламя, а все в этом мире слетается на огонь.

Юлия вышла из палаты. Она хотела отыскать Станислава Алексеевича. Во время последних своих приездов в больницу они почти не виделись, он лишь пару раз промчался мимо нее, спеша по своим неотложным делам. Она почувствовала себя даже не обиженной, а оскорбленной, но решила не давать волю чувствам; в конце концов, она сама напридумала всяких страстей, и он не виноват, что не разделяет их вместе с ней. Но сейчас она оправдывала свои действия тем, что желает поговорить с ним о предстоящей операции.

Юлия несколько раз прошлась по этажу, заглянула в ординаторскую, но нигде Станислава Алексеевича не обнаружила. Разочарованная, она уже собралась уходить, но в этот момент увидела, что он идет ей навстречу. Его лицо было необычайно бледным и хмурым; она остановилась рядом с ним, не решаясь заговорить.

Он тоже остановился. Он смотрел на нее как-то отрешенно, у нее даже мелькнула мысль, что он не узнает ее.

– Я хотела спросить по поводу операции, – робко начала она. – Михаил Моисеевич мне сказал…

– Да, завтра будем оперировать, – он замолчал, что-то явно угнетало его.

– Мне кажется, у вас что-то случилось?

Станислав Алексеевич, не отвечая, двинулся дальше по коридору, Юлия, мгновение помедлив, двинулась за ним. Не сговариваясь, они остановились в закутке, где обычно беседовали.

– У меня умер пациент. Полчаса назад.

– Вы считаете себя виновным?

– Объективно шансов было очень мало на успех. Но он умер под моим ножом.

Ей захотелось утешить его, погладить по растрепавшимся волосам. Но она сдержала свой порыв.

– Для хирурга это глупо, но я всегда тяжело переживаю смерть пациента. А это был очень хороший человек, он лежал у нас два месяца, его привезли после третьего инфаркта. Есть люди, которые необходимы для жизни, на них она держится. Он был один из них, директор расположенного тут неподалеку завода. Когда он пришел туда, это было развалившееся предприятие. За три года он сделал его лучшим в городе. Я это хорошо знаю, потому что мои родители работают там. Если бы мне удалось его спасти, завод продолжал бы работать все успешнее. Теперь от него ничего не останется.

– Почему вы так думаете?

– Потому что мне известно, кто придет ему на смену, он сам мне много раз рассказывал. Есть люди, которые мечтают раздробить завод, чтобы качать с помощью разных махинаций деньги. Их не волнуют ни люди, ни производство. Ни даже то, что этому заводу почти сто пятьдесят лет – и все эти годы он исправно работал. Видите, как все устроено, от моего мастерства зависит судьба целого коллектива, а это почти тысяча человек. И теперь их ждут большие испытания: увольнения, нищета, унижения.

– Но вы же сами сказали: шансов почти не было.

– Они были, только очень небольшие, – он посмотрел на Юлию. – Но вы не беспокойтесь, завтра шансов на успех гораздо больше.

– Я буду очень переживать.

– Он очнется от анестезии на следующее утро после операции.

– Мне хочется вас поцеловать перед операцией, – вдруг сказала Юлия. Она быстро подошла к нему и прикоснулась губами к прохладной щеке. Юлия почувствовала, как вздрогнул он от ее поцелуя. Ей же стало легче, она решилась на то, в чем еще минуту назад была уверена, что не сделает никогда. – Я буду молиться за вас и за Михаила Моисеевича, – сказала Юлия.

Станислав Алексеевич как-то странно смотрел на нее, кажется, он хотел что-то сказать, но не решался. Но ей сейчас ничего не хотелось слышать, потом, после операции она надеется, что они о многом поговорят.

– Я пойду.

Он кивнул головой. Юлия быстро пошла по коридору в сторону выхода, не оборачиваясь, но, нисколько не сомневаясь, что он смотрит ей вслед.

Она приехала домой. Прошла ровно неделя с тех пор, как Максим покинул ее и за все это время он ни разу не дал о себе знать. Сперва ее это очень удивляло; она не сомневалась, что их размолвка пройдет столь же быстро, как летний проливной дождь. Но проходили дни, а ничего не менялось. И постепенно она привыкла жить одна; Юлия ловила себя на мысли, что с некоторого момента почти перестала вспоминать о муже. У нее было такое чувство, что его никогда в ее жизни и не было. И только его вещи, на которые она то и дело натыкалась, напоминали о его бренном существовании. В конце концов, однажды вечером она сложила их все в ящик и упрятала на антресоли. Сделав это, ею вдруг овладело ощущение, что она отреклась, как еретик от Бога, от прежней жизни. Она подумала о том, что бы произошло, если бы Максим вдруг сейчас вернулся и предложил забыть старые ссоры и продолжить вести прежнюю жизнь. Она может сказать себе честно: она не хочет такого повторения; в самом деле, прав был древний философ, первым понявший из людей, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. В этом-то и заключается вся беда: человек даже перемены старается часто использовать для того, чтобы вновь войти в прежний поток вместо того, чтобы попытаться поплыть по другому руслу. Вот он и тонет.

И все же она понимала, что так продолжаться вечно не может, необходимо что-то решать. Во-первых, она не без испуга однажды обнаружила, что у нее кончаются деньги. А за последнее время она привыкла к тому, что этот поток течет для нее беспрерывно. И, во-вторых, она не хочет больше зависеть от других людей; не может же она пребывать всю жизнь в таком неопределенном состоянии?! Что же ей делать, самой ехать к Максиму и выяснять отношения? По-видимому, это было правильное решение, но что-то удерживало ее. Она попыталась проанализировать свои чувства; скорее всего, дело в том, что она не может пока точно сказать, что будет дальше. Она может заявить Максиму «нет», но кому и чему произнести «да»? Она подумала о Станиславе Алексеевиче, завтра его умелые руки будут резать тело Михаила Моисеевича. Это может быть выглядит странно, но она почему-то уверенна, что от исхода этой операции зависит ее судьба.

