Текст книги "В поисках любви"

Глава 11

Во второй половине дня позвонила Анна Владимировна и сказала, что заедет за ней, чтобы отправиться в детский дом. Юлию этот звонок обрадовал; разговор с Менделем оставил у нее неприятный осадок, и поездка могла помочь растворить его в чем-то новом и свежем. Кроме того, ей хотелось поговорить с Довгаль насчет художника, вернее его намерения выставить это злополучное полотно на всеобщее обозрение.

Довгаль была точна и приехала минуту в минуту. Вместе с ней в машине находились еще две дамы, одна из них была Агата, а вот имени второй Юлия не помнила.

Детдом располагался всего в получасе езды от дома Юлии. К нему вело прямое, как стрела, шоссе. И весь этот короткий отрезок пути дамы безостановочно кудахтали. В основном речь шла о последних новинках моды, каких-то слухах и сплетнях об общих знакомых. Юлия вдруг вспомнила слова Менделя о том, что люди не понимают ни смысла, ни причины своих речей и поступков. По крайней мере, к этим женщинам эта мысль подходит полностью.

Хотя Юлии не терпелось поговорить с Довгаль, но вести разговор на такую тему при свидетелях ей не хотелось, и она размышляла о том, как бы ей намекнуть, что она жаждет пообщаться с ней конфиденциально. Но пока такой возможности судьба ей не предоставляла, и она просто молчала, стараясь, насколько это позволяли обстоятельства, не слушать пустую болтовню дам-благотворительниц.

Детдом приютил старый трехэтажный дом. Его давно не ремонтированный фасад сразу же наводил на грустные мысли. Их встретила директор – полная женщина, которая представилась Риммой Николаевной. Она как-то странно смотрела на прибывшую делегацию, как будто оценивала, что с нее можно поиметь. Один из таких взглядов Юлия поймала и на себе; она попыталась улыбнуться, но почувствовала, что губы не захотели ей подчиниться и остались неподвижными.

Она испытывала не то волнение, не то смущение. Еще ни разу ей не доводилось посещать такие заведения, и она даже не совсем ясно представляла, какая картина откроется ее взору. Почему-то она представляла питомцев детского дома оборванными и несчастными, смотрящими на мир грустными и голодными глазами. Она понимала, что эти представления внушены ей литературой давно ушедшей эпохи, но отделаться от них не могла, так как других у нее просто не было.

– Что вы хотите увидеть у нас? – осведомилась директор.

– Мы бы хотели посмотреть ваше заведение, а потом обсудить, чем мы можем вам быть полезными, – наметила порядок посещения Довгаль.

– Хотите познакомиться с детьми?

– Да, непременно, – неожиданно для себя горячо проговорила Юлия. И тут же поймала на себе испытывающий взгляд главы их небольшой делегации.

– В таком случае, пойдемте.

Детдом находился явно в запущенном состоянии.

Достаточно было сделать всего несколько шагов, чтобы понять это; облупившаяся краска на стенах, полусгнившие окна и двери, разбитая мебель. Директор, как заправский экскурсовод, давала объяснения, рассказывала о славных традициях вверенного ей заведения и заодно жаловалась на нехватку средств. Им навстречу то и дело попадались дети; почему-то Юлия была уверена, что здесь все одеваются одинаково. Но это было совсем не так, на каждом ребенке была своя одежда, и это почему-то немного успокаивало ее.

Внезапно одна из дверей с шумом распахнулась, и из нее выбежала ватага мальчишек. Один из них налетел прямо на Юлию, сильно ударив ее головой в живот. Она ахнула одновременно от боли и от неожиданности и схватилась за ушибленное место. Это происшествие мгновенно изменило поведение до этой секунды выдержанной директрисы, она схватила виновника за воротник и закатила ему звонкую оплеуху.

– Ты почему не смотришь, куда бежишь? – заорала она ему прямо в ухо.

Мальчик вздрогнул и испуганно посмотрел сперва на директора, потом на пострадавшую даму. Юлия тоже поглядела на него.

Мальчику было от силы лет десять, он был невысокий и щуплый, но с выразительным лицом, на котором выделялись большие круглые темные, как две вишни, глаза. Юлия заметила, что директор собирается продолжить свою воспитательную работу теми же педагогическими методами и закатить ему еще одну затрещину. А потому поспешила вступиться.

