Текст книги "На окраине Руси. Мифология и язычество балтов"

Рассмотрим литовские божества смерти. Литовцы и жмудины называли божество человеческих душ Velona (Lasicki), Velonis[50]50
  Велона может быть существом женским.


[Закрыть]. Лясковский у Ласицкого говорит: «Velona, deus animarum» (собственно dea anim.); ему приносили жертвы, когда кормили души. Жертву составляли лепешки неизвестного нам вида, называемые Sikies: «Sikies Velones penukszlas» – Sikies Velonis’a – пища, еда[51]51
  В оригинале: «Sikies Vielonia pemixlos»; pemixlos, очевидно, ошибка – вместо penukszlas, как в Слов. Szyrwid’a: «Poftarm-Pemikszlas», a «Pokarmowy-Penukszlinis»; см. Mhdt. Las., с. 135; вместо Velonеs. Schl. Gr., с. 188.


[Закрыть]. Тот же Лясковский приводит формулу приглашения бога: «Velonis su vёlems atejk musump unt stala» – «Велонис с душами, приходи к нам к столу»[52]52
  В подлиннике: «Vielona velos (?) atteik musump und stala».


[Закрыть]. У латышей покровительницей душ была Velia-mâte, как показывают народные песни: «Velia-mâte меня обманула; у Velia-mâte гнется жердь, когда она сушит одежду».

Итак, Velonis, Velia-mâte являются богами душ, уже покинувших тело; в Надровии и Шалавонии принимает души после разлучения с телом Жеминеле, богиня земли, как Zemes-mâte у латышей. Богиней, или, вернее, призраком, причиняющим смерть, известным во всех литовских землях, является Гильтене, демон в тесном смысле заразы и мора, в общем – смерти[53]53
  Она уже в XVI в. имеет значение смерти: «Giltines arba smirtigs amzinos». Dauksza, с. 5, стих 28 в изд. Вольтера.


[Закрыть]. На Жмуди и в Литве Гильтене имеет жало, от которого и получила название (geliti, geliau, gelti – колоть) и которым она сосет яд из трупов, лежащих в могиле, и, жаля, впускает яд в людей, отчего они и умирают[54]54
  Моровая дева, описанная в «Конраде Валленроде» Мицкевича, не литовская. Наше описание основано на известии, полученном из окрестностей Кувишек Вилькомирского уезда, напечатанном в предисловии Кс. Олехновича к его сборнику песен. Я воспользовался этим в «Compte-Rendu du Congrès à Buda-Peszt», 1875, т. I, с. 465–480 и в «Wgdrowiec» за 1890 г., объясняя, почему в могилу клали ножницы для стрижки овец; см. Прилож. IV. Независимо от этого, основываясь также на Олехновиче, д-р И. Бассановитиус написал статью о Гильтине: «Über die bestimmung der schaafscheere in lit. Gräbern», Correspondenz-Blatt d. deutschen Ges. f. Anthropologie etc. München, 1888. № 1.


[Закрыть]. В Литве Гильтене также влезает больным в бок, причиняет им боль или убивает ядом. Обобщение ее в демона смерти видно также во фразах: «Giltine zmogu pasmaugla» – «Гильтине человека задушила»; «Giltine zmogu pasuka» – «Гильтине человеку шею свернула». У латышей проклинают: «Kаі tewi Dziltine nuraut» – «Чтобы тебя Гильтине побрала». В прусской Литве существует онемеченная форма Geltan, Gaeltan, из чего народная этимология образовала привидение gelbzahn, а пугая детей, говорят: «Giltine atein» и «de Gelltän kommt»; она берет людей без различия возрастов: «Giltine ne weizd dantu» – «Гильтине не смотрит в зубы»; к этому Фришбер присоединяет выписку из «Preuss. Worterbuch» Хеннига, Königsb., 1785, с. 84: «Giltine war bei den alten heidnischen Preussen die würge und pestgöttin, oder der tod». Выше уже упомянуто, что она душит людей: «Kad tawe Giltine nusmaugtu» – «Чтоб тебя Гильтине задушила!», а когда зараза косит людей, то говорят: «Гильтине обходит» – «Giltine suka». Довконт, несомненно, по собственному почину делает ее женой Пикола[55]55
  Женой Пикола или злого бога была Гильтине; каких имела детей, теперь неизвестно; но как род смерти был неодинаковый, так и Гильтине была неодинаковая, что еще до сих пор доказывает пословица: «Иди себѣ к Гильтинам» (на погибель?), или «(Будь) добычей Гильтин».


[Закрыть] (?).

Если на Жмуди, в Литве и у латышей существовало особое божество, покровительствующее душам умерших, и особое божество смерти, то и в Пруссии наряду с Giltine, Geltan, т. е. божеством, причиняющим смерть, мог существовать покровитель умерших. Однако никоим образом нельзя доказать, был ли им Патолл; мы до сих пор считаем его божеством местным, вармийским, неизвестного значения; так как ввиду стольких фальсификаций, какие мы до сих пор разоблачили у Грюнау, на свидетельство его никоим образом полагаться нельзя.

Теперь обратимся к символам Патолла, какими являются якобы мертвая голова и череп лошади и коровы.

