Текст книги "В поисках любви"

– Я не хочу владеть собой, я хочу, чтобы нами завладела страсть. Я же вижу, что и вы стремитесь к тому же. Не сдерживайте себя, позвольте себе быть свободной! – почти выкрикнул он.

– Я – свободна, а вот вы ведете себя ужасно. Если не хотите, чтобы я ушла, успокойтесь, нам нужно отобрать картины.

– Какое значение имеют картины? Они лишь часть меня, я просто выбрасываю на них то, что происходит у меня вот тут, – он положил ее руку себе на грудь. – Если есть целое, зачем вам его какие-то жалкие фрагменты? Вы будете жалеть, что снова сдержали себя. Желание будет вас жечь, как огонь, испепеляя, пока не сожжет дотла.

– Вы меня совсем не знаете, но уверенно предсказываете, что будет со мной. Как вы можете быть таким самоуверенным? Это же несерьезно.

– Я вас знаю так же, как и себя. Я это сразу понял, когда вас увидел. Вы стояли среди этих людей, но не имели с ними ничего общего. Вы были из другого мира, из того же, из какого пришел я. Я не спускал с вас глаз, я видел, с каким трудом вы заставляете себя быть похожей на них, как трудно вам дается эта роль. Но вы так старались. И это ваше неумелое старание только еще сильнее подчеркивало, что вы чужая на этом празднике жизни. – Лукомский сел, достал сигарету и закурил. Юлия тоже села, правда, на почтительном удалении от своего непредсказуемого собеседника. Но при этом она поймала себя на том, что ей интересно то, что он говорит.

– Как же вы это определили? – Она попыталась сделать так, чтобы ее голос звучал насмешливо.

– Разве это важно? Да я и не знаю, просто мне об этом сказал мой внутренний голос. Это единственный голос, к которому я прислушаюсь. Все остальные голоса, что внутри и снаружи, только лгут.

– Все-все-все?

– Как будто вы сами этого не знаете. Перестаньте играть перед самой собой, мы тут одни, никто не требует от вас, чтобы вы оставались в вашей обычной шкуре. Прошу вас, будьте такой, какая вы есть на самом деле.

– Но какая я, по вашему мнению?

Лукомский встал, подошел к холсту и повернул ее.

Юлия аж вздрогнула от неожиданности; на нем была изображена пара, занимающаяся любовью; в мужчине она узнала Лукомского, а в женщине – себя. Их лица, их тела изображали неодолимую страсть; эффект усиливался еще тем, что внизу горел костер, жар от которого поднимался к любовникам. Все это было написано с огромным мастерством, от картины было трудно отвести глаза.

Юлия была ошеломлена, она понимала, что имеет дело с замечательной работой, но ведь на ней изображена она, да еще за таким непубличным занятием. Этот Лукомский абсолютно невозможный человек, будь проклята та минута, когда они повстречались.

– Послушайте, как вы посмели это сделать? Вы не могли так поступить без моего разрешения.

Лукомский посмотрел на холст, затем перевел взгляд на Юлию.

– Я вам говорил, что пишу то, что живет в моей душе. А вас я там постоянно вижу вместе со мной. Я хочу, чтобы эта картина открывала бы мою экспозицию.

Юлия вскочила с места.

– Вы сошли с ума! Вы отдаете отчет себе, что будут думать люди?

– Меня не интересуют мысли этих недоумков. Пусть думают, что хотят. Они будут вам завидовать.

– У меня есть муж. Вы понимаете, чем это кончится?

– Если он столь убог, что способен приревновать вас к картине, стоит ли сожалеть о нем? Она прославит вас, вы будете такой же знаменитой, как Мона Лиза. Это будет наша общая слава, она навеки соединит нас вместе: художника и его модель.

– Послушайте, я могу вас понять, как художника, но вы же не хотите причинить мне вред?! Не надо выставлять эту картину.

– В вашем представлении слава – это вред, – в голосе Лукомского послышалось презрение. – Вот чего вас довели эти людишки. Выставив эту картину, я спасу вас.

«Что же делать?» – словно зверь по клетке, металась в голове мысль. Как отговорить его от этого безумного намерения? Если он вывесит картину на выставке, она просто не переживет этого.