– Прошу вас, не ругайте его, это я виновата, я засмотрелась и не успела посторониться. У меня всегда была замедленная реакцию, меня вечно кто-то толкает в метро или еще где-то.

Большая натренированная на подобных упражнениях рука директора, поднявшая было для выполнения экзекуции, внезапно бессильно повисла. Взамен Римма Николаевна удивленно уставилась на Юлию. Ее объяснениям она явно не верила, но Юлии было все равно, ей только не хотелось, чтобы мальчик получил еще один удар. Хотя она понимала, что в столкновении виноват все-таки он, так как мчался, не смотря по сторонам.

– Как тебя зовут? – спросила Юлия мальчика.

Тот молча смотрел на нее, словно не понимал вопроса.

– Отвечай, когда спрашивают, – громко и повелительно проговорила директорша.

– Саша, – тихо и неохотно произнес мальчик.

– Иди, – приказала директорша, – после ужина зайдешь ко мне.

Делегация в сопровождении директора отправилась дальше, Юлия же вновь и вновь вспоминала лицо мальчика. Почему-то жалость к нему переполняла ее, она понимала, что сегодня ему предстоит очень неприятный разговор с этой грубой женщиной. Почему она руководит таким заведением? Ясно же, как божий день, что она не любит детей, что она жестока с ними. Так, отчего же ее не уберут отсюда? Или всем все равно? Скорее всего, именно так оно и есть. Кому может быть дело до сирот в мире, где каждый заботится только о себе? Да и скорее не о себе, а об исполнении своих убогих потребностей. Она вдруг вспомнила Менделя. Но думать о нем сейчас ей совершенно не хотелось.

Они прошли в кабинет директора, и та стала методично излагать свои нужды. Дамы сочувственно кивали и старательно записывали; Юлия, дабы не выделяться своим поведением, делала то же самое. Хотя и так было понятно, что детдому не хватало денег на самые элементарные потребности. Конечно, они непременно помогут детям. Юлия прикинула, сколько на эти благородные цели можно попросить у мужа? Она знала, что он был не слишком щедр на такие дела и занимался благотворительностью только из соображений престижа, когда это делали все. Поэтому она старалась особенно не докучать ему этими вопросами. Но на этот раз придется сделать исключение.

Пора было уезжать. Все встали. Директор детского дома от полученных заверений, казалось, подобрела прямо на глазах. И Юлия решилась.

– Я могу вас попросить об одолжении? – сказала она.

– Да, конечно, – мгновенно насторожилась директор.

– Я очень прошу вас, не ругайте этого мальчика. Он ударил меня нечаянно. И могу я с ним поговорить хотя бы несколько минут?

– Поговорите, – явно против своего желания разрешила директор. – Я сейчас скажу, чтобы его позвали.

– Вы не подождете меня буквально несколько минут? – обратилась Юлия к дамам. – Я быстро.

– Обязательно подождем, – от имени всего благотворительного коллектива заверила Анна Владимировна. – Мы еще раз пройдемся по зданию.

Мальчик робко вошел в кабинет, посмотрел сперва на директора, затем перевел взгляд своих черных бусинок на Юлию. Никогда она не видела таких красивых и выразительных глаз. Она взглянула на Римму Николаевну, та поняла ее и с явной неохотой вышла из комнаты.

Они остались одни. Юлия сама не знала, зачем она попросила устроить эту встречу, что хотела сказать этому незнакомому ей мальчику. Она бы предпочла просто дать ему денег, но понимала, что тут такие отношения не приняты. Да и где гарантия, что их не отберут товарищи; судя по рассказам директрисы, нравы тут отнюдь не самые гуманные.

– Садись, пожалуйста, – сказала Юлия.

Мальчик посмотрел на нее и сел на краешек стула.

– Я попросила вашего директора, чтобы она не ругала тебя за то, что случилось. Ведь столкновение было случайным, с каждым может произойти. Я права?

Мальчик чуть заметно пожал плечами.

Юлии хотелось расспросить о его судьбе, есть ли у него родители, но она не решалась задавать такие вопросы; неизвестно, как он будет реагировать на них.

– Скажи, а как тебе вообще тут живется, нравится или нет? Может, тебя обижают?

Мальчик исподлобья взглянул на нее, и Юлии показалось, что он напряженно обдумывает свой ответ.