Мы знаем из Вульфстана, что пруссы считали величайшим несчастием найти где-нибудь человеческую кость, которая не была погребена; тотчас необходимо было умилостивить божество. Автор говорит об окрестностях Эльбинга и далее. Кейстут, наткнувшись на непогребенное тело убитого, велел его тотчас сжечь. Итак, можно ли допустить, чтобы предмет, оскорблявший и гневивший божество, мог быть в то же время его символом?

Вообще у язычников был обычай натыкать головы жертвенных животных на жерди, палки, тычины в знак принесенной жертвы. Во времена христианства головы убитых лошадей, скота, птиц и т. д. прибивали, например, над воротами или на верхушке конюшен, хлевов и т. п. для отвращения чар[56]56
  Об алеманнах свидетельствует Агафий из Мифны, что они приносили в жертву богам отрубленные конские головы. Германцы после победы в Тевтобургском лесу прибили к пням (truncis) конские головы. Плиний советует против гусениц поставить в саду шест, а на него надеть конскую голову. В Скандинавии для отвращения врагов надевали на высокие жерди головы принесенных в жертву богам лошадей, с раскрытыми при помощи колышков пастями и обращенными в сторону ожидаемого врага. Такую жердь называли nidstattng, neidstange. Венды для отвращения падежа домашнего скота натыкали на колья заборов, окружающих конюшни и хлева, головы бешеных лошадей и скота; если домовой душил лошадей, то вкладывали в ясли конскую голову; она наверно отгонит домового. Преторий (другой, не М. Преториус, прусский) видел у калмыков множество лошадиных шкур и голов, составляющих остатки жертв, выставленных на помосте; голова была обращена на восток или запад, смотря по тому, была ли принесена жертва доброму духу или злому. Еще до сих пор крестьяне Мекленбурга, Люнебурга и Голстейна вырезают на крайних коньках домовой крыши лошадиные головы с мордами, обращенными от себя, т. е. вовне. Это, без сомнения, остатки языческих верований, значение которых забыто, служащие в настоящее время только для орнаментации. Тот же обычай сохраняется в прусской Литве, напр. в Киаунодене, деревне вблизи Клайпеды (Мемеля), и в других местностях. Они находятся также на могильных памятниках. Несколько десятков лет тому назад я видел в южных уездах Познанского воеводства лошадиные головы, чаще хищные птицы и т. п., прибитые на щипцевых стенах конюшен, стойл и пр.


[Закрыть]. Относительно Пруссии Преториус (p. 26) говорит: «…die jetzigen, Nadrauer, Salavonier, Sudauer pp. haben den gebrauch, wenn sie im spatherbst das vieh einstallen, pflegen sie in den ochsenstall einen ochsenkopf, in den pferdestall einen pferdekopf hineinzuhangen. Dies war wol urspriinglich ein geschenk für Pikullus, um ihn zu besanftigen».

Возможно, что Грюнау воспользовался этим обычаем. Толкования же Преториуса, очевидно, ошибочны, хотя бы мы даже на место подозрительного Пикула поставили действительно чтившегося прусского бога, причиняющего зло и убытки. Если головы животных привешивали для отвращения вредящего божества, а потом чар, то каким же образом они могут быть символом этого же божества?

Следовательно, символы бога умерших и духов являются также выдумкой Грюнау.

Если у Адама Бременского относительно места на небе исключительно властвует Тор, являясь повелителем небесных явлений, следовательно, и таких, которые влияют на урожай (fruges) на земле, то на земле власть разделяется таким образом, что Водан управляет военными делами, а Фрикко – мирными. Грюнау, несмотря на доказанное подражание, уклоняется от этого разделения власти, приписывая исключительное господство на небесах Перкуну, Потримп же является владыкой земли, управляющим успехом одинаково как в военных, так и в мирных делах, а также в урожае, a Патолло, как богу умерших, Грюнау определяет, хотя и не высказывает этого прямо, подземное царство. Такое разделение теоретически имеет известное логическое основание. В описании же изображений на мнимом знамени Видевута проглядывает другой принцип разделения богов, основанный на течении человеческой жизни, т. е. молодости, возмужалости и старости, без указания выше упомянутых атрибутов. А именно: Потримп изображен молодым, безбородым, с венцом из колосьев на голове, с веселым лицом. Перкун был средних лет, с черной курчавой бородой, в огненной короне, с лицом, исполненным гнева, «как огонь». Патолл – старик с седой бородой, с повязкой из белого плата вместо короны, со смертельно-бледным лицом, как у умирающего старца.