Она решила ничего сегодня не предпринимать, она слишком волнуется, чтобы принимать судьбоносные решения. Подумав, она вышла из своего дома и направилась в сторону дома Менделя.

Она еще никогда не бывала здесь одна, без присутствия хозяина. Она внимательно осматривалась вокруг. Старая мебель, которая так и кажется вот-вот развалится даже при слабом прикосновении, проваливающийся пол, закопченный потолок. Ей вдруг стало тяжко; как можно жить в таких страшных условиях? Неужели человеку может быть в самом деле до такой степени все равно, что его окружает? В такое трудно поверить. Она села за письменный стол, взяла несколько листочков, попыталась прочесть написанные мелким почерком строчки. «Природа человека еще не определилась, она находится в стадии формирования, между духом и материей остается гигантское расстояние, которое он пытается вот уже несколько тысячелетий преодолеть. Именно в этих попытках кроются все истоки человеческих трагедий, вызванные раздвоенностью его стремлений». На этих словах текст обрывался; скорей всего именно в этот момент Менделя настиг приступ. Продолжит ли свой бег его перо по бумаге? Это будет ясно завтра.

Юлия вернулась домой. В комнате за столом сидел Максим. Увидев ее, его лицо тут же исказилось.

Юлия замерла на месте. Почему-то она была уверена, что сегодня ей эта встреча не грозит.

– Явилась, – с нескрываемой ненавистью произнес Максим. В руках он держал бокал, в котором плескалась какая-то темная жидкость, и Юлия заметила, как сжались его пальцы. – Где была?

– В доме Менделя.

– Замечательное место нашла для посещений. Просто как мавзолей. – Максим как-то странно рассмеялся. – И что как с этим вонючим старичком, у него что-то там еще функционирует? – показал Максим на свои брюки.

– Он в больнице, ему предстоит операция. Я пошла в дом, чтобы убедиться, что там все в порядке.

– И как, в порядке?

– Да.

Максим сделал глоток, затем с шумом поставил бокал на стол.

– Я просто счастлив, ты даже не представляешь, до чего же я счастлив, что у него все в порядке. Просто сейчас описаюсь от счастья.

Юлия с недоумением смотрела на мужа, никогда раньше он не выражался подобным языком.

Максим сел в кресло.

– Садись! – приказал он ей.

Юлия послушно выполнила приказ.

– Ты знаешь, перед самой свадьбой мама сказала мне: сынок, не женись на ней. Дурак, – как-то непривычно хрипло засмеялся Максим, – всегда надо слушаться родителей.

Юлию его слова не удивили, ее отношения со свекровью не заладились с первой же встречи, хотя о причинах неприязни к ней матери Максима она не догадывалась. Спасало лишь то, что она жила в другом городе, и за все время они виделись всего пару раз.

– Как ты жила? – вдруг спросил он.

– Нормально.

– Не скучала?

– Сначала скучала, потом стала привыкать. – Юлия видела, что муж что-то обдумывает, но проникнуть в его мысли пока не могла.

– А я слышал, что у тебя были гости?

– Да, кое-кто был.

– И что?

Юлия пожала плечами.

Внезапно Максим вскочил со своего места, лицо его исказилось почти до неузнаваемости. Такого свирепого выражения Юлия у него еще никогда не видела. Ее даже охватил страх. Максим пнул ногой оказавшийся на его пути стул, подскочил к жене и схватил ее за воротник.

– Ты хоть понимаешь, идиотка, что ты наделала?

Юлия попыталась вырваться, но Максим с силой вдавил ее в кресло.

– Ты не знаешь, ты ничего не знаешь. Тогда я тебя просвещу. Мы разорены, мы беднее твоего еврейчика. Теперь ты понимаешь?

– Но почему?

– Ты что, в самом деле, полная идиотка?

– Но мне действительно ничего неизвестно, ты же не общался со мной.

– Довгаль меня обчистил. Он заставил меня поставить все средства на одни акции, а затем их резко уронил. Мы вынуждены продать все, в том числе, и этот дом. Теперь он нам не по карману. И все это произошло из-за тебя.

Юлия почувствовала, как ударила ее, порожденная Максимом, волна ненависти.

– Не понимаю…

– Ах, не понимаешь?! – взревел Максим. – Ну, конечно, где уж нам понять. Я же тебя просил: будь пообходительней с этим коротышкой!

– Я была обходительна, но ты не понимаешь что ли, чего он от меня требовал?!

– Раз требовал, значит, надо было давать. А теперь вот это все уже не наше, – Максим наконец отпустил Юлию, повалился на диван и обхватил голову руками.

– Все, чего я достиг за эти годы, все пошло прахом. И все из-за тебя. Будь проклят тот день, когда я тебя увидел.

– Но что, в конце концов, произошло? – негромко проговорила Юлия. – Мы живы, здоровы, мы только потеряли деньги и имущество.

Юлия сразу поняла, что совершила промах, произнеся эти слова. Они разъярили Максима, он снова вскочил и бросился к ней.

– Убью, сука! Думаешь, не убью?! Ошибаешься. – Внезапно он, как пантера, прыгнул к столу, схватил лежащий на нем нож и вновь бросился к Юлии. Она видела, что он полностью потерял контроль над собой, и поняла, что должна спасать свою жизнь. Она помчалась к дверям, но Максим оказался проворнее, он настиг ее в несколько прыжков и повалил на пол. Острое тонкое лезвие взвилось прямо над ней.