– Почему ты молчишь? – внезапно она догадалась. – Тебя тут бьют?

Мальчик едва заметно кивнул головой.

– А кто бьет? Ребята?

Последовал еще один кивок.

– И больше никто?

На этот раз кивка не последовало.

– Еще кто-то бьет? Ваш директор?

Кивок был едва заметный, но все же Юлия уловила его. Что же ей делать? Она не может ничему помешать. Если она что-то скажет этой толстой и жестокой женщине, то не исключено, что накличет на него дополнительную порцию побоев.

– У тебя есть кто-нибудь, кто может за тебя заступиться? – спросила Юлия. – Может, кому-то что-то передать?

– У меня никого нет, – едва слышно произнес мальчик.

Юлия хотела что-то сказать, но в этот момент дверь отворилась, и решительным шагом в кабинет вошла его хозяйка.

– Вы поговорили?

– Нет, то есть да, спасибо, – невнятно пролепетала Юлия. Внезапно она почувствовала к этой женщине самую настоящую ненависть.

Директор смотрела на нее, явно ожидая, когда она покинет кабинет.

– До свидания, Саша, – сказала Юлия и в последний раз посмотрела на мальчика.

На обратном пути дамы-благотворительницы лишь в самом начале дороги немного поговорили об увиденном, затем их разговор снова переместился в привычный круг тем. Юлия молчала; она никак не могла избавиться от образа огромных черных глаз, смотрящих на нее не то с укором, не то с мольбой. Она видела, как Анна Владимировна несколько раз отрывала свой взор от шоссе и бросала взгляд на нее, однако от комментариев пока воздерживалась.

Развезя дам по их резиденциям, они, наконец, остались одни.

– Может, просто покатаемся по городу? – предложила Довгаль. – Мне кажется, вы хотите со мной о чем-то переговорить.

– Да.

В этот час улицы были запружены лимузинами, но Довгаль очень уверенно справлялась с обязанностями шофера, и Юлия не преминула заметить ей это.

– Вы правы, я очень люблю водить машину, очень люблю скорость. На свободных участках я разгоняюсь до 160 километров.

– Но это опасно! – воскликнула Юлия.

– Опасно, – согласилась Довгаль. – В этом году это уже третий автомобиль. Два других я разбила. Даже муж стал ворчать, что я излишне расточительна, – со смешком произнесла она заключительные слова.

– Но ведь так можно по-настоящему разбиться. Я вожу машину очень осторожно.

– Для меня осторожность – самый ужасный вид скуки. А что касается жизни, так разве есть более опасная игра? Кто не играет в эту игру, тот не живет. Я всегда играла и, как видите, пока на коне. Вернее, в автомобиле. А что будет через минуту, я даже не хочу об этом и думать. Я видела, на вас большое впечатление произвел этот мальчик, – вдруг резко переменила Довгаль тему.

– Я и сама не знаю, почему он произвел на меня такое впечатление.

– Это случается, я тоже в жизни совершала поступки, объяснения которым до сих не могу дать. Например, своему первому замужеству. – Она вдруг засмеялась. – Мы познакомились на улице, оба были студентами, живущими на стипендии. С такой нищетой, какая была у нас, я больше ни разу потом не сталкивалась.

– Но вы разве вы его не любили?

Анна Владимировна покосилась на Юлию.

– А вы знаете, что такое любовь? – усмехнулась она. – Наверное, что-то я к нему в тот момент испытывала. Но все равно, я всегда потом себе говорила, что это меня бес попутал. Скорее всего, это было просто любопытство, захотелось побывать в шкуре замужней женщины. Зато уж потом я долго выбирала себе новую шкуру, – усмехнулась она. – Но вас беспокоит не только мальчик.

– Да, я с вами хотела посоветоваться по одному вопросу. Это насчет Лукомского. – Юлии показалось, что ее спутница слегка насторожилась.

– Что же натворил этот enfant terrible на этот раз?

– Он нарисовал одну картину, – Юлия замялась, – где мы почему-то занимаемся любовью.

Довгаль неожиданно громко расхохоталась. Причем, смех настолько сильно завладел ею, что на какое-то мгновение машина потеряла управление, и Юлия с ужасом увидела, как они несутся прямо на багажник остановившего у светофора автомобиля. Все похолодело у нее внутри, но Довгаль успела среагировать, со всей силой надавив на тормоз. Юлия отделалась легким ушибом плеча о дверь.