Грюнау старается уверить нас, что он составил описание по знамени Видевута, царствовавшего, по его мнению, около 500 года по P. X. Где сохранялось оно в течение тысячи лет (до 1526 года) и так хорошо сохранилось, что изображения богов и буквы на нем не были повреждены; где видел его Грюнау, где скрылось оно после описания так, что после Грюнау его никто не видел, – все это останется, по всей вероятности, навсегда его тайной. Предположить, что описание составлено по епископу Христиану (XIII век), невозможно, зная, что эта хроника есть фикция Грюнау[57]57
  При этом случае не могу удержаться от сообщения впечатления, произведенного на меня при чтении Грюнау. Несмотря на добросовестный и подробный разбор хроники Грюнау Топпеном, остаются некоторые пробелы относительно источников, которыми он воспользовался. Мы даже в этой маленькой части хроники, занимающейся прусскими верованиями, замечаем некоторые неровности, заключающиеся в том, что, с одной стороны, поражают нас наивные да лишенные здравого смысла рассказы и противоречия; с другой же стороны, сведения, сообщенные со всей последовательностью и строго обдуманные, как, например, последовательное подражание Адаму Бременскому вообще и подробное описание знамени Видевута в частности. Это поневоле возбуждает в нас подозрение, не пользовался ли Грюнау каким-то трудом, составленным ловким и умным писателем, и не соединил ли он заимствованные из него сведения со своими собственными безобразными выдумками. Таким образом объяснились бы противоречия в описании прусских божеств, находящиеся в двух разных местах, относительно их власти и их вида.
  Но это отнюдь не повлияло бы на результаты нашего исследования. Выдумка осталась бы выдумкой – все равно, оказалась бы виновником ее одна личность или две. Пока этот вопрос не будет окончательно решен, мы только можем считать виновником Грюнау.


[Закрыть]. Впрочем, если бы даже она и существовала, то все же являлся бы вопрос, откуда Христиан в XIII веке получил сведения, притом такие подробные, о знамени V века? Итак, не нужно более ясного доказательства, что описание знамени со всеми подробностями является самым бесцеремонным подлогом. Кроме того, заметим, что нет никаких сведений о существовании у литовцев и пруссов знамен в первые века; среди добычи крестоносцев знамен нет. Первое упоминание о «insignia Lithwanonorum» я имел случай прочесть в Chronicon Dubnicense под 1351 годом.

§ 6.

Выяснив, что как дуб, так и вечная его зелень заимствованы от Адама Бременского; что число богов и мнимая очередь их первенства также сочинены по образцу описания того же Адама Бременского; что атрибуты прусских богов являются лишь повторением атрибутов богов скандинавских, мы, кажется, вправе не без основания предположить, что помянутые у Грюнау идолы, долженствующие изображать Перкуна, Потримпа и Патолло и стоящие уже в известных нам отверстиях дерева, являются также лишь переводом «statuae» у Адама Бременского, т. е. что под идолами («bilder») следует разуметь статуи или статуэтки.

Но как раньше все то, что Грюнау заимствовал у Адама Бременского, оказалось несогласным с истиной для Пруссии, так и существование статуй трех богов, по образцу Адама Бременского, следует причислить к фальсификациям. Мы могли бы ограничиться таким выводом, если бы не желали придать затронутому вопросу принципиального значения, таким образом обобщая его: представляли ли литовцы вообще своих богов в изображениях или статуях из какого-либо материала в человеческом образе?

Арийские народы, которые чувствовали еще свою полную зависимость от природы и ее явлений, небесных или земных, обращались к ним непосредственно, воздавая им поклонение в том виде, в каком они являлись им; таким образом, они молились непосредственно солнцу, луне и звездам и т. п., растениям, животным, водам, камням. Только впоследствии возникает мысль об их производителе, а вслед за тем антропоморфизм, на который мог повлиять также культ духов после смерти. Литовцы выступают на историческое поприще именно в период перехода к антропоморфизму; следовательно, на основании уже этого, так сказать, теоретического взгляда на историю религиозных верований можно было бы утверждать, что статуй богов в Литве не могло быть.

Перейдем, однако, в область фактов. Весьма знаменательно, что на всем обширном пространстве, которое с незапамятных времен занимала Пруссия, обе Литвы и латыши, в течение целых шести или семи столетий – от начала XII века (у латышей) и XIII века (в Пруссии и обеих Литвах), т. е. от нашествия на эти земли ордена и до настоящего времени, мы не нашли ни одного вещественного памятника, который бы изображал какого-нибудь бога и был несомненно литовского происхождения.

Правда, в Куршком заливе выловили восемь фигурок грубого изделия из янтарной плитки, человекообразных; но ни народного происхождения, ни значения их мы не знаем. Материал, вероятно, местный; однако и в этом случае неизвестно, какому народу принадлежит самое изделие. Памятники эти, несомненно, каменного века и восходят к незапамятным временам. Кроме того, известно, что восточные берега моря и зависящие от них края материка постоянно и до сих пор подвергаются и подвергались изменению. Нынешний Куршский залив, по мнению Берендта, а затем Берренбергера, простирался за реку Юра, которая является остатком этого моря и напоминает его своим названием. А так как jures только в литовском обозначает море, то прибрежными жителями должны бы являться литовцы. И действительно, вся Самбия является наносной землей. Но как бы это ни было, во всяком случае, Куршская коса, если и существовала в то время, то находилась слишком далеко от литовского материка и могла быть заселена народом иного происхождения.

Историческим фактом является и то обстоятельство, что скандинавские народы с незапамятных времен и до позднейшего времени часто надвигались на земли, лежащие на восток от них, следовательно, на самбов, эстов, куров; поэтому они могли занять и даже заселить лежавшую по пути косу. А так как у них были изображения богов в человеческом виде, то помянутые памятники могли происходить от них.