– Не надо меня уговаривать, я слишком люблю вас, чтобы не оказать вам эту услугу.

Юлия чувствовала, что все уговоры ни к чему не приведут. Поэтому ее дальнейшее тут пребывание не имеет никакого смысла. Ей надо успокоиться и поразмышлять, что делать. Этот человек слишком одержим самим собой, чтобы на него подействовали ее слова. Нужно использовать какие-то другие меры. Вот только какие, она пока не знает.

– Я не выставлю эту картину, если вы станете моей, – вдруг сказал Лукомский, и его глаза ярко заблестели. – Тем более вы хотите того же. Если вы станете моей, жизнь и искусство сольются, и в картине не будет больше никакого смысла. Если вы пожелаете, я ее уничтожу. Плевать мне даже на славу, если вы станете моей, это все окупится сторицей. Это мое единственное желание. – Голос, произносивший все эти слова, дрожал от напряжения и страсти, и она ощущала, что и в ней все вибрирует внутри.

Ничего не сказав, Юлия направилась к выходу. Она уже понимала, что ближайшие дни для нее будут непростыми.

Глава 10

Хотя она вернулась домой довольно поздно, Максим еще не приехал. Обычно ей не нравилось, когда он задерживался; в голову вопреки ее желанию сами собой невольно заползали мерзкие червяки ревнивых мыслей. Но сейчас она даже обрадовалась, по крайней мере, у нее есть дополнительное время, дабы хоть немножко обдумать ситуацию. Она пыталась это сделать в машине, но необходимость следить за дорогой отвлекала ее, но теперь она могла обо всем поразмыслить в спокойной обстановке.

Чтобы сосредоточиться, Юлия даже закурила сигарету, что делала нечасто. Как ей все-таки решить проблему с картиной? Она не сомневалась, что если не уступить его домогательствам, он выполнит свою угрозу. Ему абсолютно плевать на всех и на все; она знает подобных типов; кроме собственных желаний для них ничего не существует. Таким человеком был ее отец; когда он повстречал другую женщину, понравившуюся ему больше, чем ее мать, он без всяких колебаний бросил свою первую жену. Потом ему встретилась еще одна пассия, он так же спокойно ушел к ней… Но он, слава Богу, не был художником, а всего лишь администратором филармонии и не мог выставить на всеобщее обозрение полотно, компрометирующее объект своего вожделения. Юлия живо вообразила сцену: толпа народа возле картины, на которой она самозабвенно занимается любовью с его автором. И все это показано очень плотоядно, с невероятным натурализмом. Она вдруг поймала себя на том, что испытывает сильное желание. Только этого еще не хватало, с ее стороны будет безумием, если она увлечется этим неуправляемым Лукомским. Он насладится ею, а когда она ему надоест, просто бросит, как швыряет в мусорную корзину выжитый тюбик с краской.

Мыслей, как людей на базаре, было много, они беспорядочно толпились в голове, но никакой пользы это не приносило, как обезопасить себя от домогательств Лукомского и воспрепятствовать появлению картины для всеобщего обозрения она по-прежнему не представляла. Юлия поймала вдруг себя на том, что думает о словах художника. Он прав, она всегда жила крайне осторожно, ограждала свой внутренний мир от проникновения в него чересчур сильных эмоций. Неужели человеческая любовь, в самом деле, такая, какой он ее изображает? Все эти бурные, не знающие берегов страсти, извращения… И неужели она действительно подсознательно хочет того же?

Они с Максимом много занимаются любовью, и, как любовник, он ее вполне удовлетворяет. Но уже неоднократно она ловила себя на мысли, что уж все у них как-то буднично, все как-то повторяется неизменно, раз за разом. И дело тут не в технике секса, тут как раз они постоянно экспериментируют, а в чем-то другом, гораздо в более глубоком. Ее чувства, ее эмоции при этом находятся в каком-то полусонном замороженном, как курица в холодильнике, состоянии, не случайно у нее периодически возникает такое чувство, будто они оба исполняют какой-то положенный обряд. Супруги по определению обязаны заниматься любовью – вот они и занимаются. Выйдет указ, запрещающий это делать, они как законопослушные граждане, прекратят. Наконец-то она нашла то слово, что искала: они автоматы, зомби, которые выполняют кем-то навязанные ритуалы. А сами в этом не участвуют, находясь в этот момент где-то далеко-далеко.