– Простите, я не имею право так рисковать, когда я в машине не одна, – сказала Довгаль, когда они снова мчалась по шоссе. – Значит, он нарисовал вас занимающейся с ним любовью? Это в его манере.

– Но он хочет выставить эту картину.

– Вас это смущает?

Юлия почувствовала раздражение.

– А если бы он изобразил вас, вы бы отнеслись к этому спокойно?

– Это искусство, и эта картина вовсе не обязательно означает, что вы с ним спали.

– Я с ним не спала! – запальчиво проговорила Юлия. – И не собираюсь этого делать.

– А собственно почему? – вдруг очень спокойно проговорила Анна Владимировна. – Разве он вам не нравится?

– Вы мне предлагаете с ним переспать, чтобы то, что изображено на картине, совпадало с тем, что произошло в действительности? – язвительно произнесла Юлия.

– Ну, только ради этого не стоит, это слишком мелкая цель. Если так, попутно… Но разве он вас не волнует как мужчина? Я вас могу уверить: многие женщины из тех, которых вы знаете, были бы не прочь очутиться в его объятиях.

– Не сомневаюсь, – пробормотала Юлия, – но я не из их числа.

Довгаль посмотрела на Юлию долгим взглядом, и ей снова стало тревожно – как бы они на этот раз уже по-настоящему не врезались в другой автомобиль.

– Кого вы обманываете – меня или себя? – вдруг поинтересовалась Довгаль.

– Никого.

– Так не бывает, – со знанием дела проговорила Анна Владимировна. – Вы должны выбрать, кого вам хочется обманывать больше?

– А разве нельзя говорить всем правду?

– Всем нет. А чаще всего – вообще никому. Ложь, повсюду ложь, как летом прохладительные напитки. Или вы этого еще не знаете?

Юлия задумалась. Она уже сожалела, что затеяла этот разговор; эта женщина вдруг стала ее пугать. У нее, кажется, нет ничего запретного, ее не сдерживают никакие этические нормы; такие люди с одинаковой легкостью совершают злые и добрые поступки. Зачастую они даже не видят между ними разницу.

– Вот видите, – проговорила Довгаль, не дождавшись реплики своей собеседницы, – даже в этом вы лжете. Не хотите сказать себе, что отлично знаете, что все на свете – ложь, но при этом убеждаете себя и других, что всегда говорите одну святую правду.

– Я вовсе так не считаю, что говорю только правду. Но я и не считаю, что все только и делают, что врут.

– Вам хочется разыгрывать из себя простушку, так легче жить? Или вам просто нравится эта роль, и вы это делаете из любви к искусству?

– А какая роль нравится вам? – вопросом на вопрос ответила Юлия.

– А вот та, что сейчас, – усмехнулась Довгаль, – умудренная, ничему не верящая, циничная женщина. Ведь так вы думаете обо мне?

На этот раз Юлия не решилась ответить.

– Согласна принять ваше молчание за подтверждение. Так вы не желаете, чтобы эту картину Михаил показал на выставке?

– Нет, – сухо и отчужденно проронила Юлия.

– Можете не волноваться, он ее не выставит.

– Спасибо, – уже более сердечно произнесла Юлия.

– Но я вас прошу, не порывайте с ним, отберите картины для выставки. Я бы этим занялась сама, но честно вам говорю, я плохо разбираюсь в искусстве.

– Хорошо, – согласилась Юлия.

Глава 12

Вечер был теплый, безветренный, Юлия сидела в саду и ждала мужа. По телефону он предупредил, что немного задерживается, и она была даже этому рада, хотя ей и не хотелось признаваться в этом самой себе.

Но, во-первых, было очень приятно сидеть в вечерней тишине, чувствовать, как постепенно погружается в сон поселок, а во-вторых, хотелось хоть немного разобраться в собственных чувствах. Не по возрасту серьезное лицо мальчика то и дело возникало в ее воображении. И почему ей становится неспокойно всякий раз, когда она вспоминает о нем? Как будто это она виновата в его судьбе. Наоборот, она обязательно ему поможет, вот только как? Перед глазами всплыла старая курточка, в которую он был одет. Именно так она и поступит, купит новую одежду и подарит лично ему. Завтра же она поедет в магазин и подберет вещи. Жаль только, что она не спросила его размер, но это не столь важно; она помнит какого он роста и телосложения, так что большой сложности при выборе одежды у нее не возникнет.