Другим вещественным памятником представляется камень, изображающий, по ученому преданию, Потримпа, находящийся до сих пор в Христбурге. Осмотрев слепок, находящийся в Народном музее в Берлине, я пришел к убеждению, что это – общеизвестная каменная баба.

Никаких других такого рода мнимолитовских памятников мы не знаем.

Равным образом знаменателен тот факт, что ясного доказательства существования изображений богов, сделанных рукою человеческой, относительно Литвы в литературе также нет. Между тем мы могли бы, во всяком случае, ожидать каких-либо, хотя вскользь сказанных указаний в описаниях походов крестоносцев и меченосцев, совершавших свои набеги в глубь и в ширь языческих земель. Нельзя приписать это случайности; ибо если указываются священные рощи, леса, деревни и городки, через которые совершался их опустошительный поход, то почему же не упоминалось бы о том, что в том или ином месте они нашли и разрушили идолы? Молчание довольно знаменательное. Молчит Дусбург, посвятивший целую главу специально прусским верованиям, молчит, очевидно, потому, что не видел никаких идолов и ничего не слышал об их существовании, молчат папские буллы и последующие за Дусбургом писатели, вплоть до Грюнау.

Боевые ножи-скрамасаксы земгалов VI–XI вв.

Зато у нас есть решительное и убедительное свидетельство пастора Эйнхорна, жившего в ХVІІ веке среди латышей, во многих местах преданных еще языческим обычаям, который, следя за ними по обязанности и записывая их, категорически отрицает существование идолов в каком-либо виде и существование языческих святилищ. «Латыши, – говорит этот автор, – хотя и имели много богов и богинь, но не ставили им ни храмов, ни алтарей, где могли бы совершать свое богослужение или приносить жертвы. Ибо ничего в этом роде не найдено в этой стране, и нет ни малейшего следа этих вещей, исключая одно то, что они имели особые рощи и леса, в которых воздавали покловение богам и молились им. Однако в них нигде не найдено ни храмов, ни алтарей, никакого столба, ни идола (Golzenbild)».

Если же мы и находим указанные ясно «идолы, храмы», где речь идет о литовских верованиях, то это не более как фраза, свойственная христианским писателям, употребляемая ими для обозначения вообще язычества, не принимая во внимание, существовало ли действительно поклонение истуканам. Такое выражение сложилось во времена борьбы христианства с язычеством, особенно с греками и римлянами, которые возводили храмы и идолы. Так, свидетель, рассказывавший Кавапариусу о мученичестве св. Войтеха, не видел идолов; как свидетельствует об этом молчании в «Vita S-ti Adalberti»; тем менее мог видеть их Кавапариус, не бывший в Пруссии; а все-таки он пишет, что св. Войтех отправился в Пруссию «deos et idola debellaturus». С другой стороны, св. Войтех, очевидно не знавший о пруссах, ничего, кроме того, что они язычники, обратился к ним якобы со следующими словами: «…ut simulacra surda et muta»[58]58
  Фраза заимствована из Св. Пис., см. Аввакум, 2: 18.


[Закрыть] (relinquerent). Это, скорее, фраза Кавапариуса, а не св. Войтеха. Сила привычки объясняет неточность таких выражений[59]59
  Длугош, не указав ни на одного истукана, пишет «idola», а затем «confractis et exterminatis idolis».


[Закрыть].

В тех же случаях, когда idolum имеет конкретное значение, относящееся к реальному предмету, этот предмет никогда не представляется в виде статуи. Так, в Христбургском договоре 1249 г. ясно говорится: «…idolum Kurcho», что при ближайшем исследовании оказывается снопом или пуком колосьев, сделанным после окончания жатвы. Treter в «Vita S-ti Anselrai» именует idolum – священное дерево у пруссов. Преториус (с. 23) называет idolum козью шкуру, растянутую и повешенную на высоком шесте. Длугош, приводя огонь, животных и т. п., называет все это – idola и даже simulacra. Гуагин, описывая в тексте священный огонь, замечает на полях: «Ignis, lituanicum idolum».

Отстаивающие существование у литовцев фигур богов ссылаются на рассказ Преториуса (с. 27) и на лингвистические доказательства.

Вот текст Преториуса: «Мне вспомнилось то, что я однажды видел в деревне в Каркеле. Рыбак установил статую на мачте своего бота. Он сделал изображение человека, головы, двух лиц, одного спереди, одного сзади, второе было с открытым ртом; на плечах было два довольно больших крыла, рядом с ними – вытянутые руки, правую руку вверх, в левой вытянутой руке он держит перед собой рыбу. На голове был вырезан хохолок. Фигуру он называл Вейопатисом (т. е. Повелителем ветров). Я подозреваю, что раньше древние пруссы подобным образом изображали Пердойта (?!). <…> Когда этот рыбак смотрел на Вейопатия, особенно в ненастную погоду, он поднимал обе руки. Его называют ещё Вейпонс, а часто также и Вейдевс (бог ветров)».