Она посоветуется с Анной Владимировной насчет картины. Конечно, заводить такой разговор не слишком приятно, но иного выхода нет. Она сможет заставить его отказаться от этой идеи, у нее такое ощущение, что она имеет влияние на Лукомского. И все же странно, что его мастерская находится в том же доме, что и квартира Довгалей.

В этот вечер Юлия с каким-то необычным интересом следила за поведением мужа, его словами, жестами. Максим был весел, жизнерадостен, как всегда ел с большим аппетитом. Юлия смотрела на него и не понимала, что происходит вокруг. Все как обычно, а вот прежний смысл поступков, разговоров куда-то исчез, но никакого нового взамен не появлялось. Неужели это они говорят о какой-то ерунде, неужели это она спрашивает о том, что ей абсолютно неинтересно? Но тогда зачем, ради какой великой или не великой цели они это все делают?

– Меня сегодня пригласила к себе Анна Владимировна. Ты говорил, что они чуть ли не самые богатые люди в стране, а живут весьма скромно. Даже у нас городская квартира лучше.

– Скромность – сестра богатства. Ты же не видела их виллу на южном побережье Франции.

– А ты видел?

– Я нет. Но мне рассказывали те, кто там был. Они говорят, это не вилла, а настоящий замок. Ты знаешь, что они любят летать туда по выходным? А что касается квартиры, то, насколько я знаю, эта квартира далеко не единственная. Тебе известно, что у Довгаля четверо детей?

– У них четверо детей?! Не может быть!

– Не у них, а у него. У него есть еще две жены, естественно, не официальные, специально предназначенные для деторождения. У него есть хобби – ему очень нравится, когда женщины рожают от него детей. А эта у него для выхода в свет.

– Ну, это же какой-то ужас!

– У богатых свои причуды. Кроме того, с точки зрения закона все обстоит благополучно. С этими двумя женами он официально в разводе, так помогает им периодически производить детей на свет. По слухам одна из них снова скоро сделает его в очередной раз отцом.

– Он еще омерзительней, чем я думала. Мне кажется, он какой-то душевный извращенец.

Максим пристально посмотрел на нее.

– В последнее время ты проявляешь к нему повышенное любопытство.

– Мне хочется знать больше о тех людях, что нас окружают. Раньше же я вращалась в совсем другой среде.

– А от той среды, в которой вращаешься сейчас, я вижу ты не в большом восторге.

– А ты в восторге?

– Люди, как люди, лучше нигде нет. Просто у них есть деньги, вот они и позволяют себе маленькие шалости, которые для большинства недоступны, – он вдруг усмехнулся.

– Ты считаешь все это маленькими шалостями?

– Да какое тебе дело до того, как другие проводят время? Если кому-то нравится производить детей, пусть производит. Я тебе мог бы много рассказать всяких пикантных историй. Но мне даже жалко на них время тратить. Я заметил, что когда у человека появляются деньги, он с некоторого момента начинает суетиться, желаний много и есть возможность их удовлетворить. Вот и начинает чудить.

– Но у тебя тоже есть деньги, ты тоже собираешься чудить?

– Я нет, – засмеялся Максим. – У меня никогда не было экстравагантных желаний.

– Зачем же тогда тебе деньги?

– Мне всегда хотелось чувствовать себя в жизни уверенно. А деньги как раз и дают уверенность. Мне просто приятно от того, что я богат, что могу позволить себе все, что захочу.

– Но при этом у тебя не так уж много желаний.

– Не так уж и много, – подтвердил Максим. – Ну и что, разве дело в количестве? Может, у меня всего одно желание.

– И какое?

– Вот этот чудесный дом, а в нем женщина, которую я люблю. Разве этого мало?

– Мне кажется, вполне достаточно, – подумав, согласилась Юлия.