Но почему-то после этого решения спокойствие пришло к ней ненадолго, через некоторое время Юлия снова ощутила, как что-то тревожит ее опять. Что за напасть ее преследует? Вроде все у человека хорошо, а ему плохо. Откуда только приходит это «плохо»? Непонятно.

Юлия глубоко вздохнула и, сама не зная для чего, сорвала еще не созревшее яблоко с дерева.

– Не срывайте с дерева плода, нельзя его брать до тех пор, пока он не упадет сам. Это насилие.

Звук неожиданно раздавшегося голоса заставил Юлию вздрогнуть. Но через мгновение она поняла, что он принадлежит их соседу.

– Михаил Моисеевич, заходите ко мне, – крикнула она ему.

– Сейчас приду, – согласился с ее приглашением Мендель.

Через несколько минут он вошел в сад. Юлия принесла из дома складывающееся кресло и посадила в него гостя.

– Вам не кажется, что это очень странно, что нельзя срывать с яблони яблока? – спросила Юлия.

– Это буддийский принцип. Если вы срываете плод с дерева, то вы совершаете насилие.

– Но ведь это яблоко. Если его не сорвать, оно сгниет. Какой в этом смысл?

– Огромный! Если вы совершаете насилие против яблони, то в вас нет противоядия против совершения насилия в отношении любого живого существа, включая человека. Это развитие другого буддийского принципа – все в мире едино, все является порождением друг друга и все зависит друг от друга. Нет ни твоего, ни моего, есть только наше.

– Но это уже было.

– Нет, там было совсем не так, там было ничье, а у буддистов наше. В этом гигантская разница, разве вы не видите ее?

– Пожалуй, – согласилась Юлия. – Но тогда я не понимаю, ведь если свято соблюдать этот принцип, то нельзя собирать урожай. Но как тогда жить? Мы же умрем все с голода.

– Вы точно указали на слабое место этого принципа. Пока решение этого вопроса не найдено. И это очень тяжело отражается на всем человечестве, насилие лежит в основе всего, что происходит на земле. А из этого первичного, как многим кажется, невинного и необходимого насилия проистекают все другие, в том числе, и самые страшные насилия, все то зло, в котором мы живем.

– Скажите, Михаил Моисеевич, но почему вы все-таки так не любите людей? Я понимаю, что мы все не ангелы, и все же неужели мы настолько дурны?

Мендель в задумчивой позе сидел напротив нее, и Юлия уже пожалела об этом вопросе; у нее был врожденный страх оказаться бестактной.

– Может быть, я зря спросила об этом? Извините.

– Дело совсем не в этом, я придерживаюсь правила: любому человеку можно задавать любые вопросы. Только вы его не совсем точно сформулировали. Дело не в том, люблю я или не люблю людей. Если хотите, я попытаюсь вам объяснить.

– Хочу.

– Вы когда-нибудь слышали слово «холокост»?

Юлия наморщила свой лоб.

– Слышала, но забыла…

– Я понимаю, – довольно резко прервал ее Мендель. – Так называется истребление евреев во второй мировой войне. Когда война началась, я с родителями, тремя братьями и двумя сестрами жил в маленьком украинском городке. Немцы вошли в город и через несколько дней всех оставшихся там евреев согнали в гетто. Оно состояло из нескольких небольших домов. Мы пребывали все в невероятной скученности, по несколько семей в одной комнате. Нам не разрешали выходить за пределы очерченной территории; тех, кто на это решался, просто убивали. Но и те, кто свято соблюдал все установленные нашими мучителями правила, тоже были обречены. Нас повезли на расстрел через несколько месяцев. Подогнали грузовики и погрузили в них, как скот. Впрочем, ехать было недалеко, до ближайшего леса. Там уже были вырыты могильные рвы. Все гетто выстроили рядом с ними, а затем пулеметы стали косить людей, как траву. Я был вместе с родителями, братьями и сестрами. Я видел, как пули попадали в них, они падали. Я тоже упал. Повсюду раздавались стоны раненых, поэтому немцы после того, как прекратился пулеметный огонь, начали индивидуальный отстрел. Я был весь перемазан кровью своих близких и поэтому они решили, что я убит. И не стали меня добивать. Трупы засыпали землей, но так как их было много, ее не хватило, и большинство тел лежало под открытым небом. Я дождался, когда стемнеет, вылез из-под завала тел и помчался в лес. Потом были скитания, я прибился к выходящему из окружения отряду наших солдат. Попал в детский дом. Но дальнейшие события уже не столь важны. Но именно во время этих одиноких скитаний я, маленький мальчик, понял, что с человеком что-то неладно, что в нем существует какой-то страшный изъян.