He нужно особенной догадливости, чтобы заметить, что описанная фигура, выструганная из коры (хотя бы и самой большой), была собственно игрушкой, долженствовавшей заменить недостающий на мачте флаг, указывавший направление ветра, – и поэтому-то у нее были «довольно длинные» крылья, чтобы они легче поддавались дуновению ветра. Преториус, завзятый исследователь старопрусского быта, всюду выискивал какую-нибудь старопрусскую особенность. Чтобы уверить себя и других, что эта игрушка была изображением божества, он прибавляет, будто бы помянутый прусс, особенно во время бури, поднимал руки, как бы молясь этой фигуре. Этого не могли видеть ни Преториус, ни Исингиус. Кто знает тогдашние драконовы предписания властей духовных и светских против языческих обрядов, угрожающие жестокими муками за малейшее проявление язычества, тот не может предположить, чтобы даже самый закоренелый язычник мог решиться на что-либо подобное публично, мало того, в присутствии духовного лица. Вышеприведенное свидетельство, при своем преувеличенном характере, слишком малосерьезно, чтобы на нем строить столь важные, даже принудительные выводы.

Глубокий знаток литовского быта и языка Бецценбергер, прочтя в неизданной рукописи перевода Св. Писания Бреткунаса (=Br.), что последний передает то же выражение idolum, götze, т. е. идол, божок, литовским stułpas (реже stułpa), столб; затем, что stufpas у того же Br. является синонимом для ebrozas (и abrozas), bild – образ, – выводит заключение: 1) что язычники-литовцы поклонялись предметам, похожим на столбы, называемым stułpai; 2) что так как stułpas есть синоним к ebrozas, то можно было бы предположить, что на таком столбе находилось изображение, образ какого-то бога, из чего получилось бы значение gotzenbild, идол. Вычитав потом в каком-то молитвеннике, что рядом с stułpas поставлено bałwonas (в предложении: stułpû, meadziû arba bałwonift (sic), полагает, что если bałwonas действительно значит gotzenbild, то оно обозначает изображение другого, отличного от stułpas божества.

Исследовав подробно этот предмет, мы пришли к тому убеждению, что литовцы в самом деле почитали не столбы, а только предметы, на них находящиеся, назвав все это в совокупности названием stułpai, за тем, что этими предметами не были изображения в виде человека, но либо шкуры в жертву принесенных животных, либо пуки колосьев разнообразного хлеба или травы, что bałwonas, вошедшее в литовский язык в значении чтимого язычниками предмета, сохранило за собой это общее значение, a stułpas и mёdis составляют только особые роды этих предметов. К ним также принадлежат торчащие над землей камни или вообще известные камни, а, вероятно, также оставшиеся пни священных деревьев.

§ 7.

При описании скандинавских божеств Адам Бременский сообщает, что к сонму богов причисляли также людей, пользовавшихся при жизни большим почетом. «Они также почитают обожествлённых людей, даря им бессмертие за славные подвиги». Равным образом поступает Грюнау. Он также после описания трех прусских божеств имеет своих знаменитых людей, поставленных за их заслуги наряду с богами. Такими являются божества Wurschayto, или Worschayto, или Borsskayto, и Szwaybrotto, или Iszwambrato. Король Witewuto после смерти получил первое имя, а брат его, Bruteno, другое: «…den Koningk sie nannten Worskayto und den Kirwaito (Bruteno) Iszwambrato»[60]60
  Grun., 79. Забыв о том, что он раньше сказал, пишет на с. 95–96, что, наоборот, Bruteno назывался после смерти не Wurschayto, a Witewuto-Schwaybrotto.


[Закрыть]. Между тем достаточно известно, что таких божеств никогда не существовало. Virszaitis (так следует правильно писать вместо Wurschayto, Borsskayto и т. п.) назывался жрец, всякий раз избираемый участвующими в жертвоприношении. Szwaybrotto же и т. п. названия – это два произвольно соединенных прусских слова: swais – свой, и brote или bratis – брат; следовательно, swais brote, swais bratis есть буквальный перевод немецкого sein bruder.