Ночью они занимались любовью, Максим был как никогда неистов, Юлия пыталась сосредоточиться на любовном акте, вызвать у себя экстаз, но у нее ничего не получалось, она была равнодушна к тому, что происходило здесь, на шикарной кровати. Но она понимала, что если обнаружит это свое состояние, то смертельно обидит мужа, который всегда прилагал максимум усилий, чтобы она получала максимальное удовлетворение. Поэтому она старательно, словно сдавая экзамен в театральный вуз, куда ее так и не приняли, играла отведенную ей в этой мизансцене роль: изображала страсть, издавала стоны, сжимала его в объятиях, даже острыми ноготками слегка царапала его спину, но при этом нетерпеливо ожидала того момента, когда погаснет его пыл, он успокоится и уснет. Наконец эта долгожданная минута настала, Максим негромко захрапел, Юлия же еще долго лежала с открытыми глазами. Почему-то ей снова хотелось плакать, но она все же сдержала слезы. Если бы она разревелась, это стало бы ее окончательным поражением.

Когда она проснулась, Максима дома уже не было. Вместо него на кровати рядом с ней лежало пятно солнечного света. Юлия встала, бесцельно прошлась до дому. Чувствовала она себя разбитой и морально и физически. Эта ночь любви, когда она была вынуждена притворяться, как-то странно опустошила ее, подорвала веру в ее нынешнюю жизнь. Она не понимала, что с ней происходит, но понимала: что-то происходит. И происходит на таком важном уровне, когда может взорваться все ее существо. Если бы она могла отмахнуться от всех своих сомнений, то без всякого сожаления сделала бы это. Но они уже слишком глубоко пустили в ней корни, и она знает, что ничего из этого не получится. С этим грузом придется жить. Только вот как жить, этому она еще не научилась.

Внезапно к ней пришла в голову странная мысль: а почему бы не пойти к соседу? Правда, их встречи выходят не слишком приветливыми, а разговоры получаются какими-то невнятными. Но это не так уж и удивительно, они слишком мало знают друг друга. А ведь этот Мендель – необычный человек. И главное не похожий ни на кого из тех, кто окружают ее.

Она вышла из дома, пересекла то небольшое расстояние, что разделяло два участка. Она не стала стучать в дверь; почему-то Юлия была уверена, что она открыта.

Она вошла в комнату и испуганно остановилась: Мендель лежал на полу с отрытым ртом. В первую секунду ей даже показалось, что он умер, но затем она заметила, как поднимается и опускается его грудь. Она бросилась к нему, пытаясь затащить его на диван. Он был без сознания, но быстро приходил в себя. Юлия усадила его, не представляя, что делать с ним дальше.

– Как вы себя чувствуете?

– Кажется, это был небольшой обморок.

– Вызвать «скорую помощь»?

– Не надо. Все в порядке.

Юлия непонимающе посмотрела на него, затем к ней пришла одна мысль.

– Скажите, только честно, вы вчера что-нибудь ели?

– По его глазам она прочла ответ. – Сидите, я сейчас приду.

Юлия побежала к себе, покидала в сумку из холодильника продукты, а потом так же стремительно помчалась обратно. Мендель сидел в той же позе на диване, в какой она оставила его.

– Сейчас я вас покормлю.

Приготовление завтрака заняло минут пятнадцать.

– Почему вы ничего не едите? – спросила Юлия.

– Кончились деньги. Я живу практически на одну пенсию. А ее мне хватает ненадолго. Иногда я читаю лекции, но недавно я лишился последнего места. Руководство организации, где я подрабатывал, сочло, что мои идеи столь экстравагантны, что спокойнее для всех будет ничего о них не знать.

Юлия задумчиво смотрела, как он ест.

– Неужели у вас никого нет, кто бы о вас заботился?

– И есть, и нет. Где-то находятся бывшая жена, сын, но их жизнь не имеет ничего общего с моей жизнью. Мы из разных миров, и нам нет никакого смысла друг с другом пересекаться.

– Я могу понять, что из себя представляет их мир, но из чего состоит ваш? В нем непременно надо падать в голодные обмороки?