– Вы считаете, что семилетний ребенок…

– Да, конечно, вы правы, я не мог думать тогда на том уровне и в тех категориях, как это я делаю сейчас в конце своей жизни. Но все равно, главную свою мысль я понял именно тогда, понял подсознательно Понадобились многие годы, чтобы я точнее ее сформулировал. – Мендель замолчал. – Я уже не мог жить, как все остальные люди, едва я закрывал глаза, как видел окровавленные тела родителей, братьев и сестер. Почему человек убивает человека, задавал я себе вопрос. Но задав его, я понимал: чтобы ответить на него нужно ответить на другой вопрос: а что есть вообще человек, что есть мир, им созданный? Для каких нужд, почему он так страшен, так беспощаден, так нетерпим, ведь гораздо разумнее сделать его гуманным, добрым, мягким, снисходительным. И всем будет в нем хорошо жить. А на самом деле все с точностью до наоборот. Вместо этого, как сказал один философ, происходит борьба всех против всех. Но если все борются против всех, кто же тогда может выйти победителем? В такой борьбе могут быть лишь проигравшие, причем, проигравшими станут абсолютно все.

– Вы нарисовали не слишком радужную картину, – деланно засмеялась Юлия. – Послушать вас, то в таком мире никому не захочется жить. Но люди живут и вовсе не желают добровольно уходить из него.

– Но что это за люди? И люди ли они? Вы помните мой рассказ о расстреле моей семьи? А теперь попытайтесь представить тех, кто отдавал приказ об ее уничтожении, кто затем ее уничтожал. Что они чувствовали, что они вообще за существа? Разве так могут поступать люди? А если они все же так поступают, то разве они люди? А если они люди, то чем они отличаются от зверей? Вы полагаете, что кончилась война, и подобные выродки навсегда исчезли, их наказали, а тех, кого не наказали, те исправились, их замучила совесть? Все знают, что это не так. А я вижу таких людей каждый день, каждую минуту. Они окружают нас, они идут рядом с нами, мы сидим с ними за одним обеденным столом, мы ложимся с ними в постель. Более того, это мы сами расстреливали сотни людей в лесу у рва. На самом деле между палачами и их жертвами нет принципиальной разницы, это просто жребий, что одним выпало стать убийцами, другим – убитыми. Человек един, это только по невежеству нам кажется, что мы все разделены. Но до тех пор, пока на земле останется хоть одно человеческое существо, способное на убийство, никто не застрахован от того, что и все остальные не поднимут руку на себе подобных. Нынешний покой – это не что иное, как временный сон. Мы все ждем приказа, чтобы убивать друг друга. И как только однажды он прозвучит, вы увидите, какая страшная кровавая вакханалия тут же воцарится. Один философ когда-то заметил: жестокость была первым удовольствием человека. С тех пор ничего принципиально не изменилось.

Юлия зябко передернула плечами.

– Мне, если быть честной, даже не хочется вас слушать. Я понимаю то, что вы пережили в детстве, воистину ужасно, но не слишком ли вы находитесь под впечатлением той картины? Само собой, люди не ангелы, но не настолько же и дьяволы?

– Что вам известно о людях? – презрительно прозвучал в темноте голос Менделя. – Я всю жизнь изучал их, вы же не знаете даже на полпроцента саму себя. Вы просто бабочка, которая порхает с одного цветка на другой и думает, что все знает об этих цветках. Потому и совершаются без конца злодеяния, что человек невероятно поверхностен, он не желает ни во что вникать. Он живет, но не понимает, что такое жизнь, он дышит, но не сознает по-настоящему состав воздуха. Он думает, но ему и в голову не приходит, хотя бы раз проанализировать, почему к нему поступают эти, а не другие мысли, чувства, желания. И к чему они могут привести. Вы…

Внезапно Мендель замолчал, так как в этот момент послышался шум подъезжающей машины.