Название Widewutus (Видевут) Грюнау заимствовал у Эразма Стеллы, имя же Bruteno сам придумал[61]61
  Brutenus Brudeno и т. п., как собственное имя личности, первый раз читается у Грюнау. Witewutus, Vitovudus не произошло от польского Wojewoda, как я раньше полагал, но от имени великого князя литовского Vitaŭtas, которое у писателей XV в. подвергалось многим видоизменениям, напр. Vitoldus (аеn. Sylvius; Hieronymus Prag.). «Dis ist Witoldis sache wedir Jagal…» (doc. с конца XIV в., см. S. R. Pr. II, 712). Witoldt (у Борнбаха XVI в. под 1381 г.). Wytauelus, Wytaut (Wigand XV в. S. R. Pr. II, 606 и во многих других местах). Wytowt (doc. XIV в., см. Voigt Gesch. Preuss, V, 128). Wytavt (Wytard очевидная опечатка. Ilerm. de Wart. S. R. Pr. II, 82). Оставив другие видоизменения этого имени, обратимся к более для нас важному. В рукописи XV в., найденной профессором Ранке в библиотеке Чигиана в Риме и заключающей в себе компиляцию, составляющую краткий очерк истории немецкого ордена, читаем: «Susceperunt preterea domini cruciferi… Vitoldum sive Alexandrum Vitovudum, magnum ducem Lytwaniae, fratrem Vladislai Jagellonis, in gabernatorem…» S. R. Pr. IV, 235. В другой рукописи, также XV в. и также компиляции и такого же содержания, что и упомянутая, находящейся в Гёттингенской библиотеке, одна часть имеет заглавием: А. д. 1410 15 mensis Iulii fer. Il ipso die divisionis apostolorum, rex Poloniae, dictus Yagyelo… cum fratre Vittovudo (Vittorudo, видимо, опеч.), alias Vitoldo, iniit certamen cum magistro Prussiae, nomine Cunrado (!) Jungingen (Э. примеч. f.).
  Следовательно, Vitovudus – имя великого князя литовского Vitautas.
  Сравнив же обе хроники между собою, оказывается, что они в сообщении фактов XV в. пользовались, между прочими, одним общим источником, вероятно, хроникой, из которой обе заимствовали также имя в. князя в форме Vitovudus. Следовательно, в это время читалась форма Vitovudus по крайней мере в трех хрониках и могла быгь известной специалистам. Таким специалистом был известный фальсификатор истории Эразм Стелла, писавший прусскую историю с древнейших времен до призвания немецкого ордена в Пруссию Конрадом Мазовецким… Стелла, вычитав имя Vitovudus в одной из упомянутых хроник или в каком-нибудь ином документе, сократил его в Vidvutus и личности, носившей это имя, приписывает всевозможные установления, само собою разумеется, все вымышленные. Он первый знает, что Vidvutus по происхождению алан (Alanue, срав. с выдуманными Litalani), который, избранный королем соединенными с аланами боруссами, издал новые законы и ввел порядки в общественную и религиозную жизнь народа. Этими данными воспользовался другой, не меньший фальсификатор Грюнау, который, переняв от Эразма имя короля Vidvutus в форме Widowutns, Widewuto и т. п., делает его также королем и законодателем, но только пруссов (Bruttenen). Не довольствуясь этим и желая знать еще больше Эразма, он сочиняет дальнейшие деяния Видовута на основании фактов, сообщенных Св. Писанием о законодателе Моисее, что уже, впрочем, и у Эразма заметно. Как Моисей собирает еврейский народ и дает ему наставления, точно так действует и Видевут среди своих Брутенов. Оставив все подробные аналогии, на которые укажем в другом месте, обратим внимание еще на одну более важную. Как в Св. Писании Аарон был братом Моисея и в то же время высшим духовным лицом евреев, точно так же придумал Грюнау для своего Видовута брата, Брудено, и делает его высшим жрецом брутенов, назвав эту должность Kirvaito, наподобие имени мнимого высшего жреца в Надровии, криве, вычитанного у Дусбурга. Этим и объясняется, почему Грюнау, знающий немного прусский язык, брата Видевута, Брудено, назвал по-прусски Szwambrotto «его (т. е. Видовута) брат». Из всего приведенного оказывается: 1) что Vidovutus, Vidvutus, Widowutus и пр. – изуродованное имя великого князя Витовта; 2) что Брудено, брат Видовута, придуман Грюнау и 3) что предание о Видовуте и Брудено образовалось в другой половине XV в. и начале XVI в. на основании ложных данных, вымышленных относительно Видовута отчасти Эразмом Стеллой и отчасти Грюнау; между тем как Брудено принадлежит целиком к выдумкам Грюнау.


[Закрыть].

Таким образом, вышеуказанное свидетельствует о дальнейшем рабском подражании Адаму Бременскому, о произвольном сплетении и сочетании его сообщений с выдумками Эразма Стеллы, примноженными собственными вымыслами, и о неизвестно уже сколько раз повторяемой нарочно фальши Грюнау.

§ 8.

Указанием на обожание знаменитых людей Адам Бременский кончает свое описание скандинавских божеств, а Грюнау был вынужден в дальнейшем рассказе искать себе другого руководителя.

Из описания дуба в Ромове казалось бы – а писатели прусско-литовских верований и придерживаются этого мнения, – что этот дуб потому считался священным, что в его отверстиях помещались три божества и что таким образом он являлся их жилищем. <…> Между тем дело представляется иначе. Родившийся в Толкемиттене монах еще из дому вынес предания о священных деревьях; затем, бродя по разным странам Пруссии, он слышал о них среди народа, наконец, он читал о них и у своего любимого образца, Эразма Стеллы, пользовавшегося в это время громадной известностью и называвшего великолепные дубы в Пруссии прямо жилищем и домом богов.

Руководствуясь всем этим Грюнау поместил придуманные им статуи своих богов также в дубе в Ромове и таким образом приобрел своим выдумкам некоторое основание.

Беспокоило его, однако, то, что скандинавские божества стояли в святыне; поэтому следовало Грюнау что-либо подобное в этом роде придумать и для своих прусско-литовских божеств. И тут он нашелся. Он придумал, как мы уже раньше упомянули, что вокруг дуба на высоте семи локтей были развешены занавесы, за которые нельзя было никому входить, кроме кирвайто, и что если кто приходил, положим, с жертвоприношениями и т. п., то занавесы раздвигались. Эти-то занавесы, отделяющие святые предметы от народа, совокупно с упомянутым запрещением, живо напоминают еврейскую святыню и удивительно сходны с предписаниями, касающимися ее постройки в Исх., XXVII: 35[62]62
  Топпен эту постройку считает ни на чем не основанной выдумкой Грюнау.