– Обмороки – это просто некоторые издержки, – вдруг улыбнулся Мендель. – Для меня очень тягостно заниматься заботой о своей особе. При желании можно найти какой-нибудь приработок, не все же такие идиоты, как в том гуманитарном университете, где до недавнего времени я преподавал.

– Но ведь так нельзя жить: ни с кем не общаться, ничего не есть, падать в голодные обмороки; когда-то это был неплохой дом, а теперь здесь каждую минуту может все рухнуть. И вы окажетесь под развалинами. Вы ищете смерти?

– Смерти я не ищу, она и без моих поисков найдет меня. Вы говорите, что нельзя жить в таком доме. А в вашем, большем и красивом, доме вам хорошо жить? Если хорошо, то зачем вы пришли ко мне, в мою старую, сгнившую халупу? Только не говорите, что вам жалко меня.

– Хорошо, не буду. И все же я вас не понимаю.

– А нужно ли вам это понимание?

«В самом деле, нужно или не нужно?» – мысленно спросила себя Юлия.

– Предположим, нужно.

Мендель как-то загадочно улыбнулся. Да и вообще, поев, он явно повеселел.

– Ваше слово «предположим» говорит о том, что вы оставляете за собой возможность убежать назад.

Юлия непроизвольно посмотрела в окно, в котором был виден ее дом.

– Вы сможете объяснить, что со мной происходит, почему у меня так неспокойно на душе?

– Вы попали не в свой мир. Поэтому вам в нем неуютно.

– Но разве мир не един, разве существует много миров?

– Мир един, вы правы, но он невероятно раздроблен. Сколько людей, столько и миров. И задача человека вновь вернуться к божественному единству. Только люди не желают возвращаться в этот мир, они хотят обрести другой единый мир, самый убогий из всех что существуют. Мир бесконечных материальных потребностей. Поэтому гораздо легче остаться в этом мире и никуда больше не спешить. Сиди себе и позевывай или занимайся какой-нибудь бессмысленной ерундой. Главное занятие для человека – это любыми путями отыскать смысл для бессмысленности. А для этого все сгодится. Вас окружают люди, лишенные всякого проблеска сознательности.

– Но что это, по-вашему, значит?

– Понаблюдайте за любым из ваших знакомых. Когда он будет о чем-то с вами говорить, задайте себе банальный вопрос: какими мотивами вызваны его слова, какими мыслями и чувствами они порождены? Осознает ли он причины того, что движет им в данный момент? Действительно ли этот человек хочет именно этого или все, о чем он говорит, внушено ему существующими в обществе коллективными представлениями? А он как марионетка подчиняется их приказам. У вас никогда не возникает ощущения: так много в мире людей, миллионы и миллионы, а кажется, что это на самом деле один человек, настолько стандарты у всех желания, разговоры, поступки?

– Иногда действительно что-то похожее возникает, – призналась Юлия.

– И вас это не удивляет?

– Наверное, я к этому привыкла. Да и может ли быть по-другому?

– Это должно быть по-другому! – вдруг горячо сказал Мендель. – Ведь у вас по-другому. Что-то же вам мешает вписаться в то общество, к которому вы принадлежите по своему положению?

– Да, я чувствую в нем себя чужой. И не пойму, почему. У меня те же самые желания, что и у них, те же самые привычки. И в тоже время между нами барьер, который я никак не могу преодолеть.

– Все объясняется просто и банально, вы не знаете саму себя. Это в вас говорит ваша подлинная натура, о существовании которой вы даже и не догадываетесь. Пришло время вашего рождения.

– Вы говорите о духовном рождении?

– Беда в том, что вы знаете слова. Сейчас абсолютно все знают все про все. Нет ничего ужаснее этого. Если человек чего-то не знает, он вовсе не невежественен, он просто еще не вошел в поток подлинного знания. Но если он читал об этом, то он навсегда застрянет на этом уровне. Он может говорить на эту тему всю жизнь, но при этом не продвинутся вперед ни на шаг.

– Хорошо, я постараюсь не знать ничего. Тем более, для меня это не так уж трудно, я действительно мало знаю.