– Это муж, – поспешно сказала Юлия, вставая с кресла. Она была рада возвращению Максима, так как этот разговор все больше угнетал ее.

– Я пойду, – сказал Мендель. – Спасибо за приятную кампанию.

Он пошел по тропинке к выходу из сада, навстречу ему двигался Максим. Мужчины встретились, но не остановились, а только кивнули друг другу головами.

Юлия и Максим вошли в дом.

– Зачем был здесь этот еврейчик? – хмуря брови, спросил Максим.

– Мне было скучно, и мы с ним разговаривали.

– А ты не могла посмотреть вместо этого телевизор или послушать музыку?

Юлия пожала плечами.

– Ты хочешь есть?

– Как волк или даже слон, – улыбнулся Максим.

Они молча ужинали. Максим, увлеченный едой, почти не обращал на нее внимания, и это вызывало у нее досаду, так как оно было ей сейчас особенно необходимо; неприятное состояние после разговора с Менделем пока никак не проходило.

– Знаешь, мы были сегодня в детдоме, – сказала Юлия.

Максим поднял голову от тарелки и посмотрел на нее.

– И что ты там видела?

– Там был один мальчик, он нечаянно стукнул меня головой в живот.

– Ты должна быть осторожней, в детдоме не самые примерные дети. Его, надеюсь, наказали?

– Я говорила немного потом с ним. Мне показалось, что это хороший мальчик, только ему там трудно. Его обижают другие дети.

– Детдом как казарма – нравы там почти одинаковые, – пожал плечами Максим. – Что можно тут сделать? Только пожалеть этих ребят.

– Да, – сказала Юлия, – ты прав, сделать, наверное, ничего нельзя.

– Не стоит, моя милая женушка, всем этим забивать себе голову, – вдруг благодушным и сытым голосом проговорил Максим. – В мире несчетное количество людей, которым не повезло в этой жизни. Так уж все устроено, одним везет больше, другим меньше, третьим вообще не везет. И я не знаю, что тут можно изменить. Да и надо ли что-то менять? Что это будет за мир, где всем хорошо, где у всех все есть? В таком мире и бизнес будет делать не на чем.

– А бизнес делается на несчастье людей?

– Совсем не обязательно на несчастье, но он возможен только тогда, когда люди испытывают в чем-то нехватку. И чем эта нехватка больше, тем лучше бизнес. Какой может быть бизнес среди тех, у кого есть абсолютно все? Кстати, хочу тебя предупредить: на уик-енд мы едем в загородный клуб. Я уже обо всем договорился, забронировал номер. Там будет соревнование по пейнтболу. Уже сформировано несколько команд.

Юлия посмотрела на мужа и с удивлением обнаружила, что у него вдруг живо засверкали глаза. Неужели его так вдохновляет эта дурацкая игра, подумала она.

– Между прочим, там создается и женская команда, ее формирует Агата. Она хочет тебя пригласить. Я сказал, что ты согласна. Ей богу, не пожалеешь.

– Но почему ты дал согласие за меня? – возмущенно проговорила Юлия. – Я не уполномочивала тебя это делать.

Максим, удивленный тоном жены, посмотрел на нее.

– Не пойму, чего ты кипятишься. Если не хочешь, не участвуй. Правда, это не совсем удобно, они уже заказали специальную форму. Мне показали эскизы, она весьма элегантна. Я даже подумал: уж не для того ли они и формируют команду, чтобы покрасоваться в этой одежде? – усмехнулся Максим. – Знаешь, я тебя представил в ней, мне кажется, она тебе пойдет.

Юлия никак не отреагировала на его слова. Максим посмотрел на нее, затем встал, подошел к ней и обнял.

– Ну не сердись, малыш, если не хочешь, можешь не участвовать в этих боях. – Он поцеловал ее. – Пойдем лучше в спальню. Знаешь, я пока ехал, все время представлял, как мы будем заниматься любовью.

Юлия ответила на его поцелуй. Она почувствовала, как учащеннее заколотилось у нее сердце. Она тоже думала об этом, когда сидела в саду до появления в нем Менделя.

Обнявшись и забыв про все разногласия, они стали подниматься на второй этаж.