[Закрыть]. И неудивительно. Монаху, ознакомленному требованием своего звания со Св. Писанием, само собою, невольно представлялась образцом еврейская святыня, которому и следовал. В доказательство приведем некоторые примеры. «…И повесь завесу на крючках и внеси туда за завесу ковчег откровения; и будет завеса отделять вам святилище от Святаго Святых…» (Исх., XXVI: 33); «И сказал Господь Моисею: скажи Аарону, брату твоему, чтоб он не во всякое время входил во святилище за завесу… с тельцом в жертву за грех и с овном во всесожжение» (Лев., 16: 2, 3); «…и поставь в ней ковчег откровения, и закрой ковчег завесою» (Исх., XL, 21).

Легендарный герб пруссов

В сравнении с необузданной фантазией Грюнау святыня его имеет еще скромный вид; между тем последователи его, как, например, Гваньини пятьдесят лет спустя (1578), уже пишут, что пруссы своим божествам воздвигнули под известным дубом с громадными издержками великолепную святыню[63]63
  В описании Пруссии.


[Закрыть]. И несмотря на все вышеуказанное, еще многие ученые не могут отказаться от мнения, будто бы литовцы строили своим богам святыни.

Наше совсем противное мнение потверждается еще двумя ясными, положительными свидетельствами. Одно – Каллимаха с конца XV века, который, опровергая мнение некоторых летописцев, а главным образом Длугоша, будто бы литовцы происходили от римлян, утверждает, что их начала следует скорее искать у галлов, на том основании, что литовцы наравне с галлами молятся в священных рощах и не имеют никаких святынь.

Второе свидетельство из XVII века касается латышей. В нем известный нам пастор Эйнхорн прямо говорит, что латыши не устраивали своим божествам никаких святынь: «Эти латыши, имея множество богов и богинь, не возводили им ни храмов, ни алтарей, чтобы совершать свои богослужения или приносить жертвы, ибо в этой земле ничего такого не найдено… у них были особые священные места или леса, в них они почитали и призывали своих богов, но там не было ни храма, ни алтаря, ни какого-либо столпа или идола».

Эти свидетельства окончательно решают вопрос. В их достоверности нельзя сомневаться, тем более что Каллимах для поддержания своего утверждения, направленного против Длугоша, должен был основательно обдумать этот предмет – способ же выражения Эйнхорна доказывает, что он, как духовное лицо, заинтересованное в отыскании, преследовании и уничтожении всяких остатков язычества, сам делал розыски или приказал их производить и, несмотря на это, никаких следов святынь и истуканов не нашел.

Если же, несмотря на это, в других источниках читаем уже не то общее выражение «templa», а конкретное «templum», как, напр., у Иеронима Пражского; да, если Виганд прямо указывает на aedes или domos sacras в Вендзиголе, то следует надлежащим образом разобрать, какие литовские строения они оба называли templum и aedes sacras. Мы сделаем это в § 12.

§ 9.

Грюнау, как известно, ставит свой дуб на первое место, оставляя вечный огонь на втором плане. Но зато он говорит о двух огнях. Не зная, очевидно, о них ничего положительного, он раз утверждает, что перед Перкунасом беспрестанно днем и ночью горел огонь из дубовых дров, а на нем сжигали жертвы, а затем в другом месте, забыв о сказанном, пишет, что божества требуют, чтобы перед ними (т. е. перед целой троицей) горели два постоянных огня, один из чистого воска, на который должно было сыпать ладан, а другой из сухого дерева, на котором сжигали бы предназначенные богам жертвы.

Уже Арнольд удивляется, к чему служил бы вечный огонь из воска, если другой равным образом доставлял ночью жрецам желаемый свет. Будто бы вечный огонь был разводим с этой целью! Вообще вечный огонь, поддерживаемый воском без дров и угольев, представляется нам загадкой.

Мысль о неугасимом огне заимствована Грюнау у Дусбурга (§ 1) и из Священного Писания, которое, вследствие недостатка у Дусбурга желанного материала, опять делается его главным руководством. Итак, в Священном Писании читаем: «Заповедай Аарону и сынам его: вот закон всесожжения: всесожжение пусть остается на месте сожигания на жертвеннике всю ночь до утра, и огонь жертвенника пусть горит на нём» (Лев., 6, 9); «…а огонь на жертвеннике пусть горит, не угасает» (Лев., 6, 12); «огонь непрестанно пусть горит на жертвеннике и не угасает» (Там же, 13) и во многих других местах.

Мысль о двух огнях Грюнау мог заимствовать только из Св. Писания, в котором читаем, что Бог приказал евреям построить два жертвенника, один для вожжения ладона: «И сделай жертвенник для приношения курений, из дерева ситтим сделай его» (Исх., XXX: 1) (В церковнославянском пер.: «И да сотвориши олтарь кадильный от древ негниющих». – Ред.), а второй для жертвоприношений (Исх., XXVII: 1).