– Это хорошо, – кивнул головой Мендель. На несколько секунд он о чем-то задумался. – Давайте попробуем. Поговорим о вашем рождении. Когда человек появляется на свет, начинается его формирование. Но это первичное формирование целиком бессознательно. Ум впитывает те представления, которые витают вокруг него без всякого разбора. У человека масса всяческих материальных потребностей, которые нужно без конца удовлетворять. Они тоже обрушиваются подобно мощному водопаду на него. И ему ничего не остается делать, как начинать их обслуживать. По сути дела, он превращается в официанта, который мечется от одного столика с посетителями к другому. Вот из этих официантов и состоит человечество. Такой человек не принадлежит самому себе, он всего лишь биологический автомат по выполнению собственных желаний. И не важно, что некоторые из этих автоматов производят неглупое впечатление, что у них есть ум, талант, они пишут неплохие книги или сочиняют вполне приличную музыку. Это ничего не меняет. Есть автоматы примитивные, вроде газированных, а есть сложные, как, например, компьютеры. Но ведь и те и другие все равно не живые, они искусственные; как бы не были сложны их действия, сами они не осознают, что делают. В этом-то и их суть.

– Что же я должна сделать, чтобы перестать быть автоматом?

– Вы должны отринуть все представления, которые были вам внушены на бессознательной стадии вашего развития. И попытаться добраться до вашей подлинной сути, услышать то, что она вам говорит. Это и есть второе или духовное рождение.

– И что будет, когда оно случится?

– Вы ощутите огромное облегчение и невероятную радость. Исчезнет все, что вас мучает, вызывает беспокойство. Больше не будет разрыва между тем бессознательным существом и вашим подлинным я. Вы станете тем, кто вы есть, и это будет таким счастьем, что все прежнее, что доставляло вам удовольствие, покажется просто идиотизмом.

– А дальше?

– А дальше? – Мендель замолчал. – Путь всегда бесконечен, все зависит от вас, какое расстояние удастся вам по нему пройти. Никто не знает, где кончается дорога. И кончается ли она?

– Но есть ли смысл идти по дороге, которая не имеет конца?

Некоторое время Мендель хранил молчание, но Юлия заметила, как оживившееся было его лицо, вдруг потускнело, приобрело какое-то мрачное выражение.

– Вы задаете те вопросы, которые и должны задавать. А значит, к вам не приходит понимание. Вопросы всегда свидетельствуют как раз об его отсутствии. Когда я преподавал в университете, я никогда не отвечал на вопросы студентов. Каждый вопрос, если можно так выразиться, уводил от сути вопроса. И чем больше их, тем дальше мы находимся от нее. Вместо того чтобы попытаться разобраться в себе самому, углубиться в предмет, человек передоверяет это желание другому в надежде, что он все ему объяснит. Тот, кто задает вопросы, занимается паразитизмом.

– Может быть, вы и правы, мне трудно судить, – проговорила Юлия. Она вдруг почувствовала раздражение; этот старик вдруг стал вызывать у нее неприязнь. В его голосе, жестах, даже в построении фраз звучало внутреннее высокомерие; так смотрят представители высших цивилизаций на отсталые племена, задержавшиеся в своем развитии. – И все же я хотела бы знать, – сказала она.

– Дорога, которая имеет конец, ни к чему не ведет. Попробуйте подумать о том, что будет, когда вы окажитесь на этой станции? Нельзя же чтобы вам разжевывали каждую мысль. От этого никогда не бывает никакой пользы.

Юлия резко встала и сверху посмотрела на Менделя.

– Я уже говорила и еще раз вам скажу. Мне кажется, что вы очень не любите людей. И свою нелюбовь обращаете в теории, где низводите их до положения насекомых.

Мендель тоже бросил на нее внимательный взгляд.

– Что ж, я тоже говорил вам и еще раз скажу, люди и насекомые очень близки друг к другу. Те и другие абсолютно бессознательны, но высокоорганизованы. Те и другие ползают по земле, одни только на четырех ногах, другие – на двух. А в остальном совпадение почти полное. Хотя вы правы, между ними есть одно несущественное отличие – у людей несравненно больше бессмысленных желаний. Так что, я лично отдаю предпочтение насекомым.

Юлия пожала плечами и, не прощаясь, вышла из дома.