На этом-то основании Грюнау придумал огонь для возжжения ладона и самовольно сделал его вечным. Воск же как материал для жертвоприношения появляется у Грюнау под влиянием обычая, господствующего даже во времена христианские; только что в языческие времена, вероятно, воск действительно бросали в огонь, а в христианские делали из него церковные свечи[64]64
  Еще 1578 г. курфюрст Георг Фридрих «Мандатом», данным на имя старост (Heūbtleute) Тильзитского и Рагвитского округов, запрещает все языческие обряды, каковы: посещение (священных) рощ, жертвоприношения восковых детей, рук, ног, животных.


[Закрыть].

Сообщение писателей о том, что вайделоты жили вокруг места, где горел неугасимый огонь, уже по тому заслуживает доверия, что стерегущие его по необходимости должны были находиться вблизи.

По всей вероятности, также и вблизи какого-нибудь священного дерева проживал вайделот, так как вам известно, что еще в XVII веке maldininkas (божкомолец) объявил Преториусу, что он готов даже с семейством проживать возле дерева, считающегося священным, если бы ему только это разрешили, а дерево ведь не нуждается в таком присмотре, как огонь.

§ 10.

После обстоятельного разбора подробностей о Ромове, сообщенных Грюнау и повторяемых всеми летописцами и историками, писавшими о нашем предмете, мы считаем удобным по поводу многочисленности и разнообразия этих подробностей собрать и свести результаты нашего исследования, к которым мы до сих пор пришли:

1) Название местности Ромове и ее положение в Надровии Грюнау заимствовал у Дусбурга.

2) Дуб и его святость основаны на действительной литовской традиции и на словах Эразма Стеллы.

3) Дуб как жилище божества взят также из действительной традиции и Эразма Стеллы.

4) Вечная зелень дуба в Ромове вычитана у Адама Бременского, как кажется, не непосредственно.

5) Деление дуба на три равные части и находящееся в каждой из них отверстие есть подделка под действительную традицию, по которой все деревья, стволы которых или ветви которых, раздвоившись, опять срослись, образуя таким образом отверстие, считались священными.

Прусские идолы на территории современного Гданьска

6) Число трех божеств основано главным образом на описании Адама Бременского; но, кроме этого, могли на это повлиять христианский догмат о Св. Троице и литовское верование в святость числа «три».

7) Название Perkunas взято из действительного верования; названия Потримп и т. п. и Патолл заимствованы из «Collatio Ер. Varm». Форма Патримпо, Потримпо в значении собственного имени первый раз встречается у Грюнау; она образована по аналогии с Натримпе. Патолла же перенял Грюнау из той же «Collatio…» без всякого видоизменения.

8) Bilder – изображение, образ, в данном случае статуи, – является переводом слова statuae у Адама Бременского; описание их вида – чистая выдумка Грюнау; цвет голубого платья – это национальный цвет одежды жителей Самбийской области.

9) Определение власти высших божеств составлено по аналогии с властью трех скандинавских божеств у Адама Бременского, с той только разницей, что функциями трех скандинавских божеств Грюнау наделил два своих божества; для третьего взял за основание существующее верование в домовых и демонов страха, все другое присочинил от себя.

10) Наделение божеств символами заимствовано из описания Адама Бременского; самые же символы – выдумка Грюнау.

11) Widewutus, Widewuto и т. п. – это Vidvutus Эразма Стеллы; брат его Brudeno вымышлен Грюнау, имя же Bruteno образовано от имени народа пруссов (bruteni – пруссы; brutenus – прусский человек). Власть предводителя и законодателя пруссов Видовута, равно как власть его брата Брутено, высшего жреца (Kirvaido) пруссов, составлены по аналогии с властью предводителя и законодателя евреев Моисея и с властью его брата, высшего духовного лица евреев Аарона. Kirvaido – это исковерканное собственное имя жреца огня Криве (Дусбург), в значении должности.

12) Обоготворение заслуженных людей после смерти – это подражание Адаму Бременскому; имя обоготворенного Видовута, Virszaitis, есть слово литовское, обозначающее предводителя в жертвоприношениях, имя же обоготворенного после смерти Brudeno – Szvambrotto – это исковерканное прусское swais brote, означающее «его брат».

13) Простыни, повешенные вокруг дуба, образующие занавес и отделяющие народ от святейшего места, – также вымысел Грюнау, основанный на описании еврейской скинии в Священном Писании. Запрещение, что, кроме Kirvaido, никому нельзя было входить за занавес, имеет источником также Священное Писание.

14) Неугасимый огонь принадлежит к действительным верованиям. Источником для Грюнау, с одной стороны, был Дусбург, с другой – Священное Писание; источником же для двух огней – только Священное Писание.

Из всех указанных нами подробностей Грюнау создал нечто целое, с дерзостью выдавая это выдуманное целое за истину, существовавшую в Ромове.

Из критического же разбора этих подробностей – достоверны ли они или нет – оказывается в окончательном, общем результате, что описание Ромове Грюнау – это компиляция известий, почерпнутых из разных указанных нами авторов, которые мы знаем лучше и основательнее и без Грюнау. Все же другие известия, которые нам представляются новыми, – это выдумки и ложь, переходящие границы воображения и терпимости.